Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приходские списки (старая орфография)
ПРИХОДСКИЕ СПИСКИ
(PARISH REGISTER)
ПОЭМА ГЕОРГА КРАББА (1).
I.
|
Вот в вечность канул год, и в этих списках бледных
Вникаю я в судьбы моих прихожан бедных;
Читаю: сколько в год младенцев я крестил,
Как много пар в селе на брак благословил,
И кто из поселян, средь жизненного моря,
Погиб для жизни сей, её утех и горя.
Не призываю Муз украсить песнь мою
О подвигах людей, которых я пою.
Как старец век провел, как юноша скончался,
Кто лени предался, кто с честью подвизался,
Их нрав, характеры, их правила, дела,
И как сыграли роль и в чем их роль была,
В чем радость их, восторг, ошибки, горе злое -
Все знаю; список мой доскажет остальное.
Где край, куда певцов влекут живые сны,
Край мира, счастия, свободы, тишины,
Не возмущают струй завидной сельской неги,
Где гордые дворцы не высятся главой,
Иль заслоняют свет от хижины простой,--
Тот край, где стар и млад одним весельем полны,
И тихо катятся их жизненные волны?
Зачем искать? Куда ни устремлю глаза -
Там вздох волнует грудь, здесь взор слепит слеза!
С тех пор, как стал порок господствовать на воле,
Оборн (1), святой Эдем не существует боле.
Но зла без блага нет; мы их избрать должны:
На то искусство, ум и воля нам дани.
Терпенье, тяжкий труд венчают мудрых вскоре.
Толпу жь безсмысленных карают срам и горе.
Вот домик, где живет крестьянин сибарит!
Предмет его надежд и гордости, он скрыт
От зимних непогод. В окне его играя,
Горит вечерний луч, лениво погасая.
Над хижиною кров соломенный навис;
А дикий плющ, вспользя до кровли, клонит вниз
И то, что нужно, есть, и то, чем вкус не строгой
Любуется. В одной картине пестрой там
Вы видите царей все племя; по стенам
Героев, королей развешены портреты,
Их подвиги в стихах внизу картин воспеты.
На троне виден там последний Людовик,
А здесь с супругой он в тюрьме главой поник.
К их ликам поднося детей, мать учит строго,
Как свято надлежит благодарить им Бога,
Который дал им дом счастливый, где они
Живут свободные, проводят мирно дни...
Тогда как сильные, в изгнании, в позоре,
Всех благ лишенные, нередко терпят горе.
Вот Карл: он доказал в годину тяжких зол,
Что школа бедствия есть лучшая из школ;
А вот и сын его, нам доказавший ясно,
Что и несчастия взывают к нам напрасно...
На полке, у часов с кукушкой, есть у нас
Для чтенья сельского отборных книг запас.
Найдет напиток здесь для утоленья жажды:
Кто повесть чудную, кто анекдот смешной,
Кто проповедь, кто гимне возвышенно-святой.
К чему нам каталог? Как книг у нас ни иного,
Мы каждую найдем в потьмах без каталога:
Та первая к углу, та дальше от стены -
Вот правила, как их отыскивать должны.
Есть также книги здесь для чтенья по субботам,
Подруги Библии с красивым переплетом;
А Библия, ценой в шесть пенсов (3), снабжена
Отличных мастеров гравюрами, полна
И толкованьями голов людей ученых,
Что, затмевая ум читателей смышленых,
Велят им спрашивать и как? и почему?
И сомневаться там, где верили всему.
Нет! лучше уж по мне те мудрецы простые,
Что в объяснения не входят никакия,
Бегут от темных мест, не светят тщетно там
И истины простой вотще не защищают:
К чему защита там, куда не нападают?
Вот, рядом с Библией, Боньянов Пилигрим.
Был редкий гений Джон (4); но, груб, неукротим,
Он не вошел в число певцов, любимых небом,
Что, смолода вступив в союз священный с Фебом,
Восходят медленно на верх горы крутой,
Чтоб бережно вкушать там вектор неземной:
О нет! он был из тех, что, возмутив до тины...
Источник вод святых, пьют мутный ток вершины.--
Вот вам и правила давать значенье снам -
Наука хитрая, понятная лишь нам!
Мы счастье узнаем по пятнышкам родимым,
По разным случаям для нас необъяснимым.
Мы о пустыннике читаем здесь святом,
Который, кинув мир, на острове пустом
Жил здрав и невредим, забот житейских чуждый.
Хотя и там его не покидали нужды.
Но рядом с книгами, которым нет цены,
Книг, занесенных к нам разнощиком-прохожим.
