Дочь Иезавели.
Эпилог. Мистер Дэвид Глени возвращается во Франкфурт и оканчивает свой рассказ.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дочь Иезавели. Эпилог. Мистер Дэвид Глени возвращается во Франкфурт и оканчивает свой рассказ. (старая орфография)

ЭПИЛОГ.
Мистер Дэвид Глени возвращается во Франкфурт и оканчивает свой рассказ.

ГЛАВА I.

12 го декабря я получил письмо от м-с Вагнер, которая меня уведомляла, что свадьба Фрица и Мины отложена до 13-го января. Вскоре после этого я покинул Лондон и поехал во Франкфурт.

Я нарочно отправился так рано, чтоб успеть по дороге завернуть к нашим кореспондентам во Франции и северной Германии. Наш старший приказчик м-р Гартрей, заведывавший лондонской конторой, не любил ни в чем медлить и настоял на моем скором отъезде, чему я, конечно, не сопротивлялся. Мне уже давно хотелось повидать мою тетку и прелестную Мину. Таким образом, не жертвуя делами и исполнив все данные мне поручения, я прибыл во Франкфурт неделей ранее, чем меня ожидали, именно 4-го января.

ГЛАВА II.

По лицу Иосифа, отворившого мне дверь, я понял, что в доме случилось нечто необыкновенное.

-- Нет никакого несчастья? спросил я поспешно.

Иосиф посмотрел на меня в каком-то странном смущении и отвечал:

-- Поговорите лучше с доктором.

-- С доктором! Кто болен? Тетка? Келер? Кто?

Вне себя от нетерпения я схватил его за горло и сильно потряс, но получил все тот-же ответ:

-- Поговорите с доктором.

Контора была рядом. Я заглянул в отворенную дверь и спросил у одного из конторщиков, там-ли г. Келер. Мне отвечали, что он наверху с доктором. Я не вытерпел и спросил, не больна-ли моя тетка.

-- Неужели вы ничего не знаете!? воскликнул конторщик.

-- Она умерла или жива? воскликнул я, теряя всякое терпение.

-- И то, и другое, отвечал конторщик.

Я начал сомневаться, где я: в доме-ли г. Келера или в больнице идиотов. Вернувшись в сени, я приказал Иосифу вести меня тотчас к доктору.

Он поднялся со мною по лестнице на ту половину дома, где жила г-жа Вагнер. Я немного успокоился. Но на первой площадке он остановился и таинственно произнес:

вопросах, как жизнь и смерть, не должно быть никакого смешения. Я никого не осуждаю, но я ничего не понимаю, что делается в этом доме, и ухожу. Следуйте за мною.

Первой моей мыслью было, что Иосиф пьян, но он шел твердо, говорил спокойно, чисто. У дверей в комнату г-жи Фонтэн он остановился и постучал.

-- Г. Дэвид Глени желает видеть доктора Дормана, доложил он.

Первый вышел ко мне г. Келер и старательно затворил за собою дверь. Он обнял меня с большим чувством, чем он обыкновенно его выказывал. Лицо его было очень озабочено, а голос дрожал.

-- Здравствуйте, Дэвид; вы никогда не могли приехать более кстати, как в эту минуту.

-- Моя тетка здорова, я надеюсь?

-- Да, слава-Богу! произнес он, с пламенной благодарностью поднимая руки к небу.

-- Г-жа Фонтэн больна?

Прежде чем Келер успел мне ответить, дверь снова отворилась, и вышел доктор Дорман.

-- Вот его-то именно мне и надо, воскликнул он; - вот счастливый приезд. Где я могу найти письменные принадлежности? спросил он, обращаясь к Келеру; - а, в гостиной. Пойдемте со мною, г. Дэвид, и вы, г. Келер.

В гостиной он написал несколько слов на листе бумаги и сказал, обращаясь ко мне:

-- Посмотрите, как мы оба подпишем бумагу.

Он подчеркнул свое имя и передал перо Келеру, который сделал то-же. Потом он подал мне бумагу.

К величайшему моему удивлению, я прочел, что "нижеподписавшийся доктор Дорман свидетельствует, что жизнь возвратилась к г-же Вагнер в покойницкой в половине второго утра, сего 4-го января, что он лично привел ее в полное чувство и, что в виду всего этого, он просит прекратить следствие, которое теперь не имеет никакого разумного основания". Г. Келер прибавлял к этому и свою просьбу оставить его жалобу без последствий.

