Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Из поэмы "Местечко"
АНГЛІЙСКІЕ ПОЭТЫ
ВЪ БІОГРАФІЯХЪ И ОБРАЗЦАХЪ
Составилъ Ник. Вас. Гербель
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
Типографiя А. М. Потомина. У Обуховскаго моста, д. No 93
1875
Изъ поэмы "Местечко":
1. Вступленiе. - Д. Мина
2. Питеръ Граймсъ. - Д. Мина
ГЕОРГЪ КРАББЪ.
Георгъ Краббъ, "поэтъ действительной жизни", какъ его называютъ въ Англiи, авторъ "Местечка" и "Приходскихъ Списковъ", родился въ небольшомъ и бедномъ городке Суффолькскаго графства, Альдборо, въ 1764 году, въ самый канунъ Рождества Христова. У отца его, то же Георга Крабба, было трое сыновей и две дочери, изъ которыхъ будущiй поэтъ былъ старшимъ, по далеко не любимейшимъ изъ сыновей. Будучи человекомъ беднымъ, старикъ Краббъ не могъ много думать о воспитанiи своихъ ребятишекъ, вследствiе чего они по целымъ днямъ бродили на свободе, играли на берегу моря или помогали отцу въ перетаскиванiи тюковъ и ловленiи рыбы, причёмъ маленькiй Георгъ, неловкiй и задумчивый, весьма часто получалъ затрещины и далеко не ласковыя прозвища. Вообще, онъ считался глупымъ мальчикомъ и, благодаря своей репутацiи, могъ делать, что хотелъ, бродить, где хотелъ и мечтать о чёмъ ему было угодно. Выучившись читать, онъ сталъ проводить целые дни за книгами, которыя добывалъ у соседей, преимущественно у разныхъ старушекъ, которыми преизобиловалъ родной его городокъ, причёмъ самъ вызывался быть чтецомъ техъ изъ нихъ, у которыхъ глаза были слабы. Короче, тихiй и безответный ребёнокъ вскоре сделался фаворитомъ старухъ всего города и ему всегда былъ открытъ доступъ въ дома целаго сонма вдовъ и старыхъ девъ, где ему показывались старыя фамильныя книги или, за неименiемъ таковыхъ, разсказывались исторiи о давно-прошедшихъ временахъ. Вотъ почти всё, что намъ известно о детстве Крабба. Что же касается последующихъ годовъ его жизни, вплоть до отъезда въ Лондонъ, въ 1779 году, то и они заключаютъ въ себе очень немного фактовъ и, конечно, ни кого не увлекутъ разнообразiемъ и занимательностью событiй. Сказавъ, что Георгъ Краббъ получилъ воспитанiе въ одной изъ самыхъ плохихъ школъ, изъ нея поступилъ въ другое училище, где занимался первыми основанiями медицины и хирургiи, пытался прокормить себя званiемъ медика въ Альдборо и оставилъ эту карьеру по недостатку практики, мы скажемъ почти всё, что сказать должно. Для уразуменiя последующихъ событiй надо будетъ прибавить ещё, что со старостью отца Крабба дела его семейства пришли въ совершенное разстройство, что первые литературные опыты молодого доктора не принесли съ собой ни денегъ, ни славы, и что онъ самъ, не имея насущнаго хлеба на месяцъ вперёдъ, влюбился въ миссъ Сару Ильми, свою соседку, бедную и кроткую девушку, твёрдо решившуюся въ одиночестве ждать того времени, когда обстоятельства позволятъ ей соединить судьбу свою съ судьбой любимаго человека.
И такъ, настала осень 1779 года, а съ нею и время отъезда молодого Крабба въ Лондонъ, куда онъ отправлялся съ твёрдымъ намеренiемъ проложить себе дорогу къ славе и богатству. Бросая медицину, онъ намеревался ещё разъ испытать себя на литературномъ поприще и, составивъ себе имя, искать профессiи, более подходящей къ его характеру. Насталъ день отъезда. Простившись съ родными и знакомыми, Краббъ, съ небольшимъ чемоданомъ подъ мышкой и тремя фунтами наличныхъ денегъ въ кармане, селъ на небольшое судно и отправился въ путь, напутствуемый благословенiями матери и упрёками отца, и лелеемый самыми радужными надеждами, которымъ суждено было осуществиться только после целаго ряда бедствiй, обрушившихся за его голову по прiезде въ Лондонъ и терзавшихъ его въ теченiи всего 1780 года.
Прибывъ въ Лондонъ, Краббъ нанялъ убогiй чуланчикъ, купилъ себе огромный парикъ, безъ котораго въ ту пору нельзя было показаться на улицу, отнёсъ разнымъ книгопродавцамъ привезённыя съ собой произведенiя своей непризнаваемой музы, и, положись, но своему -обыкновенiю, на полю Божiю, окунулся въ океанъ нескончаемаго труда, состоявшаго въ чтенiи старыхъ писателей, усовершенствованiи своей версификацiи и испытанiи своихъ силъ во всехъ родахъ литературной деятельности. Не отдыхая ни минуты. не позволяя себе ни малейшаго развлеченiя, питаясь однимъ молокомъ и хлебомъ, бедный поить терпели во выжидалъ своего часа, надеясь каждую минуту, что дверь его чулана отворится и въ неё войдутъ издатели съ лестными отзывами и выгодными предложенiями, касательно произведенiй его, прочитанныхъ въ рукописи. Но издатели не являлись. Между-темъ - какъ это почти всегда случается въ подобныхъ обстоятельствахъ - деньги выходили и все бедствiя, неразлучныя съ безденежнымъ положенiемъ человека на чужбине, выступали передъ Краббомъ во всёмъ своёмъ ужасе. Наконецъ, месяца черезъ два-три по прибытiи нашего поэта въ Лондонъ, положенiе его обозначилось совершенно ясно, а все надежды, поддерживавшiе его до-этихъ-поръ, разлетелись прахомъ, такъ-какъ мелкiя его стихотворенiя, розданныя по редакцiямъ разныхъ журналовъ, возвратились къ нему назадъ, не будучи признанны удобными для напечатанья, а поэма его "Кандидатъ на выборы". изданная кое-какъ книгопродавцемъ Пейномъ, прошла почти незамеченной. Но, не смотря на весь ужасъ своего положенiя, Краббъ всё ещё надеялся, что обстоятельства переменятся и, полный непоколебимой веры въ Провиденiе, продолжалъ трудиться и терпеть. Прошло ещё долгихъ девять месяцевъ, бывшихъ одной сплошной цепью неудачъ, страданiй и несбывшихся надеждъ. Наконецъ, обстоятельства его дошли до страшнаго кризиса. Голодъ въ буквальномъ смысле этого слова, гляделъ ему въ лицо и тюрьма начинала казаться желаннымъ прибежищемъ - лучшей надеждою. Наученный суровымъ опытомъ, онъ понялъ, наконецъ, что только поэты съ громаднымъ дарованiемъ способны сами пролагать себе путь, не нуждаясь въ помощи чужого человека. Тогда онъ решился не выступать более на литературное поприще, но посоветовавшись прежде съ людьми, понимающими дело. Но къ кому обратиться за словомъ поощренiя и рукой помощи? Думая такимъ образомъ и перебирая въ уме имена многихъ известныхъ людей, знакомыхъ ему по однимъ слухамъ, онъ, въ счастливую для себя минуту, произнёсъ имя Борка, котораго чтилъ, какъ украшенiе родины и какъ одного изъ совершеннейшихъ людей во всёмъ свете.