Про Вечного Жида читать мы повесть можем,
О том, как славою, вслед многих неудачь,
Венчался Томб-гигант и Гикертрифт-силач,
И как отважный Джак, при помощи волшебной,
На свете истребил гигантов род враждебный,
Как скороходами он ноги обувал,
Как невидимку - плащ на плечи надевал,
Как меч он кладенец брал в руки, и ударом
С гигантов головы срубал в сраженьи яром,
Как огненный их взор не видывал людей,
Как был противен шум для сонных их ушей,
Как дух им английский казался нестерпимым,
И как истреблены мечем неотразимым.
То сказки; но читать мы любим их под час,
Когда толпа детей теснится возле нас.
Для каждой хижины помещик наш богатый
Отвел клочек земли под огород без платы.
Здесь - прежде чем придет срок мызы нанятой -
На каждый фут земли он взор свой обращает,
Весь день работает и почву удобряет:
Ведь этот клок земли ему принадлежит,
За ним взор барина дозором не следит,
Ни чьим упреком он за промах не наказан,
Надежда, прибыль, честь - он всем себе обязан.
В саду он садит лук, а рядом с ним чеснок
На дудчатом стебле подъемлет свой венок;
Там вьются по шестам горох, бобы рядами
И в землю роются ветвистыми корнями;
Там запах пряных трав разлит во всем углу -
Приправа вкусная вечернему столу;
Там вишни, яблони - его руки прививки,
Для рывка ближняго орехи и оливки.
Но этим труд его не кончен. Пред избой
Есть милый уголок с красивой городьбой,
Где розы пышные, гвоздики с алым оком,
Где гордый гиацинт, где на стебле высоком
Красуется тюльпан, раскинулся нарциз:
Здесь по воскресным дням, отслушав в церкви службу.
Сбираются друзья делить любовь и дружбу:
Все громко говорят, все счастливы, равны,
И все так веселы, так в мнениях сходны.
Пусть слух изнеженный беседой их прискучит -
Здесь все ораторы и их никто не учит.
Как встарь, одни и тежь приветствия у них,
И тежь истории о временах былых.
За то из глубины души их радость льется,
Она их языку вполне передается,
Она раждает в них речеГи веселых шум,
Сверкает в их глазах, в них изощряет ум,
Она видна во всем: в их шутках, смехе, спорах.
Во всех движеньях их и оживленных взорах.
Но разстаюсь с тобой, мой мирный уголок!
Меня зовут к себе несчастья и порок,
Зовут от хижины, простой и чистой, к этим
Зловонным улицам, где каждый вечер встретим
Толпу готовую вступить в жестокий спор,
Что ночь, то драка здесь, проклятья, крики, стоны,
Мужья бьют пьяных жен, мужьям перечат жены,
Л дети с воплями стараются разнять
Жестокого отца и бешеную мать.
В лахмотъях краденых здесь привыкают вскоре
Мальчишки к злой божбе; в неряшливом уборе
Девицы пьют здесь джин; контрабандист и плут
Тут делят барыши, старухи жертвы ждут.
И вот одна из них, зловещая, седая,
Сивилла грозная, все знает тайны края.
К ней жребий свой узнать приходит простачок,
У ней спасенья ждет злодейство и порок;
Сама ж, безчестных дел безчестная опора,
За все труды свои находит мзду позора,--
Невольница толпы презренной, где она,
Беднейшая из всех, господствует одна.--
Взгляните: возле стен, по мостовой вонючей,
Везде помои, грязь, навоз навален кучей;
С задворьев из канав, из всех помойных ям
Всегда отворенным, ложатся без разбору
Обметки из домов в одну большую гору.
Здесь псы голодные грызутся межь собой;
Опухшее дитя, страдая водяной,
Здесь плачет целый день и нет к нему участья,
И всюду горе здесь, и бедность, и несчастья!
Но это же дитя, когда переживет
Отсутствие о нем родительских забот,
На мызе где-нибудь, где в нем пробудят силы.
Здоровьем полное, встает как из могилы
И, в силах укрепясь, как змей в весенний день
Обычную с себя отбрасывает лень.
О Боже, сколько нужд здесь бедному дитяти!
Вот в тесных комнатах разставлены кровати,
Чуть*разделенные дырявым полотном,
Или решеткою, заклеенной листом.
Здесь братья с сестрами в коморках неопрятных
Спят вместе близь своих родителей развратных.
Да разделите жь их, не дайте, чтоб чрез слух
Войдемте! нужды нет, что душны эти хаты:
Врач истинный идет и в смрадные палаты.
Смотрите! этот пол грязней, чем в кануре;
Какая мерзость здесь на сломанном ларе!
Как густо пыль лежит на окнах, на постели,
Где в груду свалено тряпье одежд без цели:
Его носила мать, носил потом отец
И как негодное тут сбросил наконец!
И вот из-под тряпья, приход наш внемля чутко,
Головку приподнял покинутый малютка:
Болтунья-мать его, которой слух отвык
Внимать с любовию её младенца крик, -
Ушла на целый день Бог ведает куда-то
Винить судьбу - увы! судьба ли виновата?