Я взглянул на них обоих с таким-же изумлением, с каким смотрел на Иосифа.

-- Я не могу оставить ни на минуту г-жу Фонтэн, сказал доктор; - её случай очень интересный для науки, иначе я лично сделал-бы это заявление городским властям. Г. Келер ужасно разстроен и нуждается в покое. Будьте так добры, снесите эту бумагу в городской совет и заявите, что вы нас знаете лично, и что ^мы оба подписали эту бумагу при вас. По вашем возвращении я вам все объясню, и вы сами увидите, что ваша тетка вне всякой опасности.

Я отправился в муниципалитет и исполнил поручение доктора. Меня там спросили, имею-ли я личный интерес в деле. Я отвечал, что я племянник г жи Вагнер, и тогда меня заставили письменно заявить, что я, как представитель г-жи Вагнер, поддерживаю просьбу доктора и г. Келера о прекращении секретного дознания.

Этим все формальности были исчерпаны, и я возвратился домой.

ГЛАВА III.

Иосиф теперь встретил меня совершенно спокойно, как вполне разумное существо. Он объявил мне, что доктор ждет, меня в комнате г-жи Фонтэн. Это меня несколько удивило.

-- Кажется, вы первый видели г. Келера в то утро, когда он занемог?

-- Да, первый после г. Энгельмана, отвечал я.

-- Хорошо. Войдите, я хочу, чтоб вы взглянули на г-жу Фонтэн.

Он подвел меня к кровати. Одного взгляда на больную было для меня достаточно, чтоб заметить в ней все симптомы таинственной болезни г. Келера. Она лежала в том-же апатичном состоянии, с тем же изнуренным выражением лица, с тем-же нервным дрожанием рук. Очнувшись от первой минуты изумления, я увидал, что у изголовья стояла на коленях Мина.

-- О, мама, милая мама! восклицала она с отчаянием; - посмотри на меня, скажи мне хоть слово.

Г-жа Фонтэн на минуту открыла глаза, взглянула на Мину и снова их закрыла в изнеможении.

-- Оставьте меня в покое, промолвила она тоном мольбы.

Мина встала и, нежно нагнувшись к больной, прибавила:

-- У вас губы пересохли; позвольте вам принести лимонаду.

-- Оставьте меня, повторила г-жа Фонтэн.

Точно также говорил, точно также просил оставить его в покое и г. Келер,

Доктор Дорман знаком позвал меня за собою. В дверях его остановила сиделка и спросила, что ей делать.

-- Продолжайте исполнять мою инструкцию, отвечал он; - а если заметите в больной какую-нибудь перемену, то пошлите за мной. Я буду с г. Глени в гостиной.

Я, молча, пожал руку бедной Мины и последовал за доктором.

-- Болезнь г-жи Фонтэн напоминает вам что-нибудь? спросил он меня на лестнице.

-- Да, отвечал я; - она напоминает мне болезнь г. Келера. Симптомы одни и те-же.

Он ничего не прибавил, и мы вошли в гостиную. Я спросил, не могу-ли я видеть тетку.

-- Подождите немного, сказал он, - она спит. Чем дольше она будет спать, тем скорее выздоровеет. Меня гораздо более безпокоит положение Джака. Он теперь довольно спокоен и караулит дверь в комнату г-жи Вагнер, но я порядочно с ним повозился. Как жаль, что я ничего не знаю о его прошедшей истории. Насколько мне известно, он был только, что называется, полуумный, когда его приняли в Бедлам. Жестокое тамошнее обращение совершенно свело его съума, и подобный вид съумасшествия может повторяться. Я, главным образом, разсчитываю на влияние г-жи Вагнер. Сядьте; я должен вам объяснить то странное положение, в котором мы все теперь находимся.

ГЛАВА IV.

Эти слова воскресили в моей памяти не только подозрения доктора Дормана насчет таинственной болезни г. Келера, но и странный вопрос Джака, с которым он обратился ко мне в то утро, когда я уехал из Франкфурта.

-- Будемте откровенны и не скроем друга от друга ничего, прибавил доктор; - вы о чем-то задумались. О чем?

