Небожественная комедия

Автор:	Красинский З. Н., год: 1858
Примечание:	Перевод Александра Курсинского
Категория:	Пьеса
Связанные авторы:	Курсинский А. А. (Переводчик текста)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Небожественная комедия (старая орфография)

ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО "СКОРПИОН"
МОСКВА 1906

Административная репрессия, которой подверглось первое издание предлагаемого перевода "Небожественной Комедии", сделала слишком много в том направлении, чтобы придать ему значение политического памфлета, и теперь трудно внушить читателю художественно-критическую точку зрения на поэму Красинского. Выпуская второе её издание, мы теперь более, чем когда-либо рискуем быть заподозренными в той или иной политической тенденциозности, хотя, быть-может, менее всего в той, в какой заподозрил нас в свое время г. Сипягин, распоряжением которого в 1902 г. было конфисковано И-е издание. Предупреждать суждения мы не хотим, но тем не менее, как и в предисловии к первому изданию, мы категорически заявляем, что в драматической поэме З. Красинского мы видим один из наиболее художественных шедевров классической польской литературы, и нам затем совершенно безразлично, в какую сторону будет истолковано появление её перевода тем или другим тенденциозно настроенным читателем.

Звезды над головой твоею, волны моря под ступнями твоими, радуга разсекает и гонит мглу пред тобою... Все, что ты видишь, твое: и берега, и города, и люди принадлежат тебе; самое небо - твое, и, мнится, ничто не равняется в славе с тобою.

Твоя песнь ласкает слух несказанной усладой, ты сплетаешь сердца и расплетаешь их снова, подобно венку-игрушке рук твоих; ты выжимаешь слезы, сушишь их улыбкой, и улыбку снова стираешь с уст на мгновенье, на несколько мгновений, иногда на веки. Но сам ты что чувствуешь, что творишь, что мыслишь? Сквозь тебя струится поток красоты, но сам ты не есть Красота. Горе тебе, горе! Ребенок, который плачет на груди няньки, полевой цветок, не знающий своего аромата, более угоден перед Господом, нежели ты.

Откуда-ж явился ты, суетный призрак, который несешь откровение света, а света не знаешь, не видел, и ввек не увидишь? [(то тебя создал в час гнева иль дикой забавы? Кто дал тебе жизнь ничтожную, и однако столь соблазнительную, что ты сумеешь блеснуть ангелом на мгновение, прежде чем погрязнешь в болоте, станешь пресмыкаться, подобно гаду, или задохнешься в тине? - Тебе и женщине - одно начало.

Страданье - удел твой. И ты страдаешь, хотя страдание твое ничего не создаст, ничему не послужит. Стон ничтожнейшого бедняка не пропадает в аккорде небесных арф, а стоны твоего отчаяния упадают книзу. Диавол собирает их, ликуя присоединяет к своим клеветам и соблазнам, и настанет день, в который Бог отвергнет их, как они отвергли Бога.

Но не тебя корю я, Поэзия, мать Красоты и Спасения. Несчастен лишь тот, кто в зарождающемся или замирающем мире обречен вспоминать или предчувствовать тебя: потому что ты губишь лишь тех, кто отдались всецело тебе, стали живыми голосами твоей славы.

Блажен, в ком живешь ты, как Бог живет в мире, невидимый и неслышимый, но чувствуемый в движении малешого атома, - великий Бог, пред Которым преклоняются твари и вторят: "Он с нами!" - Он будет нести тебя, как звезду на челе своем и не отделится от Красоты твоей бездною слова. Он будет любить людей и будет муж среди своих братьев. - А кто не останется верен тебе до конца, кто тебе рано изменит и отдаст на ненужную потеху людей, - на голову тому ты бросишь несколько цветков и отвернешься прочь. Он тешится завядшими цветами и всю жизнь сплетает из них гробовой свой венок. Ему и женщине - одно начало.

Ангел-хранитель. Мир людям, чья мысль устремлена к добру, - благословен среди тварей имеющий сердце, - для него еще возможно спасение! Жена благочестивая и скромная да встретится на пути его, и дитя да родится в их доме!

. В дорогу, в дорогу, адские призраки; летите, спешите к нему! И ты впереди всех, ты во главе всех, тень погибшей любовницы! Ты, освеженная в сырости, цветами украшенная, дева - любовь поэта, вперед, вперед!

В дорогу и ты, призрак-слава, чучело старого орла, набитое в аду! Срывайся с кола, на который повесил тебя осенью охотник! Лети, распростри свои крылья, огромные, блестящия на солнце, - над головою поэта!

Выползай и ты из пыльного адского склепа, истлевшее изображение Эдема, творенье Вельзевула! Дыры залепим, лаком покроем, а там - свивайся чародейское полотно легкою тучей, лети к поэту, развернись вокруг него поясом скал и заливов, переливайся лучами солнца, тенями ночи. - Природа! ты зачаруешь поэта!

Деревня Церковь. Над церковью медлит в полете АНГЕЛ-ХРАНИTЕЛЬ.

Сдержи свою клятву - и ты будешь братом моим в образе Отца небесного!

Внутренность церкви. Свечи в алтаре. СВЯЩЕННИК совершает венчальный обряд. Свидетели.

Брачующаяся чета отходит. МУЖ, пожав руку жены, передает ее родственнику; все выходят; он остается в церкви.

Я снизошел до земного брака, потому что встретил ту, о которой мечтал. Проклятие на мою голову, если когда-либо перестану любить ее!

Зал, полный гостей. Бал. Музыка, огни, цветы. НОВОБРАЧНАЯ танцует и после нескольких турок вальса отходи:ъ в сторону, встречает в толпе МУЖА и склоняет голову ему на плечо.

Новобрачный. Как ты прекрасна в своем изнеможении, в безпорядке цветы и жемчуг в волосах твоих. Вся ты млеешь от стыда и утомления... О, вечно, вечно тебе будет звучать песнь моя!

Новобрачная. Я буду твоей верной женою, как наставляла меня мать и как мне подсказывает сердце. Но сколько же здесь народу, как жарко, как шумно!

Новобрачный. Поди, протанцуй еще один тур, а я останусь здесь и буду смотреть на тебя, как часто в мыслях моих смотрел я на парящих ангелов.

Давно ли шаталась я по земле в такую вот пору! Теперь черти гоняют меня и велят прикидываться святою.

Цветы, оторвитесь от стеблей и летите в мои волосы!

Свежесть и красота умерших девиц, в испарениях разливающаяся по воздуху, парящая над могилами, - летите освежить ланиты мои! - Здесь разлагается труп черноокой брюнетки,- пусть густая тень её прядей повиснет на висках моих! Под этим камнем угасла пара голубых глаз, - ко мне, ко мне, огонь, который искрился в них! За этой решеткой теплится сотня свечей: здесь сегодня схоронили княжну. Атласное платье белей молока, оторвись от нея! Вот оно, цепляясь за решетку, уже летит ко мне, трепеща, как огромная птица... Вперед, вперед!

Спальня. Ночная лампа на столике бросает бледный свет на МУЖА, спящого около ЖЕНЫ.

Муж во сне. Откуда же являешься ты, которую так давно я не видел, не слышал? Как плавно течение вод, плавна поступь твоя, - словно две белых волны. Благоговейный покой на челе твоем. Все, что любил я, о чем мечтал я, - все соединилось в тебе.

Я думал, ты - воплощение мечты моей. Но вот, после долгого перерыва она возвращается ко мне и - она не одно с тобою. Ты добра, ты мила, но та... О, Боже! что вижу! Она на яву...

Муж. Да будет проклята минута, когда я взял жену себе и забыл любовь юных лет, грезу грез моих, душу души моей.

Жена пробуждаясь. Что это значит? - уж разсвело? - за нами приехала коляска? Ах нам сегодня предстоит столько хлопот и разъездов.

Жена. Или ты чувствуешь себя плохо? Я встану, чтобы дать тебе лекарство...

Жена. Скажи мне, что с тобою. Твой голос изменился и щеки горят, как в огне.

Муж, срываясь с постели. На воздух, я должен выйти на воздух!.. Нет, нет, - останься, не следуй за мной, - не вставай, еще раз говорю тебе.

Муж. Со дня свадьбы я спал сном одеревенения, сном обжор, сном фабриканта-немца близ жены-немки. Целый мир словно заснул вокруг меня, как и я. Я разъезжал по родственникам, по докторам, по магазинам, и, предвидя рождение ребенка, выбирал кормилицу.

Ко мне же, мои прежния сферы, полные образов, полные жизни, будящия мысль мою, внимающия песням моего вдохновения, - некогда отзвук ночного звона был символом вашим.

Боже! ужели это Ты освятил связь двух тел и сказал, что никакая сила не разорвет её, даже тогда, когда души оттолкнутся одна от другой и пойдут различными путями, и тела, как два трупа, останутся друг возле друга?!

Ты снова со мною - моя - моя! Возьми же меня с собою! - А если ты лишь видение, лишь мечта моя, если ты создалась из меня и теперь вот являешься мне, - то пусть же и я буду призраком, стану дымчатой тенью, лишь бы не разлучаться с тобою.

Дева. А ты пойдешь за мною, если когда-нибудь я прилечу за тобой?

Муж. О, останься! Зачем таешь, как сновидение? Если ты - высшая красота и чистейшая греза, почему ты не хочешь помедлить дольше, чем возникает желание, чем зарождается мысль?

Призрак исчез, но он обещал вернуться. А тогда - прости, мой садик, прости, мой домик, и ты, которая создана для садика и для домика, но не для меня!

Женский голос. Помилуй, ночь все холоднее под утро.

Гостиная. Две свечи на фортепиано. В углу колясочка со спящим ребенком. МУЖ полулежит в кресле, закрыв лицо руками, ЖЕНА у фортепиано.

Жена. Заходила к отцу Вениамину. Назначил на после-завтра.

Жена. Посылала к кондитеру сказать, чтобы заготовил несколько тортов - не мало гостей приглашено присутствовать при обряде, - знаешь, такие шоколадные торты... с инициалами Георгия-Станислава.

Жена. Слава Богу! Наконец-то состоится этот обряд, и наш Орцио станет вполне христианином. Потому что, хоть он и крещен уже водою, а все мне казалось, что ему не достает чего-то {Речь идет о таинстве мѵропомазания, которое у католиков может быть отделено от таинства крещения. Прим. пер.}. (Идет к колыбели.) Спи, дитятко мое, спи, ненаглядное! Или тебе уже снится что-либо, что ты отбросил от себя одеяльце? Вот так, лежи так... Сегодня ты у меня так неспокоен, крошка моя. Спи, моя прелесть!

Муж в сторону. Душно. Парит: собирается буря. Скоро вдали грянет гром, а здесь сердце мое разорвется.

ЖЕНА возвращается к фортепиано; начинает играть, бросает, слова начинает и бросает снова. Сегодня, вчера, - Боже! - всю неделю, и даже уж несколько недель, целый месяц - ты не сказал мне ни слова; - все, кто видят меня, уверяют, что у меня скверный вид.

