Небожественная комедия. (Старая орфография)

Автор:	Красинский З. Н., год: 1858
Примечание:	Перевод Александра Курсинского
Категория:	Пьеса
Связанные авторы:	Курсинский А. А. (Переводчик текста)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Небожественная комедия

Административная репрессiя, которой подверглось первое изданiе предлагаемаго перевода "Небожественной Комедiи", сделала слишкомъ много въ томъ направленiи, чтобы придать ему значенiе политическаго памфлета, и теперь трудно внушить читателю художественно-критическую точку зренiя на поэму Красинскаго. Выпуская второе ея изданiе, мы теперь более, чемъ когда-либо рискуемъ быть заподозренными въ той или иной политической тенденцiозности, хотя, быть-можетъ, менее всего въ той, въ какой заподозрилъ насъ въ свое время г. Сипягинъ, распоряженiемъ котораго въ 1902 г. было конфисковано І-е изданiе. Предупреждать сужденiя мы не хотимъ, но темъ не менее, какъ и въ предисловiи къ первому изданiю, мы категорически заявляемъ, что въ драматической поэме З. Красинскаго мы видимъ одинъ изъ наиболее художественныхъ шедевровъ классической польской литературы, и намъ затемъ совершенно безразлично, въ какую сторону будетъ истолковано появленiе ея перевода темъ или другимъ тенденцiозно настроеннымъ читателемъ.

Звезды надъ головой твоею, волны моря подъ ступнями твоими, радуга разсекаетъ и гонитъ мглу предъ тобою... Все, что ты видишь, твое: и берега, и города, и люди принадлежатъ тебе; самое небо - твое, и, мнится, ничто не равняется въ славе съ тобою.

Твоя песнь ласкаетъ слухъ несказанной усладой, ты сплетаешь сердца и расплетаешь ихъ снова, подобно венку-игрушке рукъ твоихъ; ты выжимаешь слезы, сушишь ихъ улыбкой, и улыбку снова стираешь съ устъ на мгновенье, на несколько мгновенiй, иногда на веки. Но самъ ты что чувствуешь, что творишь, что мыслишь? Сквозь тебя струится потокъ красоты, но самъ ты не есть Красота. Горе тебе, горе! Ребенокъ, который плачетъ на груди няньки, полевой цветокъ, не знающiй своего аромата, более угоденъ передъ Господомъ, нежели ты.

Откуда-жъ явился ты, суетный призракъ, который несешь откровенiе света, а света не знаешь, не виделъ, и ввекъ не увидишь? [(то тебя создалъ въ часъ гнева иль дикой забавы? Кто далъ тебе жизнь ничтожную, и однако столь соблазнительную, что ты сумеешь блеснуть ангеломъ на мгновенiе, прежде чемъ погрязнешь въ болоте, станешь пресмыкаться, подобно гаду, или задохнешься въ тине? - Тебе и женщине - одно начало.

Страданье - уделъ твой. И ты страдаешь, хотя страданiе твое ничего не создастъ, ничему не послужитъ. Стонъ ничтожнейшаго бедняка не пропадаетъ въ аккорде небесныхъ арфъ, а стоны твоего отчаянiя упадаютъ книзу. Дiаволъ собираетъ ихъ, ликуя присоединяетъ къ своимъ клеветамъ и соблазнамъ, и настанетъ день, въ который Богъ отвергнетъ ихъ, какъ они отвергли Бога.

Но не тебя корю я, Поэзiя, мать Красоты и Спасенiя. Несчастенъ лишь тотъ, кто въ зарождающемся или замирающемъ мiре обреченъ вспоминать или предчувствовать тебя: потому что ты губишь лишь техъ, кто отдались всецело тебе, стали живыми голосами твоей славы.

Блаженъ, въ комъ живешь ты, какъ Богъ живетъ въ мiре, невидимый и неслышимый, но чувствуемый въ движенiи малешаго атома, - великiй Богъ, предъ Которымъ преклоняются твари и вторятъ: "Онъ съ нами!" - Онъ будетъ нести тебя, какъ звезду на челе своемъ и не отделится отъ Красоты твоей бездною слова. Онъ будетъ любить людей и будетъ мужъ среди своихъ братьевъ. - А кто не останется веренъ тебе до конца, кто тебе рано изменитъ и отдастъ на ненужную потеху людей, - на голову тому ты бросишь несколько цветковъ и отвернешься прочь. Онъ тешится завядшими цветами и всю жизнь сплетаетъ изъ нихъ гробовой свой венокъ. Ему и женщине - одно начало.

Ангелъ-хранитель. Миръ людямъ, чья мысль устремлена къ добру, - благословенъ среди тварей имеющiй сердце, - для него еще возможно спасенiе! Жена благочестивая и скромная да встретится на пути его, и дитя да родится въ ихъ доме!

. Въ дорогу, въ дорогу, адскiе призраки; летите, спешите къ нему! И ты впереди всехъ, ты во главе всехъ, тень погибшей любовницы! Ты, освеженная въ сырости, цветами украшенная, дева - любовь поэта, впередъ, впередъ!

Въ дорогу и ты, призракъ-слава, чучело стараго орла, набитое въ аду! Срывайся съ кола, на который повесилъ тебя осенью охотникъ! Лети, распростри свои крылья, огромныя, блестящiя на солнце, - надъ головою поэта!

Выползай и ты изъ пыльнаго адскаго склепа, истлевшее изображенiе Эдема, творенье Вельзевула! Дыры залепимъ, лакомъ покроемъ, а тамъ - свивайся чародейское полотно легкою тучей, лети къ поэту, развернись вокругъ него поясомъ скалъ и заливовъ, переливайся лучами солнца, тенями ночи. - Природа! ты зачаруешь поэта!

Деревня Церковь. Надъ церковью медлитъ въ полете АНГЕЛЪ-ХРАНИTЕЛЬ.

Сдержи свою клятву - и ты будешь братомъ моимъ въ образе Отца небеснаго!

Внутренность церкви. Свечи въ алтаре. СВЯЩЕННИКЪ совершаетъ венчальный обрядъ. Свидетели.

Брачующаяся чета отходитъ. МУЖЪ, пожавъ руку жены, передаетъ ее родственнику; все выходятъ; онъ остается въ церкви.

Я снизошелъ до земного брака, потому что встретилъ ту, о которой мечталъ. Проклятiе на мою голову, если когда-либо перестану любить ее!

Залъ, полный гостей. Балъ. Музыка, огни, цветы. НОВОБРАЧНАЯ танцуетъ и после несколькихъ турокъ вальса отходи:ъ въ сторону, встречаетъ въ толпе МУЖА и склоняетъ голову ему на плечо.

Новобрачный. Какъ ты прекрасна въ своемъ изнеможенiи, въ безпорядке цветы и жемчугъ въ волосахъ твоихъ. Вся ты млеешь отъ стыда и утомленiя... О, вечно, вечно тебе будетъ звучать песнь моя!

Новобрачная. Я буду твоей верной женою, какъ наставляла меня мать и какъ мне подсказываетъ сердце. Но сколько же здесь народу, какъ жарко, какъ шумно!

Новобрачный. Поди, протанцуй еще одинъ туръ, а я останусь здесь и буду смотреть на тебя, какъ часто въ мысляхъ моихъ смотрелъ я на парящихъ ангеловъ.

Давно ли шаталась я по земле въ такую вотъ пору! Теперь черти гоняютъ меня и велятъ прикидываться святою.

Цветы, оторвитесь отъ стеблей и летите въ мои волосы!

Свежесть и красота умершихъ девицъ, въ испаренiяхъ разливающаяся по воздуху, парящая надъ могилами, - летите освежить ланиты мои! - Здесь разлагается трупъ черноокой брюнетки,- пусть густая тень ея прядей повиснетъ на вискахъ моихъ! Подъ этимъ камнемъ угасла пара голубыхъ глазъ, - ко мне, ко мне, огонь, который искрился въ нихъ! За этой решеткой теплится сотня свечей: здесь сегодня схоронили княжну. Атласное платье белей молока, оторвись отъ нея! Вотъ оно, цепляясь за решетку, уже летитъ ко мне, трепеща, какъ огромная птица... Впередъ, впередъ!

Спальня. Ночная лампа на столике бросаетъ бледный светъ на МУЖА, спящаго около ЖЕНЫ.

Мужъ во сне. Откуда же являешься ты, которую такъ давно я не виделъ, не слышалъ? Какъ плавно теченiе водъ, плавна поступь твоя, - словно две белыхъ волны. Благоговейный покой на челе твоемъ. Все, что любилъ я, о чемъ мечталъ я, - все соединилось въ тебе.

Я думалъ, ты - воплощенiе мечты моей. Но вотъ, после долгаго перерыва она возвращается ко мне и - она не одно съ тобою. Ты добра, ты мила, но та... О, Боже! что вижу! Она на яву...

Мужъ. Да будетъ проклята минута, когда я взялъ жену себе и забылъ любовь юныхъ летъ, грезу грезъ моихъ, душу души моей.

Жена пробуждаясь. Что это значитъ? - ужъ разсвело? - за нами прiехала коляска? Ахъ намъ сегодня предстоитъ столько хлопотъ и разъездовъ.

Жена. Или ты чувствуешь себя плохо? Я встану, чтобы дать тебе лекарство...

Жена. Скажи мне, что съ тобою. Твой голосъ изменился и щеки горятъ, какъ въ огне.

Мужъ, срываясь съ постели. На воздухъ, я долженъ выйти на воздухъ!.. Нетъ, нетъ, - останься, не следуй за мной, - не вставай, еще разъ говорю тебе.

Мужъ. Со дня свадьбы я спалъ сномъ одеревененiя, сномъ обжоръ, сномъ фабриканта-немца близъ жены-немки. Целый мiръ словно заснулъ вокругъ меня, какъ и я. Я разъезжалъ по родственникамъ, по докторамъ, по магазинамъ, и, предвидя рожденiе ребенка, выбиралъ кормилицу.

Ко мне же, мои прежнiя сферы, полныя образовъ, полныя жизни, будящiя мысль мою, внимающiя песнямъ моего вдохновенiя, - некогда отзвукъ ночного звона былъ символомъ вашимъ.

Боже! ужели это Ты освятилъ связь двухъ телъ и сказалъ, что никакая сила не разорветъ ея, даже тогда, когда души оттолкнутся одна отъ другой и пойдутъ различными путями, и тела, какъ два трупа, останутся другъ возле друга?!

Ты снова со мною - моя - моя! Возьми же меня съ собою! - А если ты лишь виденiе, лишь мечта моя, если ты создалась изъ меня и теперь вотъ являешься мне, - то пусть же и я буду призракомъ, стану дымчатой тенью, лишь бы не разлучаться съ тобою.

Дева. А ты пойдешь за мною, если когда-нибудь я прилечу за тобой?

Мужъ. О, останься! Зачемъ таешь, какъ сновиденiе? Если ты - высшая красота и чистейшая греза, почему ты не хочешь помедлить дольше, чемъ возникаетъ желанiе, чемъ зарождается мысль?

Призракъ исчезъ, но онъ обещалъ вернуться. А тогда - прости, мой садикъ, прости, мой домикъ, и ты, которая создана для садика и для домика, но не для меня!

Женскiй голосъ. Помилуй, ночь все холоднее подъ утро.

Гостиная. Две свечи на фортепiано. Въ углу колясочка со спящимъ ребенкомъ. МУЖЪ полулежитъ въ кресле, закрывъ лицо руками, ЖЕНА у фортепiано.

Жена. Заходила къ отцу Венiамину. Назначилъ на после-завтра.

Жена. Посылала къ кондитеру сказать, чтобы заготовилъ несколько тортовъ - не мало гостей приглашено присутствовать при обряде, - знаешь, такiе шоколадные торты... съ иницiалами Георгiя-Станислава.

Жена. Слава Богу! Наконецъ-то состоится этотъ обрядъ, и нашъ Орцiо станетъ вполне христiаниномъ. Потому что, хоть онъ и крещенъ уже водою, а все мне казалось, что ему не достаетъ чего-то {Речь идетъ о таинстве мѵропомазанiя, которое у католиковъ можетъ быть отделено отъ таинства крещенiя. Прим. пер.}. (Идетъ къ колыбели.) Спи, дитятко мое, спи, ненаглядное! Или тебе уже снится что-либо, что ты отбросилъ отъ себя одеяльце? Вотъ такъ, лежи такъ... Сегодня ты у меня такъ неспокоенъ, крошка моя. Спи, моя прелесть!

Мужъ въ сторону. Душно. Паритъ: собирается буря. Скоро вдали грянетъ громъ, а здесь сердце мое разорвется.

ЖЕНА возвращается къ фортепiано; начинаетъ играть, бросаетъ, слова начинаетъ и бросаетъ снова. Сегодня, вчера, - Боже! - всю неделю, и даже ужъ несколько недель, целый месяцъ - ты не сказалъ мне ни слова; - все, кто видятъ меня, уверяютъ, что у меня скверный видъ.

Мужъ въ сторону. Часъ насталъ, и его ничто не отсрочитъ, вслухъ. Мне кажется, ты выглядишь прекрасно...

Жена. Тебе безразлично. Ты уже и не смотришь на меня; ты отворачиваешься, когда я вхожу и закрываешь глаза, если я сижу близко. Вчера была я на исповеди, припоминала все грехи свои - и ничего не нашла, чемъ могла бы обидеть тебя.

Жена. Ты добиваешь меня этимъ "долженъ". Лучше встань и скажи прямо "не люблю больше!" По крайней мере буду знать все, все.

Его, его не покидай лишь, а я примирюсь съ твоимъ гневомъ. Люби дитя мое, дитя наше, Генрихъ! Опускается предъ нимъ на колени.

Мужъ поднимаясь съ места. Не придавай значенiя словамъ. Иногда на меня находитъ дурное настроенiе, - скука!

Жена. Прошу тебя единаго слова, единаго обещанiя: скажи, что его ты будешь всегда любить.

Целуетъ ее въ лобъ, она обнимаетъ его. Въ это время слышенъ громъ, затемъ музыка: аккордъ за аккордомъ следуютъ, странные и дикiе.

Дева входитъ. Возлюбленный мой! Приношу тебе благословенiе и радость. Иди за мной!

Возлюбленный мой! Сбрось съ себя земныя оковы, въ которыхъ заплетаются ноги твои! Я прихожу изъ светлаго мiра, которому нетъ конца и ночи. Я твоя!

Жена. О защити меня, пречистая Дева! То бледный призракъ мертвеца: очи погасли, скрипъ похоронной колесницы напоминаетъ голосъ его.

Мужъ. Какъ ясно чело твое, что за чудо цветы въ волосахъ твоихъ. О, дорогая!

Жена. Саванъ лохмотьями спадаетъ съ плечъ ея.

Мужъ. Тихiй светъ разливается вкругъ тебя, - голосъ твой... еще разъ дай услышать, - потомъ пусть погибну!

