Дочь Иезавели.
Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дочь Иезавели. Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ. Глава I. (старая орфография)

РОМАН.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ.

ГЛАВА I.

В деле отравительницы мои воспоминания начинаются со времени смерти двух иностранных джентльменов, в различных странах, в один и тот же день. Это были люди довольно замечательные, каждый в своем роде, и совершенно чужие друг другу.

Мистер Эфраим Вагнер, купец (прежде живший во Франкфурте-на-Майне), умер в Лондоне 9 сентября 1820 года.

Доктор Фонтен, известный в свое время открытиями по экспериментальной химии, умер в Вюрцбурге 9 сентября 1820 года.

Оба они, и купец, и доктор, оставили после себя вдов. Вдова купца, родом англичанка, была бездетная. Вдова доктора, из южно-германской семьи, имела одну дочь.

В эту отдаленную эпоху (я пишу эти строки в 1870 году и вспоминая события, происшедшия полвека тому назад) я служил в конторе мистера Вагнера. В качестве племянника его жены, я был принят в его доме, как родной, и он любезно считал меня членом своего семейства. То, что я намерен рассказать, произошло на моих глазах; я все сам видел и слышал. А на мою память можно положиться: подобно всем старикам, я помню события, происшедшия в моей молодости, гораздо яснее, чем факты, случившиеся два или три года тому назад.

Добрый мистер Вагнер был болен впродолжении многих месяцев, но доктора не боялись за его жизнь. Он доказал блистательно, что они ошибались, и осмелился умереть в такое время, когда они уверяли, что он вскоре выздоровеет. Когда это несчастье разразилось над его женою, я находился вне Лондона, отправленный по делам фирмы во Франкфурт-на-Майне, где было отделение нашей конторы, которым заведывали компанионы Вагнера. Я вернулся на другой день после похорон, к самому чтению завещания мистера Вагнера, который был натурализован английским гражданином и потому его завещание было составлено английским стряпчим.

При этом чтении присутствовала вдова, сидевшая в отдаленном углу комнаты, так что её лицо находилось в тени, стряпчий, хранивший завещание, и три немца (совершенно неизвестные мне и моей тетке), которые были дальними родственниками мистера Вагнера и ожидали значительной части наследства на свою долю. Признаюсь, я забыл их имена, но хорошо помню цвет лица каждого из них: один был темнолицый, другой светлолицый, а третий грязнолицый. Я так их и буду называть, прося у них извинения за эту неделикатность, если они еще находятся в живых.

Тетка не отвечала ничего на мое старание высказать свое горе, которое было совершенно искренне, потому что её покойный муж был моим вторым отцом и я его очень любил. Она поцеловала меня в лоб и, бросив взгляд на трех немцев, сидевших на противоположном конце комнаты, указала мне на стул подле себя. Тетка была женщина умная, твердая, добрая и дальновидная; она отгадала корыстолюбивые цели этих родственников, принявших на себя очень торжественный тон, и на лице её ясно было написано: "они мне не друзья и не увидят ни слезинки на моих глазах".

Стряпчий развернул завещание.

-- Вы понимаете по-английски, господа? спросил он, обращаясь к чужестранцам.

-- Отлично, отвечал темнолицый.

-- Да, если вы будете читать тихо, произнес светлолицый.

Грязнолицый ничего не отвечал и только молча поклонился.

Стряпчий начал читать завещание.

В Англии, повидимому, существует обычай при составлении духовного завещания начинать с мелких сумм и предметов, а главное наследство оставлять под конец. Упомянув, по обыкновению, о платеже своих долгов и о расходах на погребение, мистер Вагнер прямо перешел в правам своих немецких родственников на долю его наследства. Выразив довольно иронически свое сожаление, что они так редко его посещали, когда он был здоров, он оставлял каждому из них по пятидесяти фунтов стерлингов на покупку траурного кольца.

