Новая женщина.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая женщина. Глава VIII. (старая орфография)

VIII.

Философ-циник и самодовольный эпикуреец, пожалуй, готовы будут поздравить меня что я так легко и удобно освободился от моей жены. Современные Диогены литературного клуба могут восклицать:" счастливый человек!" и Соломоны девятнадцатого века из Гайд-Парка и Пиккадилли могут говорить про себя над этими страницами: "нет ничего лучше при данных обстоятельствах для человека как есть, пить и веселиться до конца жизни; все же остальное суета!" Но говоря правду, положение мое было вовсе незавидное. Одинокая жизнь в меблированных комнатах не доставляла мне никакого удовольствия, так как для меня прошли уже те годы когда сходить в театр было величайшим удовольствием в жизни; но, с другой стороны, я не дошел еще до такого старческого чревоугодия когда иметь хороший обед и пить доброе вино пока нос покраснеет и станет лосниться представляется главною целию человеческого честолюбия. Я был очень одинок и очень тяготился своим одиночеством. Опрятная, благочестивая и почтенная женщина которая убирала мои комнаты была далеко не такая особа к которой человек с наболевшею душой мог бы прибегать для разумного утешения; швейцар в моем клубе, чрезвычайно расположенный ко мне, казалось, жалел меня иногда, но я не мог выплакать моего горя на его груди с медными пуговицами. Правда, я часто бывал в доме моей тещи, видел прекрасную маленькую Джорджи и графа, её жениха, и с грустию любовался на их застенчивую любовь. Брал своего сына на руки и делал с ним небольшие прогулки и с удовольствием находил что его воркованье становилось с каждым разом все доверчивее, и что хотя болтовня его была еще не понятна, он очевидно придавал ей приятное значение. Тем не менее я чувствовал себя одиноким и покинутым, и хотя я занимал свое свободное время чтением и старался по возможности освоиться со своим положением, я не мог считать себя счастливым. Жизнь которую я мечтал наполнить когда женился, казалось, оборвалась каким-то странным и нелепым образом; она была похожа на те розы которые вследствие холодной росы или какой-нибудь болезни разцветают с половинными лепестками и никогда не развиваются в форме полного цветка.

Гонория долгое время пробыла в провинции; целые пять месяцев прошли с тех пор как мы разстались, и февраль нового года приходил к концу. Я не получал за это время от нея никаких известий; не писала она также никому из своих домашних. Содержание её выплачивалось ей аккуратно чрез её банкиров, и насколько я знал, ей жилось хорошо. Время от времени до меня доходили слухи об успехах лекций мистрис Трибкин, но я вообще избегал заглядывать в газеты в которых могло быть упомянуто об её чтениях. Я держался в стороне от грошевых скандалов называемых из любезности журналами, чтобы не встретить её имя насмешливо упомянутым в вульгарной заметке. Таким образом я чувствовал что жена моя почти умерла для меня или по крайней мере отправилась в чрезвычайно далекое путешествие из которого, казалось, она никогда не вернется. Понятно что я был просто поражен от изумления когда однажды пред вечером, вернувшись из клуба, я нашел письмо адресованное мне крурным смелым почерком который не мог принадлежать никому на свете кроме Гонории. Я вскрыл его с каким-то жадным трепетом. Сожалела ли она о сделанном ею шаге и не было ли это дружеским предложением вновь соединиться на радость и горе? Из конверта выпала толстая карта; я поднял ее не глядя; глаза мои были устремлены на письмо - письмо моей жены ко мне - в котором значилось следующее: 

"Любезнейший Виллиам,--

"Я кончила с провинцией и приезжаю в Лондон чтобы прочесть лекцию в Принц-Голле в Пиккадилли. Так как ты никогда не слыхал моего чтения, то прилагаю билет - кресло в пять шиллингов; надеюсь, тебе будет удобно! Это хорошее место, откуда ты будешь хорошо меня видеть. Как ты поживаешь? Надеюсь, первый сорт. Я никогда в жизни не чувствовала себя лучше. В половине марта я еду в Штаты; там меня уже начали рекламировать. Я совершенно затмила всех "свистящих женщин"! Не хочешь ли отобедать со мной в Гровеноре прежде моего отъезда? Если так, то зайди за кулисы когда кончится чтение, чтоб известить меня.

Обедать с ней в Гровеноре! Она, кажется, совершенно забыла что я её муж - её оставленный, покинутый муж! Это было письмо одного мущины к другому, а она была моя жена - разъехавшаяся, но все же жена. Обедать с нею в Гровеноре! Никогда! Ни за что! Дрожащими руками я вложил письмо опять в конверт и потом бросил взгляд на билет - "кресло в пять шиллингов". Праведное Небо! Я думал что упаду без чувств на ковер, - так велико было мое изумление и огорчение! Вот что я прочел: 

Принц-Голл Пиккадилли. 