Дева. Она, которая удерживаетъ тебя, она - призракъ. Жизнь ея быстролетна, любовь ея - что листъ, который сохнетъ среди тысячи такихъ же. Я - не прейду.

Жена. Генрихъ, Генрихъ! Закрой меня, загороди собою, не выдавай меня! Я чувствую запахъ серы и плесень гроба...

Мужъ. Излюбленная моя! Оставляю домъ мой и иду за тобою.

Падаетъ въ обмороке вместе съ ребенкомъ. Другой ударъ грома.

Крестины. ГОСТИ. ОТЕЦЪ ВЕНІАМИНЪ. КРЕСТНЫЙ ОТЕЦЪ. КРЕСТНАЯ МАТЬ. НЯНЬКА съ ребенкомъ. Въ стороне на диване сидитъ Жена. Въ глубине слуги.

Первый гость тихо. Гмъ, странное дело: где графъ?

Второй. Заболтался где-нибудь, а не то - пишетъ.

Первый. Хозяйка бледна, разстроена; слова ни къ кому не скажетъ.

Третiй. Сегодняшнiя крестины напоминаютъ мне что-то те званные вечера, на которыхъ хозяинъ, проигравшись накануне въ карты, принимаетъ гостей съ любезностью отчаянiя.

Четвертый. Я оставилъ преинтересную княжну. Явился въ разсчете на торжественный обедъ, а вдругъ, какъ въ Писанiи сказано, - плачъ и скрежетъ зубовъ...

От. Венiаминъ. Георгiй-Станиславъ, принимаешь-ли св. Помазанiе?

Одинъ изъ гостей. Глядите, глядите: встала и идетъ словно во сне.

Второй. Вытянула руки впередъ и шатаясь направляется къ сыну.

Третiй. Подайте руку: она сейчасъ упадетъ въ обморокъ.

От. Венiаминъ. Георгiй-Станиславъ, отрицаешься-ли сатаны и гордости его?

Жена кладя руку на голову ребенка. Где отецъ твой, Орцiо?

Жена. Благославляю тебя, Орцiо, благословляю, дитя мое! Будь поэтомъ, - чтобы отецъ твой любилъ тебя и не отвергъ когда либо.

Жена. Ты угодишь отцу своему и заставишь полюбить себя. И тогда онъ проститъ твоей матери.

Жена. Будь проклятъ, если не будешь поэтомъ!

Голоса гостей. Ужасное что-то стряслось въ этомъ доме... Идемте, идемте!

Между темъ обрядъ кончился и плачущее дитя уносятъ въ колыбель.

Отецъ крестный надъ колыбелью. Георгiй-Станиславъ! Ты сталъ теперь христiаниномъ, темъ самымъ уже вошелъ въ общество людей. Со временемъ ты станешь гражданиномъ, а заботами родителей и милосердiемъ Бога - и славнымъ деятелемъ на пользу общественную. Помни: родину любить надо, и даже погибнуть за отчизну прекрасно!

Мужъ. Къ этимъ высотамъ стремился я, объ этомъ молился я долгiе годы, и вотъ я близъ цели. Долины, люди, все осталось позади. Пусть тамъ мурашки тешатся каждая своей соломинкой, а когда потеряетъ ее, пусть надрывается отъ злости или умираетъ отъ сожаленiя.

Горы и пропасти надъ моремъ. Тяжелыя тучи. Буря.

Мужъ. Куда исчезла ты? Вдругъ испарились благоуханiя утра и день омрачился. Стою на вершине, пропасть подо мною, пронзительно бушуютъ ветры.

Голосъ девы. Ко мне, ко мне, возлюбленный мой!

Мужъ. Ты уже такъ далеко, а я не въ силахъ преодолеть эту пропасть.

Мужъ. Духъ зла, зачемъ смеешься надо мною: тебя я презираю.

Другой голосъ. Здесь, у отвеса скалы, вотъ изнемогаетъ твоя безсмертная душа, которая все небо устремлялась перелететь однимъ взмахомъ! И бедняжка проситъ у ногъ твоихъ, чтобы не шли оне дальше. Великая душа! великое сердце!

Мужъ. Покажитесь мне, примите явный образъ, чтобы я могъ согнуть его и свергнуть въ бездну. Если вы устрашите меня, пусть я никогда ея не достигну.

Дева за другой стороне пропасти. Схватись за мою руку, лети!

Мужъ. Но что делается съ тобою? Цветы отрываются отъ волосъ и падаютъ на землю, и, прикасаясь къ ней, скользятъ, какъ ящеры, ползутъ какъ змеи?...

Мужъ. ...Вотъ ветеръ сорвалъ платье съ плечъ твоихъ и разорвалъ его въ клочья...

Мужъ. ..Дождь каплетъ съ головы твоей, а изъ груди глядятъ нагiя ребра...

Хоръ злыхъ духовъ. Возвращайся въ преисподнюю, старуха! Ты смутила великое и гордое сердце, удивленiе людей и самого себя. Великое сердце, следуй за твоею возлюбленной!

Мужъ. Господь! ужели ты осудилъ меня за мою веру, за веру въ то, что Твоя красота неизмеримо превосходитъ красоту земли? Ужели за то, что я стремился къ ней и страдалъ во имя ея, я долженъ былъ стать игрушкою дьяволовъ?

Мужъ. Бьетъ последнiй часъ. Буря кружитъ черными вихрями, море рвется на скалы и тянется ко мне, невидимая сила увлекаетъ меня все дальше - все ближе... Сзади - толпы людскiя давятъ на меня и толкаютъ въ бездну.

Мужъ. Бороться напрасно... Меня влечетъ къ себе забвенiе пропасти... Безумiемъ исполнена душа... Боже! твой врагъ побеждаетъ.

Ангелъ-хранитель надъ моремъ. Миръ вамъ, волны, - успокойтесь! - Въ эту минуту на голову твоего ребенка льется святая вода. Вернись въ домъ твой и не греши более. Вернись въ домъ твой и люби дитя твое.

Мужъ. Я былъ въ ея комнате: тамъ никого нетъ.

Мужъ. Послушай, Маня, - быть можетъ, ты шутишь... спряталась, желая наказать меня? Отзовись! Маня! Маруся!..

Нетъ. Нетъ ответа. Да кто же тамъ? Иванъ? Катерина? - Весь домъ этотъ оглохъ и онемелъ? Ту, которой присягалъ въ верности и любви, я самъ сбросилъ въ толпу погибшихъ для этого мiра. Да, я уничтожалъ все, чего ни касался въ жизни. Подъ конецъ и себя уничтожу. Такъ неужели адъ пощадилъ меня лишь для того, чтобы я дольше былъ живымъ его воплощенiемъ на земле?

приветливая, ласковая, - она опустила къ земле, а чистую думу свою послала въ неведомую безбрежность, - быть можетъ, за мною. И путается въ ней, бедняжка, и плачетъ...

Мужъ. Ха! мой демонъ отзывается! (Поспешно раскрываетъ двери.) Оседлать Татарина. Плащъ и пистолеты!

Домъ умалишенныхъ въ красивой гористой местности. Садъ кругомъ.

Мужъ. Я прiятель ея мужа, и онъ поручилъ мне...

Жена доктора. Видите ли, ужъ очень-то большихъ надеждъ относительно ея питать не приходится. Вотъ мужъ-то мой уехалъ, - онъ объяснилъ бы вамъ пообстоятельнее... Привезли ее вчера, въ конвульсiяхъ... Какъ жарко!

У насъ много больныхъ, но она меньше всехъ подаетъ надежды... Знаете ли, этотъ институтъ стоитъ намъ около двухсотъ тысячъ. Взгляните, какой видъ на горы. Впрочемъ, вы, видимо, торопитесь ее видеть. Скажите, а это правда, будто якобинцы похитили ночью ея мужа?

Комната. Окно съ решеткой; несколько креселъ, кровать. ЖЕНА на диване.

Мужъ. Входитъ. Я хочу, чтобы вы оставили насъ вдвоемъ.

Голосъ за дверью. Мой мужъ разсердится, если...

Голосъ надъ потолкомъ. Бога связали цепями. Одинъ ужъ погибъ на кресте. Я второй богъ и тоже среди палачей.

Голосъ изъ-подъ пола. На плаху головы королей и владыкъ! Я начало свободы народовъ.

Голосъ за стеною слева. Комета уже сверкаетъ, день Страшнаго Суда приближается.

Жена. Не могу подняться: душа оставила мое тело и вошла въ голову.

Жена. Погоди лишь немного: я стану тебе подходящей.

Жена. Я молилась три ночи и Богъ услышалъ меня.

Жена. Когда я утратила тебя, во мне произошла перемена. "Господи Боже", - говорила я, и била себя въ грудь, и лампаду подносила къ груди моей, и каялась во грехахъ своихъ, - "ниспосли мне духа поэзiи!" - и на третiй день утромъ я стала поэтессой.

Жена. Теперь, Генрихъ, ты не будешь презирать меня; я вся - вдохновенiе, - ты не будешь покидать меня по ночамъ.

Жена. Смотри на меня: разве я не достигла тебя? - все пойму, все уразумею, выражу словами, игрою, пенiемъ... Море, звезды, буря, битва... Да, да!.. звезды, море, буря... - ахъ, что-то еще ускользнуло изъ памяти... Битва! Ты долженъ повести меня на битву; я увижу и все опишу: трупъ, саванъ, кровь, волны, роса, могила...

Жена обнимая и целуя его. Генрихъ, Генрихъ, какъ я счастлива!

Голосъ изъ-подъ пола. Трехъ королей убилъ я собственной рукою, - десять еще остается, - и сто поповъ, правящихъ обедню.

Голосъ за стеною слева. Солнце утратило треть своего блеска, звезды начинаютъ сталкиваться на путяхъ своихъ. Горе, горе!

Жена. Разгладь морщины. Ты.снова пугаешь меня. Зачемъ? Чего не достаетъ тебе? Знаешь, что еще я скажу тебе?

Жена. При крещенiи священникъ далъ ему первое имя - поэтъ, а потомъ ужъ, знаешь, Георгiй-Станиславъ. Я такъ устроила. Благословила и закляла: онъ будетъ поэтомъ, - О, какъ я люблю тебя, Генрихъ!

Голосъ надъ потолкомъ. Прости имъ Отче, - не ведаютъ бо, что творятъ.

Жена. Не правда ли, какое странное у него помешательство?

Жена. Только онъ самъ не смыслитъ, что говоритъ. Я скажу тебе, что стало бы, если бы Богъ лишился разума. Беретъ его за руку. Все звезды летятъ вверхъ и внизъ... Каждый человекъ, каждый червякъ вопитъ "азъ есмь Богъ!" - и каждое мгновенiе умираютъ одинъ за другимъ. Гаснутъ кометы и солнца. Христосъ не спасетъ насъ вторично. Онъ взялъ свой Крестъ обеими руками и бросилъ въ пропасть. - Слышишь, какъ Крестъ, - надежда миллiоновъ, бьется о звезды, ломается, трещитъ, разлетается въ куски, все ниже и ниже... Туманъ великiй поднялся отъ его обломковъ. Пресвятая Богоматерь одна еще творитъ молитвы, и звезды, служащiя ей, еще не отступили отъ Нея... но и Она пойдетъ туда, куда идетъ мiръ.

Жена. Я приколола ему крылья и послала блуждать въ мiровомъ пространстве, чтобы онъ упился всемъ, что прекрасно, и страшно, и величественно. Некогда онъ вернется и очаруетъ тебя... Ахъ!

Жена. Въ голове моей кто-то зажегъ лампаду... лампада качается невыносимо...

Мужъ. Марiя, дорогая моя! Теперь ты снова можешь быть покойна, какъ прежде.

Жена. Кто живетъ поэзiей, тотъ не животъ долго.

Жена доктора. Пилюли... порошки.. впрочемъ, нетъ, ничего твердаго... какое-либо жидкое лекарство... Маргаритка, беги въ аптеку! - Вы сами всему причиной... мужъ узнаетъ, будетъ бранить меня...

Жена доктора. Такъ это вы сами, ваше сiятельство?

Жена доктора. Какая она красная... кровь бросилась въ голову.

ДОKTОPЪ вошелъ и приблизился къ дивану. Теперь ужъ ей ничто не опасно: она мертва.

Дитя мое! Почему ты не скачешь верхомъ на тросточке, не ломаешь игрушекъ, мухамъ не обрываешь крылья, не сажаешь мотыльковъ на шпильки, не кувыркаешься по травке, не воруешь сластей, не смачиваешь слезами всехъ буквъ отъ А и до Z? Король мухъ и бабочекъ, старинный прiятель полишинеля, маленькiй дьяволъ, - почему ты такъ похожъ на ангела? Что выражаютъ эти голубые глаза, опущенные внизъ, живые, но уже полные воспоминанiй, хотя лишь несколько весенъ про неслось надъ твоей головой? И эта головка, - почему оперта она на белыя ручки, словно ты задумался глубоко? Почему, какъ цветокъ отягченъ росою, такъ чело твое мыслями?

А когда зарумянятся твои щечки и ты весь пылаешь, какъ столиственная роза, и, откинувъ кудри назадъ, взоромъ устремляешься въ небо, - скажи, что ты видишь, что слышишь, съ кемъ говоришь въ эти минуты? Морщинки выступаютъ тогда на твоемъ лбу, словно тонкiя-тонкiя нити, выходящiя изъ невидимаго клубка, въ глазахъ загорается искра огня, котораго никто не можетъ разгадать. И няня твоя зоветъ тебя, и плачетъ, и думаетъ, что ты ее не любишь, а родные и знакомые окликаютъ тебя и кажется имъ, что ты не узнаешь ихъ; - одинъ лишь отецъ молчитъ, хмурый взглядъ устремляя въ пространство; медленно слеза навертывается на глаза его и медленно исчезаетъ куда-то...

Врачъ взялъ твою руку, сосчиталъ бiенiя пульса, заявилъ, что ты нервенъ.

Профессоръ подошелъ, ощупалъ голову твою и заметилъ, что у тебя способности къ отвлеченнымъ наукамъ.

Нищiй, которому на улице ты бросилъ грошъ въ шапку, пожелалъ тебе красавицу жену на земле и венецъ въ небесахъ.

Военный подскочилъ, схватилъ тебя и подбросилъ, крикнувъ: "будетъ славный полковникъ!"

Цыганка долго читала на ладони твоей, и правой, и левой, - прочесть ничего не могла, отошла со вздохомъ, принять мзду отказалась.

Магнетизеръ наложилъ пальцы на глаза твои, длинными пальцами окружилъ лицо и - отскочилъ въ испуге, почувствовавъ, что самъ засыпаетъ.

Священникъ готовилъ тебя къ первой исповеди и порывался стать на колени передъ тобою, какъ передъ образомъ.

Художникъ, вошедшiй въ моментъ, когда ты топалъ ножками въ гневе, набросалъ съ тебя маленькаго демона и на картине Суднаго Дня поместилъ тебя среди проклятыхъ духовъ.