Где жь он, источник злу? - В презрении труда
И чувств возвышенных и честного стыда,
В безпечной праздности и в недостатке воли:
Отсюда нищета, отсюда низость доли!
Здесь самопрялок нет, не. слышен шум работ,
Здесь даже нет часов: никто не замечает,
Как время быстрое без пользы убегает;
Здесь не ищите книг: прибиты здесь к стене
Баллады гнусные, да пасквили одне.
Вот видите бутыль: в нее контрабандисты
Вливают по ночам голландский спирт нечистый;
Вот пистолетов ряд; вот ружья; вот крючки
И сети разные для моря и реки;
Там, далее, в углу разбойничьи дубины,
А в этом ящике какие-то пружины,
Орудья странные, подпилки всех сортов,
Кафтаны, парики и шляпы для воров.
При каждой хижине есть дворик: он когда-то
Был прочно обнесен оградою досчатой;
Теперь от ветхости обрушился забор
. И дикой бузиной зарос заглохший двор.
Во тут средь пустыря, вдали, в лачуге грязной,
Сбирается народ гуляющий и праздный.
Сюда картежников и пьяниц и воров
Исписан мелом весь, он блещет как от лака
Следами полпива и рома и арака.
Тут вы увидите на окнах, на стенах
Предметы мерзкие в гравюрах и стихах;
Тут взор ваш на полу, на лавках встретит всюду
Иль трубки черные, иль битую посуду,
Иль карты наконец, которые в клочки
Здесь рвал обыгранный в отчаяньи тоски.
Сюда несчастную приносит птицу пьяный
Гуляка: крылья ей подрезав, пищей пряной
Воспламенив в ней кровь и к лапам пару шпор
Привесив, он кричит, покуда длится спор.
С пробитой головой и выклеванным глазом,
Петух ощипанный, слабея с каждым разом!
Удары наносить безсильный уж врагу,
Кружится, падает в очерченном кругу.
И, проиграв заклад, дикарь ожесточенный
Срывает шпоры прочь с ног птицы побежденной,
И шлет проклятия на голову бойца,
Вот наши мужички: одни, владельцы поля,
Живут и трудятся - и их завидна доля;
Другие праздностью, презрением труда
Заслуживают месть законов и суда.
А наши фермеры? Они, как все конечно,
Или блаженствуют, иль жалуются вечно.
За группами теперь портретов ряд пойдет
И ими заключит годичный мой отчет.
|
(1) Георг Крабб, родившийся в 1752 и умерший в 1832 г., один из отличнейших английских поэтов XIX века. Будучи сельским священником, он с особенною любовью изучал быт самого бедного класса людей и ему то преимущественно посвящал свою лиру, почему и получил в Англии название "поэта бедных". Отличительные черты его поэзии - простота, пафос, сила и верность описываемых характеров. Замечательнейшия из его произведений; Деревня, Газеты, Библиотека, Местечко, сэр-Истид Грей и в особенности "Приходские Списки", поэма, явившаяся в свет в 1807 г. Желающим ближе познакомиться с этим писателем рекомендуем прекрасную статью г. Дружинина. Георг Крабб и его произведения" в Современнике 1855--50.
(2) Название деревни, описанной Гольдсмитом в известной его поэме The Deserted Village.
(3) Пенни - медная монета, равная гривне меди. Во множественном пенсы.
(4) Джон Боньян, автор (чрезвычайно популярной в Англии книги Pilgrim's Progress.
1.
НОВОРОЖДЕННЫЙ.
|
Дурным началом год у нас ознаменован!
Плод страсти - "и греха", прибавит строгий суд.
Хотел я утаить; к чему напрасный труд?
Со вздохом поведу разказ мой: он, быть-можеть,
Спасет одних, другим исправиться поможет.
Из наших девушек, краса всего села,
Милее всех лицом дочь мельника была.
Богат он был - богат, за то и горд не даром:
Поедет ли когда на ярмарку с товаром,
Там он, подвыпивши, всем хвастает, что он
Дает за дочерью чуть-чуть не миллион,.
Но только с тем дает, чтоб без отцовской власти
Не смела никого любить она по страсти.
"Кого я выберу, тот ею и владей;
А выбирать сама ты, Люси, и не смей."
Вот и подслушал раз его моряк отважный.
"Ого!" он думает, "да это приз преважный!
Я дочь его люблю, богатство жь страсть моя;
Старик угрозами не устрашит меня;
Довольно добывать мне деньги вражьей кровью;
"
Так думал юноша, и вот, с того жь чacа,
Он к делу приступил, все поднял паруса
И в руку палку взял, обтесанную грубо,
Но крепкую, как сам фрегат его: Грудь Дуба.
Пригож лицем, наряд имел он щегольской:
Опрятное белье под курткой голубой,
Штаны из дорогой материи в обтяжку,
Вкруг пояса ремень с серебряною пряжкой.