Муж в сторону. Час настал, и его ничто не отсрочит, вслух. Мне кажется, ты выглядишь прекрасно...

Жена. Тебе безразлично. Ты уже и не смотришь на меня; ты отворачиваешься, когда я вхожу и закрываешь глаза, если я сижу близко. Вчера была я на исповеди, припоминала все грехи свои - и ничего не нашла, чем могла бы обидеть тебя.

Жена. Ты добиваешь меня этим "должен". Лучше встань и скажи прямо "не люблю больше!" По крайней мере буду знать все, все.

Его, его не покидай лишь, а я примирюсь с твоим гневом. Люби дитя мое, дитя наше, Генрих! Опускается пред ним на колени.

Муж поднимаясь с места. Не придавай значения словам. Иногда на меня находит дурное настроение, - скука!

Жена. Прошу тебя единого слова, единого обещания: скажи, что его ты будешь всегда любить.

Целует ее в лоб, она обнимает его. В это время слышен гром, затем музыка: аккорд за аккордом следуют, странные и дикие.

Дева входит. Возлюбленный мой! Приношу тебе благословение и радость. Иди за мной!

Возлюбленный мой! Сбрось с себя земные оковы, в которых заплетаются ноги твои! Я прихожу из светлого мира, которому нет конца и ночи. Я твоя!

Жена. О защити меня, пречистая Дева! То бледный призрак мертвеца: очи погасли, скрип похоронной колесницы напоминает голос его.

Муж. Как ясно чело твое, что за чудо цветы в волосах твоих. О, дорогая!

Муж. Тихий свет разливается вкруг тебя, - голос твой... еще раз дай услышать, - потом пусть погибну!

Дева. Она, которая удерживает тебя, она - призрак. Жизнь её быстролетна, любовь её - что лист, который сохнет среди тысячи таких же. Я - не прейду.

Жена. Генрих, Генрих! Закрой меня, загороди собою, не выдавай меня! Я чувствую запах серы и плесень гроба...

Муж. Излюбленная моя! Оставляю дом мой и иду за тобою.

Падает в обмороке вместе с ребенком. Другой удар грома.

Крестины. ГОСТИ. ОТЕЦ ВЕНИАМИН. КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ. КРЕСТНАЯ МАТЬ. НЯНЬКА с ребенком. В стороне на диване сидит Жена. В глубине слуги.

Первый гость тихо. Гм, странное дело: где граф?

Второй. Заболтался где-нибудь, а не то - пишет.

Первый. Хозяйка бледна, разстроена; слова ни к кому не скажет.

Третий. Сегодняшния крестины напоминают мне что-то те званные вечера, на которых хозяин, проигравшись накануне в карты, принимает гостей с любезностью отчаяния.

Четвертый. Я оставил преинтересную княжну. Явился в разсчете на торжественный обед, а вдруг, как в Писании сказано, - плач и скрежет зубов...

От. Вениамин. Георгий-Станислав, принимаешь-ли св. Помазание?

Один из гостей. Глядите, глядите: встала и идет словно во сне.

Второй. Вытянула руки вперед и шатаясь направляется к сыну.

Третий. Подайте руку: она сейчас упадет в обморок.

От. Вениамин. Георгий-Станислав, отрицаешься-ли сатаны и гордости его?

Жена кладя руку на голову ребенка. Где отец твой, Орцио?

Жена. Благославляю тебя, Орцио, благословляю, дитя мое! Будь поэтом, - чтобы отец твой любил тебя и не отверг когда либо.

Жена. Ты угодишь отцу своему и заставишь полюбить себя. И тогда он простит твоей матери.

Голоса гостей. Ужасное что-то стряслось в этом доме... Идемте, идемте!

Между тем обряд кончился и плачущее дитя уносят в колыбель.

Отец крестный над колыбелью. Георгий-Станислав! Ты стал теперь христианином, тем самым уже вошел в общество людей. Со временем ты станешь гражданином, а заботами родителей и милосердием Бога - и славным деятелем на пользу общественную. Помни: родину любить надо, и даже погибнуть за отчизну прекрасно!

Муж. К этим высотам стремился я, об этом молился я долгие годы, и вот я близ цели. Долины, люди, все осталось позади. Пусть там мурашки тешатся каждая своей соломинкой, а когда потеряет ее, пусть надрывается от злости или умирает от сожаления.

Горы и пропасти над морем. Тяжелые тучи. Буря.

Муж. Куда исчезла ты? Вдруг испарились благоухания утра и день омрачился. Стою на вершине, пропасть подо мною, пронзительно бушуют ветры.

Голос девы. Ко мне, ко мне, возлюбленный мой!

Муж. Ты уже так далеко, а я не в силах преодолеть эту пропасть.

Муж. Дух зла, зачем смеешься надо мною: тебя я презираю.

Другой голос. Здесь, у отвеса скалы, вот изнемогает твоя безсмертная душа, которая все небо устремлялась перелететь одним взмахом! И бедняжка просит у ног твоих, чтобы не шли оне дальше. Великая душа! великое сердце!

Муж. Покажитесь мне, примите явный образ, чтобы я мог согнуть его и свергнуть в бездну. Если вы устрашите меня, пусть я никогда её не достигну.

Дева за другой стороне пропасти. Схватись за мою руку, лети!

Муж. Но что делается с тобою? Цветы отрываются от волос и падают на землю, и, прикасаясь к ней, скользят, как ящеры, ползут как змеи?...

Муж. ...Вот ветер сорвал платье с плеч твоих и разорвал его в клочья...

Муж. ..Дождь каплет с головы твоей, а из груди глядят нагия ребра...

Хор злых духов. Возвращайся в преисподнюю, старуха! Ты смутила великое и гордое сердце, удивление людей и самого себя. Великое сердце, следуй за твоею возлюбленной!

Муж. Господь! ужели ты осудил меня за мою веру, за веру в то, что Твоя красота неизмеримо превосходит красоту земли? Ужели за то, что я стремился к ней и страдал во имя её, я должен был стать игрушкою дьяволов?

Муж. Бьет последний час. Буря кружит черными вихрями, море рвется на скалы и тянется ко мне, невидимая сила увлекает меня все дальше - все ближе... Сзади - толпы людския давят на меня и толкают в бездну.

Муж. Бороться напрасно... Меня влечет к себе забвение пропасти... Безумием исполнена душа... Боже! твой враг побеждает.

Ангел-хранитель над морем. Мир вам, волны, - успокойтесь! - В эту минуту на голову твоего ребенка льется святая вода. Вернись в дом твой и не греши более. Вернись в дом твой и люби дитя твое.

Гостиная. Фортепиано. Входит МУЖ. ГОРНИЧНАЯ со свечей.

Муж. Послушай, Маня, - быть может, ты шутишь... спряталась, желая наказать меня? Отзовись! Маня! Маруся!..

Нет. Нет ответа. Да кто же там? Иван? Катерина? - Весь дом этот оглох и онемел? Ту, которой присягал в верности и любви, я сам сбросил в толпу погибших для этого мира. Да, я уничтожал все, чего ни касался в жизни. Под конец и себя уничтожу. Так неужели ад пощадил меня лишь для того, чтобы я дольше был живым его воплощением на земле?

ласковая, - она опустила к земле, а чистую думу свою послала в неведомую безбрежность, - быть может, за мною. И путается в ней, бедняжка, и плачет...

Муж. Ха! мой демон отзывается! (Поспешно раскрывает двери.) Оседлать Татарина. Плащ и пистолеты!

Дом умалишенных в красивой гористой местности. Сад кругом.

Жена доктора. Видите ли, уж очень-то больших надежд относительно её питать не приходится. Вот муж-то мой уехал, - он объяснил бы вам пообстоятельнее... Привезли ее вчера, в конвульсиях... Как жарко!

У нас много больных, но она меньше всех подает надежды... Знаете ли, этот институт стоит нам около двухсот тысяч. Взгляните, какой вид на горы. Впрочем, вы, видимо, торопитесь ее видеть. Скажите, а это правда, будто якобинцы похитили ночью её мужа?

Комната. Окно с решеткой; несколько кресел, кровать. ЖЕНА на диване.

Муж. Входит. Я хочу, чтобы вы оставили нас вдвоем.

Голос за дверью. Мой муж разсердится, если...

Голос над потолком. Бога связали цепями. Один уж погиб на кресте. Я второй бог и тоже среди палачей.

Голос из-под пола. На плаху головы королей и владык! Я начало свободы народов.

Голос за стеною слева. Комета уже сверкает, день Страшного Суда приближается.

Жена. Не могу подняться: душа оставила мое тело и вошла в голову.

Жена. Погоди лишь немного: я стану тебе подходящей.

Жена. Я молилась три ночи и Бог услышал меня.

Жена. Когда я утратила тебя, во мне произошла перемена. "Господи Боже", - говорила я, и била себя в грудь, и лампаду подносила к груди моей, и каялась во грехах своих, - "ниспосли мне духа поэзии!" - и на третий день утром я стала поэтессой.

Жена. Теперь, Генрих, ты не будешь презирать меня; я вся - вдохновение, - ты не будешь покидать меня по ночам.

Жена. Смотри на меня: разве я не достигла тебя? - все пойму, все уразумею, выражу словами, игрою, пением... Море, звезды, буря, битва... Да, да!.. звезды, море, буря... - ах, что-то еще ускользнуло из памяти... Битва! Ты должен повести меня на битву; я увижу и все опишу: труп, саван, кровь, волны, роса, могила...

Жена обнимая и целуя его. Генрих, Генрих, как я счастлива!

Голос из-под пола. Трех королей убил я собственной рукою, - десять еще остается, - и сто попов, правящих обедню.

Голос за стеною слева. Солнце утратило треть своего блеска, звезды начинают сталкиваться на путях своих. Горе, горе!

Жена. Разгладь морщины. Ты.снова пугаешь меня. Зачем? Чего не достает тебе? Знаешь, что еще я скажу тебе?

Жена. При крещении священник дал ему первое имя - поэт, а потом уж, знаешь, Георгий-Станислав. Я так устроила. Благословила и закляла: он будет поэтом, - О, как я люблю тебя, Генрих!

Голос над потолком. Прости им Отче, - не ведают бо, что творят.

Жена. Не правда ли, какое странное у него помешательство?

Жена. Только он сам не смыслит, что говорит. Я скажу тебе, что стало бы, если бы Бог лишился разума. Берет его за руку. Все звезды летят вверх и вниз... Каждый человек, каждый червяк вопит "аз есмь Бог!" - и каждое мгновение умирают один за другим. Гаснут кометы и солнца. Христос не спасет нас вторично. Он взял свой Крест обеими руками и бросил в пропасть. - Слышишь, как Крест, - надежда миллионов, бьется о звезды, ломается, трещит, разлетается в куски, все ниже и ниже... Туман великий поднялся от его обломков. Пресвятая Богоматерь одна еще творит молитвы, и звезды, служащия ей, еще не отступили от Нея... но и Она пойдет туда, куда идет мир.

