Новая женщина.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая женщина. Глава VI. (старая орфография)

VI.

Я сдержал свое слово. Я говорил с матерью Гонории, и прескучный вышел у нас разговор. Мистрис Маггс была жидкая, с овечьим лицом, хлипкая старуха, которая людям в первый раз ее видевшим казалась "такою приятною" вследствие не покидавшого её выражения любезной слабой улыбки; но у тех кто знал ее хорошо, как я, улыбка эта возбуждала отвращение и являлось непреодолимое желание встряхнуть ее хорошенько чтоб она приобрела подобие живого существа. Это была самая безпомощная тихая старуха какую я когда-либо видел, с водянистыми голубыми глазами и дрожащими руками, которые постоянно были заняты то расправляя складки её черного шелкового платья, то подергивая кружевную косынку которую она постоянно носила на плечах, или потрогивая свободно висевшия ленты её чепца. Эти руки обыкновенно утомляли меня: оне ни минуты не были спокойны. Когда она готовила чай (что она часто делала и всегда делала дурно), оне двигались над чайным прибором подобно когтям птицы, роняя сахар и расплескивая сливочник, пока всякое желание выпить чашку чая у меня пропадало. Я говорил с нею потому что пригрозил Гонории что сделаю это (а было бы глупо пригрозить и не исполнить; даже дети подмечают это и презирают подобные угрозы). Я пришел к ней нарочно с целию поговорить, о чем предупредил ее запиской помеченною "доверительно" которую послал со своим человеком в её дом находившийся по-близости. Время шло. Гонория делала приготовления к отъезду. Верхнее платье её было упаковано и отправлено в Шотландию; ружье в футляре и охотничьи принадлежности были разложены в передней. Сама она не была дома уже три или четыре дня, находясь с некоторою мистрис Петкаф на реке, вблизи того места где Бобби с длинными усами держал свою лодку-дом. Она написала мне, сообщая что все они веселятся по-старому и спрашивая (разумеется только для вида) - не надумаюсь ли я отбросить свои "предразсудки" и присоединиться к ним? Письмо это, которое я считал неделикатным в виду наших домашних недоразумений, я не удостоил ответом; я был слишком поглощен моими огорчениями. Ребенок, мой бедный сын, был уже отправлен к своей бабушке вместе с кормилицей и нянькой. Он был отослан во время одной из моих отлучек в Сити, и у меня с женой вышла сериозная сцена по поводу малютки, когда в доме не стало более слышно его голоса. Я убедился тогда что у Гонории был нрав, - не такой как обыкновенно приписывают женщинам, который можно сравнить с летним порывом бури: глаза мечут молнии и в то же время льют слезы, затем следуете яркое солнечное сияние. Нет! Нрав Гонории выражался в замечательной способности насмешливо говорить пренеприятные вещи которые выводили человека из терпения и совершенно сбивали с толка. Она хладнокровно бросала свои насмешливые замечания, остроумные эпиграммы!.. я сознавал что оне были остроумны, и это тем больше раздражало меня. Что касается ума, то, повторяю, она была замечательная женщина, просто замечательная! Она скакала повсюду (выражаясь метафорически) и ловила мимо мчавшуюся мысль под уздцы, как будто это была лошадь, тогда как другие с сомнением присматривались к ней из-за угла - так она на лету ловила свои сведения. Мущины не способны к этому: им надо постепенно вырабатывать познания в своем медленном мозгу, тогда как умная женщина впитывает их как губка, невидимому безо всякого усилия. Итак раза два у нас с женою были жестокия схватки. Я краснел - она никогда не менялась в лице; я произносил проклятия - она делала мне насмешливый книксен; я держался за стул чтобы не упасть на пол в изнеможении от негодования и дрожи - она курила спокойно развалясь на диване и скалила зубы. Да! Я не могу назвать иначе это холодное и злое выражение с каким она выставляла на показ свои белые блестящие зубы; это не была улыбка. В то же время я так любил ее; я знал что она хорошая женщина, что трудно было найти равную ей во всем что касалось чести и верности принципам. Измученный постоянными домашними недоразумениями и ссорами, я решил обратиться к мистрис Маггс, хотя я заранее инстинктивно чувствовал что это делалось с отчаяния и не принесет мне ни пользы, ни облегчения.

Когда я пришел, я застал старую женщину в более чем обыкновенно нервном настроении. Она ковыляя вышла встретить меня на пороге гостиной, с более обыкновенного выраженною приветливою улыбкой которую я ненавидел.

