Новая женщина.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая женщина. Глава VII. (старая орфография)

VII.

Август давно уже кончился. Сентябрь тоже близился к концу. Жена моя снова отличилась в ряду первостепенных спортсменов в Глин Руэче, а я провел очень спокойную вакацию в Кромере с мистрис Маггс и всем её семейством (семеро мальчиков и девочек, не считая Гонории). За это время я старался подружиться с моим маленьким сыном. Теперь летния вакации кончились; все возвращались в город; вернулся и я в числе других. Жена писала мне время от времени, по большей части открытые письма, и я отвечал ей тем же дешевым и удобным способом, не оставляющим места для романтических излияний. У нея не было чувствительности; у меня же хотя и была сентиментальная жилка, но я воздерживался от обнаруживания её пред нею. Она возвращалась домой. Она известила о своем намерении прибыть вечером такого-то дня, прося меня не давать себе труда встречать ее на станции. Я не дал себе этого труда. Джорджи хлопотала в нашем доме; мистрис Маггс также, приготовляя его и приводя в порядок к прибытию хозяйки. Все было уже готово и по местам, за исключением ребенка, который продолжал оставаться с своими молодыми тетками и дядями в доме бабушки. Назначенный вечер наступил, и я сидел у окна библиотеки смотря на улицу и поджидая прибытия моей жены. Я приготовился встретить ее как любящий муж. Я решил что мы будем говорить о наших разногласиях спокойно и дружелюбно, и если она не может или не хочет отказаться от своих мужских привычек из любви и уважения ко мне, тогда я со всею деликатностию предложу ей разойтись по обоюдному согласию. Я надеялся что до этого не дойдет; но я положительно решил что не стану более терпеть её мужских замашек. Мне было нестерпимо читать отчеты о её подвигах появлявшиеся время от времени в модных журналах. Я от души желал бы поколотить тех репортеров которые описывали ее как "известную наездницу мистрис Гетвелл-Трибкин", как "неустрашимую мистрис Гетвелл-Трибкин" и т. д., в особенности же когда в заключение своих описаний насмешливо прибавлялись восклицания в роде: "браво, Гонория!" или: "отличились, мистрис Гетвелл-Трибкин!" Вся кровь моя кипела негодованием когда я встречал её имя в перемежку с модными театральными знаменитостями. Но мог ли я жаловаться? Она сама давала повод к этому; её поведение вызывало это, и если описывали её платья, разсуждали о её наружности, критиковали её носки, как будто она была лошадь выставленная для продажи в татерсале, - это была её вина, во всяком случае не моя. Все это мне надоело, и я твердо и окончательно решил что не желаю быть известным только как муж мистрис Гетвелл-Трибкин.

Я мог иметь собственную индивидуальность. В обществе есть много слабых добродушных мужей которые чтобы не иметь постоянных ссор с женами соглашаются играть смешную роль подавляемые их женским высокомерием и жаждою превосходства. Я говорю этим жалким существам раз навсегда что они делают прискорбную ошибку. Пусть они настоят на своем, как бы это трудно и неприятно ни было, и это будет лучше для них впоследствии. Свет никогда не осудит человека который откажется жить со своею женой, если она по уму и характеру является сама почти мущиной.

Я сидел, как уже говорил, у окна в библиотеке поджидая Гонорию, просматривал вечерния газеты и внимательно прислушивался к отдаленному стуку экипажных колес. Наконец, я увидал как из-за угла показалась наемная колясочка с хорошо известными мне ружейным футляром и дорожными принадлежностями. Через минуту я уже стоял у дверей; еще через минуту Гонория вышла из экипажа и вошла в переднюю.

- Как живешь? воскликнула она громко, когда я подошел чтобы приветствовать ее. (Понятно что я не сделал неразумной попытки поцеловать ее.) - Смотришь очень хорошо! Вот, Симонс, - обращаясь к слуге, - возьми все эти вещи и отнеси наверх. А тебе полкроны за езду - получай!

Она бросила монету и прошла в библиотеку твердою, несколько тяжелою походкой. Я следовал за нею в грустном молчании, так как я с первого взгляда заметил что она совсем коротко обстригла себе волосы. Эти прекрасные светло-каштановые косы, которыми я прежде восхищался, теперь исчезли.