Жена. Я приколола ему крылья и послала блуждать в мировом пространстве, чтобы он упился всем, что прекрасно, и страшно, и величественно. Некогда он вернется и очарует тебя... Ах!

Жена. В голове моей кто-то зажег лампаду... лампада качается невыносимо...

Муж. Мария, дорогая моя! Теперь ты снова можешь быть покойна, как прежде.

Жена. Кто живет поэзией, тот не живот долго.

Жена доктора. Пилюли... порошки.. впрочем, нет, ничего твердого... какое-либо жидкое лекарство... Маргаритка, беги в аптеку! - Вы сами всему причиной... муж узнает, будет бранить меня...

Жена доктора. Так это вы сами, ваше сиятельство?

Жена доктора. Какая она красная... кровь бросилась в голову.

ДОKTОPЪ вошел и приблизился к дивану. Теперь уж ей ничто не опасно: она мертва.

Дитя мое! Почему ты не скачешь верхом на тросточке, не ломаешь игрушек, мухам не обрываешь крылья, не сажаешь мотыльков на шпильки, не кувыркаешься по травке, не воруешь сластей, не смачиваешь слезами всех букв от А и до Z? Король мух и бабочек, старинный приятель полишинеля, маленький дьявол, - почему ты так похож на ангела? Что выражают эти голубые глаза, опущенные вниз, живые, но уже полные воспоминаний, хотя лишь несколько весен про неслось над твоей головой? И эта головка, - почему оперта она на белые ручки, словно ты задумался глубоко? Почему, как цветок отягчен росою, так чело твое мыслями?

А когда зарумянятся твои щечки и ты весь пылаешь, как столиственная роза, и, откинув кудри назад, взором устремляешься в небо, - скажи, что ты видишь, что слышишь, с кем говоришь в эти минуты? Морщинки выступают тогда на твоем лбу, словно тонкия-тонкия нити, выходящия из невидимого клубка, в глазах загорается искра огня, которого никто не может разгадать. И няня твоя зовет тебя, и плачет, и думает, что ты ее не любишь, а родные и знакомые окликают тебя и кажется им, что ты не узнаешь их; - один лишь отец молчит, хмурый взгляд устремляя в пространство; медленно слеза навертывается на глаза его и медленно исчезает куда-то...

Врач взял твою руку, сосчитал биения пульса, заявил, что ты нервен.

Профессор подошел, ощупал голову твою и заметил, что у тебя способности к отвлеченным наукам.

Нищий, которому на улице ты бросил грош в шапку, пожелал тебе красавицу жену на земле и венец в небесах.

Военный подскочил, схватил тебя и подбросил, крикнув: "будет славный полковник!"

Цыганка долго читала на ладони твоей, и правой, и левой, - прочесть ничего не могла, отошла со вздохом, принять мзду отказалась.

Магнетизер наложил пальцы на глаза твои, длинными пальцами окружил лицо и - отскочил в испуге, почувствовав, что сам засыпает.

Священник готовил тебя к первой исповеди и порывался стать на колени перед тобою, как перед образом.

Художник, вошедший в момент, когда ты топал ножками в гневе, набросал с тебя маленького демона и на картине Судного Дня поместил тебя среди проклятых духов.

Меж тем ты растешь и лицо твое становится все прекраснее, - не детской свежестью румяной земляники, но красотою чудных, непонятных мыслей, которые словно из иного мира приплывают к тебе. Пусть часто меркнет блеск твоих глаз, а лицо становится угрюмым и грудь впалой, - всякий, кто увидит тебя, остановится хоть на минуту и скажет:"Что за чудный ребенок!" - Если бы цветок, увядающий, имел душу из огня и вдохновение с неба, если бы на каждом поникшем лепестке его тяготела ангельская мысль вместо капли росы, - этот цветок был бы подобен тебе, дитя мое! Выть может такие и были до падения Адама.

Кладбище. МУЖ и ОРЦиО перед склепом с готической колоннадой и башенками.

Муж. Сними шляпочку и помолись за душу мамы.

Орцио. Богородице - Дево, радуйся! - благословенна ты в женах! - Царица неба - Владычица красот, цветущих по земле, на нивах, на лугах, и...

Муж. Зачем изменяешь слова молитвы? Молись, как тебя учили, - за маму, которая десять лет тому назад скончалась в этот самый час.

Орцио. Богородице-Дево, радуйся, благодатная Мария, Господь с тобою! Благословенна Ты в сонме ангелов, из коих каждый на пути твоем бросает лучезарное перо своих крыл под стопы Твои, и как по волнам...

Орцио. Но эти слова невольно врываются в голову мне и давят мозг мой: мне нельзя их не высказать.

Муж. Такая молитва не доходит до Господа. Не помнишь матери, любить ее не можешь.

Орцио. Во сне; т.-е. не совсем во сне, но вот когда засыпать начинаю... вот, например, вчера.

Муж. И говорила что-нибудь тебе? Орцио. Казалось мне, что шла она в глубоком, обширном мраке, сама вся белая, и говорила:

Видишь, я помню все от слова до слова, и верь мне: я не выдумал.

Орцио. Вот и сейчас слышу голос её - только не вижу.

Орцио. Как-будто от этих двух лиственниц, на которые падают лучи заходящого солнца:

Муж. Неужели последняя мысль человека при кончине сопутствует душе его в самое небо? Неужели дух может быть чистым, святым и несчастным вместе?

Орцио. Голос мамы слабеет... вот уж совсем замирает за стеной часовни... вот, вот, слышишь, еще повторяет:

Муж взор Твой к страданиям моим, не предавай мукам ада этого херувима. Мне хоть дал Ты силу выдержать натиск мыслей, страстей и чувств, - а ему что? - Дал тело подобное паутине, которое разорвется под напором первой сериозной мысли. О, Господи Боже, о Боже!

От детских лет не знал я дня покоя. Ты окружил меня толпой людей, которые говорили о моем счастии, завидовали или выражали пожелания,-ти послал на меня море страданий, мимолетных видений, смутных предчувствий и грез. Благоволение Твое снизошло на разум мой, и ничего на сердце. Дай же мне спокойно любить дитя мое, и да будет мир между Творцом и Его тварью.

Перекрестись, сын мой, и пойдем. Вечная память!

Философ. Повторяю - и в этом мое непоколебимое убеждение - наступает время освобождения женщин и чернокожих.

Философ. А вследствие этого и время великих перемен в строе общественной жизни, как в его общем, так и в частностях. Из этого я заключаю о неизбежном перерождении человечества кровью и об уничтожении всех старых форм.

Философ. И подобно тому, как шар земной, то выпрямляется, то наклоняется на своей оси под влиянием внезапных революций...

Философ. С молодыми листиками на нижних ветках?

Муж. Вот именно. Как думаете, сколько лет оно простоит еще?

Муж. Сегодня оно выпустило из себя несколько свежих листков, но корни гниют все более и более.

Муж. Ничего. Только то, что оно свалится и пойдет на угли и пепел, потому что даже столяру ни на что пригодиться не может.

Муж. И тем не менее, это - символ всех вам подобных, вашего века и вашей теории.

Муж. Много лет трудился я над тем, чтобы найти предел всякого познания, чувства и мысли, и вот - нашел могильную пустоту в своем сердце. Все чувства знакомы мне но имени, и ни единой страсти, никакой веры и любви нет в душе моей. И однако несколько предчувствий кружится в этой пустыне: относительно сына, - что он ослепнет, относительно общества, в котором я вырос, - что оно исчезнет. И ношу я все это, как Бог свое блаженство, - сам в себе, сам для себя.

Голос ангела-хранителя. Полюби страждущих, алчущих, скорбящих ближних твоих, несчастных ближних твоих, да спасен будешь.

Мефисто проходя мимо. Поклон нижайший! Люблю иногда удивить прохожого даром, которым наградила меня природа: обладаю способностью чревовещания.

Муж прикладывая руку к шляпе. Это лицо видел я на какой-то гравюре...

Мефисто в сторону. У графа отличная память, вслух. Слава и ныне и присно...

Мефисто входя в горы. Тебе и твоей глупости!

Что за огромный орел поднялся над местом, где скрылся этот человек?

Муж. Летит ко мне, весь черный...свист его подобен свисту тысячи пуль в бою...

Орел. Саблей отцов твоих бейся за честь их и власть!

Муж. Распростер крылья надо мною и сосет глаза мои взором гремучей змеи. - Ха! понимаю тебя!

Орел. Не уступай, не уступи никогда! И падут во прах враги твои, жалкие враги твои.

Муж. Приветствую тебя среди этих скал, за которыми ты исчезаешь. Будь что будет, обман или истина, победа или погибель, я верю тебе, вестник славы. Прошедшее да будет мне поддержкой! А если дух, который жил в нем, вернулся в лоно Бога, - пусть снова отступит от него, вселится в грудь мою, станет моею мыслью, моею силой, моим подвигом.

Прочь, подлая гадина! Как сбросил я тебя, и нет по тебе печали в природе, так и они будут сброшены и не будет печали по них, - имени не останется даже, - ни одна тучка не обернется на пути своем, чтобы взглянуть на гибель стольких детей земли. Они вперед, я после. - Бездонная глубина голубого эфира! Ты окружаешь собою землю, землю, которая, как младенец, стонет и плачет, - но ты не содрагаешься от этих стонов, ты не слышишь земли; ты плывешь в свою безпредельность.

Природа, - прости! Оставляю тебя, чтобы стать человеком. Иду бороться с братьями моими.

Муж. Ничто не помогает. Последняя надежда - на Господа.

Орцио. Уже не могу распознать ни тебя, отец, ни этого господина. Искры и черные нити носятся перед моими глазами: то сплываются в одну тонкую змейку, то образуют желтое пятно; пятно это то опускается вниз, то поднимается вверх, то вдруг вспыхивает, как радуга. При всем этом боли никакой не ощущаю.

Врач. Станьте-ка вот здесь, в тени.. Сколько вам лет?

ВрачОрцио. Пустяки, не обращайте внимания: будете здоровы, как я. (Мужу.) Не может быть надежды; присмотритесь-ка сами к зрачкам: они нечувствительны к свету. Полнейшее ослабление зрительного нерва.

Муж. Да, правда! - открытые, темные, без жизни.

Врач. Мысль пересилила в нем тело. Следует опасаться каталепсии.

Муж отводя врача в сторону. Все, что хотите! Половину того, что имею.

Врач. Творить чудеса не в наших силах! (Берет трость и шляпу.) Слуга покорный! Должен поспешить: снять катаракт одной даме.

Муж. Но пощадите, не покидайте нас так скоро.

Муж прижимая к себе сына. Но ты еще видишь что-нибудь?

Муж. Взгляни в окно: там солнце, чудный день.

Орцио. Образы толпами проплывают между моими зрачками и веками. Вижу знакомые лица, места знакомые, страницы прочитанных книжек.

Орцио. Да, - духовными глазами; а эти - погасли.

Муж падает на колени. Минута молчания. Пред кем? Кому поведаю обиду моего ребенка? (Встает.) Будем молчать: Бог над молитвами, дьявол над проклятьями смеются.

