Роман роялиста времен революции.
Глава двадцать вторая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роман роялиста времен революции. Глава двадцать вторая. (старая орфография)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. 

Последняя записка Анри. - Призраки и пробуждение. - Бедствие Лиона. - Письмо одного патриота. - Мертвые, изменники, бунт. - Преси соединяет секции.-- Депутация к Кутону. - Его ответ. - Последняя измена. - Военный совет. - Решительный исход. - Вирье просит о командовании ариергардом.-- Анри у своей жены. - Аббат Форрестье. - Последняя обедня в лагере. - План Преси. - Армия покидает Лион. - Ариергард отрелотов в Лион. - Бегство m-me Вирье и её дочери. - Туанонъ Трико. - Первый этапъ. 

I.

Вот последняя записка, которую графиня де-Вирье получила от мужа.

После просьбы к жене прислать ему священника, которому он доверял, он прибавляет:

"...Конечно, я страдаю, но душа моя переживает особое наслаждение... Неприятель может излить всю свою ненависть на мой труп, но дух мой, мыслящий, любящий тебя, я чувствую, вступает победителем в жизнь вечную...

"Прости, что увлекаю тебя на такую высь. Но вся скорбь твоего отчаяния нуждается в этом отвлеченном утешении. Чем более у человека отнято, тем более ему посылается утешения. Отчего-бы тебе тоже не отдаться этим мыслям. не забыться в них?.. Зачем бояться, зачем смущаться перед призывом твоего Отца Небесного и не ответить Ему: "Я здесь..?"

Но разве могла она, под бременем своей нежности, унестись так высоко?.. Однако Анри желал делить с ней свое сердце даже в тех светлых обителях, которые рисовались ему. Чтобы увлечь ее, в его любви звучали нотки, присущия первым мученикам.

"О, вечное блаженство, неужели оно будет изведано ею так-же, как мною?". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В звездную ноч, на вершинах Croix-Rousse, пропитанных кровью, под звуки "Ça ira" на разстоянии пистолетного выстрела, Анри писал эти строки. Перед его внутренними очами промелькнула вся его жизнь. Как то поле битвы перед ним, усеянное трупами, так она была полна печали. Его душа покидала эти развалины. Она возносилась в небесные высоты и в мечтах своих Анри следил за её полетом к престолу Всевышняго, куда ее влекли ангелы и его добрые намерения. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но с первыми лучами зари что оставалось от этих призраков?

Было утро 7 октября; огни осаждающих усиливались. Все предвещало конец ужасной драмы.

Соломы и овса, из которых делался хлеб, уже не было более. В городе ничего не уцелело, кроме храбрости.

"Вчера, - писал один солдат из отряда Крансе, - бомба попала в редут, в котором было около 500 мерзавцев с их шайкою... Поделом вам, мюскадинцы!"...

Даже в погребах было не безопасно. Случалось-ли какому нибудь несчастному умереть в них, его оставляли там до перерыва огненного дождя, чтобы вернуться за ним и похоронить его. Можно было, как жирондисты, когда они провели последнюю ноч в заперти с трупом Валазе, пожав руки мертвецам, сказать: "До завтра!.."

"Что касается нас, - пишет m-elle де-Вирье, - мы покинули дом Фейлье и Пюблие, когда он был разрушен бомбами, и вернулись в дом Сави или скорее в его погреб, где уже собралась порядочная компания беглецов. Этот погреб казался прочным. Думали, что он не подвергается дождю бомб. Но нас не пощадил голод. Нам выдали там по гарнцу овса на человека. Какой-то голодный кот скрал у нас наш последний картофель. В продолжение двух дней мы питались разваренным в воде овсом - и мы еще были из счастливых".

Она была права. Если нищета и голод были так же не милосердны, как санкюлоты, по крайней мере, дети не испытывали тех мучений, которые приходилось выносить из-за измены, теперь примешивавшейся во всем бедствиям.

На всех стенах были вывешены заявления против генерала Преси, против Вирье, против всех, кто руководил обороною.

Напрасно Преси приглашал прокламациею... "добрых граждан выдать мерзавцев, которые прячутся"... Они скоро перестали прятаться. В городе стали появляться все смелее якобинцы, у которых, из сострадания, не была отнята жизнь. За ними сперва шли только предатели, но вскоре к ним присоединились все негодяи, а наконец и все потерявшие надежду.

Надежды больше не было, но таков был импульс, так сильна была приобретенная сила скорости, что никто не решался произнести вслух слова "капитуляция", которое подавило бы всякую волю, всякую храбрость, всякое сожаление.