ЛЕКЦИЯ
 

Предмет: "О ЖЕЛАТЕЛЬНОСТИ МУЖСКОГО КОСТЮМА ДЛЯ ЖЕНЩИН".

Отделы: 1. Неудобство женской одежды вообще.

2. Большие удобства какими пользуются мущины.

4. Преимущества социального равсиства. 

Лектор по мере надобности представит практическия иллюстрации своей теории.

* * * 

НАЧАЛО РОВНО В 8 ЧАСОВ ПО-ПОЛУДНИ. 

Мужской костюм для женщин! Социальное равенство! Практическия иллюстрации теории! О, боги! Я задыхался; я добрел до кресла и упал в него истощенный и подавленный изумлением. Идеи "практических иллюстраций" особенно сбивала меня с толка. Я старался представить себе что это означало и не мог придумать. Я не мог представить себе чтобы какая-нибудь "практическая иллюстрация" подобного предмета была возможна при публике. Будет ли у нея приготовлен на столе полный мужской костюм и она будет брать одну вещь за другою и указывать на различные их достоинства? Будет ли она красноречиво описывать простоту мужской сорочки; быстроту надевания панталон; удобства жилета и грациозную легкость короткого пиджака? Будет ли она описывать, например, правильный способ надевания стоячого воротничка? Нет! Пусть она не пытается делать этого! Пусть она не коснется этой главной причины мужских мучений! Мой собственный воротничек начал безпокоить меня когда я подумал о нем и поднялся до ушей. Полный дикой ярости которая овладевает человеком когда белье безпокоит его, я бросился к зеркалу и несколько минут трудился поправляя его, при чем лицо мое покрылось апоплексическою краснотой, когда я старался разстегнуть петлю спереди и потом поправить пуговицу сзади. Будь он проклят! Наконец-то! Теперь воротничек был на месте; я вздохнул с облегчением, сел опять и впал в грустную задумчивость. Я не пойду обедать в Гровенор с моею удивительною женой (все говорят что она удивительная женщина, и я не отрицаю этого), нет, не пойду! Но следует ли мне идти слушать её лекцию? Этот вопрос мучил меня теперь. Может-быть это будет благоразумно с моей стороны; может-быть мое присутствие вызовет сожаление о тех днях которые когда-то были. Ах, эти дни! Издалека те дни нам милы ныне! Это звучит как поэзия, и я вспомнил где я слышал этот стих. Нежная дева лет пятидесяти пела его как-то вечером у мистрис Маггс голосом напоминавшим грошовый свисток в который нечаянно попала капля воды. Расчувствовавшись я повторял про себя этот куплет:

Ручейки могут журчать в каких угодно долинах, но Гонория никогда не будет бродить около них, никогда! Она никогда не бродила и не будет бродить. Бродить и скитаться предстоит мне одному! Здесь я заметил что мысли мои мешались. Встав я положил письмо жены и билет в пять шиллингов в карман, решив больше не думать об этом.

Но на самом деле я продолжал думать. Я думал так долго что, наконец, не мог уже отделаться от этой мысли. "Предмет" этой ужасной диссертации - "о желательности мужского костюма для женщин" - носился предо мною в воздухе. Я находил себя с жадным любопытством глядевшого в окна портного, соображая как тот или другой обращик мог бы идти хорошенькой маленькой Джорджи, которая в июне этого года должна была стать графиней Ричмур. Потом я начал мечтать как мне самому, жалкому и презренному представителю презренных мущин, будут идти великолепные шелковые материи и плюши выставленные в окнах модных магазинов. Потому что если женщинам так нравятся мужские костюмы что оне готовы носить их, то почему же, хотя бы в интересах торговли, не касаясь уже вопроса о контрасте, мущинам не ходить в тренах и узких лифах? Всему суждено повернуться навыворот, решил я с грустию; очевидно, нашу планету столкнул с места какой-то демон безпорядка, и мы все вследствие этого стали эксцентричны и лишились разсудка. Во всяком случае в моем мозгу проносился какой-то вихрь, и Бобби с длинными усами повидимому знал это. Однажды я случайно встретился с ним. Он все еще был на реке, хотя была уже зима. Он расписывал и украшал внутренность своего дома-лодки какою-то эмалевою краской или чем-то в этом роде. Он больше обыкновенного казался похожим на героя грошового романа, и разумеется, ему больше других были известны таланты Гонории как лектора.