- Милый мой Виллиам! бормотала она, и руки её двигались предо мной как руки балаганного магнетизера. - Это так любезно с вашей стороны придти повидаться со мною, так любезно и так мило! Она остановилась и глубоко вздохнула. Она часто делала это, так как постоянною мыслию её было что у нея порок сердца. - Милый малютка здоров и так счастлив у себя на верху! Джорджи приходит к нему и сидит с ним на полу и дает ему играть своею косой; он так дергает ее - при этом глаза её заметно увлажнились - что, я говорю, у нея к свадьбе не останется волос на голове. Милая девочка! Вы слышали о Ричмуре? Да, такая блестящая партия, и он такой прекрасный человек; не очень сообщительный, но он настоящий джентльмен. И он тоже играет с малюткой; не правда ли, это очень мило с его стороны? Он постоянно ходит на верх вместе с Джорджи, и я слышу как они вместе хохочут, голубчики мои! Это так мило с его стороны, знаете ли: ведь он мущина и любит ходить в детскую; там должно быть скучно - нет ни газет, ничего; и он не может курить, т. е. он не хочет, потому что там Джорджи; кроме того, дым был бы вреден малютке для глаз.

Она опять остановилась чтобы вздохнуть, приложив руку к груди, между тем как я усиливался вежливо улыбаться. (Я вынужден был делать это, потому что она считала всякого кто не улыбался или больным или грубияном, а я не желал казаться ни тем ни другим.)

- Да, малютка - истинное сокровище, продолжала она жалобно-восторженным тоном, - истинное сокровище: все около него заняты, и он такой душка! Я так рада что вы предоставили нам заботиться о нем пока Гонории нет дома.

- Я именно по поводу Гонории и пришел поговорить с вами, сказал я, прочищая горло и избегая её движущихся пальцев, которые повидимому могли вызвать любимую болезнь Гонории - "судороги". - Мне очень грустно сообщить вам что между нами произошло маленькое разногласие...

- О, Боже мой! пробормотала мистрис Маггс, нервно принимаясь за чайный прибор который как всегда стоял готовым на столе и начиная греметь чашками и блюдечками. - О, Боже мой, Виллиам! Не говорите этого! Вы сами знаете, дорогой Виллиам, невозможно чтобы в семейной жизни всегда было яркое солнце. Когда мистер Маггс был жив - ах, кажется только вчера я его схоронила (на самом деле со смерти его прошло уже восемнадцать лет) - у нас часто бывали с ним ссоры по поводу разных вещей, особенно из-за синих галстуков! Я не могла видеть синяго галстука, а он как нарочно наденет его в воскресенье! Это было так жаль что ссоры у нас бывали по воскресеньям и мы проводили этот день так... так не по-христиански! Конечно, я была виновата в этом также как он; оба были неправы, и это всегда так бывает у женатых людей, любезнейший Виллиам: всегда оба бывают виноваты; никогда не бывает вина с чьей-нибудь одной стороны и не может быть. Что делать, приходится терпеть и сносить...

Она с шумом уронила сахарные щипцы и продолжала говорить ни к чему не идущие пустяки.

- Да, я знаю, знаю все это, сказал я, делая отчаянное усилие быть терпеливым с этою трепещущею, бледною, кисельною женщиной, которая постоянно готова была растаять в слезах. - Но наше положение очень сериозно и становится сериознее с каждым днем. Видите ли, когда человек женится, он хочет иметь семейную обстановку...

- О, милый Виллиам, я уверена что у вас есть такая обстановка, завздыхала мистрис Маггс, устремляя на меня с упреком свои слабые глаза. - Вы не можете пожаловаться чтоб у вас её не было, нет, не можете, любезнейший Виллиам. У вас есть прекрасная обстановка! Одни ковры стоят целое состояние; а занавеси в гостиной, - оне так хороши что годились бы для придворных тренов, положительно так, Виллиам! Все чистого шелка, вышитые выпуклыми цветами! Я даже представить себе не могу ничего лучшого! Я помню когда это зеркало над камином было куплено у Сальвиати, - цельное венецианское стекло! Я целые ночи не спала думая о нем и сама пошла посмотреть как его ставили на место: я боялась чтоб его не разбили; оно стоило так дорого! Нет, у вас много прекрасных вещей в доме, Виллиам, - как вы можете жаловаться что у вас нет обстановки!

Я начинал терять терпение.