Преси созвал все части, и прежде чем было изложено положение вещей, совещание началось с соревнования в жертвах.

Один юрисконсульт Лиона, Беро, предложил принести себя в жертву Кутону, чтобы спасти город. Преси шел на то-же. Затем обсуждалась отчаянная борьба, и было решено взрывать дома, которые нельзя было бы защитить.

Это геройское решение, вероятно, было бы принято, но тут оказались женщины, дети, раненые, о судьбе которых следовало позаботиться.

Остановились на крайней мере: послать Кутону 32 коммиссара представителями 32 частей, с предложением капитуляции, но с условием, чтобы ни один начальник не был предан Конвенту.

Было 10 часов вечера, когда коммиссары предстали пред Кутоном в главной квартире Сен-Фуа. Негодяй взбесился и ответил им, "что нечего разговаривать об условиях и что Лионцы подпадут под те условия, которые республике будет угодно даровать мятежникам, недостойным умереть от гилъотины".

Коммиссары удалились, прекратив всякие переговоры. Но их ожидало новое горе.

В то время, как велись переговоры, один изменник открыл солдатам Кутона ворота Сен-Клер, у подножия Croix-Rousse.

Ночью произошла одна из самых ужасных стычек со времени начала осады.

Мюскадинцы и санкюлотты в общей свалке падали в Рону.

С открытием ворот Сен-Клер, Лион был всецело предан, у него была отнята всякая возможность устоять хоть бы один день против войска Конвента. Если оно не перешло Рону в эту ночь, то было несомненно, что с первою зарею город будет за ним.

Преси созвал последний военный совет. Все обстоятельства были быстро взвешены... После лихорадочных прений, было решено, что единственная мера, представляющая некоторые шансы благополучного исхода, это открыть себе выход с оружием в руках.

Но и на этот раз Анри не одобрил распоряжений генерала. Он стоял за нападение на неприятеля силошною массою, вместо попытки разорвать отдельными колоннами вруг, в который был заключен Лион.

Спор, как всегда, все усиливался между двумя генералами. Преси, который сознавал, что Вирье был прав в своих взглядах - к сожалению, все случившееся подтверждало это - вышел из себя и прекратил спор словами, равносильными приговору смерти для Анри:

"Военный повинуется, а не разсуждает"... На что отец мой ответил, что "он просит разрешить ему командовать арьергардом, который он считал неминуемо пожертвованным...

Эти строки принадлежат m-lle де-Вирье. 

II.

Возвращаясь в Croix-Rousse, Вирье зашел в жене, чтобы предупредить ее о сделанных распоряжениях и вместе с тем, не говоря того, чтобы проститься с нею.

Что было между ними? Слова безсильны то передать. Как выразить то, что невыразимо? Иногда слова не соответствуют впечатлениям. Тогда умолкают, как закрывают лицо, закрывают глаза, как перестает биться сердце перед некоторыми слишком сильными волнениями.

Об этом последнем свидании Анри с женою известно только одно, что графиня Вирье приняла геройское решение не следовать за мужем.

"Отец и мать понимали, что, подвергаясь оба той же опасности, они рисковали оставить нас без всякой опоры на земле и, что из любви к нам, надо было, чтобы один из них согласился пережить другого". 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Анри напрасно прождал священника, за которым послала жена. Последния приказания, которые ему предстояло дать, заставили его поспешить в Croix-Rousse. Он ушел, поручив передать аббату Форестье, что он ждет его в главной квартире.

Аббат Форестье, впоследствии епископ в Троа, записал эти последния минуты Анри, которые дочь его сохранила, как драгоценнейшее наследство.

"Отдав свои последния приказания, время до самого часа выступления он провел со своим духовником. Затем он открыл дверь и увидал в комнате, в которую она вела, нескольких офицеров, ожидавших его.

"Господа, - обратился он к ним, - пусть все те из вас, которых привязывают в жизни слишком дорогие интересы, не следуют за армиею. Быть может, им удастся бежать в первую минуту безпорядка. Что касается тех, которые решили следовать за мною, они не должны от себя скрывать, что только немногие из них избегнут смерти. Я советую им сделать тоже, что я сейчас сделал. Вера христианина не повредит храбрости солдата".

Вот конец этой восхитительной сцены. Священник-воин устроил импровизованный аналой из барабанов, снял свой военный мундир, чтобы отслужить обедню. Это была настоящая панихида! Момент возвышения Даров был чрезвычайно торжествен. Когда Анри встал с колен, после принятия Св. Даров, лицо его сияло. . . . . . . . . . . Затем каждый вернулся с своему посту.