- О, я бы непременно пошел послушать ее на вашем месте, сказал он медленно поднимая свои веки, что было его любимою уловкой чтобы выказать длину своих ресниц и женскую нежность больших карих глаз. - Она ужасно умна, знаете ли; просто из ряда вон! Предмет её чтения также несомненно привлечет публику. Еслиб я не был теперь занят на реке, я бы тоже пошел, непременно бы пошел. Наверно это будет очень забавно!

Безсмысленное животное! "Очень забавно!" Для меня? Думал ли он так на самом деле? Я думаю что да. Он был совершенный идиот во всем что не касалось его лодки, - просто рыба! "Соскоблить с него чешую и сварить к обеду!" Эта нелепая безсмысленная фраза опять зазвучала в моих ушах с тою же неотступною настойчивостию как и в первый раз когда она пришла мне в голову, и я поспешно и не особенно дружелюбно простился с ним. Уходя он сказал мне что я "завял", и мне показалось что я заметил под его длинными усами улыбку насмешливого сострадания, улыбку за которую я почувствовал к нему еще большее презрение.

некоторым людям разочаровавшимся в своих женах. Но, к несчастию, я - мягкосердечный простак, и потребовалось бы слишком много времени чтобы сделать из меня сухого и непреклонного делового человека. Я делал несколько попыток в этом направлении, которые так легко удавалось разбивать моему маленькому сыну одним ударом своего пухленького кулачка, одним звуком его замечательно несвязной болтовни на неизвестном языке. Но незачем останавливаться на этом; я знаю что есть не мало таких людей как я, так что я не одинок в моем неразумии.

Роковой вечер, наконец, наступил, и около половины восьмого я был так взволнован что не мог спокойно идти в Пиккадилли не обращая внимания прохожих своим несообразным поведением. Я чувствовал что буду конвульсивно смеяться, жестикулировать и говорить сам с собою по дороге. Чтоб избежать неприятностей я поехал в наемном экипаже. Кстати будет упомянуть что я говорил мистрис Маггс и всем её домашним об этой лекции. Мистрис Маггс плакала, Джорджи вздыхала; остальные члены семейства с усмешкою переглядывались между собою, но никто из них не хотел ехать со мною слушать красноречие Гонории. Предмет её лекции скорее пугал их нежели привлекал. Я сказал также Ричмуру. Он повел плечами, был любезен по обыкновению, пожал мне руку с особенным жаром и сочувствием, но не сделал никакого замечания и не предложил поддержать меня в той пытке какую я решился перенести. А это была действительно пытка для верного мужа видеть как его жена пользуется вульгарною известностью. Я от души сожалею о покинутых мужьях "профессиональных" красавиц и актрис любительниц; я могу понять их положение и глубоко им сочувствую! Я советую всем молодым людям которые еще не выбрали себе жены не останавливать своего выбора на той которая так или иначе выставляется пред публикой. Не женитесь на красавице получившей приз за красоту; не берите Дульцинею из-за прилавка кабачка; не останавливайтесь на женщине которая курит, играет на скачках, стреляет и предается всякому спорту, как сделал я в своем неведении; не отдавайте предпочтения женщине изучающей анатомию и хирургию, которая знает названия каждой кости и мускула в вашем теле; короче, не женитесь ни на какой знаменитости, разве только она соединяется с безсознательною простотой отличающею нежную женскую натуру, также как истинного гения. Но незачем останавливаться и морализовать. Мне предстоит описывать страдания какие я перенес на этой незабвенной лекции "о желательности мужского костюма для женщин". Когда я подъехал к зданию Принц-Голла, я увидел многих мущин и женщин которые шли туда же. В числе последних я заметил несколько красивых бойких девушек того же типа к которому принадлежала Гонория когда я впервые с ней познакомился. Слышалось не мало насмешек и хохота, особенно среди небрежно одетых, растрепанных господ, которые, как после оказалось, были репортеры разных газет. Был ли в числе их представитель Daily Telegraph? Не могу сказать наверно, но думаю что был. Я не могу представить себе ни одного уголка на земле, в воздухе или в океане где этот чрезвычайно отзывчивый орган не был бы представлен.