Явился он в село, вмешался в хоровод,
Увидел Люси там, понравился и вот
Открылся ей, и та должна была признаться,
Что как ни грустно ей, а надо им разстаться.
"Ты знаешь, мой отец неумолим ничем,
Кого полюбит он, он властвует над тем.
Меня за мужика он выдаст замуж вскоре,
Тирану сельскому отдаст меня на горе.
В нем сердце холодно, и от его угроз
Я часто слезы лью, а сам не льет он слёз:
В его сухих глазах слезинка показалась.
Меня готов всегда журить он без вины;
Как лошадью своей, которой нет цены,
Которую он бьет и думает, что учит,
Гордится мною он, за то как жертву мучит."
- "Развеселись, душа! Я сам к нему пойду!
С матросом может ли быть мельник не в ладу?
Ведь оба мы живем свободным ветром, бьющим
По крыльям мельницы и в парусах ревущим!
Вой ветра, хлопанье холстины у кормы
И треск досок - вот звук, который любим мы.
Штиль страшен нам: когда от бури злится море,
Мы смело риф берем и спим, забывши горе."
--"Ага!" на эту речь был мельника ответ:
"Ты на меня похож? а деньги - есть, аль нет?
Так убирайся ж ты в свой Уаппинг" (1): там на шею
Добудь себе жену твоей казной - в гинею,
Там мутным полпивом попочуй моряков,
"
--"Молчи ж ты старый хрыч!"вскричал моряк взбешенный
"О Люси, будь моей невестой обрученной."
Он обручился с ней; но ни один пастор
Законом не хотел скрепить их договор.
Что жь оставалось им? ловить одне минуты
Пугливой радости, те пылкой страсти смуты,
Когда и чувств восторг не в силах превозмочь
Тех ужасов, что грудь тревожат день и ночь.
Тогда-то бедная, в порыве дикой страсти,
Безумно, вопреки отцовской строгой власти,
Не руку - нет, но все, что лишь отдать могла,
Красавцу милому на веки отдала.
Межь тем пришла пора, когда безсонны ночи,
Изменчив аппетит, полны истомы очи,
Веселость на лице, хоть грусть заметна всем,
Улыбка на устах и тотчас вздох затем,--
Пора усилий тех, которыми так тщетно
Стараются скрыть то, что каждому приметно...
Сперва шушуканье межь кумушек прошло,
Там глупость наглая пред всеми проболталась,
А там на мельницу и злость с молвой примчалась.
"Вон!" закричал отец: "будь мною проклята!
Пусть поразят тебя позор и нищета!
Пусть детский плач и стыд падут тебе на долю
За то, что для любви мою отвергла волю!
Куда бежал злодей?" - "Мой Уилльям по морям
Пустился средств искать для пропитанья нам."
--"Пусть в век их не найдет! но до его возврата
Иди на край села к торговке - в дом разврата!
Там с старой ведьмою ты будешь в горе жить,
Там скроешь голову, стыда жь тебе не скрыть!"
Тянулись грустно дни, шли медленно недели
И вот родился сын. Увы! к его купели,
Чтоб имя дать ему, из целого села
К несчастной ни одна подружка не пришла,
И с гордостью в лице кормилица младая,
Всю важность своего значенья сознавая,
Не вышла с маленьким христианином к нам,
Один я совершал обряд в коморке бедной:
В окне, заклеенном бумагой, тускло-бледный
Мерцал вечерний луч; на кровле воробьи,
Смеясь слезам её, чирикали вдали
И с писком жалобным, во мгле, межь балок крыши,
Порой летучия переносились мыши.
Матрос не приходил. Вот год ужь миновал;
Тогда примчалась весть: в сраженьи Уилльям пал!
В пустынной хижине живет она поныне,
Являясь за пайком на мельницу в кручине.
Там гнусная сераль отцом заведена.
Он издевается над ней, когда она
Стоит и слезы льет и видит, как ей в мщенье
С своей наложницей мотает он именье.
В вечерний час, как тень, она бредет в полях,
Стараясь укачать младенца на руках;
Иль сядет и глядит не зрящими очами,
Как струйки ручейка сребрит луна лучами,
Иль песню запоет, но тихо, тихо так.
Тогда и песнь её становится журчаньем,
И чувствует она с невольным содроганьем,
Как возстают пред ней в таинственной тиши
Виденья ужаса, мечты больной души,
И сознает тогда в мучительном раздумьи,
Что ум мутится в ней, и ей грозит безумье.
|
* * *
|
С младенцем вслед за тем пришли отец и мать,
Чтоб Робертом его в честь первого назвать.
Три девочки у них от брака ужь родились,
Не ждали вновь детей, за то и не страшились.
Друг другу преданы, они в душе простой
Считали счастиём здоровье и покой;
Любовь же, полная и мук и наслажденья,
Казалась в их глазах не лучше заблужденья.