Получивъ письмо Крабба, которое, по словамъ его сына, дало его отцу и "жизнь, и независимость, и славу, и годы счастья", великiй Боркъ принялъ беднаго поэта какъ нельзя лучше и, усадивъ его у себя въ кабинете, сказалъ: "Письмо ваше я прочиталъ несколько разъ. Оно показываетъ въ васъ честнаго, благороднаго, умнаго и способнаго человека. Вы можете быть плохимъ и отличнымъ поэтомъ - это мы узнаемъ, познакомившись съ вашими стихами; по теперь не въ стихахъ дело. Вы не останетесь въ нужде и безъ работы - даю вамъ въ этомъ моё слово."
"Краткое свиданiе моего отца съ Эдмундомъ Боркомъ - говоритъ сынъ Крабба - навеки изменило всю его судьбу. Онъ вошолъ въ кабинетъ оратора печальнымъ авантюристомъ, безъ одного шиллинга, безъ надеждъ и бодрости, и вышелъ изъ него "поднятымъ человекомъ", вполне уверенный въ своей будущности."
Благодаря ходатайству Борка, поэма Крабба "Библiотека" была напечатана книгопродавцемъ Додслеемъ, въ 1781 году, причёмъ вся выгода отъ ея продажи была предоставлена автору. Затемъ, несколько месяцевъ спустя после перваго свиданiя Крабба съ Боркомъ, первый доставилъ последнему несколько отрывковъ изъ новой своей поэмы "Деревня". Знаменитый ораторъ самъ прочёлъ ихъ и дойдя до той страницы, на которой авторъ описываетъ ласточекъ, роями столпившихся на мрачномъ морскомъ берегу и ожидающимъ попутнаго ветра для отлёта {Почти-что въ самомъ начале поэмы. Читатель найдетъ переводъ этого места въ предлагаемомъ изданiи.}, сказалъ: "Теперь я вижу истиннаго, самостоятельнаго поэта!" Съ того дня личное влеченiе Борка къ Краббу прiобрело новую силу - и поэтъ въ потёртомъ кафтане сделался домашнимъ другомъ у государственнаго человека. Однажды, беседуя съ нимъ въ кабинете о "Георгинахъ" Виргилiя, молодой поэтъ, цитируя лучшiя места поэмы, выказалъ свои несомненныя познанiя въ латинскомъ языке. Это обстоятельство очень обрадовало Борка - и онъ спросилъ у Крабба: имеетъ ли онъ призванiе къ духовному поприщу? Краббъ отвечалъ утвердительно. "Въ такомъ случае, дело ваше устроено", сказалъ Боркъ - и на другое же утро самъ побывалъ у епископа Норвичскаго, съ просьбой устронiь судьбу дорогаго ему человека. Епископъ обещалъ - и, спустя некоторое время, исполнилъ своё обещанiе: Краббъ былъ сделанъ пасторомъ и назначенъ домашнимъ капелланомъ въ замокъ герцога Рутленда Больвуаръ-Кастль, куда онъ вскоре и отправился, простившись съ Боркомъ и его друзьями, Джонсономъ, Фохсомъ, Рейнольдсомъ и другими. Проезжая къ новому месту своего жительства, замку Бэльвуаръ-Кастлю, Краббъ, конечно, не могъ но сделать порядочнаго крюка и не побывать въ несчастномъ городке Альдборо, куда влекло его желанiе повидаться какъ съ родными, такъ и съ своею верною миссъ Ильми.
Несчастный искатель приключенiй, нищiй мальчикъ, неизвестный лекарь, возвращался на родину первокласнымъ писателемъ, капелланомъ герцога Рутленда, другомъ Эдмунда Борка, Карла Фокса и Джосуа Рейнольдса. Отецъ, братья и сёстры встретили его радостно; но матери онъ уже не засталъ въ живыхъ: увы! она умерла не задолго до его прiезда, не дождавшись его успеховъ. За-то чувства миссъ Сары не изменились ни сколько: будущность сiяла впереди и воображенiе рисовало пленительныя картины скораго счастья. Мистеръ Краббъ старшiй не могъ нарадоваться успехамъ сына, и одинъ разъ, отведя его въ свою комнату, показалъ молодому поэту экземпляръ поэмы "Библiотека" весь переписанный его собственной, честною, малограмотною, отцовскою рукой.
Съ прiездомъ герцога Рутленда въ свой замокъ, Краббу пришлось снова проститься съ людьми, дорогими его сердцу и отправиться къ месту своей службы. Герцогъ и герцогиня Рутлендъ, любя Эдмунда Борка, полюбили и человека ему близкаго. Влюблённые другъ въ друга и счастливые своею молодостью, они желали видеть вокругъ себя довольныя лица и потому употребляли много денегъ на благотворенiя но соседству, вследствiе чего Краббу, какъ капеллану замка, пришлось Припять на себя, въ числе другихъ обязаоностей, и обязанность милостыне-раздавателя. Впрочемъ, эха довольно хлопотливая обязанность пришлась Краббу какъ нельзя более но сердцу - во всякомъ случае гораздо более многихъ другихъ, какъ, напримеръ, чтенiя молитвы за обеденнымъ столомъ передъ сотней блестящихъ гостей, или присутствiя на охоте, но древнему обычаю, никогда не происходившей безъ пастора, что его, человека робкаго и застенчиваго, часто весьма стесняло. Краббъ прожилъ въ замке герцога Рутленда около года, то-есть до назначенiя герцога лордомъ лейтенантомъ Ирландiи. По полученiи известiя о своёмъ новомъ назначенiи, владетель, Бельвуаръ-Кастля предложилъ поэту служить вместе съ собою; но скромный пасторъ, предпочитая тихую жизнь въ роде Векфильдскаго священника, треволненiямъ политической жизни, отказался отъ лестнаго предложенiя добраго герцога и остался приходскимъ священникомъ. По отъезде семейства Рутленда въ Ирландiю, Краббъ немедленно отправился въ Беккльзъ, местожительство своей невесты, и, обвенчавшись съ миссъ Сарою, возвратился въ свой приходъ. Здесь, въ самомъ конце прошлаго столетiя, написалъ онъ свою крошечную поэму "Газета"; затемъ, въ 1807 году, издалъ одну изъ большихъ и, притомъ, едва ли не лучшую изъ своихъ поэмъ "Приходскiе Списки", манера и подробности которой, по словамъ даровитаго редактора "Эдинбургскаго Обозренiя", Джеффри, далеко оставляютъ за собой всё, что намъ такъ памятно изъ более общихъ достоинствъ "Деревни", а въ 1809 году окончилъ самую знаменитую изъ своихъ поэмъ, вышедшую въ светъ въ томъ же году подъ скромнымъ названiемъ "Местечко". Эта последняя поэма состоитъ изъ ряда писемъ, посвящённыхъ описанiю небольшого городка, его занятiй, торговли, обитателей, увеселенiй и прочаго. Успехъ "Местечка" былъ громадный. Последнимъ произведенiемъ Крабба были "Повести въ стихахъ", изданныя въ 1812 году, и "Сельскiе Разсказы", вышедшiя въ светъ въ 1819 году.