- Я вижу, ты обрезала волосы, Гонория, сказал я, глядя на нее как она стояла предо мною, высокая и мужественная как гвардейский гренадер, в застегнутом пальто-ульстере и охотничьей шапке. - Как это не хорошо.

- Ты находишь? Я - нет! Она сняла свою шапку и обнаружила массу мелких завитков на всей голове как у мальчика. - Так гораздо прохладнее и меньше хлопот.

Разстегнув свой ульстер она сняла его. Великое небо! Какой необыкновенный костюм оказался на ней! Я не верил своим глазам: неужели это были шаровары? настоящие шаровары? Да, несомненно так! А поверх них широкая блуза и коротенькая, очень коротенькая юбочка. Я смотрел на нее в изумлении, открыв рот, и несколько минут не могъничего выговорить.

- Мой охотничий костюм, пояснила она весело. - В нем так удобно путешествовать, и никто не видит под моим ульстером.

- А тебе не хотелось бы чтобы видели, Гонория? холодно спросил я.

- Нет, я думаю, это все равно, проговорила она смеясь и взъерошивая одною рукой свои волосы. - Так я говорю, Вилли, ты смотришь очень хорошо. Приятно провел время, в Кромере? Рад меня видеть опять?

- Разумеется, Гонория, отвечал я все тем же спокойным, невозмутимым тоном, - я рад видеть тебя, но... да мы еще успеем после поговорить об этом. Я думаю, ужин готов. Не, хочешь ли ты переодеться и снять свои...

Я указал на её шаровары с несколько насмешливым выражением. Она покраснела. Должно-быть мой взгляд сконфузил ее. Но через минуту как будто какой-то упрямый бес вселился в. нее.

- Нет; какая надобность переодеваться, - столько хлопот! отвечала она. - К тому же я голодна как охотник. Я буду ужинать так как есть. Так, знаешь ли, очень удобно.

- Гонория! проговорил я с отчаянною вежливостию. - Пожалуйста извини меня, но я отказываюсь, решительно отказываюсь сидеть с тобою за столом когда ты в таком костюме! Неужели ты хочешь чтобы прислуга смеялась над тобою во время ужина?

- Они могут смеяться если хотят, невозмутимо возразила она: - их смех не может меня обидеть, уверяю тебя!

- Гонория! Я продолжал говорить любезно, но сериозно. - Ты очень обяжешь меня если снимешь этот свой мужской костюм и оденешься как прилично даме.

Она взглянула на меня, разсмеялась, и глаза её заблестели.

- Нет, я не буду переодеваться! решительно сказала она,

Я поклонился, потом спокойно повернулся и вышел из комнаты - и не только из комнаты, но и из дома. Я пошел в клуб и поужинал там, - нужно ли говорить что без всякого удовольствия и не имея охоты разговаривать ни с кем из моих друзей. Я думаю, они заметили что я сериозно разстроен и оставили меня одного; я мог на свободе обдумывать свое дальнейшее поведение. Я вернулся домой поздно и ушел в свою комнату, так что я увидал Гонорию только на следующее утро, когда она сошла к завтраку в своей жакетке которая так удивила меня в вечер после нашей свадьбы. Я внимательно посмотрел на нее. Кожа её, подвергавшаяся в последнее время действию солнца и ветра, стала жесткою и грубою; глаза её имели жесткое и безразличное выражение, руки, как я увидал когда она наливала чай, были красны, с выступившими венами, как у мущины привычного ко всяким переменам погоды. Я с величайшим сожалением убеждался что от красоты её скоро останутся только следы, что она может вскоре стать даже положительно некрасивою, если будет продолжать вести свой мужской образ жизни. Она первая начала разговор.

- Что, твоя злость прошла, Вилли? Знаешь ли ты что ты становишься настоящим демоном?

- В самом деле? сказал я терпеливо. - Я очень сожалею об этом, Гонория. Меня всегда считали добродушным простаком. Но в последнее время многое меня тревожило, и я думаю, ты знаешь причину моих тревог.