Межъ темъ ты растешь и лицо твое становится все прекраснее, - не детской свежестью румяной земляники, но красотою чудныхъ, непонятныхъ мыслей, которыя словно изъ иного мiра приплываютъ къ тебе. Пусть часто меркнетъ блескъ твоихъ глазъ, а лицо становится угрюмымъ и грудь впалой, - всякiй, кто увидитъ тебя, остановится хоть на минуту и скажетъ:"Что за чудный ребенокъ!" - Если бы цветокъ, увядающiй, имелъ душу изъ огня и вдохновенiе съ неба, если бы на каждомъ поникшемъ лепестке его тяготела ангельская мысль вместо капли росы, - этотъ цветокъ былъ бы подобенъ тебе, дитя мое! Выть можетъ такiе и были до паденiя Адама.

Кладбище. МУЖЪ и ОРЦIО передъ склепомъ съ готической колоннадой и башенками.

Мужъ. Сними шляпочку и помолись за душу мамы.

Орцiо. Богородице - Дево, радуйся! - благословенна ты въ женахъ! - Царица неба - Владычица красотъ, цветущихъ по земле, на нивахъ, на лугахъ, и...

Мужъ. Зачемъ изменяешь слова молитвы? Молись, какъ тебя учили, - за маму, которая десять летъ тому назадъ скончалась въ этотъ самый часъ.

Орцiо. Богородице-Дево, радуйся, благодатная Марiя, Господь съ тобою! Благословенна Ты въ сонме ангеловъ, изъ коихъ каждый на пути твоемъ бросаетъ лучезарное перо своихъ крылъ подъ стопы Твои, и какъ по волнамъ...

Орцiо. Но эти слова невольно врываются въ голову мне и давятъ мозгъ мой: мне нельзя ихъ не высказать.

Мужъ. Такая молитва не доходитъ до Господа. Не помнишь матери, любить ее не можешь.

Орцiо. Во сне; т.-е. не совсемъ во сне, но вотъ когда засыпать начинаю... вотъ, напримеръ, вчера.

Мужъ. И говорила что-нибудь тебе? Орцiо. Казалось мне, что шла она въ глубокомъ, обширномъ мраке, сама вся белая, и говорила:

Видишь, я помню все отъ слова до слова, и верь мне: я не выдумалъ.

Орцiо. Вотъ и сейчасъ слышу голосъ ея - только не вижу.

Орцiо. Какъ-будто отъ этихъ двухъ лиственницъ, на которыя падаютъ лучи заходящаго солнца:

Мужъ. Неужели последняя мысль человека при кончине сопутствуетъ душе его въ самое небо? Неужели духъ можетъ быть чистымъ, святымъ и несчастнымъ вместе?

Орцiо. Голосъ мамы слабеетъ... вотъ ужъ совсемъ замираетъ за стеной часовни... вотъ, вотъ, слышишь, еще повторяетъ:

Мужъ Склони взоръ Твой къ страданiямъ моимъ, не предавай мукамъ ада этого херувима. Мне хоть далъ Ты силу выдержать натискъ мыслей, страстей и чувствъ, - а ему что? - Далъ тело подобное паутине, которое разорвется подъ напоромъ первой серiозной мысли. О, Господи Боже, о Боже!

Отъ детскихъ летъ не зналъ я дня покоя. Ты окружилъ меня толпой людей, которые говорили о моемъ счастiи, завидовали или выражали пожеланiя,-ти послалъ на меня море страданiй, мимолетныхъ виденiй, смутныхъ предчувствiй и грезъ. Благоволенiе Твое снизошло на разумъ мой, и ничего на сердце. Дай же мне спокойно любить дитя мое, и да будетъ миръ между Творцомъ и Его тварью.

Перекрестись, сынъ мой, и пойдемъ. Вечная память!

Философъ. Повторяю - и въ этомъ мое непоколебимое убежденiе - наступаетъ время освобожденiя женщинъ и чернокожихъ.

Философъ. А вследствiе этого и время великихъ переменъ въ строе общественной жизни, какъ въ его общемъ, такъ и въ частностяхъ. Изъ этого я заключаю о неизбежномъ перерожденiи человечества кровью и объ уничтоженiи всехъ старыхъ формъ.

Философъ. И подобно тому, какъ шаръ земной, то выпрямляется, то наклоняется на своей оси подъ влiянiемъ внезапныхъ революцiй...

Философъ. Съ молодыми листиками на нижнихъ веткахъ?

Мужъ. Вотъ именно. Какъ думаете, сколько летъ оно простоитъ еще?

Философъ. Кто знаетъ? - Годъ, - можетъ, два...

Мужъ. Сегодня оно выпустило изъ себя несколько свежихъ листковъ, но корни гнiютъ все более и более.

Мужъ. Ничего. Только то, что оно свалится и пойдетъ на угли и пепелъ, потому что даже столяру ни на что пригодиться не можетъ.

Мужъ. И темъ не менее, это - символъ всехъ вамъ подобныхъ, вашего века и вашей теорiи.

Мужъ. Много летъ трудился я надъ темъ, чтобы найти пределъ всякаго познанiя, чувства и мысли, и вотъ - нашелъ могильную пустоту въ своемъ сердце. Все чувства знакомы мне но имени, и ни единой страсти, никакой веры и любви нетъ въ душе моей. И однако несколько предчувствiй кружится въ этой пустыне: относительно сына, - что онъ ослепнетъ, относительно общества, въ которомъ я выросъ, - что оно исчезнетъ. И ношу я все это, какъ Богъ свое блаженство, - самъ въ себе, самъ для себя.

Голосъ ангела-хранителя. Полюби страждущихъ, алчущихъ, скорбящихъ ближнихъ твоихъ, несчастныхъ ближнихъ твоихъ, да спасенъ будешь.

Мефисто проходя мимо. Поклонъ нижайшiй! Люблю иногда удивить прохожаго даромъ, которымъ наградила меня природа: обладаю способностью чревовещанiя.

Мужъ прикладывая руку къ шляпе. Это лицо виделъ я на какой-то гравюре...

Мефисто въ сторону. У графа отличная память, вслухъ. Слава и ныне и присно...

Мефисто входя въ горы. Тебе и твоей глупости!

Что за огромный орелъ поднялся надъ местомъ, где скрылся этотъ человекъ?

Мужъ. Летитъ ко мне, весь черный...свистъ его подобенъ свисту тысячи пуль въ бою...

Орелъ. Саблей отцовъ твоихъ бейся за честь ихъ и власть!

Мужъ. Распростеръ крылья надо мною и сосетъ глаза мои взоромъ гремучей змеи. - Ха! понимаю тебя!

Орелъ. Не уступай, не уступи никогда! И падутъ во прахъ враги твои, жалкiе враги твои.

Мужъ. Приветствую тебя среди этихъ скалъ, за которыми ты исчезаешь. Будь что будетъ, обманъ или истина, победа или погибель, я верю тебе, вестникъ славы. Прошедшее да будетъ мне поддержкой! А если духъ, который жилъ въ немъ, вернулся въ лоно Бога, - пусть снова отступитъ отъ него, вселится въ грудь мою, станетъ моею мыслью, моею силой, моимъ подвигомъ.

Прочь, подлая гадина! Какъ сбросилъ я тебя, и нетъ по тебе печали въ природе, такъ и они будутъ сброшены и не будетъ печали по нихъ, - имени не останется даже, - ни одна тучка не обернется на пути своемъ, чтобы взглянуть на гибель столькихъ детей земли. Они впередъ, я после. - Бездонная глубина голубого эфира! Ты окружаешь собою землю, землю, которая, какъ младенецъ, стонетъ и плачетъ, - но ты не содрагаешься отъ этихъ стоновъ, ты не слышишь земли; ты плывешь въ свою безпредельность.

Природа, - прости! Оставляю тебя, чтобы стать человекомъ. Иду бороться съ братьями моими.

Мужъ. Ничто не помогаетъ. Последняя надежда - на Господа.

Орцiо. Уже не могу распознать ни тебя, отецъ, ни этого господина. Искры и черныя нити носятся передъ моими глазами: то сплываются въ одну тонкую змейку, то образуютъ желтое пятно; пятно это то опускается внизъ, то поднимается вверхъ, то вдругъ вспыхиваетъ, какъ радуга. При всемъ этомъ боли никакой не ощущаю.

Врачъ. Станьте-ка вотъ здесь, въ тени.. Сколько вамъ летъ?

ВрачъОрцiо. Пустяки, не обращайте вниманiя: будете здоровы, какъ я. (Мужу.) Не можетъ быть надежды; присмотритесь-ка сами къ зрачкамъ: они нечувствительны къ свету. Полнейшее ослабленiе зрительнаго нерва.

Мужъ. Да, правда! - открытые, темные, безъ жизни.

Врачъ. Мысль пересилила въ немъ тело. Следуетъ опасаться каталепсiи.

Мужъ отводя врача въ сторону. Все, что хотите! Половину того, что имею.

Врачъ. Творить чудеса не въ нашихъ силахъ! (Беретъ трость и шляпу.) Слуга покорный! Долженъ поспешить: снять катарактъ одной даме.

Мужъ. Но пощадите, не покидайте насъ такъ скоро.

Мужъ прижимая къ себе сына. Но ты еще видишь что-нибудь?

Мужъ. Взгляни въ окно: тамъ солнце, чудный день.

Орцiо. Образы толпами проплываютъ между моими зрачками и веками. Вижу знакомыя лица, места знакомыя, страницы прочитанныхъ книжекъ.

Орцiо. Да, - духовными глазами; а эти - погасли.

Мужъ падаетъ на колени. Минута молчанiя. Предъ кемъ? Кому поведаю обиду моего ребенка? (Встаетъ.) Будемъ молчать: Богъ надъ молитвами, дьяволъ надъ проклятьями смеются.

Крестный отецъ. Да, великое несчастiе - слепота...

Врачъ. И весьма необыкновенное въ столь раннемъ возрасте.

Крестный отецъ. Онъ всегда былъ слабаго сложенiя, да и мать-то его умерла какъ-то такъ...

Крестный отецъ. Какъ вамъ сказать?.. Тутъ, знаете, чего-то не хватало...

Мужъ. Простите, что обезпокоилъ васъ докторъ, въ столь позднюю пору, но вотъ ужъ несколько дней, какъ мой бедный мальчикъ пробуждается по ночамъ, всегда около двенадцати, встаетъ и говоритъ во сне. Прошу за мною!

Спальня. НЯНЬКА. ПРИСЛУГА. РОДСТВЕННИКИ. ОТЕЦЪ-КРЕСТНЫЙ. ВРАЧЪ. МУЖЪ.

1-й родственникъ. Какъ медленно ступаетъ...

Третiй. Не моргнетъ глазомъ. Губами едва шевелитъ, а голосъ темъ не менее резкiй и протяжный...

Орцiо. Прочь отъ меня, тени ночи! Я рожденъ сыномъ света и песни. Что нужно вамъ отъ меня, чего хотите? Я не поддамся вамъ хоть взоръ мой улетелъ съ вихрями и мчится где-то въ далекомъ пространстве. Да, онъ вернется когда-нибудь, обогащенный звездными лучами и зажжетъ мои очи огнемъ.

Крестный отецъ. Точь-въ-точь какъ покойница: плететъ, неведомо что. Интересное зрелище.

Нянька. Пресвятая Богородица, Матушка Ченстоховская! Возьми глаза мои и дай ихъ ему.

Орцiо. Мать моя! Молю тебя, теперь навей на меня образовъ и мыслей, чтобы я могъ жить внутреннею жизнью, могъ создать другой светъ въ себе самомъ, равный тому, который утратилъ.

1-й родственникъ. Что думаешь? - не обойдется безъ фамильнаго совета.

Крестный отецъ. Да, - это долгъ и достоинство врача, господинъ докторъ.

Врачъ. У вашего сына разстройство всехъ органовъ чувствъ въ связи съ крайней раздражительностью нервовъ, что иногда бываетъ причиной особаго состоянiя, такъ сказать, - сна на яву, въ роде того, какое мы сейчасъ наблюдаемъ.

Мужъ въ сторону. Ты слышишь, Господи, онъ объясняетъ мне Твое наказанiе.

Врачъ. Прошу перо и чернилъ. Ceraris lauгеi два грана и пр. и пр.

Мужъ. Найдете въ той комнате. Прошу всехъ выйти.

Голоса. Доброй ночи! доброй ночи! до завтра... Уходятъ.

Орцiо пробуждаясь. Желаютъ доброй ночи... Говорите о долгой ночи, о вечной ночи, а не о доброй, не о счастливой...

Мужъ. Обопрись на меня, я отведу тебя въ постель.

Мужъ. Укройся хорошенько и засни спокойно. Докторъ говоритъ, что къ тебе возвращается зренiе.

Орцiо. Какъ обидно: чьи-то голоса прервали мой сонъ.

Мужъ. Мое благословенiе да будетъ съ тобою. Ничего более не могу дать тебе: ни счастiя, ни солнца, ни славы. Вьетъ часъ, который зоветъ меня на борьбу, на борьбу одного и несколькихъ противъ многихъ людей. Какъ будешь жить ты одинъ, среди столькихъ опасностей, слепой и слабый, дитя и поэтъ вместе, несчастный певецъ безъ слушателей, душою живущiй за рубежомъ земли, а теломъ прикованный къ земле, - о ты, несчастный, несчастнейшiй изъ ангеловъ, ты, - сынъ мой!

Нянька въ дверяхъ. Докторъ проситъ васъ на минуту.

Мужъ. Побудь съ ребенкомъ, добрая моя Катерина.

Кто бы ты ни былъ, скажи мне, во что ты веруешь? - Ты легче лишишься жизни, чемъ найдешь свою веру, чемъ возбудишь ее къ себе! Стыдитесь, стыдитесь все, отъ мала до велика! Но пусть вы умеренны и ничтожны, пусть вы безъ сердца и мозга, - мiръ неуклонно идетъ къ своимъ целямъ и влечетъ васъ за собою, гонитъ предъ собою, играетъ вами, отбрасываетъ, выбрасываетъ васъ, - все въ мiре кружится, какъ въ танце: пары исчезаютъ, и вновь появляются, и совсемъ пропадаютъ. Потому что ужъ близко, потому что крови много, кровь всюду. Крови много, говорю я вамъ.

Ты видишь эти толпы, ставшiя подъ городскими воротами, среди пригорковъ и посадки тополей? Разбиты палатки, сколочены длинныя доски, уставлены мясомъ и напитками, подперты обрубками, поленьями. Кубокъ быстро переходитъ изъ рукъ въ руки, а где прикоснется къ устамъ, тамъ слышится голосъ, угроза, клятва, проклятiе. Кубокъ летаетъ, кружитъ, танцуетъ и, всегда полный, пенясь, блеститъ среди тысячъ народа.