месте, мирно занимаясь своимъ деломъ и почти не подозревая собственной знаменитости. Двое взрослыхъ сыновей, получивъ места по соседству, оживляли его уединенiе своимъ присутствiемъ. Оба они были женаты - и толпа ребятишекъ окружала поэта, всегда любившаго детей до слабости. Это завидное спокойствiе было нарушено, въ 1814 году, громовымъ ударомъ, едва не сведшимъ поэта въ могилу. Этимъ роковымъ для него ударомъ была смерть верной и дорогой спутницы его светлаго существованiя, мистриссъ Сары, скончавшейся после тяжкой болезни на шестьдесятъ-третьемъ году своей жизни. Эта всеми давно ожиданная смерть поразила поэта, какъ громомъ. Онъ занемогъ и несколько дней былъ между жизнью и смертью. Отъ болезни Краббъ перешолъ къ мрачной меланхолiи, передъ которой оказались безсильными все увещанiя сыновей. Бросивъ дела и приходъ, старикъ поскакалъ къ местамъ, по которымъ, за 40 лета назадъ, бродилъ влюблённымъ юношей, объездилъ места, где жила его невеста, выплакалъ все свои слёзы, глядя на окно ея комнаты, и, только уступая настоянiямъ старшаго сына, его сопровождавшаго, вернулся домой; но дома снова впалъ въ тоску, близкую къ отчаянiю. Друзья и дети поэта, видя, что оставлять его въ томъ месте, где каждая мелочь напоминала ему недавнюю потерю, было невозможно, стали хлопотать о переводе его въ другой приходъ. Благодаря вмешательству молодаго герцога Рутленда, сына того, который когда-то одинъ изъ первыхъ приветствовалъ юную музу поэта, дело это было вскоре улажено - и Краббъ получилъ духовную должность въ городе Троубридже. Вместе съ поэтомъ переселились туда и все дети его и внуки, причёмъ старшiй сынъ его, Джонъ, былъ назначенъ въ помощники своему отцу. Первое время пребыванiя Крабба въ Троубридже не обошлось безъ небольшихъ столкновенiй съ прихожанами, которымъ онъ показался съ перваго раза человекомъ грубымъ и не любезнымъ, благодаря своей наружной суровости и неразговорчивости. Но вскоре дело уяснилось - и Краббъ по прежнему сталъ дорогимъ посетителемъ въ каждомъ семействе, любимцемъ мужчинъ, за свои мужественныя качества, и идоломъ женщинъ, за свою старосветскую, скромную, хотя и немного изысканную, любезность. Закатъ добраго и милосердаго человека былъ также ясенъ, какъ и вечеръ его жизни. Онъ скончался 3-го февраля 1832 года, тихо и спокойно, среди своихъ друзей и всего семейства. Последними словами его были: "Да благословитъ васъ Богъ!"
ИЗЪ ПОЭМЫ "МЕСТЕЧКО".
1.
ВСТУПЛЕНІЕ.
|
Ты просишь описать нашъ городъ? Правда, все мы,
Поэты праздные, такiя любимъ тэмы;
Но кто жь опишетъ такъ, чтобъ ясно понялъ ты
Все зданья, улицы, все местныя черты?
Поэтъ 1), поспевшiй намъ флотъ грековъ въ песне чудной,
Съумелъ-ли бъ такъ воспеть и городъ многолюдный,
Съумелъ-ли бъ онъ въ стихахъ изобразить ряды
Строенiй, ратушу, бульвары и сады?
И мне-ль изследовать, идя изъ дома въ домы,
И хату нищеты, и пышности хоромы?
Нетъ, кистью, не перомъ, представилъ я бъ живей
Местечки, города, все скопища, людей.
Но будь по твоему: часть сцены нарисую,
А ты фантазiей дополни остальную.
Хоть съ этого дворца, где жилъ нашъ бывшiй мэръ,
Пока но доберусь до техъ лачугъ последнихъ,
Полузасыпанныхъ пескомъ у волнъ соседнихъ.
Где сети съ вершами развешаны всегда,
Где чинитъ грязная рыбачка неводе,
Во ожиданiи, покуда съ рыбной ловли
Придётъ усталый мужъ и сброситъ для торговли
Животрепещущiй свой грузъ, который ждётъ
Ужь отъ жены его усердья и заботъ.
Вотъ городъ! Могутъ-ли подобныя картины
Тебя отвлечь отъ нивъ, отъ ручейка долины?
Иди-жь въ тенистый садъ и полюбуйся тамъ,
Какъ пробирается между кустовъ къ нолямъ
Ручей извилистый, прозрачный и ленивый,
Где шепчетъ въ камышахъ норой зефиръ игривый,
Где. какъ царица водъ, съ зелёнаго ковра
Подъемлетъ лилiя 2) цветокъ изъ серебра
И, замедляя бегъ потока на мгновенье,
Но чтобъ ты могъ понять всю малость ручейка,
Вотъ наша пышная передъ тобой река.
Безостановочно, въ стремленьи горделивомъ,
Прилива натискъ въ ней сменяется отливомъ:
То повышаетъ вдругъ реки могучiй токъ,
То къ морю катится, и грозенъ и глубокъ.
Здесь берегъ окаймлёнъ узорами солянки, 3,)
Тамъ тлеетъ водоросль въ пескахъ прибрежной банки;
А выше тянется гряда изъ нечистотъ,
Сюда набросанныхъ напоромъ сильныхъ водъ.
Но тинному руслу, съ усильемъ подвигаясь,
Едва скользитъ ручей, на мели натыкаясь;
Удильщикъ на корме стоитъ спокойно въ нёмъ
И, весь вниманiе, следитъ за поплавкомъ,
А рыба резвая, пригретая лучами,
Гуляетъ передъ нимъ игривыми стадами.
Не таковы суда на гордой здесь реке;
Здесь не заметишь ты въ ничтожномъ челноке
Нигде удильщика; другiя здесь картины -
а, фрегаты, бригантины.
За-то увидишь здесь, въ приливъ морскихъ валовъ,
Какъ устрицъ достаётъ беднякъ-устрицеловъ.
Продрогшiй до костей, слагая устрицъ въ ведра,
Окоченелыми стуча руками въ бёдра,
Чтобъ защитить себя отъ холода пучинъ,
Изъ фляжки тянетъ онъ разбавленный свой джинъ
И, пальцы разогревъ сей жидкостью коварной,
Вновь принимается за трудъ неблагодарный.
Его увидишь ты опять въ вечернiй часъ,
Когда толпу гостей сзываетъ клубъ у насъ,
Где на столахъ лежатъ и трубки и газеты,
Где ценится бокалъ, дымится ромъ согретый.
Тогда-то посреди избытка всякихъ благъ
Всехъ крикомъ радуетъ устрицеловъ-беднякъ,
И кто откажется тогда отъ сладкой нищи,
Которую продастъ имъ за безценокъ нищiй.
Вотъ пристань! Посмотри, какъ мелкiя суда
Товары разные привозятъ къ намъ сюда;
Въ обменъ на корабли везётъ продукты края.
Послушай, что за шумъ на грязной мостовой,
Загромождаемой отвсюду, какъ стеной,
Рядами ящиковъ, бочёнками, тюками,
Богатствомъ разныхъ странъ, прибывшимъ съ кораблями.
Какая суетня! Какой повсюду крикъ!
Какъ говорливъ морякъ! какъ грубъ и золъ мужикъ!
На верфи, съ пристанью въ трудахъ и шуме споря,
Громады кораблей здесь создаютъ для моря.