Крестный отец. Да, великое несчастие - слепота...

Врач. И весьма необыкновенное в столь раннем возрасте.

Крестный отец. Он всегда был слабого сложения, да и мать-то его умерла как-то так...

Крестный отец. Как вам сказать?.. Тут, знаете, чего-то не хватало...

Муж. Простите, что обезпокоил вас доктор, в столь позднюю пору, но вот уж несколько дней, как мой бедный мальчик пробуждается по ночам, всегда около двенадцати, встает и говорит во сне. Прошу за мною!

Спальня. НЯНЬКА. ПРИСЛУГА. РОДСТВЕННИКИ. ОТЕЦ-КРЕСТНЫЙ. ВРАЧ. МУЖ.

Третий. Не моргнет глазом. Губами едва шевелит, а голос тем не менее резкий и протяжный...

Орцио. Прочь от меня, тени ночи! Я рожден сыном света и песни. Что нужно вам от меня, чего хотите? Я не поддамся вам хоть взор мой улетел с вихрями и мчится где-то в далеком пространстве. Да, он вернется когда-нибудь, обогащенный звездными лучами и зажжет мои очи огнем.

Крестный отец. Точь-в-точь как покойница: плетет, неведомо что. Интересное зрелище.

Нянька. Пресвятая Богородица, Матушка Ченстоховская! Возьми глаза мои и дай их ему.

Орцио. Мать моя! Молю тебя, теперь навей на меня образов и мыслей, чтобы я мог жить внутреннею жизнью, мог создать другой свет в себе самом, равный тому, который утратил.

1-й родственник. Что думаешь? - не обойдется без фамильного совета.

Крестный отец. Да, - это долг и достоинство врача, господин доктор.

Врач. У вашего сына разстройство всех органов чувств в связи с крайней раздражительностью нервов, что иногда бывает причиной особого состояния, так сказать, - сна на яву, в роде того, какое мы сейчас наблюдаем.

Муж в сторону. Ты слышишь, Господи, он объясняет мне Твое наказание.

Врач. Прошу перо и чернил. Ceraris lauгеи два грана и пр. и пр.

Муж. Найдете в той комнате. Прошу всех выйти.

Голоса. Доброй ночи! доброй ночи! до завтра... Уходят.

Орцио пробуждаясь. Желают доброй ночи... Говорите о долгой ночи, о вечной ночи, а не о доброй, не о счастливой...

Муж. Обопрись на меня, я отведу тебя в постель.

Муж. Укройся хорошенько и засни спокойно. Доктор говорит, что к тебе возвращается зрение.

Орцио. Как обидно: чьи-то голоса прервали мой сон.

Муж. Мое благословение да будет с тобою. Ничего более не могу дать тебе: ни счастия, ни солнца, ни славы. Вьет час, который зовет меня на борьбу, на борьбу одного и нескольких против многих людей. Как будешь жить ты один, среди стольких опасностей, слепой и слабый, дитя и поэт вместе, несчастный певец без слушателей, душою живущий за рубежом земли, а телом прикованный к земле, - о ты, несчастный, несчастнейший из ангелов, ты, - сын мой!

Нянька в дверях. Доктор просит вас на минуту.

Муж. Побудь с ребенком, добрая моя Катерина.

Кто бы ты ни был, скажи мне, во что ты веруешь? - Ты легче лишишься жизни, чем найдешь свою веру, чем возбудишь ее к себе! Стыдитесь, стыдитесь все, от мала до велика! Но пусть вы умеренны и ничтожны, пусть вы без сердца и мозга, - мир неуклонно идет к своим целям и влечет вас за собою, гонит пред собою, играет вами, отбрасывает, выбрасывает вас, - все в мире кружится, как в танце: пары исчезают, и вновь появляются, и совсем пропадают. Потому что уж близко, потому что крови много, кровь всюду. Крови много, говорю я вам.

Ты видишь эти толпы, ставшия под городскими воротами, среди пригорков и посадки тополей? Разбиты палатки, сколочены длинные доски, уставлены мясом и напитками, подперты обрубками, поленьями. Кубок быстро переходит из рук в руки, а где прикоснется к устам, там слышится голос, угроза, клятва, проклятие. Кубок летает, кружит, танцует и, всегда полный, пенясь, блестит среди тысяч народа.

Ты видишь, как нетерпеливо ждут они - и ропщут меж собой, и готовятся кричать, все жалкие, в потными лбами, с растрепанными волосами, в лохмотьях, с загорелыми лицами, с мозолистыми от работы руками? Те принесли с собой косы, другие потрясают молотами и стругами. Гляди: тот, высокий, держит опущенный топор, а этот железным пестом размахивает над головою. А там, в стороне, уместившись под вербой, мальчишка алчно глотает вишни, а сверстник его сжимает шило правой рукою. Женщины тоже пришли сюда, - их матери, их жены, - голодные, нищия, как они сами, увядшия раньше времени, без признаков женственности и красоты. На волосах их пыль столбовой дороги, на бедрах обрывки одежды, в глазах что-то гаснущее, угрюмое, - насмешка над взором. Но и оне быстро оживляются; кубок пробегает всюду, кружит всюду.

Но вот страшный шум пронесся средь толпы... Что это? - восторг или отчаяние? Кто распознает, какие чувства звучат в голосах тысяч? - Тот, который подошел и, вскочив на стол, стал на стуле, господствует над ними, говорит к ним. Голос его протяжен, резок, выразителен; каждое слово разслышишь, поймешь. Движения его, свободные и легкия, аккомпанируют словам, как музыка песне. Лоб высокий, широкий, ни волоска на черепе, - выпали, изсушенные мыслями, - кожа присохла к костям на голове и на щеках, желтоватыми полосами врезалась меж мускулов; а от висков черная борода венком опоясывает лицо. Никогда ни кровинки, ни изменения цвета в лице: взгляд неподвижно впился в толпу; ни на миг не уловишь смущения или замешательства. Когда же поднимет он руку, протянет, прострет ее над ними, они склоняют головы, кажется, вот-вот падут на колени пред этим благословением великого ума, - не сердца: прочь с сердцем, с предразсудками. Да звучит слово утехи и убийства!

Он - их вдохновение, их любовь; он властитель их духа и пыла. Он обещает им хлеб и хороший заработок. Поднялись крики, пронеслись среди масс, отдались в сторонах; "Да здравствует Панкратий! Хлеба нам, хлеба нам, хлеба!" - А у ног витии на стол оперся не то друг его, не то товарищ, не то слуга...

Глаза восточные, черные, оттененные длинными ресницами; плечи повисли, ноги подкошены, разслабленное тело покосилось на бок, на губах улыбка любострастия и злобы, на пальцах золотые перстни. Он тоже хриплым голосом кричит: "да здравствует Панкратий!" - Вития на мгновение обратил к нему взор свой: "подними платок мой, гражданин-выкрест!" А вокруг все растут и растут рукоплескания и вопли: "Хлеба нам, хлеба нам, хлеба! - Смерть барам, смерть купцам, - хлеба, хлеба!"

Барак. Несколько ламп. Раскрытая книга на столе. ВЫКРЕСТЫ.

Выкрест. Братья мои униженные, братья мои мстительные, братья возлюбленные, - припадем к страницам Талмуда, как к груди, молоком обильной, груди, жизнь подающей, из которой сила и сладость истекает для нас, горечь и отрава для них.

Хор выкрестов. Иегова - Господь наш и никто же кроме Него. Он разбросал нас повсюду, Он нами, как кольцами бесконечной змеи, сдавил мир почитателей Креста, спесивых и глупых, господ наших, не знающих учения. Трижды плюнем на гибель им, трижды проклятие им!

Выкрест. Радуйтесь братья, мои!Крест, враг наш, подрубленный, подгнивший, стоить ныне над лужею крови, а раз он падет, - не поднимется более. Ныне еще аристократы охраняют его.

Хор. Вперед подвигается работа веков, работа наша кропотливая, тяжелая, упорная. Трижды плюнем на гибель им, трижды проклятие им!

Выкрест. На свободе без порядка, на резне без конца, на раздорах и злобе, на их глупости и спеси воздвигнем могущество Израиля. Только кучку этих аристократов - только эту кучку свергнуть, - и засыплются трупы их обломками Креста.

Хор. "Крест - знамя наше святое, вода креста связала нас с людьми", - поверили презирающие любви презираемых! - "Свобода народа - знамя наше, блого народа - цель наша", - поверили сыны христиан сынам Каиафы! Некогда отцы наши замучили Врага - ныне мы снова мучим Его, и Он более не возстанет из мертвых.

. Еще немного мгновение, еще немного капель яду, - и свет наш, наш, братья мои!

Хор. Иегова - Господь Израиля и никто же кроме Него. Трижды плюнем на гибель народу, трижды проклятие им! Слышен стук.

Выкрест. За работу! - а ты, святая книга, прочь отсюда, чтобы взгляд проклятого не осквернил страниц твоих. Прячет Талмуд. Кто там?

Голос за дверью. Свой! Именем свободы, - отоприте!

Леонард входя. Добро, граждане, что вы заботитесь о завтрашнем и точите кинжалы. Подходит к одному. А ты что делаешь здесь, в углу?

Один из выкрестов. Заготовляю веревки, гражданин.

Леонард. Умно, брат мой; кто не погибнет от меча, пусть на суку повиснет.

Выкрест. Любезный гражданин, - так дело окончательно назначено на завтра?

Леонард. Тот, кто мыслит и чувствует сильнее нас всех, приглашает тебя к себе: он сам тебе и ответит на этот вопрос.

Хор выкрестов. Веревки и кинжалы, дубины и ножи, - дело рук наших, - идите на гибель им! Они будут избивать бар на нолях, вешать их в садах и рощах, а мы потом их самих убьем и повесим. Презренные возстанут в гневе своем, воспрянут во славу Иеговы. В слове Его, в спасении и любви к нам - уничтожение всем, кто не наш. Трижды плюнем на гибель им, трижды проклятие им!

Панкратий. Полсотни их кутили здесь минуту назад, и за каждым моим словом кричали: "виват!" - Понял ли хоть один мои мысли? Провидел ли хоть один конец той дороги, стону начала которой они шумели? - А! - fervido imitatorum pecus!

Выкрест. Великий гражданин - более по виду, нежели по речи. Раз только, помню, проходя в церковь в праздник Божия Тела, крикнул он мне: "посторонись!" и окинул меня взором господина, за что в душе я посулил ему веревку...

Панкратий. Завтра, чем свет, отправишься к нему и скажешь, что я хочу с ним видеться частным образом, тайно, - послезавтра ночью.

Выкрест. А сколько дашь мне людей для конвоя? Неосторожно было бы итти одному.

Панкратий. Отправляйся один: имя мое - твоя охрана, виселица, на которой вчера повесили барона, - твоя поддержка.

Выкрест. А если велит засадить меня или побить палками?

Панкратий. Будешь мучеником за свободу народа.