- Простите меня, милостивая государыня, проговорил я несколько раздраженно: - вы конечно не думаете что мебель составляет семейную обстановку! Занавеси в гостиной не могут исцелить моего горя; венецианское зеркало не поможет мне выйти из затруднения! - Голос мой все возвышался от волнения. - Я не могу жить с одними стульями и столами, не правда ли? Я не могу сделать своим другом и поверенным какой-нибудь ковер! Повторяю вам, когда человек женится, он хочет иметь свой домашний очаг; когда я женился на вашей дочери, я тоже искал этого и не нашел!

- Вы не нашли этого, Виллиам? слабо проговорила она, приближаясь ко мне с чашкой слабого, непомерно сладкого чая, какой она всегда делала. - Может ли это быть? Неужели Гонория...

Трагическим жестом я отодвинул чашку, и долго сдержанная страсть, наконец, вырвалась наружу.

- Гонория не женщина! воскликнул я резко. - Во всяком случае не вполне женщина! Она полумущина! Она какое-то недоразумение, ошибка природы! - Я захохотал как безумный. - Ее надо показывать как диковинку в каком-нибудь музее!

Теща моя перепугалась. Эта бедная слабая женщина вернулась нетвердыми шагами к своему чайному прибору, поставила на место отвергнутую мною чашку и нервно обдергивая свой кружевной шарф на плечах, проговорила:

- Не надо, Виллиам, не надо! Пожалуйста не будьте так ужасны! Вы испугали меня! Вы сами не знаете что говорите, Виллиам! Вы чего-нибудь выпили в Сити. Пожалуйста не обижайтесь, Виллиам. Не хотите ли вы содовой воды?

Я уже говорил что люди знавшие мистрис Маггс по временам испытывали желание прибить ее. Это случилось теперь со мною. С величайшим затруднением воздержался я от желания пришибить ее на месте; я сделал отчаянное усилие чтобы казаться спокойным и ограничился тем что наказал ее презрением какого она вполне заслуживала.

- В некотором отношении вы очень похожи на вашу дочь, сказал я. - Когда вы видите несчастного человека страдающого душевными муками не поддающимися описанию, вы обе думаете что он пьян! Замечательная симпатия!

Она поправила дрожащею рукой свои седые волосы и улыбнулась своею хроническою улыбкой.

- Мне очень жаль что вы страдаете, Виллиам, очень жаль; но не надо говорить так грубо, милый мой. Разкажите мне в чем дело. Гонория кокетничает с Бобби?

- Нет, отвечал я с гордостию. - Это одно в чем я не могу упрекнуть ее. Она никогда ни с кем не кокетничает. Я должен заступиться за нее. У нея сильно развито чувство чести. Она неповинна ни в каком женском кокетстве или мелком тщеславии. Хотя она красива, но не тщеславится этим. Она хорошая, честная женщина. Но... но ей никогда бы не следовало выходить замуж. Она не годится для этого!

- Я могу говорить, потому что я в этом убедился, возразил я резко. - Повторяю, она не годится для семейной жизни. Ей следовало бы оставаться одинокою и вести свое безполое существование как умеет. Она отлично справилась бы с этим. Но как жена она не на своем месте; как мать она еще больше не на месте. Женщина которая курит, играет на скачках, стреляет - едва ли способна принять на себя будничные заботы о ребенке; женщина прославленная как знаменитый охотник за зверем и дичью едва ли может унизиться (я с горечью подчеркнул это слово) до брака. Именно потому что я считаю положение чрезвычайно сериозным - настолько сериозным что оно может повести к нашей разлуке - я и пришел к вам, мистрис Маггс, просить вас поговорить с Гонорией спокойно, убедить ее, показать ей как мало её поведение содействует моему счастию, а также - насколько она делает себя смешною в глазах тех кто не знает её так хорошо как мы с вами. Совет матери может иметь успех там где советы мужа безполезны.

Я говорил так сериозно что глаза моей тещи увлажнились на этот раз неподдельными слезами и она вынула маленький кружевной платочек чтоб удержать их поток.

