Роман роялиста времен революции.
Глава двадцать третья.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роман роялиста времен революции. Глава двадцать третья. (старая орфография)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. 

Письмо Жавога Робеспьерру. - Встреча графини Вирье. - Имя Анри. - Прибытие в Сен-Жерменъ-Лаваль. - Жилище для торговцев свиньяни. - Страхи и надежды. - Приключение с ткачами. - Фуше в Лионе. - Он совершенствует гильотину. - Гражданка Баленкур. - Уроки цинизма. - Письмо маркизы де-Шоланк. - Анри никъ из Пудеваса. - Отезд графини в Лозаннъ. - Она застает там только аббата де-Вирье. - С горя не умирают. - Письмо къ графу де-Вирье Бовуар. - Маленькiй Айнон у Рюбишона. - Он эмигрирует. - Он прекращает свое incognito. - Рюбишон возвращает ребенка матери. - Попытки розыскать Анри. - Еще "Воспоминания" m-lle де-Вирье. - Картина Лиона. - Эмиграция маленьких девочекъ в едения о последнем сражении. - Вдовья материя. 

I.

"Жавог, комиссар Конвента, Робеспьерру.

"Гражданин коллега!

"Осада Лиона, наконец, окончена... Мятежники, чувствуя давление с одной стороны войска Республики, с другой - целого народа, питающагося овсом уже 18 дней... решились сделать вылазку...

"Они обогнули Мон-Дор через Сен-Сир и направились в горы, пройдя через бывший Бажоле. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Едва они вышли из предместья (Веза), как их нагнали. Началась битва.

"Битва была ожесточенная. Мы потеряли массу людей, у неприятеля тоже легло триста человек.

"Остальные все разбежались в виноградники, в ущелья, и в горы.

"Некоторые бросались в Сону, кто на лошади, кто вплавь, лишь бы спастись от смерти. Другие бегут в Треву, там все или убито, или разсеяно...

"В числе наших многочисленных пленных находятся некоторые заметные личности, между прочим бывший маркиз де-Вирье, бывший член конституционного собрания..." { Lyon en 1793. Après le siège. Альберта Метцгера, стр. 60.}.

В то самое время, как курьер вез это послание Жавога Робеспьерру, отряд революционерной армии, который возвращался из Лиона, встретил на берегах Линьона жену и детей Анри. Во время выпивки, у крыльца трактира, в котором приютились беглянки, люди эти рассказывали о последних сражениях и хвастались своими жестокостями...

Все предводители возстания были взяты... говорили, что они все приговорены к разстрелянию... Один из этих людей, перечисляя всех выдающихся пленников, назвал имя Вирье...

Вот каким образом до его жены дошла первая весть о нем.

Туанон, заметя, что у m-me де-Вирье подкашиваются ноги, подбежала к ней и усадила ее на маленькую скамейку около дома, и в то время, как победители шли мимо, распевая "Marseillaise", она наскоро расплела волосы детям, чтоб быть как будто при деле, и стала расчесывать их...

Герои прошли мимо этих двух женщин, подшучивая над ними, но наконец они прошли-таки. За ними вслед пошла и графиня Вирье, продолжая свой путь в это тяжкое время, - было некогда останавливаться для своих печалей!

Ночи для беглянок были ночами бивуаков. Они избегали деревень боясь, чтобы их вид или какое неосторожное слово девочек не выдали их.

Наконец, на четвертый день, после непомерной усталости, печальный караван добрался до Сен-Жермен-Лаваль.

Туанон приютила графиню Вирье с дочерьми у своего брата, местного кузнеца.

ни жалок был приют, предложенный этим добрым человеком путешественницам, он был предложен им, по крайней мере, от чистого сердца.

Когда на кузнице было что поесть, кузнец делил свои куски с девочками, а m-me Вирье вознаграждала его за это уцелевшими еще несколькими ассигнациями; что касается ее, она не могла ни есть, ни спать.

Возбуждение, которое поддерживало ее дух, также, как та лихорадка, которая согревала её тело, пропало. Напрасно силилась она забыться сном на своем ужасном ложе.

После той встречи с солдатами-революционерами она не имела никаких вестей из Лиона. Но разве можно было сомневаться, что там не мстят самым ужасным образом? Несмотря на розсказни этих людей, быть может, Анри в плену?..

Если он жив, в руках ли он еще победителей?