Ты видишь, какъ нетерпеливо ждутъ они - и ропщутъ межъ собой, и готовятся кричать, все жалкiе, въ потными лбами, съ растрепанными волосами, въ лохмотьяхъ, съ загорелыми лицами, съ мозолистыми отъ работы руками? Те принесли съ собой косы, другiе потрясаютъ молотами и стругами. Гляди: тотъ, высокiй, держитъ опущенный топоръ, а этотъ железнымъ пестомъ размахиваетъ надъ головою. А тамъ, въ стороне, уместившись подъ вербой, мальчишка алчно глотаетъ вишни, а сверстникъ его сжимаетъ шило правой рукою. Женщины тоже пришли сюда, - ихъ матери, ихъ жены, - голодныя, нищiя, какъ они сами, увядшiя раньше времени, безъ признаковъ женственности и красоты. На волосахъ ихъ пыль столбовой дороги, на бедрахъ обрывки одежды, въ глазахъ что-то гаснущее, угрюмое, - насмешка надъ взоромъ. Но и оне быстро оживляются; кубокъ пробегаетъ всюду, кружитъ всюду.

Но вотъ страшный шумъ пронесся средь толпы... Что это? - восторгъ или отчаянiе? Кто распознаетъ, какiя чувства звучатъ въ голосахъ тысячъ? - Тотъ, который подошелъ и, вскочивъ на столъ, сталъ на стуле, господствуетъ надъ ними, говоритъ къ нимъ. Голосъ его протяженъ, резокъ, выразителенъ; каждое слово разслышишь, поймешь. Движенiя его, свободныя и легкiя, аккомпанируютъ словамъ, какъ музыка песне. Лобъ высокiй, широкiй, ни волоска на черепе, - выпали, изсушенные мыслями, - кожа присохла къ костямъ на голове и на щекахъ, желтоватыми полосами врезалась межъ мускуловъ; а отъ висковъ черная борода венкомъ опоясываетъ лицо. Никогда ни кровинки, ни измененiя цвета въ лице: взглядъ неподвижно впился въ толпу; ни на мигъ не уловишь смущенiя или замешательства. Когда же подниметъ онъ руку, протянетъ, простретъ ее надъ ними, они склоняютъ головы, кажется, вотъ-вотъ падутъ на колени предъ этимъ благословенiемъ великаго ума, - не сердца: прочь съ сердцемъ, съ предразсудками. Да звучитъ слово утехи и убiйства!

Онъ - ихъ вдохновенiе, ихъ любовь; онъ властитель ихъ духа и пыла. Онъ обещаетъ имъ хлебъ и хорошiй заработокъ. Поднялись крики, пронеслись среди массъ, отдались въ сторонахъ; "Да здравствуетъ Панкратiй! Хлеба намъ, хлеба намъ, хлеба!" - А у ногъ витiи на столъ оперся не то другъ его, не то товарищъ, не то слуга...

Глаза восточные, черные, оттененные длинными ресницами; плечи повисли, ноги подкошены, разслабленное тело покосилось на бокъ, на губахъ улыбка любострастiя и злобы, на пальцахъ золотые перстни. Онъ тоже хриплымъ голосомъ кричитъ: "да здравствуетъ Панкратiй!" - Витiя на мгновенiе обратилъ къ нему взоръ свой: "подними платокъ мой, гражданинъ-выкрестъ!" А вокругъ все растутъ и растутъ рукоплесканiя и вопли: "Хлеба намъ, хлеба намъ, хлеба! - Смерть барамъ, смерть купцамъ, - хлеба, хлеба!"

Баракъ. Несколько лампъ. Раскрытая книга на столе. ВЫКРЕСТЫ.

Выкрестъ. Братья мои униженные, братья мои мстительные, братья возлюбленные, - припадемъ къ страницамъ Талмуда, какъ къ груди, молокомъ обильной, груди, жизнь подающей, изъ которой сила и сладость истекаетъ для насъ, горечь и отрава для нихъ.

Хоръ выкрестовъ. Іегова - Господь нашъ и никто же кроме Него. Онъ разбросалъ насъ повсюду, Онъ нами, какъ кольцами безконечной змеи, сдавилъ мiръ почитателей Креста, спесивыхъ и глупыхъ, господъ нашихъ, не знающихъ ученiя. Трижды плюнемъ на гибель имъ, трижды проклятiе имъ!

Выкрестъ. Радуйтесь братья, мои!Крестъ, врагъ нашъ, подрубленный, подгнившiй, стоить ныне надъ лужею крови, а разъ онъ падетъ, - не поднимется более. Ныне еще аристократы охраняютъ его.

Хоръ. Впередъ подвигается работа вековъ, работа наша кропотливая, тяжелая, упорная. Трижды плюнемъ на гибель имъ, трижды проклятiе имъ!

Выкрестъ. На свободе безъ порядка, на резне безъ конца, на раздорахъ и злобе, на ихъ глупости и спеси воздвигнемъ могущество Израиля. Только кучку этихъ аристократовъ - только эту кучку свергнуть, - и засыплются трупы ихъ обломками Креста.

Хоръ. "Крестъ - знамя наше святое, вода креста связала насъ съ людьми", - поверили презирающiе любви презираемыхъ! - "Свобода народа - знамя наше, благо народа - цель наша", - поверили сыны христiанъ сынамъ Каiафы! Некогда отцы наши замучили Врага - ныне мы снова мучимъ Его, и Онъ более не возстанетъ изъ мертвыхъ.

. Еще немного мгновенiе, еще немного капель яду, - и светъ нашъ, нашъ, братья мои!

Хоръ. Іегова - Господь Израиля и никто же кроме Него. Трижды плюнемъ на гибель народу, трижды проклятiе имъ! Слышенъ стукъ.

Выкрестъ. За работу! - а ты, святая книга, прочь отсюда, чтобы взглядъ проклятаго не осквернилъ страницъ твоихъ. Прячетъ Талмудъ. Кто тамъ?

Голосъ за дверью. Свой! Именемъ свободы, - отоприте!

Леонардъ входя. Добро, граждане, что вы заботитесь о завтрашнемъ и точите кинжалы. Подходитъ къ одному. А ты что делаешь здесь, въ углу?

Одинъ изъ выкрестовъ. Заготовляю веревки, гражданинъ.

Леонардъ. Умно, братъ мой; кто не погибнетъ отъ меча, пусть на суку повиснетъ.

Выкрестъ. Любезный гражданинъ, - такъ дело окончательно назначено на завтра?

Леонардъ. Тотъ, кто мыслитъ и чувствуетъ сильнее насъ всехъ, приглашаетъ тебя къ себе: онъ самъ тебе и ответитъ на этотъ вопросъ.

Хоръ выкрестовъ. Веревки и кинжалы, дубины и ножи, - дело рукъ нашихъ, - идите на гибель имъ! Они будутъ избивать баръ на ноляхъ, вешать ихъ въ садахъ и рощахъ, а мы потомъ ихъ самихъ убьемъ и повесимъ. Презренные возстанутъ въ гневе своемъ, воспрянутъ во славу Іеговы. Въ слове Его, въ спасенiи и любви къ намъ - уничтоженiе всемъ, кто не нашъ. Трижды плюнемъ на гибель имъ, трижды проклятiе имъ!

Панкратiй. Полсотни ихъ кутили здесь минуту назадъ, и за каждымъ моимъ словомъ кричали: "виватъ!" - Понялъ ли хоть одинъ мои мысли? Провиделъ ли хоть одинъ конецъ той дороги, стону начала которой они шумели? - А! - fervido imitatorum pecus!

Выкрестъ. Великiй гражданинъ - более по виду, нежели по речи. Разъ только, помню, проходя въ церковь въ праздникъ Божiя Тела, крикнулъ онъ мне: "посторонись!" и окинулъ меня взоромъ господина, за что въ душе я посулилъ ему веревку...

Панкратiй. Завтра, чемъ светъ, отправишься къ нему и скажешь, что я хочу съ нимъ видеться частнымъ образомъ, тайно, - послезавтра ночью.

Выкрестъ. А сколько дашь мне людей для конвоя? Неосторожно было бы итти одному.

Панкратiй. Отправляйся одинъ: имя мое - твоя охрана, виселица, на которой вчера повесили барона, - твоя поддержка.

Выкрестъ. А если велитъ засадить меня или побить палками?

Панкратiй. Будешь мученикомъ за свободу народа.

Выкрестъ. Все, все за свободу народа! Въ сторону. Ай-вай!

Леонардъ. Къ чему эта проволочка, полумеры, сделки, разговоры? - Когда я клялся повиноваться тебе и славить твое имя, - я считалъ тебя исполиномъ решительности, орломъ, летящимъ прямо къ дели, человекомъ, который себя и всехъ ставитъ на одну карту.

Леонардъ. Все ждутъ, готовы... выкресты наковали оружiя, наплели веревокъ... толпы шумятъ, требуютъ приказанiй. Скажи слово, и оно полетитъ какъ искра, вспыхнетъ какъ молнiя, сменится громомъ, разрешится пожаромъ.

Панкратiй. Кровь бьетъ тебе въ голову! Это говоритъ въ тебе молодость, а ты не умеешь совладать съ нею и называешь это воодушевленiемъ.

Леонардъ. Взвесь, что делаешь! Аристократы въ своемъ безсилiи заперлись въ замке Св. Троицы и ждутъ нашего нападенiя, какъ ножа гильотины. Впередъ, вождь народа, впередъ и, не медля, на нихъ!

. Не все ли равно? Они утратили мощь тела въ неге, мощь духа - въ безделье: завтра или послезавтра они должны пасть.

Леонардъ. Кого же боишься? Кто удерживаетъ тебя?

Панкратiй. Какъ припевъ у песни, такъ "измена" въ конце каждой твоей фразы! - Не кричи! Потому что, если бы кто-нибудь подслушалъ насъ...

Леонардъ. Здесь нетъ шпiоновъ... А что бы было?

Панкратiй. Ничего... только пять пуль въ твоей груди за то, что смелъ ты однимъ тономъ выше говорить въ моемъ присутствiи.

. Забылся, сознаюсь. Но не боюсь наказанiя: если моя смерть должна послужить примеромъ, придать крепость и силу нашему делу, - рази!

Панкратiй. Ты полонъ жизни, полонъ надеждъ и глубокой веры. Счастливейшiй изъ людей, - не хочу лишать тебя жизни.

Панкратiй. Думай больше, говори меньше... Когда-нибудь поймешь меня. Послалъ ли въ складъ за двумя тысячами патроновъ?

Панкратiй. А складчина портныхъ сдана ли въ кассу?

Леонардъ. Въ восторженномъ и искреннемъ порыве сложились все до одного и принесли сто тысячъ.

Панкратiй. Завтра я приглашу ихъ на ужинъ. Что-нибудь новаго слышалъ о графе Генрихе?

Леонардъ. Я слишкомъ презираю господъ, чтобы верить тому, что говорятъ о немъ. Вымирающiя расы не имеютъ энергiи, не должны иметь, не могутъ.

Панкратiй. Однако, онъ собираетъ своихъ поселянъ и, уверенный въ ихъ преданности, готовится итти на выручку св. Троицы.

. Кто устоитъ передъ нами? Въ насъ выражается идея нашего века.

Панкратiй. Хочу его видеть, взглянуть въ глаза ему, проникнуть въ глубь сердца и затемъ - перетянуть на нашу сторону.

Панкратiй. Но и поэтъ вместе. - Теперь оставь меня одного.

Панкратiй. Усни спокойно. Если бы я не простилъ тебя, ты уже спалъ бы сномъ вечнымъ.

Панкратiй. Доброй ночи и прiятныхъ сновиденiй!

. Послезавтра въ ночь пойдешь со мною къ графу Генриху.

Панкратiй. Почему же мне, вождю тысячъ, этотъ одинъ человекъ кажется препятствiемъ? Силы его ничтожны въ сравненiи съ моими: несколько сотъ мужиковъ, слепо верящихъ его слову, привязанныхъ къ нему привязанностью домашнихъ животныхъ. Отребье, ничтожество! Почему же я такъ стремлюсь его видеть, соблазнить его? Или духъ мой встретилъ равнаго себе и замедлилъ на минуту? Но это последняя преграда на этихъ равнинахъ, надо ее обрушить, а тамъ... Мысль моя! ужели ты не въ силахъ обольстить себя, какъ обольщаешь другихъ? Стыдись! ты знаешь цель свою, ты - мысль, владычица людей, въ тебе сосредоточилась воля и сила всехъ, и въ чемъ лишь раздоръ для иныхъ, въ томъ твоя слава. Ты дала имена людямъ, безвестнымъ и низкимъ, дала веру людямъ лишеннымъ сердца, - светъ по образу своему, светъ новый создала вокругъ себя. А сама блуждаешь и не знаешь, что ты. Нетъ, нетъ, нетъ, ты - велика...

Лесъ. Разбиты палатки. Посредине полянка, на ней виселица. Бараки, огни, бочки. Толпы народа.

МУЖЪ переодетый въ черный плащъ, въ красной "шляпе свободы" на голове, входитъ, держа ВЫКРЕСТА подъ руку. Помни!

Выкрестъ тихо. Ваша светлость, я проведу васъ, не выдамъ, честное слово.

Мужъ. Моргни лишь глазомъ, шевельни пальцемъ, - и я пущу въ лобъ тебе пулю. Суди, во что я ставлю твою жизнь, если рискую своею.

Выкрестъ. Ай-вай! Вы стискиваете мне руку железными клещами, - но что же мне делать?

Мужъ. Разговаривай со мною просто, какъ съ хорошимъ знакомымъ, какъ съ прiятелемъ, вновь прибывшимъ. Что это за танцы?

Мужъ одной изъ девушекъ. Какъ прiятно мне видеть тебя такой румяной и веселой.

Девушка. Давненько мы ждали этого дня. Довольно ужъ я мыла тарелки да чистила вилки! Ласковаго слова никогда не слыхала, - а теперь время, время самой поесть, самой потанцовать. Ура!

Мужъ. Танцуй же, гражданка! Выкрестъ тихо. Пощадите, кто-нибудь можетъ узнать васъ. Уйдемте!

Мужъ. Если кто-нибудь узнаетъ меня, прощайся съ жизнью. Идемъ дальше.

Выкрестъ. Здесь подъ дубомъ расположился клубъ лакеевъ.

1-й лакей. Я уже спровадилъ моего прежняго барина.

2-й лакей. А я все еще ищу своего барона. Твое здоровье!

Камердинеръ. Граждане, мы, которые въ поту, въ униженiи склонялись подъ ярмомъ, чистя сапоги и брея бороды, - теперь мы почувствовали права свои. Здоровье всего клуба!

Хоръ лакеевъ. Здоровье президента! Онъ поведетъ насъ дорогой почета.

Мужъ. Что за голоса, еще более грубые и дикiе, доносятся изъ этой чащи налево?

Выкрестъ. Это хоръ мясниковъ, ваша светлость.

Хоръ мясниковъ. Топоръ и ножъ - оружiе наше, бойня - жизнь наша. Намъ все равно - резать быковъ или резать господъ.