- Да, отвечала она равнодушно, подавая мне хлеб и беря себе, - я знаю. Но я все устроила. Я ни над чем долго не задумываюсь.. Коротко и ясно - мы должны разстаться. Мы не можем идти вместе, - весла не будут дружно грести, и лодка опрокинется. Это не трудно сделать. Надо только написать договор, как при сдаче квартиры, подписать его при свидетелях, и мы разойдемся дружелюбно, безо всякого шума. Это даст мне свободу разъезжать и читать лекции.

- Читать лекции! повторил я, забывая на минуту собственные огорчения под влиянием изумления при этом известии. - Ты хочешь читать лекции, Гонория? - Несмотря на мое желание быть любезным, я чувствовал что в голосе моем звучит насмешка. - О чем это, скажи пожалуйста? О политике или о трезвости? Так ты хочешь сделаться публичною чтицей с эстрады?

- Одинаково хорошо быть публичною чтицей как и публичным чтецом, возразила она вызывающим тоном. - У меня хороший голос - лучше чем у многих мущин - и я имею многое что сказать. Я встретила в Глин Руэче некоего мистера Шарпа; он агент для этого рода вещей. Он устроил много чтений и здесь, и в Америке. Согласился взять и меня. Хорошия условия. Он уверен что я сделаю хорошие сборы. Все расходы его, так что тебе нечего безпокоиться назначать мне содержание, - разве ты сам пожелаешь только для формы. Но я легко могу сама обезпечить свое существование.

- Слышал он как ты читаешь? спросил я, оставляя без внимания последнее её заявление. - Ознакомился он с твоими способностями по этой части?

Она улыбнулась широкою улыбкой.

- Отчасти. Я представила им всем обращик моего искусства в Глин Руэче: я читала о мущине - я думала, Шарп лопнет от смеха. Он очень забавен. Но во всяком случае он человек первый сорт! Я подписала с ним условие прежде чем уехала оттуда.

- Не посоветовавшись со мною? сказал я холодно: - ты поступила очень любезно как жена, Гонория!

- А, ты знала это! Я пристально посмотрел на нее. - В таком случае, Гонория, может-быть лучше сделать как ты говоришь и разойтись, по крайней-мере хотя на время. Но ты не подумала о ребенке. С кем он останется - с тобою или со мною?

- Боже мой! конечно с тобой, - возразила она с жаром. - Не могу же я разъезжать по стране с таким ревой! Я думаю, он совсем оглушил маму.

- Нет, сказал я. - Он не "ревел", как ты выражаешься, с тех пор как лишился твоих нежных материнских забот, Гонория!

Я произнес слова "нежных материнских забот" с заметным и несколько насмешливым ударением. Она взглянула на меня, и её полные губы сложились в презрительную гримасу.

и ты говоришь очень много старого сентиментального вздора, а я никогда не могла переносить сентиментальный вздор. Я ненавижу его! Я ненавижу также туманности, а ты очень туманен! Ты хочешь чтоб я была смиренная, благодарю-вас-не-за-что-покорная-слуга-вам-преданная - такого рода женщина, которая таскалась бы по дому с ребенком пришитым к её платью и носила его целые дни на руках; ты хочешь играть роль тирана и повелителя, не так ли? Но этому не бывать! По крайней мере со мной! Ты видишь во мне свободную женщину, а не рабыню шестнадцатого века! Я сложена не хуже тебя; мозги у меня значительно лучше; я способна сделать блестящую карьеру во всякой профессии какую захочу избрать; а ты был и всегда будешь только полезным ничтожеством! Ты будешь...