Или, быть может, ему, как Преси, который, судя по слухам, спасся, удалось добраться до Швейцарии или Фореза?

Быть может, он тут... Тут, по близости, в какой нибудь деревне... Быть может, она не сегодня, завтра, его увидит... Он проберется к ней...

В своих воспоминаниях её дочь говорит, что несколько раз m-me Вирье получала косвенные уведомления, которые превращали её надежды почти в уверенность...

У пути печали есть тоже свои минуты отдыха, но как оне бывают коротки для несчастных, которые его проходят!

Всякий раз, как какой нибудь чужестранец появлялся в деревне, m-me Вирье посылала Туанон с разспросами к нему, и все это были все те же ужасные рассказы о разстреливании и смертной казни. К этим страданиям присоединялся еще и наступающий голод.

Хлеб становился все реже, все отвратительнее, все невозможнее. Чтобы существовать, приходилось шить толстые рубашки.

Наконец настало время ярмарки; кузнец просил m-me де-Вирье уступить "ткачам" две кровати и половину комнаты.

Отказать, значило, заявить о своих аристократических замашках. Результатом явилось одно приключение, которое могло кончиться весьма трагично...

"Туанон и Софи, наша горничная, - рассказывает m-elle де-Вирье, - легли в одну из оставшихся кроватей, в другую легла, с нами обеими, наша мать. Мы, дети, уже спали, когда пришли наши гости. Прежде всего они обошли комнату и, увидав женское платье, подошли в кровати, в которой лежали Туанон с Софи. И вот они уже раздвигают лоскутья, заменяющие полог кровати... Но тут им и был конец. Увидав на кровати сидящую женщину с угрожающим взглядом выпученных огненных глаз, окруженных большими белками, на зеленоватом лице, они в ужасе отскочили.

"То были точно стеклянные глаза мертвеца, вырытого из земли через четыре дня после смерти.

"Вам что нужно, безстыжие?.. - раздался замогильный голос. Убирайтесь, и не смейте шелохнуться!

"Наглецы опустили полог и повиновались. Скоро их маленькая лампочка была потушена. Утром они потихоньку исчезли... Туанон еще раз была нашим провидением". 

II.

Был ноябрь месяц. Фуше и Колло д'Эрбуа прибыли в Лион, чтобы исправить умеренность Кутона.

Разстреливание и гильотина действовали слишком вяло, по мнению этих живодеров, им нужна была подстилка из трупов. Они решили заменить гильотину картечью. Картечи предстояло раздать

Там все было готово к невиданному гражданскому торжеству.

Были вырыты два параллельных рва, чтобы принять в себя трупы умерших и умирающих. По окраине этих рвов, во всю их длину, солдаты, с саблями в руках, стояли забором, чтобы вернуть на линию стрельбы того, кто бы вздумал уйти с нея.

Линия эта была на горизонтальной плоскости около трех футов ширины, которая и разделяла собою эти рвы.

Приговоренные были связаны по двое в ряд, так что первые соприкасались буквально с пушвою, заряженною для казни.

Все еще оставалсь героями, несчастные, поставленные таким образом, грянули "Марсельезу". Им дали докончить первый куплет, но когда они подхватили припев:

"К оружию, граждане! 

Страшный залп прервал их...

Успех однако для изобретателей не оправдал их ожиданий. Всего третья часть этих несчастных была убита наповал, остальные, страшно обезображенные, обливаясь кровью, рыча от боли, падали в рвы направо и налево.

Солдаты сейчас же принялись их приканчивать прикладами ружей и ударами сабель. Но так как им приходилось впервые заниматься подобным избиением, они употребили на это более двух часов. Процедура эта пришлась, очевидно, по вкусу Фуше и его сообщникам, так как подобные казни, все совершеиствуясь с каждым разом, все ужаснее, повторялись в течение нескольких недель. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Быть может, графиня де-Вирье была бы избавлена от этих ужасных подробностей, если бы эпизод с ткачами не принудил ее искать себе другого убежища.

Туанон не могла нигде приютить своих протеже, кроме только одной толстухи крестьянки, называвшейся гражданкой Баленкур.

Эта гражданка заподозрела, что мнимая кузина, которую поручили её попеченью, - аристократка, с снисхождением сообщала жене Анри все самые ужасные известия, какие получалис из Лиона.

Какую пытку переживала тогда бедная графиня Вирье! Тогда она жалела, что муж её не пал на поле битве. Он бы спасся от этого избиения, от этих неслыханных пыток...