Я не мог найти свое кресло, но скромный молодой человек в поношенном платье и старых перчатках пришел мне на помощь, взял мой билет и молча дал мне знак следовать за ним. Я повиновался в большом смущении. Я думал: известно ли ему что я покинутый муж лектрисы? Не оттого ли он так широко улыбался, выказывая ряд чрезвычайно желтых зубов, когда я, пробормотав благодарность, пробрался в первый ряд кресел как раз против платформы. Мне казалось что было слишком жарко, особенно для марта месяца. Старательно вытерев мой влажный лоб, я оглянулся кругом. Зала была очень полна, и сдержанный смех и хихиканье продолжались. Двое из господ с растрепанными волосами, о которых я упоминал, уселись около меня по обе стороны. Они были толсты, я тонок, так что казалось что я случайно был втиснут между ними как кусочек мяса в бутерброде на станции. Они очевидно были старые знакомые и переговаривались между собою за моею спиной. У одного борода пахла пивом, другой был пропитан запахом лука. Но я всегда был тихий и терпеливый человек. Я не хотел сойти с кресла предназначенного Гонорией именно для меня и никогда не умел бросать взоров негодования. Так что я продолжал сидеть спокойно, нервно просматривая "конспект лекции", который был повторением того что значилось на билете, и со страхом ожидая появления моей жены.

выступил на платформу молодой человек и был приветствован взрывом криков и рукоплесканий. Я посмотрел на него сомнительно. Я думал что он вышел известить что мистрис Трибкин еще не готова и появится через несколько времени; как вдруг он улыбнулся и дружески кивнул мне. Праведное Небо! Этот "молодой человек" и был сама Гонория! Я едва не лишился чувств от изумления. Гонория! Да! Это была Гонория, одетая совершенно как мущина, в просторную пару из грубой шерстяной ткани; единственным отличием было то что сюртук был полнее в груди и спускался несколько ниже колен. Я смотрел, смотрел, смотрел до тех пор пока мне показалось что глаза мои выскочат из головы и упадут на пол! Рубашка с пластроном, стоячий воротник, галстук, жилет, панталоны, сюртук, - и она была вполне готова - представить из себя дуру! Да; это было как раз так. Говорю это со стыдом и негодованием. Еслиб я не сидел на таком видном месте, я бы встал и вышел из залы. Я даже готов был сделать это, когда раздались звучные вибрирующия ноты её голоса, которыми она всегда отличалась. Смех и шушуканье прекратились. Наступила полная тишина.

"Милостивые государыни и милостивые государи, начала она, - приветствую вас! Она приподняла свою шляпу и улыбнулась привлекательною улыбкой. (Я забыл упомянуть что на голове у нея был настоящий "цилиндр" - с единственною целию, как теперь оказалось, "практически иллюстрировать" удобства мужского поклона.) - Вы видите как я вас приветствую, свободно и безо всякой афектации! Я не приседаю вам как молочница неожиданно получившая лишний шиллинг, я не делаю также медленного реверанса отступая назад как модная примадонна которая хочет чтоб её аудитория мысленно оценила достоинство её туалета прежде чем оценить её голос. Я приподнимаю пред вами шляпу; я снимаю ее совсем - это простое действие означает что я с вами как дома, до такой степени дома что не имею желания скоро уходить!" (Новая улыбка, и "цилиндр" помещен на стуле стоящем около нея, при громких аплодисментах и кликах браво вознаграждавших эту вступительную речь). Она поправила рукою свои стриженые волосы, подвинула поудобнее стол и с сосредоточенным видом переворачивала листки своей рукописи, давая публике время хорошенько разсмотреть ее в свои бинокли и репортерам сделать заметки.

- Красивая женщина, не правда ли? сказал своему товарищу шепотом за моею спиной мой сосед от которого пахло пивом.

Они тихонько засмеялись и принялись за дело, записывая что-то в свои книжки, пока я разсуждал про себя долго ли я буду в состоянии вынести это мучение. Я представлял себе что я вскакиваю с кресла и поднимаю руки с ожесточенным протестом против всей этой комедии, или же - и это казалось вероятнее при моем нервно напряженном состоянии - я начинаю хохотать, хохотать так громко и долго что меня сочтут за безумного, и меня выведет вон тот молодой человек с желтыми зубами, в поношенных перчатках, и передаст в руки полицейского. Еслибы только я мог избавиться от этих репортеров! Но я не мог; я осужден был изображать собою бутерброд - ломтик мяса между двумя ломтями хлеба - и мое злосчастие пожирало меня кусок за куском!