Вотъ длинный киль: въ волнахъ онъ будетъ вскоре скрытъ;
Вотъ брёвна толстыя, изъ коихъ корпусъ сшитъ;
Въ нихъ медленно болты вгоняются ударомъ;
Трещатъ слои досокъ, сгибаемые паромъ;
Надъ верфью вьётся дымъ и далеко кругомъ
Ты слышишь смрадъ смолы, растопленной огнёмъ.
А тамъ, у берега, полу-нагiя дети
Полощутся въ воде, иль разставляютъ сети,
Или качаются, повиснувъ на снастяхъ,
Иль, лодкой завладевъ, идутъ на парусахъ.
Что англiйскiй морякъ, волнамъ вверяясь гордо,
Неустрашимъ ничемъ и, славою победъ
Отцовъ своихъ гордясь, отъ самыхъ детскихъ летъ
Безстрашно съ грозною они дружатся влагой
И сельскихъ мальчиковъ дивятъ своей отвагой.
Но прежде чемъ уйдёмъ отъ этихъ шумныхъ сценъ,
Взгляни, какiя здесь сокровища у стенъ!
Вотъ уголь каменный! вотъ коксъ наваленъ кучей!
Въ печахъ тамъ известь жгутъ: смотри какъ вьётся тучей
Дымъ едкiй! онъ пройдётъ, и ночью въ техъ печахъ
Увидишь ты огонь, пылающiй въ потьмахъ.
Тогда и нашъ маякъ зажжогъ свою лампаду,
Чтобъ въ море осветить подводныхъ скалъ громаду.
Въ деревне всё не такъ! Все сцены тамъ полны
Богатой прелести, веселья, тишины.
Тамъ, сидя на скамье подъ тенистымъ навесомъ,
Богатый видишь ты пейзажъ, обвитый лесомъ,
Где блещетъ озеро и где, лишь смолкнетъ день,
Выходитъ сторожко изъ-за руинъ олень.
Где учить школьниковъ наставница-старушка.
И эта кузница, где слышенъ шумъ меховъ,
И эта мельница съ жужжаньемъ жернововъ.
А какъ тамъ вечеръ тихъ! Въ тотъ часъ, когда изъ сада
Повеетъ свежестью вечерняя прохлада,
Ты всходишь на курганъ и видишь, какъ подъ нимъ
Далёкiй городъ нашъ въ седой облёкся дымъ;
Какъ утомлённые работой поселяне
Торопятся домой, мелькая по поляне;
Какъ медленно стада проходятъ въ бродъ ручей
И какъ ихъ пастухи, пришедшiе съ полей,
Барановъ и коровъ въ закуты загоняютъ
И, опершись рукой на посохъ, отдыхаютъ.
Мы режемъ изгородь, деревья мы стрижомъ:
Свободно ничему рости мы не даёмъ.
Идёмъ-ли чрезъ пустырь, иль въ ближнiя селенья
Везде мы чувствуемъ морскiя испаренья.
Зловоньемъ сточныхъ трубъ у насъ заражены
Тропы, ведущiя на эти крутизны.
Где клеверъ нашъ ростётъ, где жатву мы сбираемъ.
Съ гвоздми набитыми ограду вкругъ полей
Мы строимъ изъ досокъ разбитыхъ кораблей.
У насъ глубоко рвы вокругъ садовъ прорыты,
Во рвахъ отъ хищниковъ канканы, ружья, скрыты
Иль скользкая чрезъ ровъ, положена доска,
Вводявшая въ обманъ бродягу-бедняка.
Вотъ съ милымъ садикомъ стоитъ вдали избушка!
Войдёмъ въ неё! въ ней дверь отворена. Старушка,
Хозяйка хижины, ушла на ближнiй прудъ
Съ кувшиномъ за водой. Авось забудемъ тутъ
О душномъ городе! Войдёмъ въ избу безъ спроса!
Но нетъ! вотъ признаки, что это домъ матроса:
Вотъ куртка синяя, ботъ парусъ челнока,
Вотъ толковый платокъ для шеи моряка,
Собранье раковинъ красиваго узора
И шуба тёплая съ льдяного Лабрадора.
Чтобы изъ города дойти до муравы,
Намъ надо миновать болота, топи, рвы.
Лениво тянется ручей, заросшiй рязкой,
А сколько здесь цветовъ невиданной красы,
Пахучихъ вересковъ! Вотъ каменной росы 4)
Листы багровые блестятъ какъ бархатъ нежный,
Служа для пигалицъ постелью безмятежной.
Отсюда недалёкъ и шумный нашъ воксалъ,
Где по воскреснымъ днямъ народомъ полонъ залъ,
Сюда свободные отъ делъ приходятъ гости,
Здесь пьютъ на воздухе свой чай, играютъ въ кости,
Здесь наслаждаются, усевшись вкругъ столовъ,
Подъ тенью этихъ липъ семейства бедняковъ.
Сюда спешитъ матросъ съ красоткой набелёной,
Лихачъ-мастеровой и франтъ-лакеи влюблённый -
Толпа работниковъ, желающихъ хоть разъ
Въ неделю провести въ весельи праздный часъ.
Видаль-ли море ты? къ нему придёмъ мы вскоре...
Нетъ, не видалъ! такъ ктожь тебе опишетъ море?
Проснётся-ль въ часъ грозы, иль дремлетъ въ летнiй зной,
Всегда величественъ нашъ океанъ седой.
Промчится по морю за тенью тень густая,
Ужь светлая лазурь и зелень волнъ морскихъ
То потемнеетъ вся, то просветлеетъ вмигъ.
Порой и марево, обманывая око,
Намъ кажетъ корабли поднятыми высоко.
А въ полдень, въ летнiй зной?Вотъ съ берега отливъ
Сбежалъ, песчаное пространство обнаживъ.
Надъ кряжемъ ближнихъ скалъ, палимыхъ зноемъ лета,
Сверкая, движутся въ смешеньи струйки света
То воздуха встаютъ нагретые слои
И спорятъ съ холодомъ сходящей внизъ струи.
Спитъ море; грудь его, подумаешь, вздыхаетъ:
То вдругъ подымется, то снова упадать.
Ленивая волна, змеясь у береговъ,
Вползаетъ медленно по отмели песковъ
И, осмолённый чолнъ, качаясь тихимъ плескомъ,
Обратно катится, взоръ ослепляя блескомъ.
Какъ бы прикованы, на зеркале зыбей
Едва колеблются фантомы кораблей.
Напрасно по струямъ поверхности спокойной
Ты въ даль туманную стремить пытливый взоръ:
Недвижно спитъ кругомъ безбрежныхъ водъ просторъ.
Но вотъ на горизонтъ вдругъ тучка набежала -
И море дрогнуло, и зыбь затрепетала:
Такъ грозный великанъ, внезапно пробуждёнъ,
Нахмуритъ бровь свою и вновь впадаетъ въ сонъ.
Взгляни-жь теперь за зыбь въ часъ зимней непогоды,
Когда громадой тучь покрыты неба своды!
Не даромъ передъ темъ, изъ-подъ своей брони
То выходя на светъ, то кроясь въ ней, два дни
Неповоротливо кружилась черепаха,
Свирепо-мрачная, предтеча бурь и страха.
Смотри, где ты вчера такъ тешилъ взоръ съ скалы.
Ужь надъ валами тамъ, дробясь, встаютъ волы
И хлещутъ пеною. Чу! какъ ревутъ пучины!