Дети силы и крови, мы равнодушно смотримъ на техъ, кто послабее и почище насъ; кто позоветъ насъ, тому мы и служимъ: для господъ бьемъ быковъ, для народа господъ.

Топоръ и ноясъ - оружiе наше, бойня - жизнь наша, бойня, бойня, бойня!

Мужъ. Они мне нравятся: по крайней мере не поминаютъ о чести, о философiи. - Добрый вечеръ, сударыня!

Выкрестъ тихо. Ваша светлость, говорите "гражданка" или "свободная женщина".

Женщина. Что за обращенiе? Откуда ты откопалъ его? Фи, фи! отъ тебя отдаетъ стариною.

Женщина. Я свободна, какъ и ты; я - вольная женщина. Обществу, которое признало права мои, раздаю любовь свою.

Мужъ. А общество взаменъ дало тебе эти кольца, эту аметистовую цепь? О, вдвойне добродетельное общество!

Женщина. Нетъ, - эту мелочь я сорвала въ моментъ освобожденiя съ мужа, врага моего, врага свободы, который держалъ меня въ заключенiи.

Мужъ. Желаю гражданке прiятной прогулки! проходитъ. А кто этотъ странный воинъ, что оперся на обоюдоострую саблю, съ изображенiемъ мертвой головы на шляпе, на груди и портупее? Не славный ли Бланкетти, современный кондотьери на службе у толпы, какъ некогдабылъ на службе у правительствъ и князей?

Бланкетти. А видите, вонъ тамъ, въ просвете между группами кленовъ... смотрите хорошенько: распознаете замокъ на горе? Въ мой бинокль его видать превосходно; окопы, стены, четыре бастiона...

Бланкетти. Ха! сто чертей! но можно обойти лощиной, подкопаться и...

Мужъ тихо. Слышишь, какъ щелкаетъ курокъ у меня подъ плащемъ?...

Выкрестъ въ сторону. Ай вай! громко. Каковъ же вашъ планъ, гражданинъ-генералъ?

Бланкетти. Хоть вы и братья мне по свободе, - не братья по генiю. После победы все узнаете о моихъ планахъ. Отходитъ.

Мужъ. Советую вамъ убить его: такъ начинается всегда аристократiя.

Мужъ. Что ты делаешь здесь подъ деревомъ? Почему глядишь такъ дико и уныло?

Ремесленникъ. Проклятiе купцамъ, проклятiе фабрикантамъ. Лучшiе годы, когда другiе любятъ женщинъ, бьются въ открытомъ поле, странствуютъ въ далекомъ море, я загубилъ въ тесной каморке за тканьемъ шелка.

Ремесленникъ. Нетъ силъ, - не могу поднести ее къ губамъ. Вотъ... кое-какъ приползъ еще сюда, но для меня не загорится день свободы. Проклятiе купцамъ, которые продаютъ шелкъ, проклятiе господамъ, которые его носятъ!

Мужъ. Трусъ свободы, гражданинъ-выкрестъ! Гляди на эту безжизненную голову, плавающую въ кровавомъ свете заходящаго солнца: что теперь ваши речи, ваши обещанiя равенства и счастiя людей?

Выкрестъ въ сторону. Чтобъ ты самъ околелъ поскорее, и псы разнесли по кускамъ твое тело! (Громко.) Пустите меня: я долженъ сдать отчетъ въ моемъ порученiи.

Мужъ. Скажешь, что я задержалъ тебя, принявъ за шпiона. (Озирается вокругъ.) Отголоски разговоровъ замираютъ за нами, впереди только сосны да ели, залитыя вечерними лучами.

Выкрестъ. На небе скопляются тучи; не вернутся ли вамъ къ своимъ, что ждутъ васъ давно ужъ въ овраге св. Игнатiя.

Мужъ. Благодарю за твою заботливость, почтенный жидъ. Назадъ! Хочу еще разъ взглянуть на свободныхъ гражданъ въ сумеркахъ.

Голосъ за деревьями. Потомокъ Хама желаетъ доброй ночи старому солнышку!

Справа голосъ. За твое здоровье, старый врагъ нашъ, что гналъ насъ на трудъ въ поту. Взойдешь завтра, - застанешь твоихъ рабовъ за мясомъ и водкой. А теперь - чарка къ чорту!

Мужъ. Не вырвешься! Стой здесь за пнемъ и ни слова!

. Впередъ, впередъ! - подъ палатки, къ братцамъ нашимъ! Впередъ, впередъ, - подъ навесы кленовъ, поспать, поболтать вечеринку! Тамъ ждутъ насъ девушки, тамъ быковъ набили, - ждутъ насъ товарищи по плугу.

1-й голосъ. Тяну, волоку - нейдетъ, упирается! Иди, иди въ солдаты! Иди!

Голосъ помещика. Дети мои, сжальтесь, сжальтесь...

3-й голосъ. Воскреси моего сына изъ-подъ батаговъ гайдуцкихъ!

4-й голосъ. Хамы пьютъ за твое здоровье, баринъ! Ты ужъ извини насъ.

Хоръ мужиковъ. Вампиръ сосалъ кровь нашу, - поймали вампира! Не выпустимъ вампира! - Убрать его, дьявола, убрать! - Ты покончишь на высоте, какъ и подобаетъ барину, высоко вознесенъ будешь надъ нами. - Барамъ-тиранамъ смерть, намъ голоднымъ, намъ усталымъ - есть, пить, спать! Какъ снопы въ поле - будутъ ихъ трупы, какъ мякина въ молотилке - прахъ ихъ замковъ нашими топорами, нашими косами, нашими цепами, - братцы, впередъ!

Мужъ. Не удалось разглядеть лица за стволами...

Выкрестъ. Возможно, что другъ, а то и родственникъ вашей светлости.

Мужъ. Его презираю, а васъ ненавижу. Поэзiя все позолотитъ со временемъ, но... Дальше, жидъ, дальше!

Другая часть леса. Пригорокъ; костры; толпа, народа съ факелами.

Мужъ изъ-за деревьевъ показывается съ Выкрестомъ у подножiя пригорка. Ветви въ клочья порвали мою "шляпу свободы" . А это что за адъ рыжеватыхъ огней, что пылаютъ межъ двухъ стенъ леса, двухъ обваловъ мрака?

. Мы сбились съ пути, ища выхода къ оврагу св. Игнатiя. Скорее спрячемся въ кусты: здесь Леонардъ правитъ обрядъ новой веры.

Мужъ сопротивляясь. Нетъ, нетъ, ради Бога впередъ: это-то особенно меня и интересовало. Не бойся, никто насъ не узнаетъ.

Выкрестъ, Здесь осторожнее, не торопитесь.

Мужъ. Повсюду развалины какой-то громады, которая века, должно быть, простояла, прежде чемъ рухнуть... колонны, пьедесталы, капители... побитыя статуи... разбросаны куски мозаики, какою въ старину украшали своды храмовъ... вотъ подъ ногой блеститъ разбитое окно... словно ликъ Богоматери мелькнулъ во мраке, и вновь темно... Смотри: здесь целая повалена аркада, а вотъ чугунная решетка, засыпанная щебнемъ... Сверху блескъ факела на мгновенiе осветилъ темноту: вижу половину каменнаго рыцаря на половине могильной плиты... Где я, проводникъ?

Выкрестъ. Наши усердно поработали за эти сорокъ дней и ночей - и вотъ, наконецъ, снесли последнюю церковь на здешнихъ равнинахъ. Мы идемъ какъ разъ черезъ кладбище.

Мужъ. Горько отдаются въ ушахъ моихъ ваши песни, новые люди!

Черныя тени людей теснятся съ боковъ, и спереди, и сзади, а развеваемые ветромъ огни проходятъ надъ толпой, какъ живые духи...

Прохожiй. Именемъ свободы приветствую васъ обоихъ.

Другой. Смертью господъ приветствую васъ обоихъ.

Третiй. Что жъ медлите? - ужъ тамъ поютъ жрецы свободы.

Мужъ. Кто этотъ юноша, стоящiй на груде развалинъ? Подъ нимъ горятъ три костра, въ дыму и зареве пылаетъ лицо его, а голосъ звучитъ безумiемъ.

Мужъ. Ха! ваша аристократiя. Ну, покажи мне того, который тебя послалъ ко мне.

Леонардъ. Дайте мне прижать ее къ устамъ, къ груди моей! дайте мне мою прекрасную, независимую, вольную, свободную отъ покрововъ и отъ предразсудковъ вместе, избранницу среди дочерей свободы, возлюбленную мою!

Девичiй голосъ. Лечу къ тебе, возлюбленный мой!

Другой голосъ. Взгляни: къ тебе протягиваю руки, но падаю отъ изнеможенiя; ползу къ тебе по пепелищу.

Третiй голосъ. Я опередила ее! По золе и углямъ, сквозь огонь и дымъ иду къ тебе, возлюбленный мой!

Мужъ. Съ распущенными волосами, вздымающеюся грудью взбирается на развалины страстными порывами...

Леонардъ. Ко мне, отрада моя, дочь свободы! Ты дрожишь въ священномъ изступленьи, - вдохновенiе да охватитъ душу мою. - Внемлите все; пророчествовать буду.

Леонардъ. Мы оба являемъ образъ человечества, освобожденнаго, воскресшаго изъ мертвыхъ, и вотъ стоимъ на развалинахъ старыхъ формъ, стараго Бога. Слава намъ: мы порвали Его тело, - теперь пыль и прахъ оно, - а Духъ Его победили своимъ духомъ. Духъ Его ныне - ничто.

Хоръ . Счастливая, счастливая избранница пророка! Мы здесь внизу стоимъ, завидуя славе ея.

Леонардъ. Светъ новый провозглашаю. Отдайте небо новому богу! Богъ свободы и радости, владыка народа, - каждая жертва мести, каждый трупъ мучителя да будетъ алтаремъ твоимъ! Въ море крови да потонутъ старыя слезы и страданiя человечества. Отныне жизнь его - счастiе, законъ его - равноправность; кто противъ, - тому петля и проклятiе.

Хоръ мужчинъ. Рухнуло зданiе гнета и спеси; кто подниметъ хоть одинъ камень его - тому смерть и проклятiе!

Выкрестъ въ сторону. Хулители Іеговы, - трижды плюю на гибель вамъ!

Мужъ. Орелъ, сдержи обещанiе, - и здесь на ихъ трупахъ я воздвигну новый храмъ Іисусу.

Смешанные голоса. Свобода!счастье! ура! ура! ура!

Хоръ жрецовъ. Где бары, где короли, что проходили недавно по земле со скипетрами и въ коронахъ, надменно и гневно?

Хоръ предателей. Мы двинемся въ глухую ночь, стиснувъ украдкой кинжалы; мы двинемся, двинемся въ путь!

Ударъ грома. Ответьте же Богу живому, вознесите песни ваши! За мною идите, все, все за мной! Обойдемъ еще разъ и потопчемъ святыни умершаго Бога. А ты подними лицо, встань, пробудися!

Девушка. Къ тебе и Богу твоему горю любовью, - всему мiру отдамъ любовь мою, - горю, горю!..

Мужъ. Кто это подбежалъ къ нему, упалъ на колени и, словно въ борьбе съ самимъ собою, бормочетъ что-то, чего-то проситъ?

Выкрестъ. Вижу, вижу: это сынъ великаго философа.

Германъ. Верховный жрецъ! молю о посвященьи на убiйства.

Леонардъ. Подайте елей, кинжалъ и отраву. (Герману.) Елеемъ, коимъ некогда помазали королей, помазую тебя ныне на гибель королямъ. Оружiе былыхъ рыцарей и господъ влагаю въ длань твою на смерть господамъ. На груди твоей вешаю этотъ медальонъ, наполненный отравой: тамъ, куда не проникнетъ твоя сталь, пусть жжетъ она огнемъ утробы тирановъ. Иди и уничтожай старое поколенiе во всехъ концахъ света.

Мужъ. Вотъ онъ двинулся и во главе толпы спускается съ пригорка.

Выкрестъ въ сторону. Трижды плюю на тебя, громко. Леонардъ можетъ узнать меня, ваша светлость, видите, какой ножъ у бедра его!

Мужъ. Закройся плащемъ моимъ. А что это за женщины, что танцуютъ передъ нами.

Выкрестъ. Это жены графовъ и князей, которые оставили мужей своихъ и перешли въ нашу веру.

Мужъ. Когда-то кумиры мои! - Толпа охватила его со всехъ сторонъ, исчезъ изъ глазъ въ общей давке. По ихъ пенiю можно понять что онъ удаляется отъ насъ. Иди за мной, оттуда виднее.

Выкрестъ. Ай вай-вай! Насъ тутъ всякiй заметитъ.

Мужъ. Вотъ теперь снова вижу его. Другiя женщины теснятся къ нему, бледныя, изступленныя, въ судорогахъ... сынъ философа яростно потрясаетъ кинжаломъ... вотъ подошли къ развалинамъ северной башни... стали... пляшутъ на развалинахъ, разрушаютъ уцелевшiе остатки стены... сыплютъ искры на поверженные алтари и кресты, - пламя разгорается и гонитъ столбы дыма передъ собою. Горе вамъ - горе!

Леонардъ. Горе людямъ, которые поклоняются еще умершему Богу.

Мужъ. Черныя волны поворачиваютъ и устремляются къ намъ.

Мужъ. Издалека я поспешилъ на отголосокъ вашего возстанiя. Я - членъ испанскаго клуба убiйцъ и прибылъ только сегодня.

Леонардъ. А этотъ другой? Зачемъ онъ прячетъ лицо въ складкахъ твоего плаща?

Мужъ. Мой младшiй братъ. Далъ обетъ не показывать лица людямъ, пока не убьетъ по меньшей мере барона.

Леонардъ. Чьей же смертью ты самъ можешь гордиться?

Мужъ. Лишь за два дня до отъезда старшiе братья дали мне посвященiе.

Леонардъ вынувъ кинжалъ. Братъ, вотъ мой кинжалъ тебе для этой цели.

Мужъ вынувъ свой. Братъ, мне достаточно своего для этой цели.

Голоса. Да здравствуетъ Леонардъ, да здравствуетъ убiйца испанскiй!

Леонардъ. Завтра остановись у шатра гражданина-предводителя.

Хоръ философовъ. Мы родъ людской направляемъ въ путяхъ его отъ колыбели. Мы вывели истину изъ тьмы на светъ. Ты же борись за права ея, губи и погибай.

Сынъ философа. Товарищъ! чашу стариннаго священнаго вина пью за твое здоровье, - до свиданья!

Xоръ художниковъ. На руинахъ готическихъ. храмовъ воздвигнемъ иныя святыни: не будетъ иконъ въ нихъ и статуй! Своды воздвигнемъ изъ длинныхъ кинжаловъ, людскiя головы сложимъ въ колонны, колонны украсимъ вверху капителью: волосы, съ которыхъ каплетъ кровь; одинъ белый алтарь, одинъ на немъ символъ - шляпа свободы. Ура!