Через минуту Гонория начала, и я слушал как человек слушает страшный вздор во время дурного сна. По поводу "неудобства женской одежды вообще" она изливала самые жестокия обвинения: о тяжести женского платья, которое стесняет движение нижних конечностей, о многочисленности и безполезности юбок, о корсетах, стальных планшетках, панье, подушечках, пружинах, об открытых шеях и коротких рукавах; о длинных волосах, о тяжелых косах давящих на мозг, приколотых металлическими шпильками которые царапают голову или черепаховыми которые ломаются; об узких лифах, которые неудобно застегиваются в самых неподходящих местах: на боку, назади, под рукою, на плече; о придворных тренах, их длине, тяжести, дороговизне и нелепости; о бриллиантах и других безполезных украшениях; о букетах которые обходятся дорого и причиняют затруднения; о веерах и афектации соединенной с их употреблением; о длинных перчатках с бесконечным числом маленьких пуговок, для застегивания которых некоторые употребляют не менее получаса времени (при этом я вспомнил что Ричмур никогда не был так счастлив как в то время когда он с нежною заботливостию был занят застегиванием множества маленьких пуговок на перчатках Джорджи; он так долго и охотно занимался этим и болтал при этом множество пустяков). Обо всех этих таинственных предметах и о многих других Гонория распространялась свободно и строго, выражая презрение к суетности, легкомыслию и полному отсутствию разумности у женщин которые продолжают придерживаться такой глупой одежды.

"Простота, сказала или скорее прокричала она ударяя по своей рукописи, - простота и удобство - вот два главные принципа с которыми должна сообразоваться одежда человеческого существа. Но с самых ранних периодов истории до наших дней род человеческий обнаруживал варварское стремление к излишеству в украшениях, которое в высшей степени гибельно для умственного прогресса. От традиционного фигового листка люди перешли, по сказанию Библии, к кожаным одеждам; затем постепенно последовали нелепые безделушки, как: ожерелья, пояса и головные украшения, которые до нынешняго дня придают людям вид смешной дикости. Против этих-то безполезных частей костюма женщины должны начать борьбу и таким образом сделать дальнейшие шаги в той славной стране свободы, границы которой оне только-что переступили!"

Здесь она приподнялась с вызывающим видом и направила взгляд полнейшого презрения на меня! Да, я положительно уверен что она имела в виду поразить этим взглядом именно меня, но он упал также на двух репортеров, которые нагнулись над своими книжками сдерживая конвульсивный смех.

"Когда я перехожу к обсуждению, продолжала она трагическим тоном, - второго отдела моего чтения, именно - о преимущественных удобствах какими пользуются мущины, вся душа моя возмущается против этого возмутительного контраста! (Голос с хор: "Слушайте, слушайте! Продолжайте, молодчик!") Почему, ради неба, почему, спрашиваю я, мущины должны пользоваться большими удобствами? Они хвастаются своею физическою силой! Надолго ли, желала бы я знать, хватило бы их физической силы еслиб они были обременены тяжелыми платьями какие носят женщины? Могли ли бы они ходить по двадцати пяти миль в день в женской обуви? Могли ли бы они играть в крокет и фут-болл в женском корсете? Нет! Таким образом совершенно очевидно что они пользуются большею физическою силой только благодаря соответственной одежде; они могут свободно двигать своими членами; они не стеснены ни в каком движении; они могут выходить во всякую погоду не опасаясь за последствия. Однако нет никакого основания ни в законодательстве, ни в природе почему бы они должны были пользоваться таким преимуществом. Усвоив себе мужскую одежду женщины сохранят в значительной мере свою мускульную силу, что в высшей степени желательно. Все безпристрастные и передовые мыслители признают что мущины и женщины, разсматриваемые как человеческия существа, абсолютно равны. Поэтому необходимо уравнять все что ведет к установлению ошибочно кажущагося различия между ними. В этом отношении вопрос об одежде один из важнейших на который необходимо обратить внимание. Теперь я попрошу вас, милостивые государыни и милостивые государи, посмотреть на меня. (Она беззастенчиво приблизилась к краю платформы.) Есть ли во мне что-нибудь непристойное? ("Конечно есть!" крикнул какой-то несдержанный голос с хор; но он был заглушен шиканьем.) Мне совершенно удобно. Я хожу свободно. (Она прошла мужскою походкой несколько шагов взад и вперед. Я откинулся в кресло и закрыл глаза.) Вот здесь у меня - я снова открыл глаза - различные удобные карманы, в которых лежат разные вещи не смешиваясь. (Я понял что это была "практическая иллюстрация" и наблюдал ее с грустным вниманием.) При этом я напомню вам, милостивые государыни и милостивые государи, что у женщин обыкновенно бывает всего один карман." ("Ого, Гонория! крикнул кто-то в дальнем углу, - а мужнины-то карманы забыла?"). Жена моя не обратила внимания на это восклицание и продолжала с полным самообладанием: "Только один карман, которого едва достаточно чтобы положить в него кошелек, носовой платок и порткарт. Тогда как здесь (она указала на левый борт своего сюртука) у меня папиросы - я, разумеется, курю; здесь (новый иллюстрационный жест) карточки, здесь платок, здесь кошелек, здесь ключи и т. д. Для всего есть место, и все на своем месте! Жилет который на мне сделан из мягкой ткани обхватывающей фигуру, - он греет и не жмет. Но ни одна женщина которая не носила "мужских панталон" не может оценить все их удобство!"