Я ему высказал всю правду. Доктор Дорман был так-же откровенен и с своей стороны. Объяснив все, что случилось в доме Келера и что уже известно читателям, он прибавил:

-- Вы знаете мои подозрения насчет чудесного выздоровления г. Келера; те-же подозрения возбудились во мне и тогда, когда я увидал мертвой вашу тетку. Подозрения в отраве ясно указывали на отравительницу. Г-жа Фонтэн вылечила Келера своим таинственным лекарством, - и понятно, что на ней сосредоточились все мои подозрения. На этом основании я отказался дать разрешение на похороны и просил городския власти произвести секретное дознание. Но прежде чем мы перевезли вашу тетку в покойницкую, я был удивлен рассказом Джака о том, как он отпер шкаф в розовой комнате и дал вашей тетке противоядие г-жи Фонтэн.

-- Вы понимаете, продолжал доктор; - я очень хорошо видел разницу между болезнью г-жи Вагнер и болезнью г. Келера, и потому не мог предположить хоть на минуту, чтобы им был дан одинаковый яд. Следовательно, я ни мало не разделял слепой уверенности Джака в спасительном действии синей стклянки на его госпожу. Но, признаюсь, я находился в очень тревожном состоянии. Вечером случилось еще новое странное обстоятельство. Когда я с Келером провожал вашу тетку в покойницкую, ко мне подошла на улице г-жа Фонтэн и дала мне вот это.

И доктор положил на стол шифрованную бумагу.

ГЛАВА V.

-- Кто это писал? спросил я.

-- Муж г-жи Фонтэн.

-- Она вам отдала эту бумагу?

-- Да, и просила, чтобы я прочел ее.

-- Это просто непонятно.

-- Нет, очень понятно. Ей было известно, что Джак дал г-же Вагнер противоядие, и, не имея ни малейшого понятия о химии, она хотела знать, какие последствия могли произойти от этого противоядия. А как вы полагаете, на что я разсчитывал, взяв эту таинственную бумагу?

-- На открытие, каким ядом она отравила мою тетку.

-- Совершенно верно.

-- И вы разобрали эти иероглифы?

-- Да, отвечал он, вынимая из кармана другую бумагу; - почти все шифры можно разгадать при терпении и при некоторого рода навыке. Стоит только хорошенько приглядеться к знакам, заметить, которые из них чаще повторяются, сосчитать эти знаки, подвести итоги и расположить их по количеству повторений. Потом спросите себя, какие гласные и согласные чаще повторяются в том языке, на котором вы полагаете, что написаны таинственные письмена, и после долгого труда все станет для вас ясным. Это только вопрос времени и терпения.

-- И это результат вашей работы? сказал я, указывая на вторую бумагу.

-- Прочтите и судите сами.

"Александрово вино" и его противоядие.

Следовавшия затем строчки были гораздо интереснее. Оне касались яда, называемого "Зеркальными каплями" и в них объяснялся один из самых интересных опытов професора.

Вот его подлинные слова:

ГЛАВА VI.

"Зеркальные капли. Этот яд имеет такое-же действие, как и Александрово вино. Но после многих опытов над животными я убедился, что смерть от него наступает еще быстрее и не оставляет положительно никаких следов в организме, которые могли-бы быть обнаружены при вскрытии тела.

"Несмотря на все мои старания, я не мог отыскать противоядия этому адскому яду. Поэтому я не смею применить его к медицине. Я должен-бы его бросить, но не люблю признавать себя побежденным. Я отложу в сторону эти опыты, но если Бог даст мне жизни, то я примусь снова за эту работу с новыми силами.

"Через месяц после написания этих строк я снова сделал опыт, и снова из этого ничего не вышло. Тогда я сделал нечто недостойное ученого.

"Отравив животное "зеркальными каплями", я дал ему противоядие против Александрова вина, хотя я очень хорошо знал различный состав этих двух ядов. Я был убежден в невозможности получить удовлетворительные результаты в ученом отношении, но сделал это так, наудачу.

"Последствия были самые поразительные. Целый день, целую ночь и часть следующого дня животное находилось в полном оцепенении. Я знал, что оно не околело, только потому, что утром на второй день оно не представляло никаких следов разложения, несмотря на то, что стояла жаркая погода и в лаборатории атмосфера была самая дурная.

"Час спустя после первых симптомов оживания, животное было совершенно здорово и ело с большим апетитом. Прошло с тех пор десять дней, но оно все таки совсем здорово. Это удивительное действие яда и противоядия заслуживает основательного исследования. Если я буду жив, то произведу подробное исследование и результаты его изложу на этой-же бумаге".

Но более на бумаге не было ни слова. Професор умер, не исполнив своего намерения.

ГЛАВА VII.