Выкрест. Все, все за свободу народа! В сторону. Ай-вай!

Леонард. К чему эта проволочка, полумеры, сделки, разговоры? - Когда я клялся повиноваться тебе и славить твое имя, - я считал тебя исполином решительности, орлом, летящим прямо к дели, человеком, который себя и всех ставит на одну карту.

Леонард. Все ждут, готовы... выкресты наковали оружия, наплели веревок... толпы шумят, требуют приказаний. Скажи слово, и оно полетит как искра, вспыхнет как молния, сменится громом, разрешится пожаром.

Панкратий. Кровь бьет тебе в голову! Это говорит в тебе молодость, а ты не умеешь совладать с нею и называешь это воодушевлением.

Леонард. Взвесь, что делаешь! Аристократы в своем безсилии заперлись в замке Св. Троицы и ждут нашего нападения, как ножа гильотины. Вперед, вождь народа, вперед и, не медля, на них!

. Не все ли равно? Они утратили мощь тела в неге, мощь духа - в безделье: завтра или послезавтра они должны пасть.

Леонард. Кого же боишься? Кто удерживает тебя?

Панкратий. Как припев у песни, так "измена" в конце каждой твоей фразы! - Не кричи! Потому что, если бы кто-нибудь подслушал нас...

Леонард. Здесь нет шпионов... А что бы было?

Панкратий. Ничего... только пять пуль в твоей груди за то, что смел ты одним тоном выше говорить в моем присутствии.

. Забылся, сознаюсь. Но не боюсь наказания: если моя смерть должна послужить примером, придать крепость и силу нашему делу, - рази!

Панкратий. Ты полон жизни, полон надежд и глубокой веры. Счастливейший из людей, - не хочу лишать тебя жизни.

Панкратий. Думай больше, говори меньше... Когда-нибудь поймешь меня. Послал ли в склад за двумя тысячами патронов?

Панкратий. А складчина портных сдана ли в кассу?

Леонард. В восторженном и искреннем порыве сложились все до одного и принесли сто тысяч.

Панкратий. Завтра я приглашу их на ужин. Что-нибудь нового слышал о графе Генрихе?

Леонард. Я слишком презираю господ, чтобы верить тому, что говорят о нем. Вымирающия расы не имеют энергии, не должны иметь, не могут.

Панкратий. Однако, он собирает своих поселян и, уверенный в их преданности, готовится итти на выручку св. Троицы.

. Кто устоит перед нами? В нас выражается идея нашего века.

Панкратий. Хочу его видеть, взглянуть в глаза ему, проникнуть в глубь сердца и затем - перетянуть на нашу сторону.

Панкратий. Но и поэт вместе. - Теперь оставь меня одного.

Панкратий. Усни спокойно. Если бы я не простил тебя, ты уже спал бы сном вечным.

Панкратий. Доброй ночи и приятных сновидений!

. Послезавтра в ночь пойдешь со мною к графу Генриху.

Панкратий. Почему же мне, вождю тысяч, этот один человек кажется препятствием? Силы его ничтожны в сравнении с моими: несколько сот мужиков, слепо верящих его слову, привязанных к нему привязанностью домашних животных. Отребье, ничтожество! Почему же я так стремлюсь его видеть, соблазнить его? Или дух мой встретил равного себе и замедлил на минуту? Но это последняя преграда на этих равнинах, надо ее обрушить, а там... Мысль моя! ужели ты не в силах обольстить себя, как обольщаешь других? Стыдись! ты знаешь цель свою, ты - мысль, владычица людей, в тебе сосредоточилась воля и сила всех, и в чем лишь раздор для иных, в том твоя слава. Ты дала имена людям, безвестным и низким, дала веру людям лишенным сердца, - свет по образу своему, свет новый создала вокруг себя. А сама блуждаешь и не знаешь, что ты. Нет, нет, нет, ты - велика...

Лес. Разбиты палатки. Посредине полянка, на ней виселица. Бараки, огни, бочки. Толпы народа.

МУЖ переодетый в черный плащ, в красной "шляпе свободы" на голове, входит, держа ВЫКРЕСТА под руку. Помни!

Выкрест тихо. Ваша светлость, я проведу вас, не выдам, честное слово.

Муж. Моргни лишь глазом, шевельни пальцем, - и я пущу в лоб тебе пулю. Суди, во что я ставлю твою жизнь, если рискую своею.

Выкрест. Ай-вай! Вы стискиваете мне руку железными клещами, - но что же мне делать?

Муж. Разговаривай со мною просто, как с хорошим знакомым, как с приятелем, вновь прибывшим. Что это за танцы?

Муж одной из девушек. Как приятно мне видеть тебя такой румяной и веселой.

Девушка. Давненько мы ждали этого дня. Довольно уж я мыла тарелки да чистила вилки! Ласкового слова никогда не слыхала, - а теперь время, время самой поесть, самой потанцовать. Ура!

Муж. Танцуй же, гражданка! Выкрест тихо. Пощадите, кто-нибудь может узнать вас. Уйдемте!

Муж. Если кто-нибудь узнает меня, прощайся с жизнью. Идем дальше.

Выкрест. Здесь под дубом расположился клуб лакеев.

1-й лакей. Я уже спровадил моего прежнего барина.

2-й лакей. А я все еще ищу своего барона. Твое здоровье!

Камердинер. Граждане, мы, которые в поту, в унижении склонялись под ярмом, чистя сапоги и брея бороды, - теперь мы почувствовали права свои. Здоровье всего клуба!

Хор лакеев. Здоровье президента! Он поведет нас дорогой почета.

Муж. Что за голоса, еще более грубые и дикие, доносятся из этой чащи налево?

Выкрест. Это хор мясников, ваша светлость.

Хор мясников. Топор и нож - оружие наше, бойня - жизнь наша. Нам все равно - резать быков или резать господ.

Дети силы и крови, мы равнодушно смотрим на тех, кто послабее и почище нас; кто позовет нас, тому мы и служим: для господ бьем быков, для народа господ.

Топор и нояс - оружие наше, бойня - жизнь наша, бойня, бойня, бойня!

Муж. Они мне нравятся: по крайней мере не поминают о чести, о философии. - Добрый вечер, сударыня!

Выкрест тихо. Ваша светлость, говорите "гражданка" или "свободная женщина".

Женщина. Что за обращение? Откуда ты откопал его? Фи, фи! от тебя отдает стариною.

Женщина. Я свободна, как и ты; я - вольная женщина. Обществу, которое признало права мои, раздаю любовь свою.

Муж. А общество взамен дало тебе эти кольца, эту аметистовую цепь? О, вдвойне добродетельное общество!

Женщина. Нет, - эту мелочь я сорвала в момент освобождения с мужа, врага моего, врага свободы, который держал меня в заключении.

Муж. Желаю гражданке приятной прогулки! проходит. А кто этот странный воин, что оперся на обоюдоострую саблю, с изображением мертвой головы на шляпе, на груди и портупее? Не славный ли Бланкетти, современный кондотьери на службе у толпы, как некогдабыл на службе у правительств и князей?

Бланкетти. А видите, вон там, в просвете между группами кленов... смотрите хорошенько: распознаете замок на горе? В мой бинокль его видать превосходно; окопы, стены, четыре бастиона...

Бланкетти. Ха! сто чертей! но можно обойти лощиной, подкопаться и...

Муж тихо. Слышишь, как щелкает курок у меня под плащем?...

Выкрест в сторону. Ай вай! громко. Каков же ваш план, гражданин-генерал?

Бланкетти. Хоть вы и братья мне по свободе, - не братья по гению. После победы все узнаете о моих планах. Отходит.

Муж. Советую вам убить его: так начинается всегда аристократия.

Муж. Что ты делаешь здесь под деревом? Почему глядишь так дико и уныло?

Ремесленник. Проклятие купцам, проклятие фабрикантам. Лучшие годы, когда другие любят женщин, бьются в открытом поле, странствуют в далеком море, я загубил в тесной каморке за тканьем шелка.

Ремесленник. Нет сил, - не могу поднести ее к губам. Вот... кое-как приполз еще сюда, но для меня не загорится день свободы. Проклятие купцам, которые продают шелк, проклятие господам, которые его носят!

Муж. Трус свободы, гражданин-выкрест! Гляди на эту безжизненную голову, плавающую в кровавом свете заходящого солнца: что теперь ваши речи, ваши обещания равенства и счастия людей?

Выкрест в сторону. Чтоб ты сам околел поскорее, и псы разнесли по кускам твое тело! (Громко.) Пустите меня: я должен сдать отчет в моем поручении.

Муж. Скажешь, что я задержал тебя, приняв за шпиона. (Озирается вокруг.) Отголоски разговоров замирают за нами, впереди только сосны да ели, залитые вечерними лучами.

Выкрест. На небе скопляются тучи; не вернутся ли вам к своим, что ждут вас давно уж в овраге св. Игнатия.

Муж. Благодарю за твою заботливость, почтенный жид. Назад! Хочу еще раз взглянуть на свободных граждан в сумерках.

Голос за деревьями. Потомок Хама желает доброй ночи старому солнышку!

Справа голос. За твое здоровье, старый враг наш, что гнал нас на труд в поту. Взойдешь завтра, - застанешь твоих рабов за мясом и водкой. А теперь - чарка к чорту!

Муж. Не вырвешься! Стой здесь за пнем и ни слова!

. Вперед, вперед! - под палатки, к братцам нашим! Вперед, вперед, - под навесы кленов, поспать, поболтать вечеринку! Там ждут нас девушки, там быков набили, - ждут нас товарищи по плугу.

1-й голос. Тяну, волоку - нейдет, упирается! Иди, иди в солдаты! Иди!

Голос помещика. Дети мои, сжальтесь, сжальтесь...

3-й голос. Воскреси моего сына из-под батагов гайдуцких!

4-й голос. Хамы пьют за твое здоровье, барин! Ты уж извини нас.

Хор мужиков. Вампир сосал кровь нашу, - поймали вампира! Не выпустим вампира! - Убрать его, дьявола, убрать! - Ты покончишь на высоте, как и подобает барину, высоко вознесен будешь над нами. - Барам-тиранам смерть, нам голодным, нам усталым - есть, пить, спать! Как снопы в поле - будут их трупы, как мякина в молотилке - прах их замков нашими топорами, нашими косами, нашими цепами, - братцы, вперед!

Муж. Не удалось разглядеть лица за стволами...

Выкрест. Возможно, что друг, а то и родственник вашей светлости.

Муж. Его презираю, а вас ненавижу. Поэзия все позолотит со временем, но... Дальше, жид, дальше!

Другая часть леса. Пригорок; костры; толпа, народа с факелами.

Муж из-за деревьев показывается с Выкрестом у подножия пригорка. Ветви в клочья порвали мою "шляпу свободы" . А это что за ад рыжеватых огней, что пылают меж двух стен леса, двух обвалов мрака?

. Мы сбились с пути, ища выхода к оврагу св. Игнатия. Скорее спрячемся в кусты: здесь Леонард правит обряд новой веры.