Сусанна (не без слез) могла под-час мечтать:
Кому, когда умрет, дом мужа передать;
А Роберт, с шуткою, иль не шутя, порою
Ей мужа назначал, чтоб ей не быть вдовою.
Но, несмотря на то, их удивили б вы,
Имея малый клок земли, они, как скоро
Срок мызе их придет, платили долг без спора.
Соседний городок снабжал их без хлопот
Всем нужным, всем, чего им мыза не дает,
Без лишних прихотей, и если на уборы
В окне швеи под-час заглядывали взоры
Сусанны молодой в то время, как она
На рынок вынесет свои излишки льна,
И если. на пути возвратном у торговок
Накупит к празднику каких-нибудь обновок,--
Не успокоится до той поры она,
Покуда в ящик долг не выплатит сполна.
И Роберт, если он с друзьями в шумном пире
Истратит лишний пенс на ярмарке в трактире,--
Глядишь, ужь он чуть свет потеет на гумне,
Чтоб пенс издержанный был выплачен вполне.
Так оба целый день - чтоб не было оглядок -
Работает, пока все приведут в порядок,
Но и у них бывал в год праздник не один:
Тогда и богачей из-Фермеров встречали
Они с радушием и пышно угощали,
За тем что нравилось Сусанне быть в челе
Первейших жителей во всем её селе.
Но в их радушии, в их пышности парадной
Везде был виден дух воздержности отрадной,
Тот дух, которому и в будничные дни,
Как в праздники, всегда послушливы они,
Как море одному покорствует призыву,
Стремится ль на прилив, иль клонится к отливу,--
Тот дух воздержности, что нам велит копить,
Не с тем, чтоб бедствовать, но с тем, чтоб лучше жить,--
Дух бережливости разумной и завидной,
Повсюду разлитой, хотя нигде невидной.
|
* * *
|
Затем, дитя любви встречает в списках взор,
Безпутной матери не первый ужь позор.--
"Опять, развратница! ужель постыдной страсти
Не уняли в тебе ни скорби, ни напасти?"
- "Ах, сэр! пока еще была я молода,
Ведь мне подобные, утратив честь и славу,
Вниз по реке плывут, как утки на притраву.
Ваш пол преследует, а наш не хочет знать;
Возврат пугает нас, да и куда бежать?
Вот еслиб нас совсем оставили мущины,
А женский пол помог подняться нам из тины,--
Быть-может, ожила б и добродетель в нас." -
Страшася пропустить святой обряда час,
С двумя старухами она пришла, колени,
Как те, пред алтарем склонила на ступени,
Копировала все движения старух
И, видя радость их, благодарила в слух,
Что скорбь её прошла, опасность миновалась,
Хотя в опасности как прежде оставалась.--
Да! много есть таких, которые всегда
К словам чувствительны и мертвы для стыда!
|
* * *
|
Вот двойня: девочка и мальчик! Чаша эта
Уж через край полна у Джёрарда Аблетта.
Что год, то у него, с тех пор, как он супруг,
С какой улыбкою внимал бедняк, венчаясь:
"гДа зреет виноград, вкруг стен твоих сплетаясь,
"Да множится твой род, как ветви над тобой!"
Как радостно: "Аминь!" он говорил за мной!
Во вот, когда возрос сей виноград вкруг ложа,
Своими ветками его покой встревожа,
Он видит, что ему, чем более ветвей,
Тем хлеб свой добывать труднее и трудней,
Что, разбегаясь вкруг его смиренной кельи,
Оне ужь свет мрачат былого в нем веселья.
Друг, полно горевать! Смотри, хозяин твой,
Которому служить ты нанялся с женой,
Надменный Фермер наш, живущий всех богаче,
Что отправляется на рынок не иначе,
Как на лихом коне, красивом до того,
Что я, встречаясь с ним, стыжусь за своего,--
С кем делят пышный стол соседи и соседки,
Пять бравых сыновьев, три дочери-кокетки,--
Друг, полно горевать, и посмотри, как он,
Пройдет десяток лет, и, заведясь домами,
Все мальчики твои начнут работать сами;
А парни сельские возьмут из рук моих
И без приданого всех дочерей твоих.
Меж-тем хозяин твой преследуем судьбою,
Увидит целый ряд забот перед собою:
Там ферму сыновья в разстройство приведут;
Там барышни вздыхать о женихах начнут;
Там госпожа твоя, слабея от недуга,
Потребует себе карету у супруга;
А там лихой корнет, наездник, ловкий хват,
На скачке проиграв отчаянный заклад,
Повергнет старика-отца и в грусть и муку
И, проклиная жизнь, протянет к деньгам руку.
Да, Джёрард, ты убит заботами теперь,
Тогда как Фермер твой блаженствует; но верь,
Придет и для него тревог немалых время:
Ты сбросишь груз забот, он понесет их бремя.