Какъ горы чорныя, громадныхъ волнъ вершины
Сгибаясь, надаютъ и вновь встаютъ, встаютъ
И, кажется, въ покой ужь вечно не придутъ.
Бегутъ, какъ-будто бы между собою споря,
Кто первая взбежитъ на каменную круть,
Чтобъ, здесь обрушившись, въ обратный мчаться путь.
Съ свирепой силою, въ величiи угрюмомъ,
Здесь волны о гранитъ дробятся съ страшнымъ шумомъ,
И, глыбы оторвавъ отъ каменной скалы,
Обратно въ море мчатъ вспенённые валы.
Вотъ птица бурная 5) вдали въ волнахъ ныряетъ
Съ семействомъ выводковъ, иль бъ брызгахъ волнъ мелькаетъ,
То приподымется, то скроется въ волне
И словно тешится на бурной глубине.
А тамъ, отъ выстреловъ ружейныхъ ускользая,
Надъ бездной носится крикливыхъ утокъ стая,
То вся растянется бъ предлинную черту,
То тучею густой излетитъ на высоту -
И съ криномъ изъ дня въ день протяжной вереницей
Несётся съ севера станица за станицей.
А тутъ, у берега, между гранитныхъ глыбъ,
Иль пустятся лететь и, встретивъ ветръ порывшiй,
Ст. нимъ долго борются; по, силою противной
Увлечены назадъ, измучены борьбой,
Сливаютъ съ бурею печальный голосъ свой
И, белыя какъ снегъ, сложивъ проворно крылья
На отдыхъ падаютъ въ зыбь моря охъ безсилья.
Ужъ день смеркается! Свистъ ветра, моря шумъ
Страшатъ трусливаго, тревожатъ смелыхъ умъ,
Но только не того бродягу, что съ кургана
Чернеетъ въ брызгахъ волнъ подъ дымкою тумана.
Контрабандистъ и воръ, бродя въ тьме ночей,
Онъ ждётъ добычъ себе съ разбитыхъ кораблей.
Вотъ что-то по волнамъ плывётъ; онъ смотритъ зорко,
Добычу чуетъ онъ и, бросившись съ пригорка,
Вкругъ озирается, страшась, чтобъ воръ другой
Не завладелъ его находкой дорогой.
Вотъ вытащилъ, глядитъ и, отскочивъ съ невольнымъ
Испугомъ, голосомъ бормочетъ недовольнымъ.
"Что Богъ тебе послалъ?" - "Ужасно! погляди:
"
Но чу! ты слышишь крикъ? корабль знать гибнетъ въ море.
Всё громче, громче крикъ! онъ предвещаетъ горе.
Такъ точно! вотъ корабль чернеетъ. На корме
Огни, зловещiй знакъ, я вижу въ бурной тьме.
Вотъ увидали ихъ и въ городе; съ утёсовъ
На помощь гибнущихъ спешатъ толпы матросовъ.
За ними женщины бегутъ, моля мужчинъ
Не подвергать себя опасности пучинъ.
Смотри, какъ вихрь клубитъ на бледныхъ жонахъ платья!
Какой ужасный крикъ, какая брань, проклятья
И плачъ и жалобы! А ветеръ всё сильней
Ревётъ и бесится въ жестокости своей.
Взгляни, вонъ девушка, вся въ трепете испуга,
Схватила въ руку возлюбленнаго друга.
"О милый, не ходи!" - "Я остаюсь съ тобой." -
И дева въ ужасе: "останься, милый мой!"
Усилья тщетныя! спасенья нетъ несчастнымъ!
Всё ближе ихъ корабль несётъ къ скаламъ опаснымъ.
Его спасти нельзя! Такихъ жестокихъ волнъ
Но светъ на берегу имъ виденъ безъ сомненья -
И молятъ помощи: напрасны ихъ моленья!
Вотъ месяцъ выглянулъ изъ-за тяжолыхъ тучъ
И кинулъ съ высоты на полны светлый лучъ.
Величье грозное! ужасная картина!
Какъ озарилась вдругъ свирепая пучина!
Но туча чорная луну заволокла -
И воцарились вновь повсюду страхъ и мгла.
Ужь криковъ не слыхать, огней не видно боле;
Одинъ лишь по морю гуляетъ ветръ на воле.
Но вотъ и моряки уходятъ но домамъ:
Мы рождены страдать, молиться должно намъ!
Прогулка кончена. Ужь сумерки спустились.
Теперь забота спитъ, труды угомонились;
Теперь прiятели, засевъ за чинный вистъ/
Не слышать на море зловещiй ветра свистъ;
Теперь таверны шумъ, или концерта звуки
Дадутъ намъ способы разсеять бремя скуки.
Афиши громкiя зовутъ въ театръ теперь,
Где пенье, зрелища и шумныя веселья
Помогутъ намъ вполне убить часы безделья.
Не то по улицамъ пойдёмъ скитаться: тамъ
Мы встретимъ бедняковъ, спешащихъ ко дворамъ.
Теперь въ нестройный, гулъ сливаются тамъ речи,
Въ трактирахъ яркiя мелькаютъ въ окнахъ свечи
И светятъ пьяному матросу, вдоль стены,
Бредущему домой въ объятiя жены.
Теперь, когда всё спитъ и умолкаетъ въ мiре,
Жизнь пробуждается и вновь кипитъ въ трактире.
За-то, какъ тихо всё надъ сонною рекой,
Где лишь услышимъ мы прилива шумъ глухой,
Иль бедныхъ рыбаковъ припевъ однообразный,
Съ которымъ ботъ они на берегъ тянутъ грязный,
Иль дальнiй благовестъ, раздавшiйся въ тиши
На башне городской за упокой души.
Такъ, помогая мне фантазiей своею,
О нашемъ городе составишь ты идею,
Способенъ улицы, видъ моря описать?
За-то когда къ другимъ приступимъ мы предметамъ,
Предметамъ более доступнымъ намъ, поэтамъ -
Къ изображенiю людей и делъ людскихъ -
Тогда певучее польётся самый стихъ
И жизнь изобразитъ съ счастливейшимъ успехомъ
Порою съ горестью, порой съ весёлымъ смехомъ.
|
Д. Минъ.
1) Гомеръ.
2) Белая водяная лилiя - Nymphnca alba.
3) Salicornia ботаниковъ.
4) Каменная роса (Asplenium Trichomanos) изъ породы папоротниковъ.
5) Буревестникъ - Procellaria зоологовъ.
2.
ПИТЕРЪ ГРАЙМСЪ.
|
Нашъ добрый Литеръ Граймсъ, рыбакъ ещё съ-издетсва,
Трудами снискивалъ для пропитанья средства,
И, въ бедной хижине живя одинъ съ женой
И сыномъ, не ропталъ на скудный жребiй свой.
Онъ съ рыбой каждый день являлся въ городъ летомъ,
Лишь но воскреснымъ днямъ онъ рыбы не ловилъ
И сына въ Божiй домъ молиться приводилъ.
Но вскоре юный Граймсъ отъ рукъ отца отбился;
Сперва не слушался, потомъ надъ нимъ глумился
И презиралъ его. Когда же, наконецъ,
По смерти матери, скончался и отецъ,
Сынъ-Питеръ, съ похоронъ зайдя въ кабакъ близь моря,
Вдругъ вспомнилъ прошлое и прослезился съ горя.