...Но к чему еще отчаяваться?

У Анри было столько друзей в Лионе! Может быть, какой-нибудь верный человек в Croix-Rousse и спас его от палачей? Ведь не раз уже он спасался точно чудом. Отчего не быть ему спасенным и на этот раз? Для кого же существуют чудеса, как не для верующих?

Но чудеса не повторяются для всякого горя. Весьма скоро жена Анри переходила от своих мечтаний к действительности. Одно слово, одна какая нибудь улыбка гражданки Баленкур, пытливо следившей за впечатлением своих слов, заставляли быстро исчезать эти утешительные галлюцинации.

"Наша хозяйка - рассказывает m-lle де Вирье, - чуть не произвела на свет в нашей комнате нового гражданина или гражданку республике. Мать моя при этом оказала ей не малую услугу. С этого времени между толстухою Баленкур и нами установилась некоторая близость. Она пожелала даже содействоват нашему республиканскому образованию.

"В то время серьезно поговаривали об одном законе, воспрещающем учить грамоте детей. По словам нашей хозяйки, для воспитания французского гражданина было достаточно знать права человека, так точно, как трехцветная кокарда, положенная на сердце, была достаточным одеянием для истых республиканцев и республиканок...

"Это одеяние в сущности не отличалось от нашего!

"У меня, например, несмотря на холодную зиму, было только ситцевое платье, все разорванное. Никогда я так не зябла.

"Пища наша тоже истощилась. Часто не было даже хлеба. Однажды, когда мою сестру повели гулять, ей на прогулке какая то добрая женщина дала большой кусок хлеба и дюжину маленьких яблок. Это было для нас настоящим лавомством и хотя Эммли не раз получала такия подачки, нужда все увеличивалась"...

Поразительно, как могли дети m-me Вирье умирать с голоду в то время, когда у нея было еще около ста золотых.

Но дело в тох, что этих золотых некуда было деть. Иметь монету с изображением тирана было преступлением, достойным смерти.

Но что были все эти напасти, этот холод, голод, сравнительно с тем отчаянием, свидетельницею которого пришлось быть этой хижине в Сент-Жермен-Лаваль, несколько недел позже.

Нужда приковывала к месту m-me де-Вирье в минуту, когда она получила письмо с известием, что Анри жив, что он в Швейцарии. Письмо это, написанное маркизою де-Пиоланн, отдаленною родственницею Анри, было полно таких точных подробностей, что ей нельзя было сомневаться в счастьи.

Анри, доставленный с пленными бежал из Лиона...

Он добрался до Швейцарии... и она увидит его в Лозанне, у аббата де-Вирье.

Вне себя от радости, m-me де-Вирье хотела сейчас же, немедленно, ехать к нему. Но как было это сделать при той крайности, в которой она находилась? Вдруг она вспомнила о своем брате. Где он? - уже шесть месяцев она не имела известий о нем.

Тем не менее, она решила написать Дюкорне, садовнику в Пуденас, осведомляясь о "Филиппе"...

"Это было имя моего дяди, - пишет m-lle де Вирье, - и мать подписалась в своем письме "Моника Прадес"; на это имя она дала и свой адрес, убежденная, что дядя, узнав, что его сестра жива, догадается, что она нуждается в его помощи.

"Садовник же отнесся к этому письму, как к какой-то мистификации, и умолчал о нем.

"Тем не менее, через несколько дней, при встрече с своим барином, он воскликнул: "ведь какие есть, право, злые люди! Какая-то Моника Прадес заставляет меня платить четырнадцать су пошлины за свое желание получить от меня известие о Филиппе".

"Мой дядя взял письмо, - продолжает m-lle де-Вирье, - и можно себе представить его радость при виде почерка его сестры, которую он считал умершею.

"Он сейчас же выслал нам 800 ливров ассигнациями. Это было целое состояние, а для матери - возможность попасть в Лозанн.

"Она уехала полная надежд. . . . . . . .".

Сколько раз, выражаясь словами поэта, потерпевший кораблекрушение принимал крыло алкиона за белый парус. 

III.

Уезжая, графиня де-Вирье оставила детей на попечение горничной Софи и верной Туанон.

"Мы были полны надежды увидеть отца, - пишет m-lle де-Вирье, - и были бесконечно счастливы при мысли, что настанет конец постоянным слезам матери.