Муж сопротивляясь. Нет, нет, ради Бога вперед: это-то особенно меня и интересовало. Не бойся, никто нас не узнает.

Муж. Повсюду развалины какой-то громады, которая века, должно быть, простояла, прежде чем рухнуть... колонны, пьедесталы, капители... побитые статуи... разбросаны куски мозаики, какою в старину украшали своды храмов... вот под ногой блестит разбитое окно... словно лик Богоматери мелькнул во мраке, и вновь темно... Смотри: здесь целая повалена аркада, а вот чугунная решетка, засыпанная щебнем... Сверху блеск факела на мгновение осветил темноту: вижу половину каменного рыцаря на половине могильной плиты... Где я, проводник?

Выкрест. Наши усердно поработали за эти сорок дней и ночей - и вот, наконец, снесли последнюю церковь на здешних равнинах. Мы идем как раз через кладбище.

Муж. Горько отдаются в ушах моих ваши песни, новые люди!

Черные тени людей теснятся с боков, и спереди, и сзади, а развеваемые ветром огни проходят над толпой, как живые духи...

Прохожий. Именем свободы приветствую вас обоих.

Другой. Смертью господ приветствую вас обоих.

Третий. Что ж медлите? - уж там поют жрецы свободы.

Муж. Кто этот юноша, стоящий на груде развалин? Под ним горят три костра, в дыму и зареве пылает лицо его, а голос звучит безумием.

Муж. Ха! ваша аристократия. Ну, покажи мне того, который тебя послал ко мне.

Леонард. Дайте мне прижать ее к устам, к груди моей! дайте мне мою прекрасную, независимую, вольную, свободную от покровов и от предразсудков вместе, избранницу среди дочерей свободы, возлюбленную мою!

Девичий голос. Лечу к тебе, возлюбленный мой!

Другой голос. Взгляни: к тебе протягиваю руки, но падаю от изнеможения; ползу к тебе по пепелищу.

Третий голос. Я опередила ее! По золе и углям, сквозь огонь и дым иду к тебе, возлюбленный мой!

Муж. С распущенными волосами, вздымающеюся грудью взбирается на развалины страстными порывами...

Леонард. Ко мне, отрада моя, дочь свободы! Ты дрожишь в священном изступленьи, - вдохновение да охватит душу мою. - Внемлите все; пророчествовать буду.

Леонард. Мы оба являем образ человечества, освобожденного, воскресшого из мертвых, и вот стоим на развалинах старых форм, старого Бога. Слава нам: мы порвали Его тело, - теперь пыль и прах оно, - а Дух Его победили своим духом. Дух Его ныне - ничто.

Хор . Счастливая, счастливая избранница пророка! Мы здесь внизу стоим, завидуя славе её.

Леонард. Свет новый провозглашаю. Отдайте небо новому богу! Бог свободы и радости, владыка народа, - каждая жертва мести, каждый труп мучителя да будет алтарем твоим! В море крови да потонут старые слезы и страдания человечества. Отныне жизнь его - счастие, закон его - равноправность; кто против, - тому петля и проклятие.

Хор мужчин. Рухнуло здание гнета и спеси; кто поднимет хоть один камень его - тому смерть и проклятие!

Выкрест в сторону. Хулители Иеговы, - трижды плюю на гибель вам!

Муж. Орел, сдержи обещание, - и здесь на их трупах я воздвигну новый храм Иисусу.

Смешанные голоса. Свобода!счастье! ура! ура! ура!

Хор жрецов. Где бары, где короли, что проходили недавно по земле со скипетрами и в коронах, надменно и гневно?

Хор предателей. Мы двинемся в глухую ночь, стиснув украдкой кинжалы; мы двинемся, двинемся в путь!

Удар грома. Ответьте же Богу живому, вознесите песни ваши! За мною идите, все, все за мной! Обойдем еще раз и потопчем святыни умершого Бога. А ты подними лицо, встань, пробудися!

Девушка. К тебе и Богу твоему горю любовью, - всему миру отдам любовь мою, - горю, горю!..

Муж. Кто это подбежал к нему, упал на колени и, словно в борьбе с самим собою, бормочет что-то, чего-то просит?

Выкрест. Вижу, вижу: это сын великого философа.

Герман. Верховный жрец! молю о посвященьи на убийства.

Леонард. Подайте елей, кинжал и отраву. (Герману.) Елеем, коим некогда помазали королей, помазую тебя ныне на гибель королям. Оружие былых рыцарей и господ влагаю в длань твою на смерть господам. На груди твоей вешаю этот медальон, наполненный отравой: там, куда не проникнет твоя сталь, пусть жжет она огнем утробы тиранов. Иди и уничтожай старое поколение во всех концах света.

Муж. Вот он двинулся и во главе толпы спускается с пригорка.

Выкрест в сторону. Трижды плюю на тебя, громко. Леонард может узнать меня, ваша светлость, видите, какой нож у бедра его!

Муж. Закройся плащем моим. А что это за женщины, что танцуют перед нами.

Выкрест. Это жены графов и князей, которые оставили мужей своих и перешли в нашу веру.

Муж. Когда-то кумиры мои! - Толпа охватила его со всех сторон, исчез из глаз в общей давке. По их пению можно понять что он удаляется от нас. Иди за мной, оттуда виднее.

Выкрест. Ай вай-вай! Нас тут всякий заметит.

Муж. Вот теперь снова вижу его. Другия женщины теснятся к нему, бледные, изступленные, в судорогах... сын философа яростно потрясает кинжалом... вот подошли к развалинам северной башни... стали... пляшут на развалинах, разрушают уцелевшие остатки стены... сыплют искры на поверженные алтари и кресты, - пламя разгорается и гонит столбы дыма перед собою. Горе вам - горе!

Леонард. Горе людям, которые поклоняются еще умершему Богу.

Муж. Черные волны поворачивают и устремляются к нам.

Муж. Издалека я поспешил на отголосок вашего возстания. Я - член испанского клуба убийц и прибыл только сегодня.

Леонард. А этот другой? Зачем он прячет лицо в складках твоего плаща?

Муж. Мой младший брат. Дал обет не показывать лица людям, пока не убьет по меньшей мере барона.

Леонард. Чьей же смертью ты сам можешь гордиться?

Муж. Лишь за два дня до отъезда старшие братья дали мне посвящение.

Леонард вынув кинжал. Брат, вот мой кинжал тебе для этой цели.

Муж вынув свой. Брат, мне достаточно своего для этой цели.

Голоса. Да здравствует Леонард, да здравствует убийца испанский!

Леонард. Завтра остановись у шатра гражданина-предводителя.

Хор философов. Мы род людской направляем в путях его от колыбели. Мы вывели истину из тьмы на свет. Ты же борись за права её, губи и погибай.

Сын философа. Товарищ! чашу старинного священного вина пью за твое здоровье, - до свиданья!

Xор художников. На руинах готических. храмов воздвигнем иные святыни: не будет икон в них и статуй! Своды воздвигнем из длинных кинжалов, людския головы сложим в колонны, колонны украсим вверху капителью: волосы, с которых каплет кровь; один белый алтарь, один на нем символ - шляпа свободы. Ура!

Муж. Молчи, жид! Они стремятся за Леонардом и ужо не глядят на нас. Последний раз окидываю взором, ловлю мыслью этот хаос, вырывающийся из глубины времен, из лона тьмы на гибель мне и моим братьям. Гонимые безумным порывом, охваченные отчаянием, мысли мои мчатся во всей своей силе. Боже, дай мне ту мощь, в которой ты никогда не отказывал мне, и я в одном слове замкну весь этот мир, новый, огромный, - он сам себя не понимает. Но это слово должно быть поэтическим выражением всего минувшого.

Муж. Спасибо за напоминание! - Месть за поруганный прах отцов моих! - Проклятие новым людям! - Водоворот их меня восхищает, но не увлечет за собою.

А теперь спустимся вниз и к оврагу св. Игнатия.

Муж. Выведи меня на дорогу, а там я отпущу тебя.

Выкрест. Куда вы тащите меня среди тьмы, развалин, кустов и пепла? Пустите, оставьте меня.

Муж. Вперед, вперед, - иди вниз со мною... Последняя песня замолкает сзади нас, кое-где чуть мерцает факел. А среди этих бледных испарений, среди деревьев, вырванных с корнем, видишь ли ты тени минувшого, слышишь ли жалобные голоса их?

Выкрест. Все гуще мгла, мы спускаемся в долину.

Хор духов из лесу. Плачьте о Христе, о Христе изгнанном, о Христе замученном. Где Бог наш, где храм Бога нашего?

Муж. Уж недалек день битвы и меча, - я возвращу Его вам. На тысяче крестов распну врагов Его.

Духи. Мы хранили алтари и священные памятники; мы несли верующим отголоски колоколов на крыльях наших, в звуках органов звучали голоса наши; в переливах лучей на окнах церковных, в полумраке колонн, в блеске сосудов, в благословении св. Даров - была жизнь наша. Куда же мы денемся ныне?

Муж. Светает все больше; - их образы растопляются в лучах зари...

Выкрест. Вот дорога ваша, - там начало оврага

Выкрест. Итак, вы ручаетесь мне, ваша светлость, за неприкосновенность того, кто сегодня в полночь...

Муж. Старинный дворянин не повторяет слова дважды. Христос и моя сабля!

Голоса в кустах. Мария и сабли наши! Да здравствует господин наш!

Муж. Ко мне! Будь здоров, гражданин. Ко мне! Христос и Мария!

Панкратий своей охране. Ложитесь лицом в траву. Лежите молча. Огня не высекайте даже для трубки, - и по первому выстрелу спешите ко мне. Если выстрела не последует, не шевелитесь до утра.

Панкратий. Ты прислонись к этой сосне и думай.

Леонард. Хоть одного меня возьми с собою. Ведь он - дворянин, аристократ, лжец.

Панкратий делая ему знак остаться. Старинные дворяне иногда сдерживают слово.

Муж. Некогда, в такой же час, среди грозных опасностей и грозных раздумий, Бруту явился гений Цезаря... И я сегодня жду такого же виденья. Еще минута - и предо мной будет стоять человек без имени, без предков, без ангела-хранителя, - человек, который вышел из ничего и теперь быть может, начнет собою новую эру, если я не сброшу его назад, не возвращу в ничто.

Предки мои! вдохновите же меня той силой, которая сделала вас владыками мира; все ваши львиные сердца вложите в грудь мою; пусть гордость, украшавшая чела ваши, прольется на мое чело! Вера во Христа и Его Церковь, слепая, непоколебимая, горячая, - вдохновение подвигами вашими на земле, жажда безсмертной славы за гробом, пусть осеняет меня, и я буду убивать и жечь врагов, я - сын ста поколений, последний преемник ваших мыслей и трудов, ваших добродетелей И заблуждений. Бьет двенадцать.

Слуга вооруженный входит. Ваша светлость, - человек, который должен был явиться, пришел и ждет.

Панкратий входит. Привет графу Генриху! - Как дико это слово "граф" звучит в моем горле.