- "О, как я был бы рад, когда б привел мне Бог
"
Услышав жалобы, так говорил когда-то
Наш сельский лавочник, старик весьма богатый.
А друг ему: " А я - я был бы столько жь рад,
Чтоб то, что мне дарит жена, взял Бог назад!"
Ужь оба старики - тот Докинс, этот Витьби
По имени - давно мечтали о женитьбе
И оба медлили: один из них желал
Сперва порядочный составить капитал,
Чтоб сына своего, предмет его желанья,
Прилично воспитать для высшого призванья;
Другого страх пугал, что дети прокутят
Его имущество и мир в дому смутят.
Наш Джинс, некогда разнощик, по селеньям
Коробку за спиной таскал с своим именьем
И, обожатель дам, распродавал им в долг
И контрабандный чай, и кружева, и шолк;
Когда жь разбогател, он к нам в село явился,
На пряхе молодой, надеясь, что отсель
Господь благословит их брачную постель.
А друг на вдовушке, кокетке знаменитой,
Остановил свой взор и стал с боязнью скрытой
Ухаживать за ней; но видя, что он сед,.
Она с жеманностью отвергла старый бред.
В раздумьи он отстал. "Ах! ведай я, что дети
Не разорят меня, ужь так и быть, я в сети
Поддался б, думал он, красавице моей
И стал бы шире жить с подругою своей."
Прошло еще лет пять: он думал, колебался,
Решился наконец, и браком сочетался.
А как живут они? Судите сами: вот,
Угрюмый, пасмурный, с женою он идет.
- "Ах, Гомфри!" говорил однажды Девис: "право,
Как счастлив ты детьми: они твоя забава;
Завидую тебе! А мне постыл и дом:
Там грустная жена, да вечный мрак кругом,
И все так тихо там, что, веришь ли, мне жутко
Разсеял нашу грусть, порадовал нам взор,
Иль укротил порыв домашних наших ссор.
Друг друга мы виним с запальчивостью вечной:
"Где, восклицаю я, залог любви сердечной?"
"Когда мне дашь детей?" ответствует она,
Мрачна, как в Библии Иакова жена;
А я, как патриарх в подобной же напасти,
Шлю грустно ей ответ: "В моей ли это власти!"
За то как счастлив ты, когда перед тобой
Верхом на палочках шумит мальчишек рой,
А девочки тебя целуют, да ласкают
И новой прелестью при этом разцветают!"
- "Эх, простодушный друг! Не стыдно ли тебе
Завидовать моей страдальческой судьбе?
Ну, чем гордиться тут, что сын твой - мальчик сильный,
Что девочка твоя имеет вид умильный?
Еще Бог ведает, кем твой цветок привит?
Откуда сила в нем, умильный этот вид?
Пять лет как я женат: что год, то постреленок!
Веселые друзья бегут к моей жене,
Все лезут поздравлять, ребенка хвалят мне;
А я сижу себе, взбешенный и угрюмый,
И входят всякия тогда на ум мне думы.
Иной тут ловкий гость - Бог знает, почему:
Что за дитя! кричит: а имя как ему?
А я с досадою: Да провались отсюда!
Как хочешь назови - хоть Каином, Иудой,
Хоть именем отца, а кто отец - у ней
Дознаешься! - скажу и за дверь по скорей.
Моя жь дражайшая хоть вздохом, хоть бы словом
Ответила в отпор моим словам суровым,--
Смеется! любо ей детьми меня бесить
И думать, как бы вновь ребенка мне родить!....
|
* * *
|
За тем с младенцами три бедняка к купели
Пришли, чтоб детям дать - вот все, что лишь имели -
Простые имена! из них ни на одном
Не остановитесь при камне гробовом,
Их на пергаменте читать никто не будет
|
(1) Так называется место, где устроены доки, близ Лондона.
III.
|
Вот имя девочки-сиротки подле них!
Лишившись матери на утре дней своих,
Отца же потеряв еще до дня рожденья,
Теперь начальницей над школою селенья,
Старушкой набожной, в училище взята
Из сострадания малютка-сирота.
О, как мне нравится почтенный вид старушки,
Сидящей средь детей в дверях своей избушки!
В тот час, когда готов погаснуть летний день,
Когда и школьники из ближних деревень,
Уставши перед ней в лугу весь день резвиться,
Начнут по хижинам лениво расходиться,--
В тот час, при зареве пылающих лучей,
Я вижу, как она пред хижиной своей
Сидит за Библией и, время сберегая,
Кончает свой чулок, вся чтеньем занятая.
Соседки праздные, лепеча всякий вздор,
Спешат к ней; но она, вперив в нях строгий взор,
Проходят мимо их, гоня овец в овчарни.
Когда жь погаснет день, идет она домой,
Святой молитвою кончая труд дневной.
Но уклонился я; пришли с младенцем снова,
Опять зовут меня для таинства святова.
"Что вздумалось вам дочь Лоницерой (1) назвать?"