Тутъ только въ первый разъ онъ вспомнилъ со стыдомъ,
Какъ непростительно онъ дерзокъ былъ съ отцомъ;
Какъ часто, позабывъ долгъ сына, долгъ священный,
Онъ старца огорчалъ строптивостью надменной;
Какъ ст. бранью изъ дома однажды онъ бежалъ,
Когда отецъ ему Евангелье читалъ
И говорилъ: "мой сынъ, ведь это жизни слово
- "А это жизнь сама!" онъ отвечалъ сурово.
И вспомнилъ онъ тогда, какъ старый Граймсъ предъ нимъ
Стоялъ, испуганный глумленiемъ такимъ;
Какъ, обезумленный порывомъ буйной страсти,
Не хочетъ надъ собой, и какъ тогда старикъ
Старался обуздать его безумный крикъ.
И мало этого: онъ вспомнилъ, какъ въ то время
Добрейшему отцу въ его седое темя
Онъ святотатственной рукой нанёсъ ударъ,
И какъ стоналъ старикъ: "когда ты будешь старъ,
И будешь самъ отцомъ, и жить на воле станешь,
Тогда поверь, мой сынъ, меня не разъ вспомянешь!"
Такъ Питеръ размышлялъ за пивомъ въ кабаке
И съ горя пронялъ всё, что было въ кошельке.
И вотъ! разгульную онъ началъ жизнь на воле,
Однимъ лишь тяготясь, что часто по неволе
Былъ долженъ покидать и карты, и вино,
Добро отцовское пропивъ давнымъ давно,
Что деньги на вино, для картъ, для жизни пьяной
Пришлось ужь добывать работой постоянной.
Глазами жадными онъ сталъ глядеть на всехъ;
Онъ совести не зналъ, законы ставилъ въ смехъ,
Къ чужому вечно онъ тянулся съ думой чорной;
Причаливъ къ берегу и бросивъ тамъ весло,
Нередко по ночамъ онъ шолъ на ремесло;
Нередко, на спину взваливъ мешокъ набитый
Морковью, репою, въ чужихъ садахъ нарытой,
Иль сеномъ, вырваннымъ изъ чьихъ-нибудь стоговъ,
Онъ крался вдоль плетней съ обкраденныхъ дворовъ.
Такъ, промышляючи нечестными делами,
Разстался онъ съ людьми какъ съ злейшими врагами.
У взморья, подъ скалой, землянку вырылъ онъ,
Где былъ его ночлегъ, где былъ ворамъ притонъ!
Но злой душе его всё не было покою:
Хотелъ онъ властвовать надъ чьей-нибудь душою,
Хотелъ онъ мальчика въ рабы себе достать,
Чтобъ дерзкою рукой безъ жалости терзать,
И онъ надеялся, что рано или поздно
Созданье Божiе найдётъ, чтобъ мучить грозно.
Онъ зналъ, что въ Лондоне въ то время былъ народъ -
Онъ и поныне есть 1) - вербующiй сиротъ,
Въ неволю тяжкую детей, подобно овцамъ,
Въ неволю худшую, чемъ за стеной тюрьмы:
Такъ очищали тамъ сиротскiе домы!
У этихъ-то людей съ ихъ совестью торговой
Досталъ себе въ рабы сиротку Граймсъ суровый.
И мы хоть тотчасъ же узнали стороной,
Что въ синей курточке и шапке шерстяной
Къ тирану Питеру попался мальчикъ въ сети;
Да кто же знать хотелъ, какiя извергъ плети
Сплёлъ для несчастнаго? какiя вдоль спины
Ребёнка страшные рубцы положены?
Да кто же спрашивалъ, какъ въ стужу мальчикъ-нищiй
Дрожалъ отъ холода? и сколько въ день онъ нищи
Отъ Граймса получалъ? Да кто же говорилъ:
"Послушай, Питеръ Граймсъ, ты парня заморилъ!
Прiятель, самъ пойми: ведь, сытый и свободный,
Онъ больше вынесетъ трудовъ, чемъ рабъ голодный!"
Никто не думалъ такъ; но каждый, слыша плачъ,
Спокойно говорилъ: "Опять за плеть палачъ!"
Работой изнурёнъ, побоями запуганъ.
Вставая до зари и спать ложась въ слезахъ -
Днёмъ плакать онъ не смелъ! - бедняжка чахъ да чахъ.
Пощады онъ не зналъ: избитъ, отъ страха бледный,
Онъ отворачивалъ лицо и ночью, бедный,
Рыдалъ наедине; а бешеный калачъ,
Хозяинъ, съ радостью услыша детскiй плачъ,
Зубами скрежеталъ: теперь онъ могъ удобно
Созданье Божiе терзать и мучить злобно!
Такъ мальчикъ въ голоде, въ нужде, вёлъ жизнь свою,
Безъ утешителей, одинъ въ чужомъ краю.
Сонъ не былъ для него отрадой въ жизни трудной,
Въ нёмъ голодъ не стихалъ отъ пищи грубой, скудной.
И вотъ отъ голода онъ началъ воровать,
Отъ страха предъ линькомъ привыкъ ребёнокъ лгать.
Три года долгiе такихъ страданiй длились,
Потомъ для мальчика все мука прекратились.
"Граймсъ! какъ же умеръ онъ?" сталъ спрашивать народъ.
"Онъ мертвымъ найденъ мной въ постеле", молвилъ тотъ.
"Да, умеръ бедный Самъ!" сказалъ со вздохомъ Питеръ.
Однако въ городе пошла о томъ молва;
Все стали спрашивать: имелъ ли Граймсъ права
Ребёнка изнурять работой самовольно,
Морить отъ голода, наказывать такъ больно?
Но все сомненiя остались безъ уликъ:
Граймсъ былъ невозмутимъ, къ притворству онъ привыкъ.
Другаго мальчика добылъ онъ также скоро,
Закабаливъ въ рабы по силе договора.
Какой же былъ конецъ? Разъ ночью на реке
Онъ съ мачты сорвался и потонулъ въ садке,
Где рыбу Граймсъ держалъ и где, какъ полагали,
Ребенокъ самъ собой могъ потонуть едва ли.
"Поверьте, это такъ!" ответилъ Граймсъ. "Онъ взлезъ
На мачту - мальчикъ былъ повеса изъ повесъ -
Шалилъ, да и упалъ оттуда въ люкъ, где рыба."
Здесь въ трупе указалъ на место онъ ушиба.
А что жь присяжные? - У нихъ шолъ долго споръ.!
Но всехъ уверилъ ихъ спокойный Граймсовъ взоръ.
Люкъ крепче запирать, чтобъ дети не шалили.
И - кто бъ подумать могъ! - такой намёкъ нотрёсъ
Сильнее совесть въ немъ, чемъ строгiй нашъ допросъ.
Такъ, вновь оправданный передъ судомъ присяжныхъ,
Опять пустился Граймсъ искать детей продажныхъ.
И вотъ, по-прежнему задатокъ заплатя,
Онъ въ третiй разъ въ рабы закабалилъ дитя -
Малютку милаго, съ лицомъ столь кроткимъ, нежнымъ,
Что стало жаль его и рыбакамъ прибрежнымъ,
И беднымъ жонамъ ихъ: все думали, что онъ
Отъ крови не простой на светъ произведёнъ.
"Наверно, это сынъ кого-нибудь изъ знатныхъ,
Который погубилъ въ сетяхъ своихъ развратныхъ
Простую девушку и бросилъ, разлюбивъ."