- Это безполезно, Виллиам, всхлипывала она: - мне безполезно говорить с Гонорией! Она ни минуты не будет слушать; она никогда не слушалась когда была еще ребенком, а теперь она замужняя женщина, она скажет что не мое дело вмешиваться. Я всегда говорила ей что не хорошо курить и ходить на охоту с этою мистрис Стерлинг, - это такая низкая женщина, - но она только смеялась надо мною. Она привыкла надо всем смеяться. Но она очень умная, Виллиам, вы это знаете. Профессор Моддлькомс, который был здесь недавно вечером, говорил что она самая замечательная женщина изо всех каких он видел. Так она все схватывает, и такая память! Вам не следует обращать внимания, Виллиам, решительно не следует, - на то что она курит и пр. Я думаю что она не может отвыкнуть. И знаете, в некоторых газетах писали что это очень успокаивает нервы. Ведь вы сами курите, друг мой?

- Курил когда-то, ответил я с грустию. - Теперь бросил. Гонория внушила мне положительное отвращение к табаку!

- Ах, как это жаль, - и мистрис Маггс опять задвигала своими безпокойными руками. - Но может-быть через несколько времени опять привыкнете. Во всяком случае не поручайте мне говорить с Гонорией, Виллиам! Я, знаете, решительно не могу. Сердце мое так слабо, - я просто умру от нервного возбуждения. Вы уладите ваши маленькия домашния недоразумения - опять хроническая улыбка - между собою; постороннее вмешательство обыкновенно ни к чему не ведет. Как! вы ужь уходите? - Я встал, огорченный, и теперь направлялся к двери. - Не хотите ли прежде взглянуть на малютку? Он такой душка! Взгляните на него.

Я колебался, но в сердце у меня шевельнулась родительская жилка. Во всяком случае ведь это мой сын и мне бы хотелось чтоб он немножко знал меня.

- Да, я бы хотел взглянуть на него, быстро проговорил я.

Мистрис Маггс заволновалась от удовольствия. Она отворила дверь и покричала на верх:

- Джорджи! Джорджи!

- Я! ответил ясный девичий голосок.

- Принеси сюда малютку. Виллиам здесь и хочет видеть его.

Минуты через две Джорджи вошла неся на руках моего мальчика, чистого и свежого как розан. Он не кричал и не сердился как бывало прежде; широкая улыбка собирала во множество складочек его маленькое личико, и он доверчиво и безстрашно глядел своими большими, круглыми голубыми глазами. Очевидно было что ребенок был совершенно счастлив, и я сразу понял кому он обязан этим.

- Благодарю вас, Джорджи, просто сказал я, пожимая ей руку.

- За что? спросила она смеясь.

- За то что вы так заботитесь о нем.

- Пустяки! Она положила его на ковер, где он тотчас же поймал свой шерстяной башмачок и потащил его в рот. - Он не требует почти никаких забот; он так покоен. Я думаю, можно бы обойтись с одною кормилицей. Вы не будете против того чтоб отпустить няньку?

- Ничуть, отвечал я. - Делайте как находите лучше.

Она села и взглянув на свою мать улыбнулась.

- Дайте мне чаю, мама милая, сказала она. - Вы пили чай, Виллиам?

- Нет.

Спрыгнув со своего места она с сомнением заглянула в свежую чашку которую наливала для меня мистрис Маггс и покачала головкой с шутливым протестом.

- Слишком слабо, мама. Виллиам любит чай покрепче. Позвольте, я прибавлю еще чаю в чайник.

- Там много чаю, Джорджи, начала её мать жалобно, - только почему-то он не расходится как следует. Я не знаю отчего это, но нынче чай стал вдвое хуже, хоть его рекламируют на всех стенах. В мои молодые годы это была роскошь.

нас и для наших нервов. О, милый! - это было обращено к моему маленькому сыну, который радовался найдя на ковре маленький блестящий гвоздик и старался вложить его себе в глаз. - Разве можно детям играть такою дрянью? Тетя не любит этого. Видишь! - С комическою гримаской отвращения она выбросила гвоздик за окно. Подражая ей ребенок также выражал знаками свое отвращение от исчезнувшей вещи которая только-что его так радовала. Это было так забавно что Джорджи разсмеялась. Заражаясь от нея я также смеялся от души, но несколько нервно, - так странно было мне самому мое чувство. Я вам говорю, пусть практический век толкует что хочет, а у человека есть сердце; он вовсе не машина из дерева и железа. Я сознавал смягчающее чувство успокоения в присутствии Джорджи, - маленькой Джорджи которую прежде я едва замечал, этой "замарашки", которая представляла теперь картину нежной девственности и скромности, в своем красивом белом батистовом платье с маленьким пучком фиалок и маргариток пришпиленным у пояса. Я пил свой чай маленькими глотками, любуясь на нее. Мистрис Маггс лениво развалилась в кресле и вздыхала с намеком на больное сердце.