Мужъ. Молчи, жидъ! Они стремятся за Леонардомъ и ужо не глядятъ на насъ. Последнiй разъ окидываю взоромъ, ловлю мыслью этотъ хаосъ, вырывающiйся изъ глубины временъ, изъ лона тьмы на гибель мне и моимъ братьямъ. Гонимыя безумнымъ порывомъ, охваченныя отчаянiемъ, мысли мои мчатся во всей своей силе. Боже, дай мне ту мощь, въ которой ты никогда не отказывалъ мне, и я въ одномъ слове замкну весь этотъ мiръ, новый, огромный, - онъ самъ себя не понимаетъ. Но это слово должно быть поэтическимъ выраженiемъ всего минувшаго.

Мужъ. Спасибо за напоминанiе! - Месть за поруганный прахъ отцовъ моихъ! - Проклятiе новымъ людямъ! - Водоворотъ ихъ меня восхищаетъ, но не увлечетъ за собою.

А теперь спустимся внизъ и къ оврагу св. Игнатiя.

Мужъ. Выведи меня на дорогу, а тамъ я отпущу тебя.

Выкрестъ. Куда вы тащите меня среди тьмы, развалинъ, кустовъ и пепла? Пустите, оставьте меня.

Мужъ. Впередъ, впередъ, - иди внизъ со мною... Последняя песня замолкаетъ сзади насъ, кое-где чуть мерцаетъ факелъ. А среди этихъ бледныхъ испаренiй, среди деревьевъ, вырванныхъ съ корнемъ, видишь ли ты тени минувшаго, слышишь ли жалобные голоса ихъ?

Выкрестъ. Все гуще мгла, мы спускаемся въ долину.

Хоръ духовъ изъ лесу. Плачьте о Христе, о Христе изгнанномъ, о Христе замученномъ. Где Богъ нашъ, где храмъ Бога нашего?

Мужъ. Ужъ недалекъ день битвы и меча, - я возвращу Его вамъ. На тысяче крестовъ распну враговъ Его.

Духи. Мы хранили алтари и священные памятники; мы несли верующимъ отголоски колоколовъ на крыльяхъ нашихъ, въ звукахъ органовъ звучали голоса наши; въ переливахъ лучей на окнахъ церковныхъ, въ полумраке колоннъ, въ блеске сосудовъ, въ благословенiи св. Даровъ - была жизнь наша. Куда же мы денемся ныне?

Мужъ. Светаетъ все больше; - ихъ образы растопляются въ лучахъ зари...

Выкрестъ. Вотъ дорога ваша, - тамъ начало оврага

Выкрестъ. Итакъ, вы ручаетесь мне, ваша светлость, за неприкосновенность того, кто сегодня въ полночь...

Мужъ. Старинный дворянинъ не повторяетъ слова дважды. Христосъ и моя сабля!

Голоса въ кустахъ. Марiя и сабли наши! Да здравствуетъ господинъ нашъ!

Мужъ. Ко мне! Будь здоровъ, гражданинъ. Ко мне! Христосъ и Марiя!

Панкратiй своей охране. Ложитесь лицомъ въ траву. Лежите молча. Огня не высекайте даже для трубки, - и по первому выстрелу спешите ко мне. Если выстрела не последуетъ, не шевелитесь до утра.

Леонардъ. Гражданинъ, еще разъ молю тебя...

Панкратiй. Ты прислонись къ этой сосне и думай.

Леонардъ. Хоть одного меня возьми съ собою. Ведь онъ - дворянинъ, аристократъ, лжецъ.

Панкратiй делая ему знакъ остаться. Старинные дворяне иногда сдерживаютъ слово.

Мужъ. Некогда, въ такой же часъ, среди грозныхъ опасностей и грозныхъ раздумiй, Бруту явился генiй Цезаря... И я сегодня жду такого же виденья. Еще минута - и предо мной будетъ стоять человекъ безъ имени, безъ предковъ, безъ ангела-хранителя, - человекъ, который вышелъ изъ ничего и теперь быть можетъ, начнетъ собою новую эру, если я не сброшу его назадъ, не возвращу въ ничто.

Предки мои! вдохновите же меня той силой, которая сделала васъ владыками мiра; все ваши львиныя сердца вложите въ грудь мою; пусть гордость, украшавшая чела ваши, прольется на мое чело! Вера во Христа и Его Церковь, слепая, непоколебимая, горячая, - вдохновенiе подвигами вашими на земле, жажда безсмертной славы за гробомъ, пусть осеняетъ меня, и я буду убивать и жечь враговъ, я - сынъ ста поколенiй, последнiй преемникъ вашихъ мыслей и трудовъ, вашихъ добродетелей И заблужденiй. Бьетъ двенадцать.

Слуга вооруженный входитъ. Ваша светлость, - человекъ, который долженъ былъ явиться, пришелъ и ждетъ.

Панкратiй входитъ. Приветъ графу Генриху! - Какъ дико это слово "графъ" звучитъ въ моемъ горле.

Садится, сбрасывая плащъ и "шляпу свободы", и вперяетъ взоръ въ колонну, на которой виситъ гербъ.

Мужъ. Благодарю за доверiе къ моему дому. По старому обычаю - пью за твое здоровье. (Беретъ кубокъ, пьетъ и подноситъ Панкратiю.) Гость, - въ твою руку!

Панкратiй. Если не ошибаюсь, эти красные и голубые символы зовутся гербами на языке умершихъ. Все меньше и меньше этихъ значковъ по земле!

Мужъ. Съ помощью Божiей, скоро ты увидишь ихъ тысячи.

Панкратiй отнимая кубокъ отъ устъ. Вотъ она старинная аристократiя! Всегда уверенная въ победе, спесивая, упрямая, цветущая надеждой, а сама безъ денегъ, безъ оружiя, безъ войска. Грозитъ, какъ мертвецъ гробовщику у воротъ кладбища-въ сказке, - веритъ, или притворяется, что веритъ, въ Бога, потому что въ себя ужъ трудно верить. Покажите же мне эти молнiи, ниспосланныя въ защиту вамъ, эти легiоны ангеловъ, слетевшихъ съ неба!

Мужъ. Смейся надъ собственными словами! Атеизмъ - устаревшая формула; ждалъ чего-нибудь поновее отъ тебя.

. Смейся надъ собственными словами! Моя вера сильнее и выше твоей. Стонъ, вырванный муками и отчаянiемъ изъ тысячи тысячъ грудей, голодъ ремесленниковъ, нищета крестьянъ, позоръ ихъ женъ и дочерей, униженiе человечества подъ ярмомъ суеверiй, сомненiй, стадныхъ привычекъ, - вотъ моя вера, а Богъ мой на сегодня - это мысль моя, это мощь моя, что дастъ имъ и хлебъ, и честь навсегда.

Мужъ. Я полагаю силу мою въ Боге, Который предкамъ моимъ далъ господство на земле.

Панкратiй. А самъ всю жизнь былъ игрушкою дьявола! Но оставимъ этотъ вопросъ: пусть решаютъ его богословы, если еще хоть одинъ изъ мастеровъ этого дела остался живъ въ здешнихъ краяхъ, - къ делу!

Мужъ. Чего же ты хочешь отъ меня, избавитель людей, гражданинъ божiй?

Панкратiй. Я пришелъ сюда потому, что хотелъ во-первыхъ узнать тебя, а во-вторыхъ - спасти.

Мужъ. За первое спасибо, второе предоставь моей сабле.

Панкратiй. Сабля твоя, Богъ твой - мечта. Ты заглушенъ тысячами голосовъ, ты охваченъ тысячами рукъ, - несколько морговъ земли осталось за вами, и ея едва хватитъ для могилъ вашихъ, - двадцати дней вы не выдержите осады. - Где у васъ пушки, снаряды, провiантъ, а главное - где мужество? Будь я на твоемъ месте, я зналъ бы что делать.

Панкратiй. Такъ вотъ я, графъ Генрихъ, сказалъ бы Панкратiю: "миръ! - я распускаю свой отрядъ, единственный отрядъ; не иду на выручку св. Троицы, но за то остаюсь при своемъ имени, при своемъ именiи, за целость которыхъ ты мне ручаешься своимъ словомъ". - Ты сколько летъ прожилъ, графъ?

Панкратiй. Остается пятнадцать, не более: такiе люди не живутъ долго. Сынъ твой ближе къ могиле, чемъ къ юности. Одно исключенiе не испортитъ нашего дела. Оставайся себе последнимъ графомъ на этихъ равнинахъ, будь господиномъ въ доме прадедовъ, малюй ихъ портреты и гербы, а объ этихъ несчастныхъ не думай более: пусть судъ народа свершится надъ ничтожными!

Панкратiй. Святое понятiе чести, рыцарской чести, выступаетъ на сцену. Выцветшiй это лоскутъ въ знамени человечества. О, знаю я тебя, проникъ всего насквозь! Ты полонъ жизни, а идешь объ руку съ умирающими, потому что хочешь еще верить въ касту, въ прадедовскую кость, въ слово "отчизна" и прочiя, а въ глубине души ты сознаешь, что братьямъ твоимъ должна быть суждена кара, а затемъ - забвенiе.

Панкратiй. Победа и жизнь. Въ одну только истину верю и предъ ней преклоняюсь. Эта истина, въ силу которой жизнь мiра достигаетъ высшихъ пределовъ, - въ гибели вашей. Ныне она гласитъ моими устами: "Дряхлые, источенные червями, пресыщенные питьемъ и едой, - дайте место молодымъ, голоднымъ и сильнымъ!" - Но я хочу спасти тебя, тебя одного.

Мужъ. Гибель зову на голову твою за эту жалость ко мне! - И я знаю твоихъ и тебя: гляделъ въ теняхъ ночи на пляски сброда, по выямъ котораго ты карабкаешься вверхъ; все старыя, какъ мiръ, смуты мiра виделъ одетыми въ новыя одежды, кружащимися въ новомъ танце, - но корень ихъ тотъ же, что тысячи летъ назадъ, - развратъ, злоба, жажда крови. А тебя не было съ ними, ты не захотелъ сойти къ детямъ своимъ, потому что въ глубине души ты презираешь ихъ и, - подожди немного, - если разумъ не оставитъ тебя совсемъ, себя самого презирать будешь. Не терзай меня более.

Панкратiй. Народъ мой еще не расправилъ крылья, - согласенъ, - но выросъ еще въ гиганта, еще жаждетъ хлеба и выгодъ, но придетъ время... (Подходитъ къ Мужу и опирается о колонну съ гербомъ.) Придетъ время, когда онъ пойметъ себя и скажетъ о себе: "я существую!" - и тогда но будетъ другого голоса въ мiре, что могъ бы также сказать: "я существую!"

Панкратiй. Изъ поколенiя, которое воспитываю я, силой воли моей народится племя последнее, высшее, дальнейшее. Земля не видала мужей такихъ. Они будутъ вольные люди, владыки ея отъ полюса до полюса, а земля - она станетъ одинъ цветущiй садъ, одинъ счастливый очагъ, одна мастерская богатствъ и промысла.

Мужъ. Слова твои лгутъ, но спокойное бледное лицо твое не умеетъ изобразить вдохновенiе.

Панкратiй. Но прерывай... многiе на коленяхъ просили у меня этихъ словъ, и для нихъ я жалелъ ихъ. - Тогда воскреснетъ Богъ, которому уже не будетъ смерти, Богъ трудомъ и страданiемъ освобожденный отъ завесъ, открытый въ небе детьми Его, которыхъ некогда Онъ разбросалъ по земле, но которые прозрели и добыли Истину. - Богъ человеческаго открылся имъ.

Мужъ. Намъ ужъ давно онъ открылся: человечество спасено имъ много вековъ назадъ.

Панкратiй. Утешай себя, кто можетъ, такимъ спасенiемъ, - страданiями двухъ тысячелетiй, протекшихъ отъ Его смерти на кресте.

Мужъ. Я виделъ этотъ крестъ въ старомъ Риме, соблазнитель. У ногъ Его лежали массы силъ, мощнейшихъ, чемъ твои; сотни боговъ, подобныхъ твоему, валялись въ пыли, не смея поднять къ Нему своихъ разбитыхъ главъ, а Онъ стоялъ высоко надъ ними, святыя руки простирая къ востоку и западу, святое чело купая въ солнечныхъ лучахъ. Видно было, что Онъ - Владыка мiра.

. Сказка старая и пустая, какъ звукъ твоего герба!

Но когда-то я читалъ твои мысли! Такъ, если ты действительно умеешь уноситься въ безпредельность, если любишь истину и искалъ ее серьезно, если ты человекъ изъ техъ, какихъ отмечаетъ человечество, а не на подобiе нянькиныхъ сказокъ, - слушай, не отбрасывай эту минуту спасенiя; отъ крови, которую мы прольемъ сегодня, завтра не останется следа, - последнiй разъ говорю тебе: если ты тотъ, какимъ казался мне, - встань, оставь домъ свой и иди за мною.

Мужъ. Ты - младшiй братъ сатаны, (Встаетъ и ходитъ медленно вдоль комнаты.) Напрасныя мечты, кто осуществитъ ихъ! Адамъ умеръ въ пустыне, мы не вернемся въ рай.

Панкратiй. Въ сторону. Я запустилъ ему палецъ подъ сердце и попалъ въ нервъ поэзiи.

Мужъ. Прогрессъ! счастiе человечества! - да, и я верилъ когда-то... Вотъ вамъ, берите жизнь мою, если только... Но, свершилось! - Сто, двести летъ назадъ полюбовное соглашенiе могло бы еще... но теперь, - знаю - теперь мы должны взаимно уничтожать другъ друга: дело идетъ о смене расы.

Панкратiй. Горе побежденнымъ! - Отбрось сомненiя, повтори лишь это слово "горе!" и побеждай съ нами.

Мужъ. Что же, ты изследовалъ все пути. Предопределенiя, или подъ видимой формой ночью предстало оно тебе на пороге твоей палатки и благословило тебя своей гигантской рукою? Или при свете солнца ты слышалъ голоса его въ полдень, когда все спали въ зное, а ты размышлялъ въ одиночестве, что такъ уверенно грозишь мне победой? - ты, человекъ изъ глины, какъ и я, невольникъ первой меткой пули, перваго ловкаго удара мечемъ?

Панкратiй. Не ласкай себя тщетной надеждой: не царапнетъ меня пуля, не коснется железо, пока хоть одинъ изъ васъ сопротивляется моему делу; а что будетъ после, - вамъ уже не будетъ ДО ЭТОГО Дела. Бьютъ часы. Время смеется надъ нами! Если ты усталъ жить, спаси хоть сына.

Мужъ. Его чистая душа уже спасена въ небе, а на земле его ждетъ участь отца.

Панкратiй, Итакъ, ты отклонилъ? молчанiе. Молчишь? - думаешь? - прекрасно! - пусть же раздумываетъ тотъ, кто стоитъ на краю могилы!