Тут вся сдержанность аудитории пропала, и зала разразилась смехом. С хор слышались шумные восклицания: "Ура! Верно, молодчик! Продолжай, продолжай!" Смех непрекращался несколько секунд. Репортер сидевший слева от меня, с пивною бородой, вытирая влажные от смеха глаза и в избытке веселости наклонясь ко мне, проговорил тихо: "Вот так комедия, не правда ли?"

Я взглянул на него грустным ледяным взглядом - я был слишком подавлен чтобы чувствовать негодование, - но старался улыбнуться и кивнул в знак согласия. Он повидимому был озадачен моим выражением, так как веселость его исчезла и осталось только выражение удивления.. Он подумал немного, потом его борода с запахом пива опять приблизилась к моему уху.

- Я... я знал ее когда-то! мрачно ответил я.

- Желал бы я знать где её муж? заметил он опять.

- Не имею никакого понятия, сказал я коротко и очень сухо.

Он снова погрузился в задумчивое молчание и начал рисовать миниатюрную каррикатуру Гонории на пустой странице своей записной книжки. Между тем она продолжала:

"Я очень рада, милостивые государыни и милостивые государи, что вызвала у вас смех, очень рада потому что такое отношение с вашей стороны еще более убеждает меня в достоинстве моей теории! Все великия идеи были всегда сначала осмеиваемы, с тех пор как стоит мир. Применение пара как двигателя было осмеяно; проведение атлантического телеграфного кабеля было также осмеяно; естественно что и предложение мужской одежды для женщин, подобно всем другим предложениям реформаторов, должно также вначале подвергнуться осмеянию. Но несмотря на это оно укоренится - оно уже начинает укореняться - и пробьет себе дорогу не взирая ни на какую оппозицию. Некоторые возражения были представлены против моей теории в интересах торговли; вопрос что станется с обширною отраслью торговли если женщины будут одеваться как мущины выставлялся многими как сериозное препятствие. Но я говорю что свобода, здоровье и удобство женщин достойны большого внимания чем всякая торговля! Пусть торговля сама заботится о своих интересах. Потеряв в одной отрасли она возстановит равновесие усилив другую, и мы вовсе не обязаны принимать этого в соображение. Свобода - полная свобода женщины - вот чего мы добиваемся, и эта великая цель будет отчасти достигнута когда мы обезпечим женщине возможность неограниченно пользоваться теми физическими условиями какими хвалится и пользуется её бывший тиран-мущина!"

вид.

"Ого!" "Вот как!") - Сюда повидимому забрался кто-то в нетрезвом виде. Я надеюсь что его сумеют заставить удалиться.

Молодой человек с желтыми зубами засуетился; послышался общий ропот. Кончилось тем что человек "в нетрезвом виде" вышел вперед и вытянулся во всю длину. Это оказался видный мущина с свободными манерами и добродушием, характерным в поселенцах Западной Америки.

- Нет, я не пьян, милая моя, проговорил он весело, - но я уйду из этой залы с большим удовольствием чем пришел сюда. Мне и смешно и досадно слушать эти толки об одинаковости одежды и тому подобный вздор! Подите-ка лучше домой, моя милая, подите домой да переоденьтесь в хорошенькое платьице; посидите наряжаясь пред зеркалом часа два-три, если хотите, и когда станете такою милою и хорошенькою какою вы можете быть, посмотрите насколько легче будет тогда управлять мущинами нежели болтая всякий вздор с эстрады! Вот все что я хотел сказать. Я ухожу, извиняясь что прервал ваше чтение. Покойной ночи!

Среди улыбок и поощрительных взглядов аудитории высокий человек "в нетрезвом виде" удалился. Я видел как он по пути потрепал по плечу молодого человека с желтыми зубами, который почтительно изгибался пред ним. С уходом его Гонория продолжала свое чтение, но было заметно что она сердится и выражает нетерпение. Американец привел ее в дурное расположение духа. Она коснулась вкратце отдела о "дешевизне, качествах и прочности мужской одежды", когда же дошла до "преимуществ социального равенства", декламация её сделалась положительно бурною. Не обращая внимания на связь или последовательность, она разразилась гневом против "презренной системы брака ныне практикуемого"; о "рабстве" и "унижении" налагаемом на женщин, исполняющих свою "жалкую" роль; о "сокрушительных" способах употребляемых мущинами чтобы сломить дух и сделать невыносимым положение женщин. Коснувшись вопроса о любви, она воспылала полнейшим презрением.