-- Я прочел эту таинственную бумагу около полуночи, произнес доктор, - и тотчас отправился к г. Келеру. Он, по счастью, еще не спал, и мы вместе с ним отправились в покойницкую. Я прямо обратился к смотрителю и, разбудив его, громко сказал, что покойница может ожить. Прислуга его это слышала, и мы отправились целой толпой в покойницкую. То, что мы там увидели, я положительно отказываюсь вам передать. Я поспел во-время, чтобы успокоить г-жу Вагнер и перевезти ее в дом г. Келера. Исполнив это, я думал, что дело кончено, но очень ошибся.

-- Вы говорите о болезни г-жи Фонтэн?

-- Нет, я говорю о Джаке. Конечно, слепая вера в спасительное действие синей стклянки спасла жизнь его госпожи. Я никогда не решился-бы, даже если-бы знал опыт професора, употребить то рискованное средство, которое Джак дал больной без малейшого колебания. Но события этой ночи, вместе с водкой, которую он выпил по настоянию его приятеля - ночного сторожа Шварца, совершенно свели его съума. Он был такой-же бешеный, как в Бедламе. Я едва убедил его принять успокоительную микстуру. И когда она хорошо на него подействовала, он все-таки отзывался о ней с презрением. "У меня было лучшее лекарство, сказал он; - его сделал человек гораздо умнее вас, но мы с Шварцем, сдуру, отдали его ночью г-же экономке". Я принял эти слова за одну из его многих эксцентричностей и не обратил на них внимания. Он вскоре заснул, а я отправился домой, но в сенях меня остановил сын г. Келера. "Посмотрите на г-жу Фонтэн, сказал он. - Мина об ней очень безпокоится". Я опять поднялся по лестнице.

-- Заметили вы что-нибудь особенное в г-же Фонтэн, прежде чем Фриц позвал вас к ней? спросил я.

-- В покойницкой она мне показалась ужасно перепуганной, и меня удивляло, что она не съумела совладать с собою. Г. Келер проводил ее домой, и я не подозревал, что увижу то, что представилось моим глазам при входе в её комнату по приглашению Фрица.

-- Вы тотчас заметили, что симптомы её болезни те-же, какие были у г. Келера?

-- Нет, они обнаружились позднее. Как только я вошел в комнату, она прогнала Мину и, бросив на меня очень странный взгляд, сказала: "Отдайте мне бумагу, которую я вам дала вчера ночью". Я спросил, на что ей эта бумага. "". Сказав это, она, повидимому, забыла свои слова и, отворив ящик в ночном столике, вынула книгу с металическими застежками, которые открывались, повидимому, какой-то пружиной. Она совершенно забыла о моем присутствии и дрожащей рукой старалась отыскать пружину. Я предложил ей помочь. "Оставьте в покое мои секреты", сказала она и сунула книгу под подушку. Как доктор, я должен был ей помочь и хотя не приписывал никакого значения словам Джака, но все таки считал нужным прежде всего узнать, приняла-ли она какое-нибудь свое лекарство. Она вздрогнула всем телом, когда я повторил ей слова Джака. "О каком лекарстве он говорит? Воскликнула она; - я выпила только стакан вина. Приведите его скорее. Мне надо с ним поговорить". Я отвечал, что это невозможно, что я не позволю его разбудить. "Так пошлите за пьяным сторожем", произнесла она с отчаянием. Я начинал уже соображать, что дело было неладное, и, позвав Мину, пошел посоветоваться с Фрицем. Единственным средством найти Шварца было обратиться к его сестре, сиделке. Я знал, где она жила, и Фриц вызвался сбегать к ней. Когда явился Шварц, то г-жа Фонтэн уже с трудом поняла его слова. Я тогда начал замечать в ней симптомы болезни г. Келера. "Оставьте меня умереть, сказала она тихо; - я достойна смерти". Потом, собравшись с силами, она пристально посмотрела на меня и, схватив меня за руку, прибавила: "Смотрите, Мина должна выйти замуж 13 января". С тех пор она все находится в том положении, в котором вы ее видели.

-- И вы не можете ее снасти?

-- Нет. Наша современная наука не ведает ядовитых веществ, тайну которых угадал професор Фонтэн. Мы знаем яды, которые медленно отравляют небольшими приемами, но нам положительно неизвестны яды, которыми можно было бы медленно отравить одним приемом, и доктора даже не верят в возможность этого.

-- Вы убеждены, что она отравлена?