"Несмотря на нашу молодость, мы очень хорошо понимали её горе.

"Мать наша, тоже полная надежд, прибыла в Лозанн. Там она отправилась с аббату де-Вирье.

"Но дядя был один.

-- А Анри? - воскликнула она. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Аббат не отвечал.

" - А Анри? - повторила она еще раз.

"Молчание дяди заставило ее понять, что не видали того, кого она надеялась видеть, что никто о нем ничего не знал.

"Для нашей бедной матери эта обманутая надежда была таким же страданьем, как еслибы отец был убит на её глазах после того, как она надеялась, что он спасен.

" - Не умирают с горя, - говорила она позже. - Я помню мой приезд в Лозанн"...

Между тем, как говорил аббат де-Вирье, не было новых поводов отчаяваться. В то время жили под фальшивыми именами. Быть может, сам Анри разыскивал свою жену? Он мог думать, что она скитается по Франции, тогда как она была так близко от него.

Бог, как последнюю милость, дал несчастным неизсякаемую надежду в сердце.

Раз, что мужа её не было в Швейцарии, m-me де-Вирье, в силу слухов, дошедших до нея в Лозанну, надеялась, что он в Германии, где постоянно находился виконт де-Вирье. 21 марта 1794 г. она написала ему в Гейдельберг:

"Я жива, любезный виконт; но жив ли тот, которого вы любили, жив ли мой Анри? Жив ли он? Во Франции говорят, что он в Швейцарии, в Швейцарии говорят, что он или в Германии, или во Франции.

"Некоторые из уцелевших несчастных говорят, что он был убит в их рядах при выходе из Лиона, другие рассказывают, что у него была оторвана нога; есть и такие, которые говорят с таинственным видом, что им известна та точка на земном шаре, где он находится, но что они не желают ее открыть.

"Одним словом, милейший виконт, с 9 октября, когда я видела его в последний раз, я не имею от него известий.

"Несмотря на ужасное состояние, в какое меня приводит эта неизвестность, я покойна, покойна настолько, насколько это возможно для того, кто был зрителем стольких преступлений и ужасов".

Бывают действительно минуты покоя. Но это минуты покоя-отчаянья.

Когда она не говорила о Анри, m-me Вирье говорила только о тех, кто его любил, о тех, кого он так любил.

"Раз Анри не в состоянии был спасти несчастных лионцев от тирании, которая их давила, не мог избавить их от тех потоков крови, которые текут, я молю вас о вашем сочувствии, - продолжает она, - к жертвам, уцелевшим от резни. Если вам случится встретить людей, служивших в Croix-Rousse, они, без сомнения, достойны вашего уважения. Это самые достойнейшие из лионцев. Это был пункт, подвергавшийся более всего нападению, лучше всего защищавшийся; одним словом, Анри все время не покидал его, там он служил сперва солдатом, потом генералом, даже когда не имел этого звания.

"Пусть же эти несчастные молодые люди, если вам случится с ними встретиться, найдут в вас покровителя и отца...

"Одним словом, все то, чем был бы для них Анри"... 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И письмо, полное дивного смирения, кончалось словами:

"Я не видала моего сына семь месяцев, но я знаю, что он жив".

Действительно, он был жив, бедный ребенок. И уже говорил как его передавали из рук в руки, как старый слуга виконта дю-Бушаж передал торговцу сукном в Гренобле, Рюбишону.

Нельзя представить себе более нежного ухода, чем был уход за этим маленьким неизвестным ребенком. И подивитесь, что никто не разспрашивал Аймона о его происхождении. Знали, что он брошен. Все удовлетворялись этим, за исключением старика-отца Рюбишона, который от старости лет не отдавал себе отчета в событиях и недоумевал, откуда взялся "маленький Симон".

И старик, для удовлетворения своего любопытства, решил обратиться с своими бесконечными разспросами прямо к маленькому Симону.

Но ребенок прекрасно сбивал с толку своего собеседника и даже до того сбил его, что старик решил, что маленький Симон принадлежит к его семье, но при таких условиях, о которых не решаются ему сказать.

Менее рискованно было мнение супругов Рюбишон. Они были убеждены, что Аймон сирота и собирались его усыновить, так как не имели своих детей. Они уже заглядывали в его будущее. Жена прочила его в негоцианты, муж - в инженеры.