Не знаю: этотъ слухъ правдивъ былъ, или лживъ;
Но дело въ томъ, что все пленились мы сироткой
Съ столь добрымъ личикомъ, съ такой душою кроткой.
Со всеми вежливый, готовый завсегда
Сносить безъ ропота все тягости труда,
Не изнемогъ совсемъ, и намъ казалось чудо,
Какъ долго такъ могло столь слабое дитя
Сносить лишенiя, все горести шутя.
Но тутъ не безъ, причинъ: охотно мы снабжали
Всемъ нужнымъ мальчика, кормили, одевали.
Къ томужь и грозный Граймсъ, хоть дерзкою рукой
И плетью изъ ремней тиранствовалъ порой,
Однакожь, прежнiе храня въ уме примеры,
Ударовъ и толчковъ не расточалъ безъ меры.
Разъ случай рыбаку на ловле такъ помогъ,
Что сбыть по мелочи всей рыбы онъ не могъ;
Тогда продать её онъ въ Лондоне решился.
Малютка боленъ быль, поплыть съ нимъ согласился.
И вотъ, пока рекой шолъ ботъ на парусахъ,
Бедняжка могъ ещё скрывать на сердце страхъ;
Когда же въ бурное они вступили море,
Онъ въ ужасе припалъ въ коленамъ Граймса. Вскоре
Въ ладье открылась течь; тутъ ветеръ сталъ крепчать,
А море цениться и страшно бушевать;
Потомъ - но лучше пусть раскажетъ остальное
Самъ Питеръ. Онъ сказалъ: "заметивши изъ глазъ,
Что подмастерье мой слабеетъ каждый часъ,
Я, чтобъ помочь ему, сталъ гавани держаться,
Но къ ней за бурею никакъ не могъ добраться.
Тутъ рыба у меня заснула, а потомъ
И подмастерье мой заснулъ последнимъ сномъ!"
"О извергъ!" выслушавъ разсказъ сей въ недоверьи,
Рыбачки вскрикнули: "убилъ онъ подмастерья!"
Затемъ онъ снова былъ потребованъ къ суду,
Где, смело выдержавъ допросъ судей, въ виду
Всехъ нашихъ горожанъ, онъ всемъ на свете клялся,
Что съ мальчикомъ всегда какъ съ сыномъ обращался.
Но строгимъ голосомъ ему заметилъ наръ:
"Не смей же брать детей-въ прислуги, лицемеръ!
Впредь взрослыхъ нанимай: ихъ плеть не испугаетъ
И каждый станетъ спать и есть какъ пожелаетъ!
Свободенъ ты теперь! Но помни: если разъ
Ещё къ намъ явишься, то не пеняй на насъ."
Что ужь работники къ нему не нанимались.
Одинъ онъ лодку грёбъ и сети въ глубь пучинъ
Одинъ закидывалъ и вынималъ одинъ;
Ужь больше онъ ни съ кемъ не дрался, не бранился,
Одинъ работалъ онъ, одинъ вздыхалъ и злился.
Такъ осудилъ себя угрюмый Питеръ самъ
Прилива каждый день по целымъ ждать часамъ,
Глядеть на грустныя одне и те жъ картины,
На чахлые кусты, на топь и заводины;
Въ приливъ смотреть на край, водою понятой,
Въ отливъ - на топкiй илъ, поросшiй осокой;
Тутъ видеть, какъ смола отъ зноя солнца таетъ
И, дуясь въ пузыри, съ бортовъ ладьи стекаетъ;
Здесь въ груды травъ морскихъ, несомыхт* по реке
Волной ленивою, врезаться въ челноке.
Бывало, въ знойный день, когда струёю робкой
Вода на убыли сквозь илъ сочится топкiй,
Прибитый медленнымъ теченiемъ реки
Къ обоимъ берегамъ на тёплые пески,
Ноту ни голову и смотритъ съ мрачной думой,
Какъ въ тинистомъ русле чуть движется струя,
Густая, мутная, какъ чорная змея;
Какъ на песке угрей вертлявое отродье,
Волной забитое, играетъ въ мелководье;
Какъ слизни клейкiе, ворочаясь въ песке,
Влекутся медленно къ сверкающей реке.
Тамъ часто онъ лежалъ, взирая соннымъ взглядомъ
На раковъ, по песку къ воде ползущихъ задомъ,
Иль внемля, какъ кричитъ печально рыболовъ,
Какъ звонко въ воздухе несётся клектъ орловъ.
Когда жь на топь болотъ, другъ другу крикомъ вторя,
Качнуть со всехъ сторонъ слетаться птицы съ моря,
Онъ слышалъ, какъ, упавъ на дремлющую зыбь,
Крикъ ужасающiй подъемлетъ ночью выпь. 2)
Мечтами чорными томимъ, какъ тяжкимъ грузомъ.
Нередко онъ стоялъ передъ открытымъ шлюзомъ,
Где, мелкою струёй сочась между досокъ,
Песнь заунывную, шутя, журчитъ потокъ,
Тоской и трепетомъ переполняютъ душу.
Но, кроме этихъ сценъ, тамъ три стоянки есть,
Где Питеръ никогда не смеетъ стать, ни сесть;
Онъ, приближаясь къ нимъ, всегда свернётъ съ дороги,
Иль громко запоётъ, душевной полнъ тревоги.
Нигде ужь онъ не могъ прогнать своей тоски.
Разъ въ городъ онъ пришолъ; по братья-рыбаки
Его не приняли, а жоны ихъ всемъ хоромъ:
"Ну, бьёшь ли, Граймсъ детей?" кричали, встретясь съ воромъ.
И даже уличный шутливый рой детей -
И тотъ, гонясь за нимъ, кричалъ: "вонъ, вонъ злодей!"
И Граймсъ съ проклятьями, бросая въ нихъ каменья
Бежалъ изъ города, ища уединенья.
И сталъ онъ снова жить одинъ среди степей,
Которыхъ грустный видъ былъ съ каждымъ днёмъ грустней.
Весь день на челноке, весь день въ работе трудной,
Онъ, злейшiй врагъ людей, вздыхалъ въ глуши безлюдной
О братней помощи хоть чьей-нибудь руки,
Чтобъ сети кто помогъ извлечь со дна реки,
Хватаетъ чайка рыбъ, а онъ - комки лишь тины.
Болезнь, которую не смелъ онъ и назвать,
Тутъ стала съ каждымъ днёмъ страдильца посещать.
Съ невольнымъ трепетомъ скитался онъ безъ цели;
Его страшили сны. Не разъ, вскочивъ съ постели,
Онъ пробуждался вдругъ, испуганъ въ часъ ночной
Толпою призраковъ, почтой души больной -
Техъ грозныхъ призраковъ, какiе духи ада
Лишь могутъ вызывать для устрашенья взгляда.
Такъ, брошенъ ближними, съ отчаяньемъ души,
Больной, отверженный, влачилъ онъжизнь въ глуши,
Одинъ, вдали отъ всехъ; но и въ своёмъ недуге
При виде каждаго онъ вздрагивалъ въ испуге.
Прошла зима и вотъ, съ началомъ тёплыхъ дней,
Опять въ купальни къ намъ стеклась толпа гостей,
Рой праздныхъ странниковъ, что въ зрительныя трубки
Готовъ весь день смотреть на корабли, на шлюпки,
На пристань шумную, на лодки рыбаковъ -
На всё, что ново такъ глазамъ не моряковъ.
Какой-то лодочникъ. Бездомный, какъ въ изгнаньи,
То вверхъ, то внизъ реки, онъ плавалъ целый день.