Садится, сбрасывая плащ и "шляпу свободы", и вперяет взор в колонну, на которой висит герб.

Муж. Благодарю за доверие к моему дому. По старому обычаю - пью за твое здоровье. (Берет кубок, пьет и подносит Панкратию.) Гость, - в твою руку!

Панкратий. Если не ошибаюсь, эти красные и голубые символы зовутся гербами на языке умерших. Все меньше и меньше этих значков по земле!

Муж. С помощью Божией, скоро ты увидишь их тысячи.

Панкратий отнимая кубок от уст. Вот она старинная аристократия! Всегда уверенная в победе, спесивая, упрямая, цветущая надеждой, а сама без денег, без оружия, без войска. Грозит, как мертвец гробовщику у ворот кладбища-в сказке, - верит, или притворяется, что верит, в Бога, потому что в себя уж трудно верить. Покажите же мне эти молнии, ниспосланные в защиту вам, эти легионы ангелов, слетевших с неба!

Муж. Смейся над собственными словами! Атеизм - устаревшая формула; ждал чего-нибудь поновее от тебя.

Панкратий под ярмом суеверий, сомнений, стадных привычек, - вот моя вера, а Бог мой на сегодня - это мысль моя, это мощь моя, что даст им и хлеб, и честь навсегда.

Муж. Я полагаю силу мою в Боге, Который предкам моим дал господство на земле.

Панкратий. А сам всю жизнь был игрушкою дьявола! Но оставим этот вопрос: пусть решают его богословы, если еще хоть один из мастеров этого дела остался жив в здешних краях, - к делу!

Муж. Чего же ты хочешь от меня, избавитель людей, гражданин божий?

Панкратий. Я пришел сюда потому, что хотел во-первых узнать тебя, а во-вторых - спасти.

Муж. За первое спасибо, второе предоставь моей сабле.

Панкратий. Сабля твоя, Бог твой - мечта. Ты заглушен тысячами голосов, ты охвачен тысячами рук, - несколько моргов земли осталось за вами, и её едва хватит для могил ваших, - двадцати дней вы не выдержите осады. - Где у вас пушки, снаряды, провиант, а главное - где мужество? Будь я на твоем месте, я знал бы что делать.

Панкратий. Так вот я, граф Генрих, сказал бы Панкратию: "мир! - я распускаю свой отряд, единственный отряд; не иду на выручку св. Троицы, но за то остаюсь при своем имени, при своем имении, за целость которых ты мне ручаешься своим словом". - Ты сколько лет прожил, граф?

Панкратий. Остается пятнадцать, не более: такие люди не живут долго. Сын твой ближе к могиле, чем к юности. Одно исключение не испортит нашего дела. Оставайся себе последним графом на этих равнинах, будь господином в доме прадедов, малюй их портреты и гербы, а об этих несчастных не думай более: пусть суд народа свершится над ничтожными!

Муж. Ты оскорбляешь меня каждым словом, точно пытаешь, можно ли будет обратить меня в раба в день твоего триумфа. Перестань, потому что я не могу заплатить тебе: тебя охраняет мое слово.

. Святое понятие чести, рыцарской чести, выступает на сцену. Выцветший это лоскут в знамени человечества. О, знаю я тебя, проник всего насквозь! Ты полон жизни, а идешь об руку с умирающими, потому что хочешь еще верить в касту, в прадедовскую кость, в слово "отчизна" и прочия, а в глубине души ты сознаешь, что братьям твоим должна быть суждена кара, а затем - забвение.

Панкратий. Победа и жизнь. В одну только истину верю и пред ней преклоняюсь. Эта истина, в силу которой жизнь мира достигает высших пределов, - в гибели вашей. Ныне она гласит моими устами: "Дряхлые, источенные червями, пресыщенные питьем и едой, - дайте место молодым, голодным и сильным!" - Но я хочу спасти тебя, тебя одного.

Муж. Гибель зову на голову твою за эту жалость ко мне! - И я знаю твоих и тебя: глядел в тенях ночи на пляски сброда, по выям которого ты карабкаешься вверх; все старые, как мир, смуты мира видел одетыми в новые одежды, кружащимися в новом танце, - но корень их тот же, что тысячи лет назад, - разврат, злоба, жажда крови. А тебя не было с ними, ты не захотел сойти к детям своим, потому что в глубине души ты презираешь их и, - подожди немного, - если разум не оставит тебя совсем, себя самого презирать будешь. Не терзай меня более.

Панкратий. Народ мой еще не расправил крылья, - согласен, - но вырос еще в гиганта, еще жаждет хлеба и выгод, но придет время... (Подходит к Мужу и опирается о колонну с гербом.) Придет время, когда он поймет себя и скажет о себе: "я существую!" - и тогда но будет другого голоса в мире, что мог бы также сказать: "я существую!"

Панкратий. Из поколения, которое воспитываю я, силой воли моей народится племя последнее, высшее, дальнейшее. Земля не видала мужей таких. Они будут вольные люди, владыки её от полюса до полюса, а земля - она станет один цветущий сад, один счастливый очаг, одна мастерская богатств и промысла.

Муж. Слова твои лгут, но спокойное бледное лицо твое не умеет изобразить вдохновение.

Панкратий. Но прерывай... многие на коленях просили у меня этих слов, и для них я жалел их. - Тогда воскреснет Бог, которому уже не будет смерти, Бог трудом и страданием освобожденный от завес, открытый в небе детьми Его, которых некогда Он разбросал по земле, но которые прозрели и добыли Истину. - Бог человеческого открылся им.

Муж. Нам уж давно он открылся: человечество спасено им много веков назад.

Панкратий. Утешай себя, кто может, таким спасением, - страданиями двух тысячелетий, протекших от Его смерти на кресте.

Муж. Я видел этот крест в старом Риме, соблазнитель. У ног Его лежали массы сил, мощнейших, чем твои; сотни богов, подобных твоему, валялись в пыли, не смея поднять к Нему своих разбитых глав, а Он стоял высоко над ними, святые руки простирая к востоку и западу, святое чело купая в солнечных лучах. Видно было, что Он - Владыка мира.

Но когда-то я читал твои мысли! Так, если ты действительно умеешь уноситься в безпредельность, если любишь истину и искал ее серьезно, если ты человек из тех, каких отмечает человечество, а не на подобие нянькиных сказок, - слушай, не отбрасывай эту минуту спасения; от крови, которую мы прольем сегодня, завтра не останется следа, - последний раз говорю тебе: если ты тот, каким казался мне, - встань, оставь дом свой и иди за мною.

Муж. Ты - младший брат сатаны, (Встает и ходит медленно вдоль комнаты.) Напрасные мечты, кто осуществит их! Адам умер в пустыне, мы не вернемся в рай.

Панкратий. В сторону. Я запустил ему палец под сердце и попал в нерв поэзии.

Муж. Прогресс! счастие человечества! - да, и я верил когда-то... Вот вам, берите жизнь мою, если только... Но, свершилось! - Сто, двести лет назад полюбовное соглашение могло бы еще... но теперь, - знаю - теперь мы должны взаимно уничтожать друг друга: дело идет о смене расы.

Панкратий. Горе побежденным! - Отбрось сомнения, повтори лишь это слово "горе!" и побеждай с нами.

Муж. Что же, ты изследовал все пути. Предопределения, или под видимой формой ночью предстало оно тебе на пороге твоей палатки и благословило тебя своей гигантской рукою? Или при свете солнца ты слышал голоса его в полдень, когда все спали в зное, а ты размышлял в одиночестве, что так уверенно грозишь мне победой? - ты, человек из глины, как и я, невольник первой меткой пули, первого ловкого удара мечем?

Панкратий. Не ласкай себя тщетной надеждой: не царапнет меня пуля, не коснется железо, пока хоть один из вас сопротивляется моему делу; а что будет после, - вам уже не будет ДО ЭТОГО Дела. Бьют часы. Время смеется над нами! Если ты устал жить, спаси хоть сына.

Муж. Его чистая душа уже спасена в небе, а на земле его ждет участь отца.

Панкратий, Итак, ты отклонил? молчание. Молчишь? - думаешь? - прекрасно! - пусть же раздумывает тот, кто стоит на краю могилы!

Муж. Не смей касаться тайн, которые за пределами твоих мыслей ныне свершаются в глубине души моей. Мир тела принадлежит тебе, - утучняй же его пищей, питай вином и кровью, но не иди далее и прочь, прочь от меня!

Панкратий. Раб одной идеи и её образов, рыцарь-поэт, стыдися! Гляди на меня: идеи и образы - воск в моих пальцах!

Муж. Напрасно! - Ты никогда не поймешь меня, - потому что каждый из предков твоих был сброшен в яму за одно со всяким сбродом, как мертвая вещь, а не как человек мощи и духа.

Взгляни на эти образы! Идея отечества, дома, родины, враждебная тебе идея, морщинами написана на их челах, а что жило в них и прошло, то ныне живет во мне. А ты, человек, скажи мне, где земля твоя. Вечером ты разбиваешь палатку на развалинах чужого дома, с разсветом свертываешь ее и передвигаешься дальше,-доныне но нашел своего очага, - и не найдешь его, пока хоть сотня людей захочет повторить со мною "слава предкам нашим!"

Панкратий. Да, слава предкам твоим на земле и на небе! В самом деле, есть на что посмотреть. Этот, с печатью в руке и с подписью - канцлер, - подделывал акты, сжег архив, подкупал судей, при помощи отравы ускорял получение наследств. Отсюда твои земли, доходы, власть. -тот, черноватый с блестящим взором, позорил ложа друзей своих. Этот, в итальянской кольчуге, с орденом Золотого Рука, очевидно, служил чужеземцам. Эта бледная дама, с темными буклями, замарала честь свою со слугою. Та читает письмо любовника и улыбается, потому что ночь уж близка. Та, с собачкой у шлейфа, в роброне, была наложницей королей. Отсюда ваши родословные без перерыва, без пятна! Нравится мне и этот в зеленом кафтане: пьянствовал и охотился с приятелями - шляхтой, а мужиков разсылал с собаками загонять оленей. Глупая забава, бедствие целой страны. И это-то ум и сила ваша! Но день суда близок, и в этот ден обещаю вам не забыть ни об одном из вас, ни об одном из предков ваших, ни об одном из подвигов ваших.

Муж. Ты ошибаешься, сын мещанки! Ни ты, и никто из твоих но мог бы существовать, еслибы вас не вскормила милость, не защитила сила моих предков. Во время голода они раздавали вам хлеб, во время заразы ставили лазареты; а когда из состояния звериного вы перешли в младенческий возраст людей, они построили вам церкви и школы. Только во время войны оставляли вас дома, так как знали, что вы не для боя. Слова твои ломаются о их подвиги, как некогда языческия стрелы ломились об их панцыри, - они даже не потревожат их праха, они заглохнут, как завывание деревенской собаки, что бежит с пеной у рта и издыхает где-нибудь при дороге. А теперь - время уйти тебе из моего дома. Гость мой, я отпускаю тебя.