Но их милосердию было потруднее бороться с любопытством чужих, чем с любопытством старика-отца. Скоро разнесся слух, что Рюбишоны скрывают у себя аристократа, и пришлось им решиться на эмиграцию.

Однажды магазин этих почтенных людей на улице Гренобль не открылся утром.

Перебрались уже за швейцарскую границу, как вдруг Аймону показалось, что настала минута, - я уже говорил, что ему в то время было шесть лет, - покончить с тайною, которая, как видно, тяготила его.

Добрейшая Рюбишон вздумала его за что-то выбранит, на это маленький Симон ей ответил внезапно, "что у него есть теперь своя мама, чтобы бранить его и что маму эту зовут графинею де-Вирье...".

Веливо было удивление, а также огорчение супругов Рюбишон, они разом лишались того, что было их утешением на старости дней, того, что они считали себе наградою за их доброе дело.

Тем не менее, с этой минуты, не думая о себе, они задались мыслью разыскать мать их приемыша.

Семь месяцев она его не видала! Семь веков для её сердца, для её вображения, для её нежности.

Тем не менее не все было для нея потеряно раз, что Аймон был ей возвращен... 

IV.

M-me де-Вирье не знала, как выразить ей свою благодарность спасителям её сына, они же оба были проникнуты восхищением к этой молодой еще женщине, столь прекрасной, безропотно пережившей все эти ужасные катастрофы. В особенности же они были удручены её горем вдовы в жене, у которой муж, быть может, был еще жив. Для Рюбишона, как для всех жителей Гренобля, имя Вирье было хорошо знакомо - оно было отголоском рыцарства. Вот отчего, спасши Айнона, он предложил m-me Вирье, что примется за поиски его отца.

Для него это было легче, чем для всякого другого, потому что у него сохранились с Лионом многочисленные торговые сношения.

Но как напасть на чей бы то ни было след в этих болотах крови, под этими развалинами, во что превратился Лион?

Декрет Конвента, данный по предложению Баррера, обязывал Кутона раззорить город до основания.

Чудовище, из страха за свою голову, сейчас же ответило Комитету общественного благополучия, что если стены еще существуют, то он отвечает, что злодеи, когда-то защищавшие их, или взяты или перебиты...

"... Вряд ли уцелело из них десять человек; даже Вирье и Преси и те погибли..." {Письмо 12 окт. 1793 г., см. Гильон, Mémoires, т. II, стр. 282.}.

г. Дюбуа-Крансе и Готье в своих рапортах от 10 окт. доносят, что Вирье взят в плен (см. Гильон. Мемуары, т. II, стр. 233).}.

Все эти противоречия весьма смущали Рюбишона, разве не могло быть с Вирье того же, что было с Преси; про него говорили, что он убит, в то время как его друзья знали, что он спасен и скрывается в горах Фореза?

Для m-me Вирье радость, что она обрела сына, по счастью, не позволяла ей поддаваться горю от этих сбивчивых известий. "Приезд моего брата, - пишет m-lle де-Вирье, - возвратил матери силу жить... и настолько придал ей храбрости, что она даже решилась вызвать нас к себе... После шести месяцев нашего пребывания в Сен-Жермен-Лаваль, она оповестила Софи, чтобы мы собирались в путь, не подозревая, в каком ужасном состоянии был Лион в то время, когда нам придется его проезжать"...

Террор в нем действительно дошел до апогея. "Грохот падающих стен, - свидетельствуют заметки "Воспоминаний", - пыль от развалин, которая поднималась целыми облаками к небу, пальба пушек, езда повозок, на которых развозили обвиняемых из пяти тюрьм в суд, а осужденных на гильотину, были единственными признаками жизни в этом городе, приговоренном к истреблению, единственному в истории..."

"...Гильотина действовала на площади des Terreaux, под самыми окнами m-lles Фейлье и Пюблие, где мы снова поселились, - пишет m-lle де-Вирье.

ножа не был для детей слишком сильным потрясением, Софи набросила старшей девочке платок на глаза, а сестру ее спрятала к себе под передник...".

На другой день было еще хуже, - для того, чтоб выйти из ворот Лиона, девочкам пришлось проходить мимо самой гильотины. Опять им закрыли также глаза и Софи провела их за руку через эту площадь, пропитанную кровью жертв, так что прохожие с ужасом отворачивались, когда им приходилось по ней проходит..."

Ужасное время и вместе с тех невольно восхищаешься им - опьянение самоотвержением соперничало, так сказать, с опьянением преступления.