Преси разсчитывал подняться по Соне до Треву, перейти там реку, затем двинуться на восток, чтобы добраться до гор Юры.

План был смелый, тем более смелый, что войско, употребленное на блокаду, получило только что подкрепление.

Между тем рекогносцировки, сделанные под наблюдением самого генерала на северо-западе Лиона, заставляли его предполагать, что там был именно слабый пункт неприятеля. По всему направлению этой местности дорога была невредима. Приняв все это в соображение, Преси сделал соответствующия распоряжения.

маленькой Лионской армии; затем, соединившись, им предстояло попробовать прорвать линию обороны между деревнями Сен-Сир и Сен-Рамбер.

Преси указал своему войску на предместье Вез, как на сборный пункт.

К несчастью, не захотели воспользоваться ночью для выступления, как того требовал Анри. Было около шести часоз утра, когда первые две колонны были готовы в выступлению. Авангард, состоявший из 50 егерей и около 120 конных, под командою генерала Римберга, должен был подняться по Соне. Вторая колонна, которою командовал сам Преси, состояла всего из 300 человек. Это были дюжие солдаты, с которыми, как было сказано в отчете генерала, он бы прорвался, еслибы ход у него не был замедлен нушками, а главное, еслибы в решающий момент подоспел ариергард, находившийся под командою Вирье.

Но с первой же минуты злой рок стал преследовать Анри. На его отряде лежала забота о денежном ящике, а также возня с женщинами, детьми, больными, которые примыкали к его отряду при всяком повороте улицы. Вследствие этого, Анри явился на сборный пункт только в 8 часов утра. Как бы то ни было, в своем рапорте Преси ставит ему в большую заслугу этот трудный переход из Croix-Rousse в Вез.

Наконец, когда пробило 9 часов, генерал дал приказание выступать {9 октября 1793.}. Авангард Римберга выступил церемониальным маршем. За ними следовали главные силы и ариергард тем же маршем в условленном направлении.

Лионцы не останавливаются, они овладевают всеми постами, которые заграждают им путь.

На минуту войска Преси в нерешимости. Дорога, по которой они следуют, насыпная. Полурота санкюлотов размещена на отвосе и так и палит навесными выстрелами. Но вот с ружьем в руке, в сопровождении нескольких людей, генерал внезапно появляется на противоположном откосе, он отбивает удары в упор и ему удается освободить таким образом свою колонну. Еще несколько минут, и дело было бы непоправимо, так как со всех сторон набежали патриоты на выручку.

Также, как и две передния колонны, колонна, которую вел Анри, шла в полном порядке.

Все это население, которое спасалось под его крылом, храбро выносило пушечную пальбу, как вдруг взрыв порохового ящика произвел в рядах такой безпорядок, что прошло несколько минут прежде, чем Вирье мог заставить свой отряд идти дальше.

люди и он, быть может, и прошли бы, но как отдать на штыки все это стадо женщин, которые вертятся около его солдат, обезумев от ужаса? Туман, окружавший до сих пор колонну, разсеялся. Веселое солнце вдруг осветило невообразимый безпорядок, среди которого выделяется образ равнодушного человека. К нему-то и тянутся эти руки умоляющих женщин и обращаются взоры этих солдат, молящих о последнем приказании.

Какое приказание может он дать? Судьба сильнее его воли, его храбрости. Стоя на стременах, Анри движением руки указывает на санкюлотов, затем нагибается, пришпоривает лошадь и, в порыве безумной отваги, исчезает в рядах неприятеля. 

III.

В то время, как происходили эти ужасные события между Вез и Сен-Рамбер, Лион был в положении большого города после землетрясения.

Среди развалин бродили несчастные, вылезшие из подвалов. Ослепленные светом, они едва узнавали друг друга.

У ворот города трещат республиканские барабаны... Многие готовы бежать. Куда? Сами не знают. Они бегут, снуют по улицам... Несколько изменников выделяются из этой запыхавшейся толпы. Они бросаются на встречу республиканской армии, которая, по их мнению, слишком медлиг. Да, действительно, она медлила, она, точно полная уважения к обороне, не решалась переступить за ворота Лиона.

"Начинало светать, - пишет m-lle де-Вирье, - со всех сторон раздавалась пушечная пальба, и мы с сестрой разделяли всеобщий ужас. В это время к вам явилась Софи, горничная нашей матери; Софи велела вам надеть по две пары чулок, по две рубашки, по два платья одно на другое. На головы она нам надела ситцевые чепчики и мы вышли без всякого другого багажа. Всякий узелок обратил бы на себя внимание. В таком виде мы отправились к нашей матери, в Сен-Жюст, где, по словам Софи, она нашла себе пристанище в крестьянском доме.