Мужъ. Не смей касаться тайнъ, которыя за пределами твоихъ мыслей ныне свершаются въ глубине души моей. Мiръ тела принадлежитъ тебе, - утучняй же его пищей, питай виномъ и кровью, но не иди далее и прочь, прочь отъ меня!

Панкратiй. Рабъ одной идеи и ея образовъ, рыцарь-поэтъ, стыдися! Гляди на меня: идеи и образы - воскъ въ моихъ пальцахъ!

Взгляни на эти образы! Идея отечества, дома, родины, враждебная тебе идея, морщинами написана на ихъ челахъ, а что жило въ нихъ и прошло, то ныне живетъ во мне. А ты, человекъ, скажи мне, где земля твоя. Вечеромъ ты разбиваешь палатку на развалинахъ чужого дома, съ разсветомъ свертываешь ее и передвигаешься дальше,-доныне но нашелъ своего очага, - и не найдешь его, пока хоть сотня людей захочетъ повторить со мною "слава предкамъ нашимъ!"

Панкратiй. Да, слава предкамъ твоимъ на земле и на небе! Въ самомъ деле, есть на что посмотреть. Этотъ, съ печатью въ руке и съ подписью - канцлеръ, - подделывалъ акты, сжегъ архивъ, подкупалъ судей, при помощи отравы ускорялъ полученiе наследствъ. Отсюда твои земли, доходы, власть. -тотъ, черноватый съ блестящимъ взоромъ, позорилъ ложа друзей своихъ. Этотъ, въ итальянской кольчуге, съ орденомъ Золотого Рука, очевидно, служилъ чужеземцамъ. Эта бледная дама, съ темными буклями, замарала честь свою со слугою. Та читаетъ письмо любовника и улыбается, потому что ночь ужъ близка. Та, съ собачкой у шлейфа, въ роброне, была наложницей королей. Отсюда ваши родословныя безъ перерыва, безъ пятна! Нравится мне и этотъ въ зеленомъ кафтане: пьянствовалъ и охотился съ прiятелями - шляхтой, а мужиковъ разсылалъ съ собаками загонять оленей. Глупая забава, бедствiе целой страны. И это-то умъ и сила ваша! Но день суда близокъ, и въ этотъ денъ обещаю вамъ не забыть ни объ одномъ изъ васъ, ни объ одномъ изъ предковъ вашихъ, ни объ одномъ изъ подвиговъ вашихъ.

Мужъ. Ты ошибаешься, сынъ мещанки! Ни ты, и никто изъ твоихъ но могъ бы существовать, еслибы васъ не вскормила милость, не защитила сила моихъ предковъ. Во время голода они раздавали вамъ хлебъ, во время заразы ставили лазареты; а когда изъ состоянiя зверинаго вы перешли въ младенческiй возрастъ людей, они построили вамъ церкви и школы. Только во время войны оставляли васъ дома, такъ какъ знали, что вы не для боя. Слова твои ломаются о ихъ подвиги, какъ некогда языческiя стрелы ломились объ ихъ панцыри, - они даже не потревожатъ ихъ праха, они заглохнутъ, какъ завыванiе деревенской собаки, что бежитъ съ пеной у рта и издыхаетъ где-нибудь при дороге. А теперь - время уйти тебе изъ моего дома. Гость мой, я отпускаю тебя.

Панкратiй. До свиданiя на окопахъ св. Троицы! А когда у васъ не хватитъ пороху и снарядовъ...

Мужъ. Тогда сблизимся на длину сабель нашихъ. До свиданья.

Панкратiй. Мы оба орлы, но гнездо твое разбито грозою.

Переходя порогъ этотъ, бросаю на немъ проклятiе, надлежащее старому. Тебя и сына твоего обрекаю на уничтоженiе.

Мужъ. Гей, Яковъ! (Яковъ входитъ.) Проводить этого человека до последнихъ постовъ моихъ на пригорке.

Отъ башенъ св. Троицы до вершинъ окружныхъ скалъ справа и слева, и спереди и съ тыла легла белоснежная мгла, бледная, непоколебимая, молчащая, - призракъ океана, который некогда имелъ берега свои тамъ, где эти высоты, черныя, порванныя, острыя, а глубины свои, где долина, которой еще не видно, где солнце, которое еще не взошло.

На гранитномъ голомъ острове высятся башни замка, вбитыя въ скалы трудами прежнихъ людей и сросшiяся со скалою, какъ человеческая грудь съ грудью коня у центавра. Надъ ними вздымается штандартъ, одиноко веетъ въ сероватомъ небе выше всего, что вокругъ.

Постепенно начинаютъ пробуждаться спящiя пространства, вверху проносится шумъ ветра, снизу протискиваются первые лучи, льдина изъ тучъ проплываютъ по этому морю тумановъ.

Тогда иные голоса, голоса людскiе, примешиваются къ этой преходящей буре и, несомые волнами мглы, разбиваются у подножiя замка.

Черно тамъ, въ глубине ея, черно отъ людскихъ головъ, - вся долина усеяна людскими головами, какъ дно моря камнями.

Солнце съ холмовъ поднимается на скалы, въ золоте уносятся, въ золоте расплываются тучи, и, по мере того, какъ исчезаютъ оне, все явственнее слышны крики, все яснее можно разглядеть полчища, наплывающiя снизу.

Выше горъ поднялись туманы и вотъ ужъ умираютъ въ пустотахъ синевы. Долина св. Троицы обсыпана блескомъ мигающей стали и народъ отовсюду тянетъ въ нее, словно въ долину последняго Суда.

Соборъ въ замке св. Троицы. Аристократiя, сенаторы, сановники сидятъ по обе стороны, каждый подъ статуей какого-нибудь короля или рыцаря. За рядомъ статуй, толпы мелкаго дворянства. Передъ большимъ алтаремъ АРXIЕПИСКОПЪ на золоченомъ тропе съ мечемъ на коленяхъ. За алтаремъ ХОРЪ СВЯЩЕННИКОВЪ. МУЖЪ стоитъ некоторое время въ дверяхъ, затемъ медленно приближается къ архiепископу со знаменемъ въ руке.

Хоръ священниковъ. Мы, последнiе слуги Твои, въ последнемъ храме Сына Твоего славословимъ Тебя съ благоговенiемъ отцовъ нашихъ. Избави отъ враговъ насъ, Господи!

1-й графъ. Смотри, какъ гордо глядитъ на всехъ.

3-й графъ. А подвигъ весь въ томъ, что, благодаря ночи, пробился черезъ лагерь мужиковъ.

1-й графъ. Перебилъ сто человекъ, а двести своихъ положилъ на месте.

2-й графъ. Не допустимъ выбрать его предводителемъ.

МУЖЪ опускаясь на колени передъ архiепископомъ. У ногъ твоихъ слагаю трофей мой.

Архiепископъ. Опояшь себя этимъ мечемъ, некогда благословеннымъ десницею св. Флорiана...

Архiепископъ. И прими съ благословенiемъ св. Креста начальствованiе въ этомъ замке, последнемъ владенiи нашемъ, - волею всехъ именую тебя предводителемъ.

Голоса. Вонъ его! вонъ отсюда! - да здравствуетъ Генрихъ!

Мужъ. Если кто имеетъ въ чемъ упрекнуть меня, пусть выйдетъ, не кроется въ толпе. Молчанiе. Отче, принимаю мечъ этотъ и пусть Богъ судитъ мне скорую, преждевременную смерть, если съ его помощью не буду въ силахъ спасти васъ.

Хоръ священниковъ. Подаждь ему силу, подаждь ему Духа Твоего Святаго, Господи! Избави отъ враговъ насъ, Господи!

Мужъ. Теперь клянитесь все, что вы хотите защищать веру и честь предковъ вашихъ, что голодъ и жажда доведутъ васъ до смерти, но не до позора, не до сдачи, не до уступки хоть одного изъ правъ Бога вашего, или вашихъ.

АРХІЕПИСКОПЪ опускается на колени и поднимаетъ крестъ. Все опускаются на колени.

Хоръ священниковъ. Клятвопреступникъ гневомъ Твоимъ пораженъ да будетъ! - Трусъ гневомъ Твоимъ пораженъ да будетъ! - Изменившiй гневомъ Твоимъ пораженъ да будетъ!

Мужъ извлекая мечъ. Теперь я обещаю вамъ славу, у Бога вымолите победу.

Графъ отводя мужа въ сторону. Что жъ, - все погибло?

Мужъ. Не все, - разве только у васъ не хватитъ силы духа въ последнюю минуту. Графъ. Какъ въ последнюю?

Баронъ отводя его въ другую сторону. Графъ!

Вы, кажется, имели свиданiе съ этимъ ужаснымъ человекомъ... Способенъ ли онъ сколько-нибудь на великодушiе къ намъ, когда мы попадемъ въ его руки?

Мужъ. Сказать правду, изъ предковъ твоихъ никто не слыхалъ о такомъ великодушiи: называется плахой.

Баронъ. Значитъ надо защищаться до крайности.

Князь. Два слова по секрету! отходятъ. Все это прекрасно для черни, но между нами - явное дело: мы устоять не можемъ.

Князь. Вы избраны вождемъ нашимъ: значитъ, вамъ и следуетъ вступить въ переговоры.

Мужъ. Потому что, ваше сiятельство, вы уже заслужили смерть. (Оборачиваясь къ толпе.) кто помянетъ о сдаче, будетъ наказанъ смертью.

Яковъ. Въ северной башне, уселся на пороге старой темницы и поетъ пророчества.

Мужъ. Какъ можно сильнее укрепи бастiонъ Элеоноры; самъ не уходи оттуда и то-и-дело смотри въ трубу на лагерь бунтовщиковъ.

Яковъ. Не лишне бы, благослови Господи, раздать нашимъ по чарке водки для поощренiя.

Мужъ. Если находишь нужнымъ, прикажи открыть даже погреба графовъ и князей нашихъ.

Поднимается на несколько ступеней выше, подъ самый флагъ.

Всей силой моихъ глазъ, всей ненавистью сердца обнимаю васъ, враги! Теперь уже не пустыми словами, не безсильнымъ вдохновенiемъ буду бороться съ вами, но силой железа и техъ людей, которые подчинились мне.

Какъ хорошо здесь чувствовать себя господиномъ, быть владыкой, - хоть съ ложа смерти озирать чужiя воли, собранныя вокругъ тебя, и васъ, враговъ моихъ, копошащихся тамъ въ пропасти, кричащихъ мне изъ глубины ея, подобно утопающимъ, когда они взываютъ къ небу.

Еще не много дней и, можетъ быть, ни меня, ни всехъ этихъ несчастныхъ, которые забыли о своихъ великихъ предкахъ, не станетъ, - но, будь что будетъ, - несколько дней остается: воспользуюсь, какъ хочу, ихъ блаженствомъ, буду властвовать, буду бороться, буду жить. Въ этомъ моя последняя песня.

Надъ скалами опускается солнце въ длинномъ черномъ саване облаковъ. Лучистая кровь отовсюду льется въ долину. Вещiе признаки моей гибели, приветствую васъ сердцемъ более искреннимъ и полнымъ, чемъ когда-либо раньше приветствовалъ я вестниковъ радости, веселiя и любви.

Потому что не ценою жалкаго труда, не ценою хитростей и козней достигъ я предела моихъ желанiй, но внезапно, вдругъ, какъ и мечталъ всегда.

И вотъ я здесь, на рубеже вечнаго сна, стою вождемъ всехъ этихъ, которые вчера еще мне были равны.

Комната въ замке, освещенная факеломъ. ОРЦIО сидитъ на кровати. МУЖЪ входитъ и, снимая оружiе, кладетъ его на столъ.

Мужъ. Сто человекъ поставить на окопахъ, остальные пусть отдыхаютъ после такого долгаго боя.

Орцiо. Да, слышалъ. Но это не коснулось моего сердца: звукъ пролетелъ, - и нетъ его более. Что-то другое заставляетъ меня дрожать, отецъ.

Орцiо. Нетъ, - знаю, что твой часъ не пришелъ еще.

Мужъ. Мы одни: на сегодня съ груди моей спалъ камень, - тамъ, въ долине, валяются трупы убитыхъ враговъ; - поведай мне все твои думы. Я буду слушать ихъ, какъ бывало слушалъ у насъ, дома.

Орцiо. За мной, за мной, отецъ! Тамъ каждую ночь свершается Страшный Судъ.

Мужъ. Куда идешь ты? Кто показалъ тебе этотъ ходъ? Тамъ вечнотемные погреба, тамъ гнiютъ кости давнишнихъ жертвъ.

Орцiо. Где твой обыкновенный взоръ не видитъ солнца, тамъ умеетъ ступать духъ мой. - Темнота, иди въ темноту!

Подземелье. Поломанныя железныя решетки, оковы, орудiя пытки валяются по земле. МУЖЪ съ факеломъ у подножiя каменной глыбы, на которой стоитъ ОРЦIО.

Орцiо. Или не слышишь голосовъ ихъ, но видишь ихъ образовъ?

Мужъ, Молчанiе могилъ, - а светъ факела освещаетъ лишь на несколько шаговъ вокругъ насъ.

Орцiо. Все ближе, все яснее: идутъ изъ-подъ тесныхъ сводовъ, одинъ за другимъ, и тамъ садятся въ глубине.

Мужъ. Въ твоемъ безумiи моя гибель. Ты безумствуешь, дитя, и уничтожаешь темъ мои силы, когда оне мне такъ нужны.

Орцiо. Вижу духомъ ихъ бледные образы, строгiе, что собрались на страшный судъ. Обвиненный уже приближается и плыветъ, какъ туманъ.

Хоръ голосовъ. Властью, данной намъ за наши муки, мы, те, которыхъ некогда сковали, пытали, мучили, терзали железомъ, кормили ядомъ, засыпали пескомъ и каменьемъ, мы, давайте судить, пытать, осуждать, а дьяволъ возьмется за казнь.

Орцiо. Обвиненный... обвиненный... вотъ онъ заломилъ руки,

Одинъ голосъ. Тобою кончится проклятый родъ; въ тебе последнемъ собралъ онъ все свои силы, весь пылъ свой, всю гордость, чтобъ погибнуть.

Хоръ голосовъ. За то, что ты ничего не любилъ, ничего не чтилъ, кроме себя и грезъ своихъ, ты осужденъ, ты осужденъ на веки.

Мужъ. Ничего не могу разглядеть, но слышу отовсюду, изъ-подъ земли, и сверху, и съ боковъ стоны и жалобы, упреки и угрозы.

Орцiо. Теперь онъ поднялъ голову, отецъ, какъ ты, когда бываешь въ гневе, и ответилъ гордымъ словомъ, какъ ты, когда презираешь.

Хоръ голосовъ. Напрасно, напрасно! Нетъ ему спасенья ни на земле, ни на небе.

Одинъ голосъ. Еще несколько дней земной славы, преходящей, - которой меня и братьевъ моихъ лишили твои прадеды, а потомъ ты сгинешь, и сгинутъ твои братья, - и погребенiе ваше будетъ безъ жалобнаго звона, безъ слезъ друзей и родныхъ, какимъ было наше когда-то на этой же скале горя.