"Любовь! воскликнула она с презрительною насмешкой. - Все мы знаем что это такое - глупое и снисходительное согласие быть нежным со стороны мущины, и не менее глупое, но унизительное согласие быть предметом нежностей со стороны девушки которая еще не понимает ответственности своего положения! Ничего больше этого! Ведь это забавно! Может ли быть что-нибудь нелепее как видеть что свободная и независимая женщина позволяет целовать свои руки или губы так-называемому "влюбленному", которого она принимает не более как делового компаниона в жизни и который оказывает ей это смешное и нелепое внимание как милость, из обидной снисходительности к её будто бы белее слабой и беззащитной природе? Настало время когда мы должны возмутиться против такого унижения! Настало время, говорю я, когда женщины решившияся идти к свету свободы должны порвать сети старых варварских обычаев и предразсудков и воспользоваться всяким правом, всяким преимуществом каких хотят лишить ее мущины! Пусть крайне ограниченные умственно женщины продолжают, если хотят, пребывать в заблуждении что любовь мущины служит им покровом и защитой; что лучшее украшение жизни для них быть любимыми; главная цель сделать себя достойными любви; это жалкия жертвы собственного воображения, и оне навсегда останутся умственно неразвитыми! Истинный прогресс недоступен для них; двери мудрости для них затворены! Те кто добровольно избрали для себя химеру называемую любовью должны жертвовать всем остальным; это связывающее, суживающее влияние в котором жизнь одного почти исключительно зависит от жизни другого, а этот другой часто оказывается слишком слабым и недостаточным чтобы поддержать даже самого себя! Будьте свободны, женщины, будьте свободны! Свобода никогда не наскучит, независимость никогда не пресыщает, прогресс никогда не утомляет! Стыдитесь уступить мущинам хоть одну иоту того превосходстве которое они неправильно себе присваивают! Оспаривайте у них каждый вершок почвы в каждой профессии на какую вы хотите вступить; и берегитесь, берегитесь уступить какой бы то ни было пункт вашей трудно добытой независимости! Они будут льстить вам; они будут говорить самой некрасивой из вас что она похожа на Венеру, лишь бы достичь собственных личных целей; они будут смотреть на вас не спуская глаз, будут громко вздыхать встречая вас в театре или концерте; но все эти уловки имеют одну цель завлечь вас и обмануть сделав своими рабынями! Сопротивляйтесь им, сопротивляйтесь изо всех сил! Вы увидите что задача эта станет легче когда вы отбросите все ненужные тряпки и украшения и усвоите себе их одежду, и вместе с одеждой их свободу! Тогда они примут вас как равных, как товаращей, как друзей (Нет, неправда! крткнул кто-то на хорах), они отбросят свое глупое, ни к чему не ведущее обожание (Вот это верно! крикнул ощть тот же голос), и вы займете то равное с ними положение которое даст вам возможность, при умственных дарованиях, стать на ряду с гениальнейшими мущинами века! Свобода! это слово должно стать лозунгом женщины. Свобода - полная и абсолютная! Боритесь за нее, женщины! Работайте для нея! Умирайте для нея если нужно и сопротивляйтесь до последняго вздоха предательскому рабству называемому любовью, которое налагает на вас мущина!"

Она заключила свое чтение этою родомонтадой, свернула свою рукопись, ударила по ней рукой и откланялась. Слушатели, разумеется, сильно аплодировали ей, так велико было их добродушие и так забавным казалось им это чтение. Когда она надела свой "цилиндр" и ушла с платформы, ее опять вызвали чтобы позабавиться тем как она приподнимала свою шляпу в ответ на их демонстрации. Репортеры сидевшие около меня встали. Я также встал и начал доставать свое пальто.

- Она очень забавна, сказал своему товарищу тот который был с бородой, широко зевая. - Она, кажется, едет в Америку?

- Да, ответил другой: - там она сделает сборы, наверно!

"деловые компанионы", и в случае несогласия во мнениях они сейчас расходятся!