То целый день стоялъ на якоре, какъ тень.
Онъ съ виду походилъ на рыбака, хоть съ лодки
Онъ не кидалъ сетей, но опускалъ намётки.
Вкругъ лодки плавали станицы птицъ морскихъ,
Но онъ не обращалъ вниманiя на нихъ.
Какъ-будто въ чудный сонъ глубоко погружонный,
Онъ взоръ безсмысленный вперялъ въ потокъ бездонный,
Влекущимъ мысль его на страшныя дела.
То былъ нашъ Питеръ Граймсъ! Къ нему пришли матросы;
Кто утешалъ его. кто предлагалъ вопросы,
Кто говорилъ: "пора покаяться во всёмъ!"
Онъ вздрогнулъ, бросилъ ботъ и, ужасомъ гонимый.
Столъ рыскать по полямъ, какъ зверь неукротимый;
Но, вскоре пойманный и наглою толпой
Гонимый, помещонъ въ больнице городской.
Прибрежныхъ рыбаковъ, услышавъ крикъ и стоны
Того, кто былъ для нихъ, какъ извергъ, нестерпимъ,
Забывъ тутъ ненависть, вдругъ сжалились надъ нимъ.
Страшна казалась имъ, достойна сожаленьи
Оне-то съ ужасомъ и разсказали мне
О всёмъ, что слышали, что видели оне:
"Взгляните сами, сэръ, какой онъ страшный, бледный!
Всемъ теломъ онъ дрожитъ! ахъ, какъ онъ боленъ, бедный!
Съ безумной яростью въ бреду глядитъ на насъ.
Потъ градомъ льётъ со лба... Взгляните, что за муки!
Съ какою силой сжалъ костлявыя онъ руки!"
Я сталъ съ нимъ говорить; но речь его была
Онъ бормоталъ; "нетъ! нетъ! не я виновникъ смерти!
Онъ самъ себя убилъ! онъ въ люкъ упалъ, поверьте!
Снимите жь цепи съ ногъ!" проговорилъ онъ въ слухъ.
"Отецъ?... онъ не былъ тамъ; зачемъ же грозный духъ
Зачемъ я приведёнъ съ нимъ на очную ставку?
Милордъ, помилуйте! Ужель казнить меня?
Ахъ! отложите казнь до завтрашняго дня!..."
Утихнувъ, онъ хотелъ привстать, чтобъ помолиться.
Всё что-то бормоталъ, и съ ужасомъ въ лице
Стоналъ и вздрагивалъ, какъ при своёмъ конце.
Большими каплями потъ но лицу катился,
Предсмертной влагою потухшiй взоръ покрылся,
Вслухъ разговаривалъ. Столпившись передъ нимъ,
Стояли мы; но онъ казался безъ сознанья,
Иль съ умысломъ на насъ не обращалъ вниманья,
Стараясь тайну скрыть преступныхъ думъ своихъ,
Что совесть спящая въ нёмъ пробуждалась чутко:
"То былъ безумца бредъ, но съ проблескомъ разсудка
Постойте!" онъ кричалъ, "я всё открою самъ!
Съ-техъ-поръ, какъ въ первый разъ явился онъ
Онъ, лютый мой отецъ, который даже въ гробе
Хотелъ по прежнему меня тревожить въ злобе...
Былъ страшно-знойный день- Живя въ моей глуши,
Давно я не встречалъ нигде живой души.
Но милости его - за всё ему спасибо -
По милости его, съ-техъ-поръ, какъ умеръ онъ,
Не стало счастья мне, пропалъ покой и сонъ.
Измученный, я селъ и сталъ глядеть сквозь слёзы
Но это не былъ сонъ. О, нетъ! Передо мной
Три грозныхъ призрака возстали надъ волной.
Одинъ былъ мой отецъ; другiе два. съ нимъ рядомъ,
Мальчишки бледные, подосланные адомъ.
Мелькали образы пришельцевъ неземныхъ.
Я поднялъ въ нихъ весло; по духи съ злой улыбкой,
Скользнувъ изъ-подъ него, исчезли въ влаге зыбкой.
Съ-техъ-поръ лишь только въ глубь закину сети, глядь -
Уйдите! сгиньте съ глазъ! я имъ кричу - напрасно!
Они стоятъ себе и смотрятъ такъ ужасно!
Куда ни отвернусь, куда ни поплыву,
Они везде со мной, везде ихъ на дву
Всё слышится въ ушахъ призывъ ихъ вероломный.
И этакъ каждый день, отъ утренней зари
И вплоть до вечера, являются все три;
Весь день зовутъ меня, весь день нигде проходу
"къ намъ! къ намъ ско рее въ воду!"
Отцы... въ нихъ жалость есть, а этотъ знай стоитъ,
Трясётъ сединами и взглядомъ леденитъ!
Весломъ ударю я - въ волнахъ раздастся глухо
Тяжолый чей-то стонъ, а всё я вижу духа.
"а кто вонзилъ мне ножъ?"
Онъ съ гневимъ говоритъ; но говоритъ онъ ложь.
Случилось, правда, разъ, что я за оскорбленья
Хотелъ убить его въ порыве изступленья;
Но это ведь давно случилось и притомъ
За что жь, безжалостный, за что, мучитель лютый,
Онъ самъ мне не даётъ покоя ни минуты?
"Есть по теченiю реки три места: тамъ
Они являются всегда моимъ глазамъ -
Какiе ужасы тамъ днёмъ и ночью вижу!
Вотъ къ этимъ-то местамъ, по воле ихъ, не разъ
Я долженъ былъ грести, съ нихъ не спуская глазъ.
Снуютъ проклятые, толкутся предо мною,
"въ намъ въ воду! къ намъ!" и тянутъ за собою -
Два беса, мальчики, и грозный мой тиранъ,
И съ громкимъ хохотомъ скрываются въ туманъ.
Однажды, въ страшный зной, когда мои мученья,
Казалось, превзошли пределы все терпенья,
Съ собой двухъ мальчиковъ, невыразимо золъ.
О! никогда ещё не представляли гости
Въ глазахъ сверкающихъ такой бесовской злости!
По воле ихъ, опять берусь я за весло;
Тутъ но волнамъ рукой провёлъ старикъ - и пламя
И кровь вдругъ хлынули, какъ огненное знамя,
Изъ закипевшихъ волкъ, и обдалъ онъ меня
Горячей влагою изъ крови и огня.
Какъ-будто демонамъ я отданъ былъ на муки.
Когда жь очнулся я отъ боли, надъ волной,
Гляжу, стоятъ они, какъ прежде, предо мной.
"Смотри!" сказалъ отецъ - и вдругъ въ реке вспененной
О! что я виделъ тамъ, какой тамъ слышалъ крикъ -
Того не выразитъ ни чей земной языкъ!
"Такъ будетъ каждый день! такъ будетъ вечно, вечно!"
Сказалъ и скрылся съ глазъ!"
Несчастный вдругъ замолкъ, бросая дикiй взглядъ
На женщинъ трепетныхъ, которыя бледнели
Отъ страшныхъ словъ его, теснясь къ его постели.
Потомъ, утративъ речь, и зренiе, и слухъ,
Имъ снова овладелъ. Открывши страшно веки,
Онъ вскрикнулъ: "вотъ они!" и - замолчалъ на веки.
|
Д. Минъ.
1) Писано въ 1810 году.
2