Мужъ. Я знаю васъ, низкiе духи, блуждающiе огоньки, летающiе средь сонмовъ ангеловъ!

Орцiо. Отецъ, не уходи въ глубь - отецъ заклинаю тебя именемъ Христа!

Мужъ возвращаясь. Скажи, скажи, кого ты видишь.

Орцiо. Это другой ты, бледный, въ оковахъ; они теперь мучаютъ тебя, слышу стоны твои... (Падаетъ на колени.) Прости мне, отецъ! Мать среди ночи пришла и приказала... (Падаетъ въ обморокъ.)

Мужъ подхватывая его. Еще только этого не доставало! Ха! Родное дитя приводитъ меня на порогъ ада. Марiя! Неумолимый духъ! Боже и Ты, другая Марiя, Которой я столько молился!...

Хоръ голосовъ въ отдаленiи. За то, что ты ничего не любилъ, ничего не чтилъ, кроме себя и грезъ своихъ, ты осужденъ, ты осужденъ навеки.

Зала въ замке св. Троицы. МУЖЪ. ЖЕНЩИНЫ, ДЕТ И, несколько стариковъ и графовъ на коленяхъ передъ нимъ. ОТЕЦЪ-КPЕСTНЫЙ стоитъ посреди зала. Толпа въ глубине. По стенамъ развешено оружiе; готическiя колоны, украшенiя, окна.

Мужъ. Нетъ! - во имя моего сына, во имя покойной жены моей: нетъ! - еще разъ повторяю - нетъ!

Голоса женщинъ. Сжалься! - голодъ жжетъ внутренности наши и детей нашихъ, - днемъ и ночью гложетъ насъ ужасъ.

Голоса мужчинъ. Еще есть время; выслушай посла, не отсылай посла.

Крестный отецъ. Вся жизнь моя была жизнью гражданина, и не мне обращать вниманiе на упреки твои, Генрихъ. Если я взялъ на себя роль посла, которую сейчасъ исполняю, то лишь потому, что знаю векъ нашъ и умею понять его значенiе: Панкратiй - это представитель гражданственности, если такъ можно выразиться.

Мужъ. Прочь съ глазъ моихъ! въ стороне Якову. Введи отрядъ нашихъ.

Яковъ выходитъ. Женщины поднимаются, продолжая плакать. Мужчины отдаляются на несколько шаговъ.

Другой. Мы отказываемся тебе повиноваться.

Третiй. Безъ тебя переговоримъ съ этимъ почтеннымъ гражданиномъ объ условiяхъ сдачи.

Несколько голосовъ. Понимаемъ, понимаемъ!

Мужъ. Когда вы избрали меня вождемъ, я поклялся погибнуть на этихъ стенахъ. Я сдержу слово, и вы все погибнете со мною.

Ха! такъ спросите у предковъ вашихъ, зачемъ они притесняли и властвовали.

Къ другому. Ты зачемъ растратилъ молодость за картами, да въ дальнихъ странствованiяхъ, забывъ про родину?

Еще къ одному. А ты - подличалъ передъ высшими и презиралъ низшихъ?

Къ одной изъ женщинъ. Ты почему въ детяхъ не воспитала себе защитниковъ-рыцарей? - Пригодились бы сегодня. - Нетъ, ты любила жидовъ, адвокатовъ! Проси же ихъ теперь за жизнь твою.

Зачемъ вы такъ спешите на позоръ? - Что побуждаетъ васъ оподлить свои последнiя минуты? - Впередъ лучше, дворяне, за мной, впередъ, - туда, где пули и штыки, а не туда где виселица, где молчаливый палачъ съ веревкой въ рукахъ, предназначенной вамъ на шею,

Несколько голосовъ. Хорошо говорить, - въ штыки!

Многiе голоса. Надо сдаться! условiя! условiя!

. Обещаю вамъ невредимость, такъ сказать, неприкосновенность личности и тела.

Мужъ подходя къ Отцу-крестному, схватываетъ его за грудь. Священная особа посла, - иди укрыть свою седую голову подъ шатрами выкрестовъ и портныхъ, чтобы я не замаралъ ее твоей собственной кровью.

Возьмите себе целью этотъ лобъ, изрезанный морщинами ничтожной науки, эту "шляпу свободы", что дрожитъ отъ дыханiя словъ моихъ на этой голове безъ мозгу.

Все вместе. Связать его, - выдать Панкратiю!

Мужъ. Минуту еще, господа! переходитъ отъ одного солдата къ другому. Съ тобою, кажется, взбирался я на горы за дикимъ вепремъ, - помнишь, я вырвалъ тебя изъ пропасти?

Другимъ. Съ вами я потерпелъ крушенiе у дунайскихъ скалъ. Іеронимъ, Христофоръ, вы были со мною на Черномъ море...

Другимъ. Вамъ я вновь отстроилъ погоревшiя избы.

Другимъ. Вы убежали ко мне отъ злого господина. Что же, говорите, - теперь пойдете вы за мною, или оставите меня одного, смеясь, что среди столькихъ людей я не нашелъ ни одного человека?

Все. Да здравствуетъ графъ Генрихъ, да здравствуетъ!

Мужъ. Раздать имъ остатки мяса и водки, а потомъ на стены.

Все солдаты. Водки, мяса, а потомъ на стены!

Мужъ. Иди съ ними, а черезъ часъ будь готовъ къ бою.

Женщины. Проклинаемъ тебя за детей нашихъ!

Окопы св. Троицы Трупы, подбитыя пушки, оружiе разбросаны по земле. Здесь и тамъ бегутъ солдаты. МУЖЪ у окопа. ЯКОВЪ при немъ.

Мужъ вкладывая саблю въ ножны. Нетъ выше наслажденiя, какъ вести опасную игру и всегда срывать, - а когда придетъ время проиграть, то проиграть лишь разъ.

Яковъ. Осыпанные последними нашими залпами, они отступили, но тамъ внизу ужъ собираются снова и видно, скоро повторятъ нападенье. Да, все напрасно: какъ светъ стоитъ, никто не избегалъ определенiй судьбы.

Яковъ. Ни пуль, ни ядеръ, ни пороху - всему конецъ бываетъ.

Мужъ. Такъ приведи ко мне сына, - хочу еще разъ обнять его. яковъ уходитъ.

Дымъ битвы застилаетъ мне глаза - кажется, мне, будто долина то поднимается, то опускается снова, - скалы ломятся въ сотни кусковъ и скрещиваются другъ съ другомъ. Такимъ же удивительнымъ порядкомъ сплетаются мои мысли.

Быть человекомъ - не стоитъ, ангеломъ - не стоитъ. Первый изъ архангеловъ, спустя несколько вековъ бытiя, словно мы, спустя несколько летъ жизни, почувствовалъ скуку въ сердце своемъ и взалкалъ большей силы. Надо быть богомъ или - ничтожествомъ.

Возьми несколько человекъ солдатъ, обойди все залы и гони на стены всехъ, кого ни встретишь.

Яковъ. Банкировъ, графовъ, князей? Уходитъ.

Мужъ. Подойди ко мне, сынъ мой, - дай руку сюда, въ мою руку, - приблизь лобъ твой къ губамъ моимъ - лобъ твоей матери былъ такой же белый, нежный когда-то.

Орцiо. Слышалъ голосъ ея сегодня предъ темъ, какъ твои бросились къ оружiю. Ея слова плыли легко, какъ ароматы, и она говорила: "Сегодня вечеромъ будешь со мною".

Орцiо"Сегодня вечеромъ буду ждать сына моего".

Мужъ въ сторону. У конца пути ужель меня оставитъ сила? - Не допусти этого. Боже! За этотъ мигъ отваги пусть буду узникомъ Твоимъ на всю вечность. Сыну. Сынъ мой, прости, что я далъ тебе жизнь, - разстаемся, а знаешь на сколько?..

Орцiо. Возьми меня и не оставляй, - не оставляй меня: я повлеку тебя за собою.

Мужъ. Наши пути различны. Ты забудешь обо мне среди ангельскихъ хоровъ, ты не пошлешь мне капли росы съ высоты. - О, Георгiй, Георгiй, - о, сынъ мой!

Орцiо. Что за крики?.. - Я весь дрожу... - все грознее... все ближе... слышенъ гулъ пушекъ и ружей... Последнiй, предсказанный часъ отсчитываетъ последнiе удары.

Толпа графовъ и князой проходитъ нижнимъ дворомъ. За ними Яковъ съ солдатами.

Одинъ голосъ. Дали обломокъ оружiя и велятъ драться.

Третiй. Не веди насъ, слабыхъ и голодныхъ, на стены!

Мужъ имъ. На смерть! сыну. Въ этомъ объятiи хотелъ бы соединиться съ тобою навсегда. Но мне надо въ другую сторону.

Голосъ въ вышине. Ко мне, ко мне, чистый духъ, ко мне, сынъ мой.

Клинокъ блеститъ, какъ прежде... дыханiе отлетело вместе съ жизнью...

Гей, сюда! - впередъ! - А! вы взобрались на длину моей сабли - назадъ! - въ пропасть, сыны свободы! Замешательство и битва.

На другомъ конце окоповъ. Слышны отголоски битвы. ЯКОВЪ распростертъ на стене. МУЖЪ подбегаетъ, обливаясь кровью.

Мужъ. Что съ тобою, мой верный, мой старый слуга?

Мужъ бросаетъ саблю. Но нужна ты мне больше. Мои погибли до единаго, а те - на коленяхъ протягиваютъ руки къ победителю и лепечутъ о милосердiи.

Еще не подходятъ сюда, - есть время, - отдохнемъ немного. - Га! уже взобрались на Северную башню, - новые люди взобрались на Северную башню, - смотрятъ, нетъ ли тамъ графа Генриха. - Здесь я, здесь, - но вы судить меня не будете. - Я уже приготовился въ путь, уже иду на судъ Господа!

Становится на обломке стены, висящемъ надъ пропастью.

Бегутъ, увидели меня - Христосъ и Пречистая Дева! - Поэзiя, будь проклята мною, какъ и самъ я буду проклятъ на веки. Разсекай же, грудь моя, эти волны!

Дворъ замка. ПАНКРАТІЙ, ЛЕОНАРДЪ, БЛАНКЕТТИ, - по главе толпы. Передъ ними проходятъ ГРАФЫ, КНЯЗЬЯ и проч. съ женами и детьми въ цепяхъ.

Панкратiй. Последнiй разъ произнесъ его. - Твое?

Баронъ. Александръ изъ рода Годальберговъ.

Бланкетти Леонарду. Продержали насъ два месяца, а какой жалкiй запасъ орудiй, какiя ничтожныя укрепленiя.

. Поручаю тебе ихъ всехъ. Пусть кровь ихъ льется для примера всему свету. А кто изъ васъ скажетъ мне, где Генрихъ, тому дарую жизнь.

Разные голоса. Пропалъ передъ самымъ концомъ.

Панкратiй. Не знаю посредниковъ гамъ, где одолелъ я собственной силой. Самъ позаботишься о ихъ смерти.

Крестный отецъ. Вся жизнь моя была жизнью гражданина, чему не мало доказательствъ, и если я соединился съ вами, то не затемъ, чтобы своихъ братьевъ дворянъ...

. Убрать стараго болтуна, - прочь! въ одну дорогу съ ними.

Где Генрихъ? Не виделъ ли его кто-нибудь живымъ или мертвымъ? Полный мешокъ золота за Генриха, даже за трупъ его.

Начальникъ отряда. Гражданинъ-предводитель! По приказанiю генерала Бланкетти я направился къ западной стороне окоповъ; тотчасъ, едва вошли мы, на третьемъ повороте бастiона заметилъ я раненаго человека, стоявшаго надъ трупомъ другого. Я приказалъ ускорить шагъ, чтобы схватить его, но раньше, чемъ успели мы спуститься, этотъ человекъ сошелъ ниже, сталъ на висящей глыбе, съ минуту посмотрелъ безумнымъ взглядомъ, потомъ вытянулъ руки, какъ пловецъ, когда готовится нырнуть, и бросился изъ всехъ силъ впередъ. Мы только слышали, какъ билось тело, падая съ уступа на уступъ, - а вотъ сабля, найденная въ несколькихъ шагахъ отъ того места.

Панкратiй. Следы крови на рукоятке... ниже - гербъ его дома. Это сабля графа Генриха. Онъ одинъ среди васъ былъ веренъ слову. За то ему слава, вамъ - гильотина.

Генералъ Бланкетти, озаботьтесь разрушенiемъ укрепленiй и исполненiемъ приговора. Леонардъ!

Леонардъ. Тебе следовало бы отдохнуть, наставникъ, после столькихъ безсонныхъ ночей; видно утомленiе на лице твоемъ.

Панкратiй. Не пришло еще время отдыхать мне, дитя мое, потому что только половина дела увидитъ конецъ съ ихъ казнью. - Смотри на эту ширь, на эти громады, что стоятъ между мною и моей мыслью. Надо заселить эти пустыни, прорезать эти скалы, соединить озера, каждому выделить землю, - чтобы вдвое жизней родилось на этихъ равнинахъ, нежели смертей лежитъ на нихъ теперь. Иначе дело разрушенiя не искуплено.

Панкратiй. Что говоришь ты о Боге - здесь скользко отъ человеческой крови. - Чья жъ это кровь? Сзади насъ дворы замка - мы одни здесь, а мне кажется, какъ будто здесь есть кто-то третiй.

Панкратiй. Тело его слуги, - мертвое тело,-но здесь господствуетъ чей-то духъ... а эта шляпа - и тотъ же гербъ на ней. - Гляди сюда, вотъ глыба, выступающая надъ бездной... На этомъ месте разорвалось его сердце.

Леонардъ. Надъ острой вершиной вижу понурую тучу, на которой догораютъ лучи солнца.

Панкратiй. Миллiонъ людей повиновался мне минуту назадъ - где народъ мой?

. Слышишь голоса ихъ - они зовутъ тебя, они ждутъ тебя.

Панкратiй. Болтали женщины и дети, что такъ долженъ явиться, но лишь въ последнiй день.

Панкратiй. Какъ столпъ снежной белизны, стоитъ Онъ надъ пропастями, обеими руками опершись на крестъ, какъ мститель на саблю. Изъ переплетшихся молнiй Его терновый венецъ.

. Отъ зарницъ Его взора кто не умретъ изъ живыхъ?

Леонардъ. Румянецъ все более сбегаетъ съ твоего лица, - идемъ отсюда, идемъ - ты слышишь?

Панкратiй. Ничтожны твои руки, какъ у духа, безъ кости и плоти - прозрачны, какъ вода, прозрачны, какъ стекло, прозрачны, какъ воздухъ. - Я вижу, вижу!

Панкратiй. Мрака, мрака! Леонардъ. Гей! граждане - гей! Братья-демократы, на помощь! - Гей! спасите, помогите, - спасите!

Небожественная комедия(Старая орфография)

Небожественная комедия
(Старая орфография)