-- Да, после того, что мне сказал сегодня Джак, я вполне убежден, что она отравлена Александровым вином. Она, повидимому, хотела дать ему этот яд под видом лекарства, но в последнюю минуту не решилась на это и задержала у себя стклянку. Джак в полном неведении дал ей этого лекарства вместе с Шварцем. После я вам передам все подробности. Теперь-же я могу только прибавить, что возмездие за злодейство г-жи Фонтэн полное; ее можно было-бы и теперь еще спасти, если-бы Джак не дал г-же Вагнер весь остаток противоядия.

-- Я могу попросить Джака, чтобы он все рассказал?

-- Ни за что. Необходимо, чтобы он никогда более об этом не говорил. Он уже сказал г-же Вагнер, что спас ей жизнь, и только-что перед вашим приездом я слышал, как он утешал Мину словами: "Ваша мама приняла своего прекрасного лекарства и скоро поправится". Я был вынужден сказать вашей тетке и Мине, что оне не должны верить его словам, так-как все это илюзии его разстроенного воображения.

-- Без сомнения, вы правы, произнес я, - но я не понимаю, зачем вы так поступаете.

-- Вы сейчас поймете. Я нарочно говорил с вами так откровенно, г. Дэвид, потому, что я надеюсь на вашу помощь. Вся последующая жизнь м-с Вагнер не должна быть омрачена странным воспоминанием, а Мина должна быть счастлива, что немыслимо, если она узнает о преступлениях своей матери. Вы понимаете теперь, почему я вынужден несправедливо отзываться о бедном Джаке.

В доказательство того, что я его понял, я обещал свято хранить тайну, которую он мне поверил.

В эту минуту в комнату вошла сиделка и объявила, что г-же Фонтэн стало хуже.

Доктор поспешил к больной.

Я несколько раз втечении дня заходил в её комнату. Нервное сотрясение всего тела мало-по малу прекратилось, и к вечеру с нею сделался столбняк. Она не произносила ни слова, не двигалась. На следующий день около полудня доктор увел из комнаты бедную Мину, которая не покидала изголовья своей матери. Мы с Келером переглянулись. Г-жа Фонтэн умерла.

ГЛАВА VIII.

Я не забыл книги, которую г-жа Фонтэн сунула себе под подушку, по словам доктора, и, вынув ее оттуда, спросил у доктора и г. Келера, отдать-ли ее Мине.

-- Конечно, нет, отвечал доктор.

-- Отчего?

-- Потому, что эта книга ей поведала-бы то, чего она не должна знать. Я уверен, что это дневник. Посмотрите, прав-ли я.

Я нашел пружину и открыл застежки. Это, действительно, был дневник.

-- Вы, вероятно, судили по внешнему виду? спросил я у доктора.

люди, которым, казалось-бы, всего необходимее скрывать свои преступления, никогда не могут отказать себе в удовольствии вести дневник.

-- Я не сомневаюсь в вашей опытности, доктор, но ваше заключение меня удивляет.

-- Подумайте, г. Дэвид, и вы согласитесь со мною. Чем человек лучше, тем он менее эгоистичен, и, напротив, чем он хуже, тем он более думает о себе. Посмотрите, например, на вашу тетку. Сегодня утром она получила письмо по поводу тех реформ в обращении с съумасшедшими, которые она решилась ввести в Германии и Англии. Я едва уговорил ее не отвечать тотчас на эти письма, а отдохнуть после тяжелого удара, перенесенного всем её организмом. Неужели вы думаете, что дурная женщина стала-бы так заботиться о чужих интересах? Никогда. Дурная женщина думала-бы только о себе, о скорейшем своем выздоровлении. Откройте дневник на последних его страницах и вы увидите, что каждая строчка выдает несчастную.

Это было справедливо. Все сокровеннейшия мысли и побуждения г-жи Фонтэн были ясно высказаны в её дневнике.

Например, перед болезнью Келера 'она писала: "Мне стоит только дать ему Александрова вина, а там противоядие - и я сделаюсь спасительницей г. Келера, а следовательно, вылечив его от болезни, которую сама ему причинила, обезпечу брак моей Мины".

Напротив, выбирая для отравы г-жи Вагнер "зеркальные капли", она руководилась совершенно иной мыслью: " Этот яд не только скорее убивает и не оставляет в теле никаких следов, писала она, - но, судя по надписи на ярлыке, для него не существует противоядия. Еслиб сердце мне изменило после рокового дела, то я все-же ничего не буду в состоянии сделать, чтоб спасти женщину, которую я должна заставить замолчать навеки, или, несмотря на все мои жертвы, счастье моей дочери не будет обезпечено".