"Поднимаясь по новой дороге, мы шли вместе с отрядами революционерного войска, которые входили.

"Мы не видели регулярного войска, но просто толпу вооруженной черни, одетой не по военному, которая позволяла себе всякия неблаговидные шутки с прохожими, стремившимися, подобно нам, бежать из города. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Если я буду жить сто лет, то и тогда не забуду выражения глаз матери при встрече нас. В этом выражении было столько скорби, что мы обе онемели и замерли, мы, которые так радовались ее увидеть. Она накануне разсталась с отцом. Ужасное предчувствие заставляло ее сознавать, что она не увидит его более.

"В ужасном безпорядке, который царил повсюду, мы решительно не знали, куда нам деться. Сама мать наша не знала, на что решиться, когда мы увидали служанку нашего доктора Эгони.

"Она направлялась в Форез, в свою семью, и пришла, чтобы помочь бежать вам с нею.

"Эта пожилая девушка наводила ужас своим безобразием. Черная, как сажа, и бледная, как смерть, вся изрытая оспою, с резко выделяющимися белками, она была страшна когда сердилась, и в состоянии была навести страх на самих членов Конвента - и вот ей-то суждено было быть нашею избавительницею.

"Мать надела на себя, как могла, платъе этой служанки и взяла с собой только то, что могла надеть на себя.

"Мы отправились все пешком: мать, Софи, Туанон, сестра и я.

"Ни у кого из нас не было никакого пакета, чтобы не иметь вида беглянов. Мать моя была так слаба, что мы не могли идти далеко и так печальна, что мы все были подавлены её грустью и смотрели на нее, ничего не решадсь ей сказать. Тем не менее, мы были так довольны, что выбрались из подвала на свежий воздух, на солнышко, что, вероятно, разрывали сердце матери нашею радостью. Мы не видели ни одного солдата, но толпу мужиков в больших шляпах, которые имели вид людей, идущих на ярмарку".

Вероятно, это были те самые мужики "auvergnats", o которых упоминает m-lle де-Эшерол, спешившие в Лион верхом без седла, с огромными пустыми мешками через плечо, на обещанный грабеж, забавный авангард мрачных победителей!

"Первую ночь, - я продолжаю рассказ m-lle де-Вирье, - мы провели у одного крестьянина. У него была всего одна маленькая комната и сенной сарай, где мы и разместились.

"Мать не могла уснуть от безпокойства; она села во дворе и читала библию при свете луны.

"Это обстоятельство чуть было не погубило нас. Один сосед заметил, что мать читает и решил, что раз она умеет читать, она, без сомнения, аристократка. По счастью, наш хозяин успокоил его, что мать истая гражданка. Я думаю, что из милосердия один солгал, а другой поверил, потому что мать не могла скрыть присущого ей изящного вида, по которому было легко догадаться, что она была путешественница иного сорта, чем Туанон Трико.

"На следующий день, несмотря на страшную усталость, пришлось идти дальше. На наше счастье, днем нам повстречался мужичек с ослом. Туанон подрядила его для моей сестры, которая, более слабая чем я, очень изнурилась за время осады и едва тащила ноги. До этих пор все большие несли ее по очереди на руках, но она была слишком тяжела для бедных, измученных женщин... Ее посадили на осла, а на другой вьюк положили кой-какие пожитки, которые мы спасли и которые были для нас настоящею обузою.

"Мы прибыли в Дюэр {Местечко по дороге из Лиона в Монбразон.}, там мы остановились в трактире, хозяин которого велел нам отправиться к мэру.

"Мэр этот получил строгое предписание относительно лионских беглых и, чтобы не подпасть самому под подозрение, исполнял это предписание с треском и шумом. А потому он повелительным тоном потребовал от матери её паспорт, угрожая ее арестовать. Туанон, заметя её смущение, не дала ей времени отвечать и, приняв на себя роль представительницы всей честной компании, отрапортовала, что она действительно из Лиона, отправляется же с своими кузинами в Сен-Жермен-Лаваль в Форезе и что никто не имеет права ее задерживать. Вот таким-то образом мы узнали, куда лежал наш путь...". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

изгнанникам, пробралась к m-me Вирье и шепотом сказала ей несколько слов утешения.

Были еще, значит, и в то время люди с сердцем, которые имели сострадание...