- Остановись, Гонория, довольно! сказал я решительным тоном, вставая из-за стола. - Тебе незачем выходить из себя и оскорблять меня - избавь себя от этого труда. Хотя я только "полезное ничтожество", но я настолько мущина чтобы презирать вульгарную известность; а ты, хотя твое поведение не женственно, все-таки ты настолько женщина чтоб искать и жадно ловить это сомнительное отличие. Я, как ты изящно выразилась, медленная повозка; мое понятие о женственности действительно очень старосветское. Но я не хочу играть роль "тирана", я желаю чувствовать себя в роли верного любовника и преданного мужа, и этой чести я к несчастию лишен! Женитьба наша была ошибкой; нам остается только возможно лучше выйти из этого положения. Ты хочешь идти своим путем, а этот путь отличен от моего. Так как ты не хочешь уступить мне, а я еще не настолько забыл что я мущина чтобы подчиниться тебе, то из этого следует что мы должны разойтись; будем надеяться - по крайней мере я буду надеяться - что не на долго. Ты можешь положиться на то что я честно сохраню ту верность тебе в какой клялся при нашей свадьбе; а я - тут я остановился, затем продолжал сериозно - я не буду оскорблять тебя требуя от тебя того же.

Я опять остановился. Она молчала, только вынула из бокового кармана свой портсигар, закурила папиросу и задумчиво дымила.

"передовых" женщин и мущин. Но я прошу тебя поверить если можешь что рыцарство еще не совсем исчезло, что осталось еще некоторое количество настоящих джентльменов, к числу которых думаю что скромно могу причислить и себя, человека, правда, слабохарактерного и не очень далекого, который однакоже предпочтет скорее вести одинокую и безотрадную жизнь нежели помешать твоему счастию или испортить то что ты считаешь блестящими надеждами твоей независимой карьеры. Ты никогда не считала себя ни в чем подчиненною мне, - это было бы слишком "отсталым" понятием для такой передовой интелигентной женщины как ты (она выпускала дым от папиросы маленькими красивыми колечками), так что мне нет надобности говорить тебе: "будь свободна!" Ты и так свободна, всегда была свободна и без сомнения будешь. Но есть разного рода свобода. Одна - ничем не сдержанная и распущенная какою пользуются столичные молодые люди брошенные на произвол судьбы своими родителями (и это повидимому та свобода какой ты желаешь); другая же есть тот мирный простор который ограничен заботами и попечениями тех кто любит нас больше себя самих; другая - и это есть истинная свобода женщины - свобода жены охранять, утешать и направлять к высшим целям жизнь своего мужа. Только благодаря женской любви человек совершает свой благородный труд. Верь мне! Благодаря женской любви, говорю я, а не оппозиции! Но я должен извиниться что говорю опять "сентиментальный вздор". Решено что мы в настоящее время расходимся. Я приглашу для совершения формальностей своего законника сегодня же вечером. Половина каждого гроша какой я имею или приобрету будет твоею, как и должно быть; дом этот, который я освобожу по возможности скоро, будет также к твоим услугам. И я надеюсь, Гонория, - здесь я прочистил горло от нежелательной хрипоты, - я надеюсь что такое положение, хотя оно представляется необходимым теперь, не будет слишком продолжительно. Я буду горд и счастлив когда наступит день что мы с женою опять встретимся и будем жить вместе в том полном согласии которого я так искренно желаю!

Я замолчал. Она смотрела сквозь облако табачного дыма окружавшого её голову, и в глазах её была некоторая мягкость, делавшая их в эту минуту еще красивее. Вынув папиросу изо рта она стряхнула с нея пепел в тарелку.

если ты после того пожелаешь чтоб я опять была с тобою, я вернусь - честное слово!

Я вздохнул, оставил её руку и вышел. Я не решался так далеко заглядывать в будущее, не хотел останавливаться на мысли - пожелаю ли я чтоб она опять была со мною тогда. В настоящее же время мы были совершенно согласны в одном - что теперь нам следует разойтись. В несколько дней дело было окончательно улажено, к отчаянию мистрис Маггс, которая проливала обильные слезы услыхав об этом и по какой-то таинственной причине известной только ей одной упрямо звала моего сына "бедным сироткой". Джорджи говорила мало, но несомненно много об этом думала и молча выражала мне свое нежное сочувствие. Жена моя отправилась в какой-то большой мануфактурный центр в провинции, где должна была начать ряд своих чтений. Дом наш был сдан на год внаймы (стараниями Гонории - она была удивительно деловитая женщина); ребенок оставался на попечении бабушки, а я нанял помещение в меблированных комнатах и задают невеселою однообразною жизнию холостяка.