- Виллиам сокрушается, начала она глядя на меня с выражением тихой недоверчивой грусти. - Джорджи, Виллиам сокрушается по поводу Гонории.

- В самом деле? сказала Джорджи быстро взглянув. - Вы верно не хотите чтоб она ехала к мистрис Стерлинг?

- Не хочу, сказал я с ударением. - Я уверен, Джорджи, что вы понимаете...

Джорджи утвердительно кивнула.

- Говорили? Это очень любезно с вашей стороны, сказал я. Потом после некоторого молчания прибавил: - Вы всегда были доброю девушкой, Джорджи. Ричмур счастливый человек!

Она улыбнулась, и щеки её покрылись ярким румянцем.

- Я тоже счастлива, скромно ответила она. - Вы не можете себе представить какой он прекрасный человек.

- Я уверен в этом!..

- Так вы думаете что на этот раз лучше предоставить Гонории делать как она хочет, Джорджи?

- Боюсь что так. И она сочувственно взглянула на меня. - Видите ли, когда она не будет дома, она может лучше одуматься. Может-быть даже ей надоедят эти вульгарные охотники мущины и женщины, она соскучится о доме, о вас и о малютке. Это было бы так хорошо!

- Да, правда, отвечал я с неуверенностию, - еслиб это могло быть так. Но этому не бывать!

- Подождите, увидите, отвечала уверенно Джорджи. - Во всяком случае у Гонории доброе сердце. Она может быть очень приятна когда захочет. И если вы не будете противоречить ей теперь, мысли её могут совсем измениться. Я считаю это очень возможным. Это было бы так естественно. Потому что она во всяком случае бросит когда-нибудь свое увлечение спортом. Это не может быть продолжительно.

Она состареется; ей нужен будет покой...

- А я должен ждать пока она состареется, - вы это хотите сказать? проговорил я стараясь насильно улыбнуться. - Что же, подождем! Но я боюсь что с годами она не перестанет курить! Во всяком случае я не буду больше тревожить вас моими огорчениями. До свидания, Джорджи!

- До свидания! Она протянула мне руку. Когда я взял ее, она прошептала: - Мне так грустно все это, Виллиам; грустно за вас!

- Я знаю, отвечал я тем же тихим голосом и пожал её нежные маленькие пальчики. - Ничего; у каждого есть свое горе; почему же я должен составлять исключение? Прощай, маленький!

- О, нет, сказала Джорджи: - он никого не боится. Попробуйте.

Я осторожно поднял его на руки. Сначала он как-то сериозно и вопросительно уставился на меня. Потом он с восторгом начал хлопать меня по щекам, и когда я опять посадил его на пол, он залился звонким смехом. Не могу сказать почему. Я вообще не берусь объяснять что происходит в душе ребенка. Знаю только что это был очень добродушный ребенок и что добродушие его никогда не обнаруживалось под материнским кровом. Мистрис Маггс прощаясь со мною выказала много радушия.

- Пожалуйста приходите посидеть с нами, любезнейший Виллиам, вечерком, каждый раз как почувствуете себя одиноким, грустно упрашивала она: - может-быть вы устроитесь так чтобы поехать с нами и в Кромер. Мы поедем туда для перемены воздуха, - это будет так хорошо для малютки. Мы были бы так рады еслибы вы тоже поехали. Вероятно вы захотите повидать ребенка, особенно когда вы лишены возможности видеть жену. Вы приедете, не правда ли, Виллиам?

Я сказал что подумаю об этом, и поспешно проговорив еще несколько слов на прощание удалился. Никакой пользы не вышло из моего визита, думал я затворяя за собою выходную дверь, кроме разве того что я повидался с Джорджи. В ней был освежающий проблеск женственности, и я с удовольствием останавливался мыслию на её прекрасном образе. Я дошел до своего дома и по обыкновению отпер его ключом бывшим у меня в кармане. Внутренность дома имела пустынный вид; комнаты были пропитаны табачным запахом. Чувство отчаяния, потери и неудачи овладело мною когда я остановился на минуту глядя в полутемную библиотеку где я провел так много одиноких вечеров. Какая надобность сидеть дома, решил я. Самое слово "дом" звучало насмешкой в моем пополнении. Я сделал то что делает всякий кто находит свою жену недостаточно женственною и свою домашнюю обстановку неудовлетворительною. Я пошел обедать в клуб и вернулся только тогда когда пора было ложиться спать.