Конечно, она намеревалась уничтожить эту компрометирующую ее книгу по возвращении в дом Келера из покойницкой, но первое действие отравы не дозволило ей этого сделать.

Последняя запись в дневнике г-жи Фонтэн была очень замечательна, доказывая, что святое чувство материнской любви все-таки сохраняется до последней минуты в самой преступной натуре, даже в такой женщине, как г-жа Фонтэн. Во время своего памятного свидания с г. Келером в сенях она поступила как самая глупая женщина из нетерпеливого желания уговорить его согласиться на свадьбу Мины. Она не решилась отравить безпомощного Джака, даже для своей собственной безопасности. Она не хотела побудить Мину солгать, когда ложь могла их спасти в самую критическую минуту жизни. Наконец, вот последния слова, записанные ею в дневнике:

"... Я прогнала из своей комнаты Мину и очень оскорбила бедного ребенка. Я боюсь её. Это последнее преступление совершенно отчуждает меня от этого чистого, невинного создания, тем более, что оно совершено ради нея, ради её счастья. Каждый раз, как она взглядывает на меня, я боюсь, чтоб она не отгадала по моему лицу, что я для нея сделала. О, как я жажду поцеловать ее, обнять. И не смею... не смею".

Если кто скажет, что эти выкупающия грех черты неестественны в преступной женщине, то пусть он подумает о несообразностях своего собственного характера и возблагодарит судьбу, которая не подвергала его таким соблазнам, каким подвергала эту несчастную женщину.

ГЛАВА IX.

Ночь близится к концу, и лампа, при которой я пишу, горит тускло.

Мои мысли переносятся из Франкфурта к чисто-английской сцене.

Я в Лондоне, в нашей конторе. Меня ждут двое друзей. Один из них - Фриц, а другой - самая популярная личность в околодке, счастливое, безвредное существо, известное всем под названием Соломенного Джака. Благодаря влиянию тетки, припадок, бывший у него во Франкфурте, не повторялся, и мы не опасаемся за его будущность.

Что-же касается его прошедшей жизни, то нам не удалось сделать никаких романических открытий. Кто были его родители, умерли-ли они или бросили его, как он жил и что выстрадал до поступления на службу к професору Фонтэну в Вюрцбурге - все эти вопросы остаются без ответа. Сам Джак нисколько не поощряет нашего любопытства. Он или не хочет, или не может вспомнить, что было с ним в отдаленном прошлом.

Однако, говоря о Джаке, я заставляю ждать моих друзей в приемной. Я надеваю фрак и выхожу к ним. Фриц молчалив и озабочен; он нетерпеливо ждет экипажа. Джак ходит взад и вперед по комнате; на нем яркий синий фрак с великолепным букетом в петлице, нанковые панталоны, золотые часы, белые перчатки и в руке у него трость. Когда карета подъехала к крыльцу, он выходит первый.

-- Конечно, я не спорю, что Фриц играет важную роль в церемонии, говорит он, когда экипаж покатился, - но я положительно утверждаю, что без меня церемония была-бы неполна. Но если вы находите, что мой костюм к чем-нибудь нехорош, то ради Бога скажите, я еще успею его исправить.

Мы успокоиваем Джака, уверяя, что он великолепен.

-- У вас, Дэвид, есть недостатки, замечает он с достоинством, - но у вас отличный вкус и он никогда вам не изменяет. Но дайте мне побольше места, я не хочу измять фалды своего фрака.

Мы входим в церковь и ждем. Все женщины селения стоят на паперти и принимают Джака за жениха. Он это замечает и вне себя от счастья.

Вот раздаются звуки органа, и в дверях церкви показывается невеста, очень скромно одетая, но сияющая красотою и молодостью.

Она опирается на руку г. Келера, который кажется моложе за несколько лет. По его желанию фирма во Франкфурте продана, но моя тетка настояла, чтоб в условия продажи включили непременно условие, по которому в конторе должно всегда заниматься известное число женщин. Покинув местность, которая возбуждала в его голове неприятные воспоминания, г. Келер строит себе дом подле котэджа м-с Вагнер на горе, подле селения. Тут он намерен провести остаток своих дней с своими двумя детьми.

За Келером и Миной следуют доктор Дорман, приехавший в Англию на каникулы, и моя тетка, которая во все это время была второй матерью молодой девушки.

глаза платком и предоставлю кому-нибудь из молодежи докончить рассказ о веселой свадьбе.