В первую минуту изумление и негодование этих трех джентльменов выразилось в сомнении. Они разом все вскочили и, подойдя в стряпчему, старались посмотреть через его плечо, не сделал-ли он какой-нибудь ошибки. Убедившись в том, что он умел читать, они бросили на тетку убийственные взгляды и направились к дверям. Тетка не обратила на них никакого внимания. На пороге они остановились. Грязнолицый сказал на немецком языке, которым я очень хорошо владею:

-- Подождем и послушаем до конца, может быть о нас упоминается еще и в другом месте завещания.

Они вернулись и сели на свои места. Стряпчий продолжал чтение.

Во второй и третьей статье завещания мистер Вагнер оставлял довольно значительные суммы английским друзьям, конторщикам и старым слугам, причем каждый из этих последних получил более пятидесяти фунтов.

своего полного доверия назначал ее единственной душеприкащицей. Шестая статья заключалась в следующем распоряжении покойного:

"Впродолжении моей долгой болезни жена исполняла обязанности моего секретаря и поверенного. Она вполне изучила систему, которой я держался при ведении моих дел; она отлично понимает, каких комерческих опасностей я старался избегать и какими обстоятельствами я пользовался для увеличения своего состояния. Поэтому я по совести совершенно убежден, что я не только доказываю ей мое доверие и благодарность, но и действую в интересах фирмы, которой состою главою, назначая мою вдову единственным моим преемником в деле, со всеми правами и привилегиями главного компаньона".

Тут удивление немецких родственников вышло из границ приличия. Доверить женщине полное заведывание крупным состоянием было уже неизвинительным, неблагоразумным поступком, но добровольно назначить ее главных компаньоном в торговой фирме - было просто съумасшествием. Темнолицый заявил, что это завещание доказывало явные следы разстройства умственных способностей завещателя. Светлолицый советовал своим товарищам обратиться к помощи лучших юристов и оспорить завещание. Но грязнолицый с ними не согласился.

-- Пятьдесят фунтов лучше, чем ничего, сказал он. - Я принимаю оставленное мне наследство и приду завтра за деньгами.

Я взглянул на тетку. Она откинулась на спинку кресла и закрыла лицо платком. Она, очевидно, очень страдала и не могла уже более скрывать своего волнения. В те времена я был силен и горяч; мне ужасно хотелось вытолкать собственноручно этих немцев. Но стряпчий меня предупредил и очень просто отделался от них. Он свернул завещание, отворил дверь и пожелал им доброго вечера.

Светлолицый был потише и только заявил, что о нем еще услышат. Что же касается грязнолицого; то он поклонился стряпчему и очень любезно сказал:

-- Благодарю вас, сэр; я завтра приду за своим наследством.

Не обращая на них никакого внимания, стряпчий вышел в переднюю и крикнул слуге, чтоб он отворил наружную дверь. Благодаря этому маневру, мы избавились от немецких родственников. Впоследствии я узнал, что они все трое получили свои пятьдесят фунтов стерлингов! Их же самих я уже более никогда не видал.

После их ухода мы стали молча дожидаться, пока тетка выскажет нам свои желания. Мы думали, что неприличное поведение немецких родственников ее разстроило, но оказалось, что она не слыхала ни слова из их разговора. Любовь и уважение к ней, которыми дышали последния слова завещания, ее так глубоко потрясли, что только обильные слезы несколько ее успокоили. Тогда она заметила наше присутствие и, собравшись с силами, промолвила:

-- Относительно завещания? спросил стряпчий.

Она покачала головой.

-- Оно относится до последних желаний моего мужа. Он мне их высказал накануне своей смерти.

-- Долгий опыт научил меня относиться с недоверием к последним желаниям умирающого, которые не высказаны его стряпчему или не внесены в духовное завещание.

В то время мне показался этот взгляд очень узким. Как мог я предвидеть, что последующия события в жизни моей тетки подтвердят справедливость слов стряпчого! Еслиб она не вздумала доканчивать планы своего мужа и не поехала бы во Франкфурт... но к чему все предположения о том, что могло бы случиться, еслиб обстоятельства сложились иначе? Моя обязанность передать то, что действительно случилось, и потому вернемся к моему рассказу.