С улыбкой я спросил садовницу; но мать:
"Какое дело вам?" мне отвечала в шутку,
И вот - Лоницерой мы нарекли малютку.
И если сын у них родится через год,
Его садовник мой Нарцисом наречет;
А если девочка, то верно муж ученый
Красавице своей даст имя Белладоны (2).
Наш садовод - большой любитель громких слов:
На сельских сходбищах он любит простаков
Дивить латинскими названьями растений.
Тут , Rhus предмет его суждений
И даже Allium: ботаники знаток,
Так величает он наш лук, простой чеснок.
Он грубым именем и травки не обидит,
Во всяком былии цветок он чудный видит.
Где горькую в полях встречаем мы полынь,
Там Артемизию найдет его латынь;
Что одуванчиком слывет у нас в народе
(Есть и грубей ему названья в этом роде),
Тому Leontodon он имя придает,
И Orchis-- что у нас ятрышником слывет.
Однакожь ни щавель, ни жгучая крапива
Не смеют рост в его расчищенном саду,
Где он сенеция сажает на гряду.
Сам Дарвин (3), кажется, не с большим наслажденьем
Пел о любви цветов с весенним пробужденьем,
С каким мой Питер Пратт простой наш учит люд
О том, как пестики, тычинки возстают,
Как приклоняются как будто к изголовью
Оне одна к другой с супружеской любовью
(Ведь в том, что пестиком, тычинкой встарину
Считали, видит он и мужа, и жену),
И как оне живут, как любят страстью нежной
Друг друга в тишине под сенью безмятежной
За брачным пологом, который мы зовем,
Профаны темные, неправильно цветком.
Гонясь за славою, так садовод ученый
Дивит своих друзей наукою мудреной...
Да! слава всем мила, и все мы как-нибудь
Желай б в храм её найдти кратчайший путь.
И он стремится к ней проселочной дорогой.
Один гордится тем, что вряд ли кто в селе
Так прямо борозду прорежет на земле,
Как плуг его; другой тем славен не даромм,
Что может сбить зараз все девять кеглей шаром;
Тот шапку странную надев, забавит всех
И рад-радехонек, что возбуждает смеху;
Иль бьется об заклад, что целую неделю
В рог, пьяный, не возьмет ни капли, кроме
Л этот, именем забавным окрестив
Младенца, думает, что вечно будет жив.
Раз наши старики, чтоб окрестить находку
И именем наречь, явились все на сходку,
Явились, сели вкруг, и пренье началось.
Тут много споров шло, судили вкривь и вкось
Насчет подкидыша, которого в овраге
В ночи оставили какие-то бродяги.
Сперва возник вопрос: "Да вправду ли нашли
Ребенка? Пусть внесут!" Ребенка принесли.
"Что жь делать с ним"? Кому отдать на попеченье?
Он мертвый, иль живой?" - Чтоб разрешить сомненье,
Щипнули бедного, он страшный поднял вой
И разом доказал, что мальчик он живой.
"Но чьим же именем мы назовем малютку?"
Спросил один, и все смутились не на шутку:
Ведь именем своим назвавши молодца,
Пожалуй, прослывешь и за его отца!
Как быть? - "Кто Ричард здесь? Никто? так имя это
Пусть "с ним останется!" был приговор совета.
Затем узнали день, когда несчастный ткач,
Нашедший мальчика, во рву услышал плач:
"Так будь же Мондеем (4), наш маленький бездельник
Ужь если ты во рву был найден в понедельнику!"
Потом поднялся спор: "Чем мальчика кормить,
Затем что негодяй, конечно, хочет жить!"
Решив и этот пункт по обсужденьи зрелом,
Витии, гордые ораторством и делом,
А Ричард Мондей был внесен в рабочий дому.
Там били мальчика, тиранили, томили,
И секли каждый день, и впроголодь кормили.
Он ко всему привык; без ропота и слез
Он участь горькую, как раб покерный, нес,
Всегда увертливый, пред всеми молчаливый,
К побоям сносливый, к обидам терпеливый,
С податливой душой, готовый завсегда
На все безчестное без страха и стыда.
Казалось - так умел он ловко притворяться!
В нем вечно-сонный дух не мог и пробуждаться.
Бранить и бить его последний нищий мог,
Он нищему служил скамейкою для ног.
На побегушках век, он был у всех в науке,
На все Ричардовы употреблялись руки.
И телом и душой ворам принадлежа,
Он по приказу крал, без выгод дележа.
Он лгал за каждого, за каждого божился;
Во всякой драке он к сильнейшим приставал,
При каждом следствии их первый выдавал.
А между тем, во всем снискав дурную славу,
Он к каждому умел подлаживаться нраву;
У всех в презрении за низость чувств; межь тем,
Для всех услужливый, он полюбился всем.