Приютившись снова у этих двух бедных девушек m-lles Фейлье и Пюблие, которые их уже спасли во время бомбардирования, дети и их няньки нашли парикмахера Мерл, который занимался перевозкою через границу, и взялся и их переправить. Он же в своем "Char de Comté" доставил m-me де-Вирье в Лозанну.

не удалось перебраться через границу.

"Нас остановили в Версуа, - продолжает m-lle де-Вирье, - и тут нам пришлось плохо.

"Догадались, что мы дети эмигрантов, которых везут в родителям. Нас выдала наружность моей сестры и её прелестные светлые волосы.

"Нас засадили под арест в гостиннице "Золотого Льва" и приставили к нам в сторожа маленького глухонемого, профессия которого заключалась в том, что он с колокольчиком в руке бегал по улицам Версуа и созывал граждан в клуб.

"Не знаю, как бы мы оттуда выбрались, еслибы не содержательница нашей гостинницы, m-me Рионде, которая воспылала ко мне нежною страстью за то, что я, по её словам, походила на её дочь.

Она свела Софи с двумя добрыми малыми, которые занимались спасаньем несчастных.

"Однажды, внушив нам, что мы должны делать (моей сестре не было еще семи лет, а мне едва восемь), Софи вышла с вязаньем в руках, будто подышать свежим воздухом.

"Через час после ухода Софи, и по знаку m-me Рионде, мы вышли на задний двор, заваленный старым хламом. Там, к невысокой стене была приставлена старая бочка. Мы обе вскарабкались на бочку, а оттуда на стену. У стены была целая куча навоза, мы спрыгнули на нее и очутились на свободе. Наш маленький сторож, однако, заметил нас и стал звонить в колокольчик с остервенением; но, по счастью, состояние его ног мешало ему следовать за нами, как он ни звонил, а поспеть за нами не мог.

"Нам было сказано идти спокойным шагом, не торопясь, и петь "Марсельезу".

"Через четверть часа мы увидали перед собою двух мужчин, как нам это было заранее сказано. Они сделали нам знак перестать петь, боясь, чтобы нас не узнали.

"Мы следовали за ними немного поодал. Наконец мы увидали Софи... Граница была перейдена... Мы были в Швейцарии и наши проводники молча покинули нас". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Неправда-ли, это прелестно? Наконец, для этих бедных девочев близился конец их мытарствам. Мимо ехал ломовой, который согласился взять их в себе на воз. Своими маленькими ручками оне уцепились за вереыку, которой были перевязаны тюки на возу и вот таким-то образом оне совершили свой въезд в Лозанну, где прямо с воза попали в объятия матери и маленького брата.

"Мы плакали от радости навзрыд, - пишет m-lle де-Вирье, - чего со мной больше не было за целую жизнь". 

V.

Но к этим слезам радости детей присоединялись с каждым днем все более горькия слезы их матери, с каждым днем от нея отлетал луч надежды...

Что мог знать случайно пришлый человек, иногда попадавшийся среди этих развалин?

...Или, например, какой нибудь грабитель, явившийся за добычей... вот тот мужчина или женщина, глупо глядящие вам вслед, что знают они о Вирье?..

Ничего... Или в эти ужасные времена они боятся проронить слово?

Безмолвны были и тюремные списки. Безмолвны были и списки гильотины и растреливания.

Откуда же, наконец, доносился до того, который с опасностью личной жизни старался воскресить Анри, этот неопределенный глухой слух... Откуда несся он?..

Никто не знал.

Точно из какого-то прозрачного облачка, которое разсеется и из него вдруг выростали легенды.

На другой день сражения, на поле битвы был найден на окраине дороги труп офицера... Крест св. Людовика был на половину вбит пулею в грудь. Лицо было точно живое. Большие глаза были широко раскрыты. Только мертвецы умеют так смотреть на солнце... Да еще мученики за справедливость Божью; по слухам, этот убитый был Анри. 

Через несколько недель после того, как Рюбишон покинул Лозанн, на имя графини Вирье был получен пакет.

Она раскрыла его, перед ней лехал кусок траурной материи, известной под названием "вдовьяго сукна".

Из него выпала записка со словами: "От Рюбишона". 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Мать моя упала на колени, - пишет m-lle де-Вирье, - и обливала эту материю слезами. Она поняла, что у нея не было более надежды". 

Конец.