Надев пальто они смеясь вышли из залы. Я пошел за ними. Голова моя горела. Я оглянулся еще раз на пустую платформу. "Ты можешь ждать, Гонория, можешь ждать долго если хочешь чтоб я пришел условиться когда мы будем обедать в Гровеноре. Но ты будешь ждать напрасно! Ты не испытаешь более "унижения" иметь мужа; "презренная" брачная жизнь никогда более не омрачит твоего удовольствия пользоваться мужскою независимостью! Виллиам Гетвелл-Трибкин устраняется навсегда с твоего пути; единственным воспоминанием какое ты будешь иметь о его существовании будет содержание уплачиваемое тебе чрез банкиров с неизменною аккуратностию." Так думал я смешавшись с толпою которая спешила к выходу и слыша шутки и насмешки обильно расточаемые по адресу женщины-лектора некоторыми из её недавних слушателей.

- Каким проповедником она высматривала! сказал один проходя мимо.

- Стыдно! Да разве можно ждать чтобы женщина в панталонах стыдилась чего-нибудь! Время когда она могла краснеть для нея уже миновало!

кончики моих ушей. Мне было так горько слышать как со всех сторон произносилось имя моей жены с безпечными шутками и легкими насмешками, и я вздохнул с облегчением только в сенях. Здесь около двери стояли двое молодых людей; один из них повидимому поддерживал другого, который почти помирал со смеха. Он хохотал так что казалось не мог остановиться; все снова и снова раздавались взрывы его хохота, пока он безсильно прислонил голову к стене и стоял с открытым ртом и закрытыми глазами, держась рукой за бок, и, казалось, готов был упасть на пол от конвульсивных приступов смеха. Товарищ его тоже смеялся, но не так сильно.

- Пойдем домой, друг мой! Пожалуйста пойдем, упрашивал он. - Нельзя же все стоять здесь и хохотать. Вокруг нас соберется толпа. Пойдем.

ха, ха, ха, ха!

И его опять стал душить конвульсивный смех. Я посмотрел на него с презрительным изумлением. Было довольно темно, и сначала я не мог хорошенько разглядеть его лица, особенно когда оно судорожно сжималось от смеха. Но когда я вышел на улицу, то при свете фонаря над подъездом я узнал его, узнал с большим негодованием чем может выразить целый лексикон самых сильных эпитетов. Это был ужасный Бобби! Бобби с большими усами! Негодяй! Он не на реке, как обыкновенно, не в реке, куда я в первую минуту гнева с удовольствием бы столкнул его! Он нарочно пришел посмеяться над Гонорией, порадоваться моему горю, устроить себе, со своею идиотскою манерой, забаву из этого зрелища! Удивительно как я не пришиб его на месте. Он по-видимому не видал меня, и я надменно прошел мимо него и его простоватого друга на Пиккадилли, где поклялся пред всеми приходящими и отходящими омнибусами что если встречу его еще раз, непременно изобью до смерти! Не потому чтобы для него это что-нибудь значило, но это было бы хотя слабым удовлетворением моего глубоко уязвленного чувства!

* * *

Остается прибавить еще очень немного к этой безыскусственной семейной истории. С этого вечера - с этого несчастного вечера кончились все надежды какие я имел на то чтобы нам с Гонорией лучше понять друг друга. Она продолжает пользоваться славой за свои мужския бравады, а я вследствие этого продолжаю быть одиноким. Мальчик мой ходит в школу. До сих пор с самого младенчества он никогда не видал своей матери. Он проводит праздники в Ричмур-Гаузе в Кенте, куда я сопровождаю его и любуюсь на маленькую Джорджи, видя в ней нежную жену которая умеет сделать счастливым своего мужа. Но все-таки жена моя знаменитость, а молодая графиня Ричмур нет. Имя Джорджи никогда не встречается в газетах кроме тех случаев когда оно бывает упомянуто в списке лиц бывших на королевском приеме. Имя Гонории всегда фигурирует в газетах кстати и не кстати. Она читала свои лекции в Америке, читала в Австралии; она объехала вокруг света. В Индии охотилась за тиграми, а во время пребывания в Турции приобрела себе настоящую турецкую пенковую трубку с длинным чубуком, и об удовольствии курить из нея поместила интересную заметку в одном из спортивных листков. Любопытные взоры устремлены на нее везде где бы она ни появлялась, и она пользуется тою сомнительною известностью которая всегда сопровождает людей проталкивающихся вперед не имея никаких осязаемых достоинств. Однако я женился на ней; я выбрал несчастный жребий давший мне возможность убедиться в достоинстве её как жены, в её нежности как матери! И как печальный результат этого опыта, я должен по совести заявить что все её замечательные качества не могут изменить прискорбного факта, что я, её муж, нахожу для себя невозможным жить с нею.