Однажды слышит он: " Пора, сказали, в море
Отправить Ричарда!" - и Ричард скрылся вскоре -
Куда? никто не знал, и мир решил, что он
Повесился с тоски, известьем устрашен.
Лишась услуг его, сначала потужили
О бедном мальчике, потом - о нем забыли.
А он межь тем постиг секрет, как в свете жить;
Он был не глуп; к тому жь имел талант хитрить,
Умел он каждого пленять приветным взором,
И словом ласковым, и льстивым разговором,
Одну лишь мысль тая у сердца, мысль - себе
Устроить будущность наперекор судьбе.
Стальные крупинки из каждой сорной кучи,
Так, верный выгодам своим, и наш герой
Умел во всем найдти источник золотой,
И, эту цель одну имев всегда в предмете,
Ни друга, ни врага не нажил в целом свете.
Так долго он для нас потерян был; но вдруг
Нежданно к нам в село об нем доходит слух.
В газетах раз прочли мы новость в черной рамке:
" Сэр-Ричард Мондей жизнь в Мондейском кончил замке."
Богатства страшные оставил он жене,
И дочерям своим, и внукам, всей родне.
Он завещал притом большие капиталы
Библейским обществам и сделал вклад не малый
На пользу низших школ, увечных м немых,
Велев им библии раздать из сумм своих.
А нашему селу, где вырос он убогий,
Оставил, подчинив ответственности строгой,
В два "унта капитал, чтоб на его доход
Хлеб нищим покупать четыре раза в год,--
Что помнил он наш хлеб и детских лет невзгоду!"
За этим в том году по сыну Бог послал
Вам, наши богачи, Финч, Френч и Миддльгалл.
А рядом с вами здесь и Барнаби показан -
Несчастный Барнаби, он вновь женой наказан!
Смирнейший из людей, он служит круглый год
Для наших Фермеров предметом их острот.
Вон подле хижины сидит бедняк печально,
А вкруг насмешники трунят над ним нахально,
То хвалят скот его, то сбрую лошадей,
То знать хотят, что дал он за своих коней.
" Скажи, где ты купил овец такой породы?
Чай, то-то страшные дают тебе доходы?
Где прячешь деньги ты? Открой же нам секрет,
У нас есть дочери; но, бедные, боятся,
Что сыновьям твоим в невесты не годятся.
Есть сыновья у нас, да вряд ли кто из них
Годится в женихи для дочерей твоих!"
Сидит, потупя взор, и все вздыхает бедный;
Но этим лишь сильней забавит остряков -
Несчастный Барнаби, бедняк из бедняков!
Между последними в графе новорожденных
По смерти их отца чужими в этот лист,
Затем что не хотел наш сельский aTenctb
Вплоть до последняго ужасного мгновенья
Над ними совершить святой обряд крещенья.
Где бродит, говорят, мертвец во мгле ночной.
Он в сельских кабаках всех уверял, бывало,
Что в жизнь грядущую не верит он ни мало;
Что если грешника засыпали землей,
Что сам пастор, уча, что в рай и ад он верить,
Иль лжет из выгоды, иль просто лицемерит;
Что жизнь за гробом - бред; что каждый, наконец,
Кто признает ее, ханжа или глупец.
Он собственном умом развил их и добавил.
Он в ужас набожных старушек приводил
Своим неверием, которому учил,
И иногда из над, когда ему внимали,
" чертах лица его со страхом узнавали
Черты ужасный нечистого врага,
Копыта на ногах, на голове рога.
За то отъявленный неверья проповедник
Для наших пьяниц был и вождь, и собеседник,
Случалось им хворать, сгорали от стыда.
Его боялись все. Пред грозным якобинцем
Дрожал смотритель сам над герцогским зверинцем,
Где истреблял он дичь. Он в шайку игроков
Он нужды извергов, согласно духу века,
Преважно величал "правами человека";
О детях не имел заботы никакой
И самый брак считал обузою пустой.--
Не знаю: он всегда казался мне здоровым.
Раз на недоброе пошел он ремесло;
Ночь бурная была, и в роще мост снесло
Ручьем разлившимся; он, видно, оступился,
И если правда то, чему учил народ,
Теперь он вечным сном заснул в пучине вод.
Вот несколько имен! Средь жизненного моря,
Встречая тихий ветр, иль с непогодой споря,
Как буря грозная, в них забушует страсть.
Тут будет нужен им попутчик сердцу милый,
Помощник в бедствиях, друг, в жизни их унылой,
Какой же помощи, каких утех и бед
Об этом свой отчет мы вслед за сим представим,
И в пристань между тем на отдых чолн направим.
|
Дмитрий Мин.
1) Lonicera--
(2) Белладона - Ночная красавица.
(3) Дарвин, английский врач и физиолог, автор дидактической поэмы в двух книгах: Botanic Garden.
(4) понедельник.
"Русский Вестник", т. 6, 1856, т. 8, 1857, т. 30, 1860