Панкратий. До свидания на окопах св. Троицы! А когда у вас не хватит пороху и снарядов...

Муж. Тогда сблизимся на длину сабель наших. До свиданья.

Панкратий. Мы оба орлы, но гнездо твое разбито грозою.

Переходя порог этот, бросаю на нем проклятие, надлежащее старому. Тебя и сына твоего обрекаю на уничтожение.

Муж. Гей, Яков! (Яков входит.) Проводить этого человека до последних постов моих на пригорке.

От башен св. Троицы до вершин окружных скал справа и слева, и спереди и с тыла легла белоснежная мгла, бледная, непоколебимая, молчащая, - призрак океана, который некогда имел берега свои там, где эти высоты, черные, порванные, острые, а глубины свои, где долина, которой еще не видно, где солнце, которое еще не взошло.

На гранитном голом острове высятся башни замка, вбитые в скалы трудами прежних людей и сросшияся со скалою, как человеческая грудь с грудью коня у центавра. Над ними вздымается штандарт, одиноко веет в сероватом небе выше всего, что вокруг.

Постепенно начинают пробуждаться спящия пространства, вверху проносится шум ветра, снизу протискиваются первые лучи, льдина из туч проплывают по этому морю туманов.

Тогда иные голоса, голоса людские, примешиваются к этой преходящей буре и, несомые волнами мглы, разбиваются у подножия замка.

Уж прояснилась бездна под прозрачной гладью, что разорвалась над нею.

Солнце с холмов поднимается на скалы, в золоте уносятся, в золоте расплываются тучи, и, по мере того, как исчезают оне, все явственнее слышны крики, все яснее можно разглядеть полчища, наплывающия снизу.

Выше гор поднялись туманы и вот уж умирают в пустотах синевы. Долина св. Троицы обсыпана блеском мигающей стали и народ отовсюду тянет в нее, словно в долину последняго Суда.

Собор в замке св. Троицы. Аристократия, сенаторы, сановники сидят по обе стороны, каждый под статуей какого-нибудь короля или рыцаря. За рядом статуй, толпы мелкого дворянства. Перед большим алтарем АРXIЕПИСКОП на золоченом тропе с мечем на коленях. За алтарем ХОР СВЯЩЕННИКОВ. МУЖ стоит некоторое время в дверях, затем медленно приближается к архиепископу со знаменем в руке.

Хор священников. Мы, последние слуги Твои, в последнем храме Сына Твоего славословим Тебя с благоговением отцов наших. Избави от врагов нас, Господи!

3-й граф. А подвиг весь в том, что, благодаря ночи, пробился через лагерь мужиков.

1-й граф. Перебил сто человек, а двести своих положил на месте.

2-й граф. Не допустим выбрать его предводителем.

МУЖ опускаясь на колени перед архиепископом. У ног твоих слагаю трофей мой.

Архиепископ. Опояшь себя этим мечем, некогда благословенным десницею св. Флориана...

Голоса. Да здравствует граф Генрих, да здравствует!

. И прими с благословением св. Креста начальствование в этом замке, последнем владении нашем, - волею всех именую тебя предводителем.

Голоса. Вон его! вон отсюда! - да здравствует Генрих!

Муж. Если кто имеет в чем упрекнуть меня, пусть выйдет, не кроется в толпе. Молчание. Отче, принимаю меч этот и пусть Бог судит мне скорую, преждевременную смерть, если с его помощью не буду в силах спасти вас.

Хор священников. Подаждь ему силу, подаждь ему Духа Твоего Святого, Господи! Избави от врагов нас, Господи!

Муж. Теперь клянитесь все, что вы хотите защищать веру и честь предков ваших, что голод и жажда доведут вас до смерти, но не до позора, не до сдачи, не до уступки хоть одного из прав Бога вашего, или ваших.

АРХИЕПИСКОП опускается на колени и поднимает крест. Все опускаются на колени.

Хор священников. Клятвопреступник гневом Твоим поражен да будет! - Трус гневом Твоим поражен да будет! - Изменивший гневом Твоим поражен да будет!

Муж извлекая меч. Теперь я обещаю вам славу, у Бога вымолите победу.

Один из дворцов в заике св. Троицы, МУЖ. ГРАФЫ. КНЯЗЬЯ, ДВОРЯНЕ.

Муж. Не все, - разве только у вас не хватит силы духа в последнюю минуту. Граф. Как в последнюю?

Вы, кажется, имели свидание с этим ужасным человеком... Способен ли он сколько-нибудь на великодушие к нам, когда мы попадем в его руки?

Муж. Сказать правду, из предков твоих никто не слыхал о таком великодушии: называется плахой.

Барон. Значит надо защищаться до крайности.

Князь. Два слова по секрету! отходят. Все это прекрасно для черни, но между нами - явное дело: мы устоять не можем.

Князь. Вы избраны вождем нашим: значит, вам и следует вступить в переговоры.

Муж. Потому что, ваше сиятельство, вы уже заслужили смерть. (Оборачиваясь к толпе.) кто помянет о сдаче, будет наказан смертью.

Барон, граф и князь вместе. Кто помянет о сдаче будет наказан смертью.

Яков. В северной башне, уселся на пороге старой темницы и поет пророчества.

Муж. Как можно сильнее укрепи бастион Элеоноры; сам не уходи оттуда и то-и-дело смотри в трубу на лагерь бунтовщиков.

Яков. Не лишне бы, благослови Господи, раздать нашим по чарке водки для поощрения.

Муж. Если находишь нужным, прикажи открыть даже погреба графов и князей наших.

Поднимается на несколько ступеней выше, под самый флаг.

Всей силой моих глаз, всей ненавистью сердца обнимаю вас, враги! Теперь уже не пустыми словами, не безсильным вдохновением буду бороться с вами, но силой железа и тех людей, которые подчинились мне.

Как хорошо здесь чувствовать себя господином, быть владыкой, - хоть с ложа смерти озирать чужия воли, собранные вокруг тебя, и вас, врагов моих, копошащихся там в пропасти, кричащих мне из глубины её, подобно утопающим, когда они взывают к небу.

Еще не много дней и, может быть, ни меня, ни всех этих несчастных, которые забыли о своих великих предках, не станет, - но, будь что будет, - несколько дней остается: воспользуюсь, как хочу, их блаженством, буду властвовать, буду бороться, буду жить. В этом моя последняя песня.

Над скалами опускается солнце в длинном черном саване облаков. Лучистая кровь отовсюду льется в долину. Вещие признаки моей гибели, приветствую вас сердцем более искренним и полным, чем когда-либо раньше приветствовал я вестников радости, веселия и любви.

Потому что не ценою жалкого труда, не ценою хитростей и козней достиг я предела моих желаний, но внезапно, вдруг, как и мечтал всегда.

И вот я здесь, на рубеже вечного сна, стою вождем всех этих, которые вчера еще мне были равны.

Комната в замке, освещенная факелом. ОРЦиО сидит на кровати. МУЖ входит и, снимая оружие, кладет его на стол.

Муж. Сто человек поставить на окопах, остальные пусть отдыхают после такого долгого боя.

Муж. Ты, конечно, слышал выстрелы, отголоски нашей вылазки? - Не бойся, дитя мое, мы еще не погибнем ни сегодня, ни завтра.

Орцио. Да, слышал. Но это не коснулось моего сердца: звук пролетел, - и нет его более. Что-то другое заставляет меня дрожать, отец.

Орцио. Нет, - знаю, что твой час не пришел еще.

Муж. Мы одни: на сегодня с груди моей спал камень, - там, в долине, валяются трупы убитых врагов; - поведай мне все твои думы. Я буду слушать их, как бывало слушал у нас, дома.

Орцио. За мной, за мной, отец! Там каждую ночь свершается Страшный Суд.

Муж. Куда идешь ты? Кто показал тебе этот ход? Там вечнотемные погреба, там гниют кости давнишних жертв.

Орцио. Где твой обыкновенный взор не видит солнца, там умеет ступать дух мой. - Темнота, иди в темноту!

Подземелье. Поломанные железные решетки, оковы, орудия пытки валяются по земле. МУЖ с факелом у подножия каменной глыбы, на которой стоит ОРЦиО.

Орцио. Или не слышишь голосов их, но видишь их образов?

Муж, Молчание могил, - а свет факела освещает лишь на несколько шагов вокруг нас.

Орцио. Все ближе, все яснее: идут из-под тесных сводов, один за другим, и там садятся в глубине.

Муж. В твоем безумии моя гибель. Ты безумствуешь, дитя, и уничтожаешь тем мои силы, когда оне мне так нужны.

Орцио. Вижу духом их бледные образы, строгие, что собрались на страшный суд. Обвиненный уже приближается и плывет, как туман.

Хор голосов. Властью, данной нам за наши муки, мы, те, которых некогда сковали, пытали, мучили, терзали железом, кормили ядом, засыпали песком и каменьем, мы, давайте судить, пытать, осуждать, а дьявол возьмется за казнь.

Орцио. Обвиненный... обвиненный... вот он заломил руки,

. Тобою кончится проклятый род; в тебе последнем собрал он все свои силы, весь пыл свой, всю гордость, чтоб погибнуть.

Хор голосов. За то, что ты ничего не любил, ничего не чтил, кроме себя и грез своих, ты осужден, ты осужден на веки.

Муж. Ничего не могу разглядеть, но слышу отовсюду, из-под земли, и сверху, и с боков стоны и жалобы, упреки и угрозы.

Орцио. Теперь он поднял голову, отец, как ты, когда бываешь в гневе, и ответил гордым словом, как ты, когда презираешь.

Хор голосов. Напрасно, напрасно! Нет ему спасенья ни на земле, ни на небе.

Один голос. Еще несколько дней земной славы, преходящей, - которой меня и братьев моих лишили твои прадеды, а потом ты сгинешь, и сгинут твои братья, - и погребение ваше будет без жалобного звона, без слез друзей и родных, каким было наше когда-то на этой же скале горя.

Муж. Я знаю вас, низкие духи, блуждающие огоньки, летающие средь сонмов ангелов!

Орцио. Отец, не уходи в глубь - отец заклинаю тебя именем Христа!

Муж возвращаясь. Скажи, скажи, кого ты видишь.

Орцио. Это другой ты, бледный, в оковах; они теперь мучают тебя, слышу стоны твои... (Падает на колени.) Прости мне, отец! Мать среди ночи пришла и приказала... (Падает в обморок.)

Муж подхватывая его. Еще только этого не доставало! Ха! Родное дитя приводит меня на порог ада. Мария! Неумолимый дух! Боже и Ты, другая Мария, Которой я столько молился!...

Там начинается бесконечность мрака и мучений... назад! - я должен еще бороться с людьми, а потом Вечная борьба.

Зала в замке св. Троицы. МУЖ. ЖЕНЩИНЫ, ДЕТ И, несколько стариков и графов на коленях перед ним. ОТЕЦ-КPЕСTНЫЙ стоит посреди зала. Толпа в глубине. По стенам развешено оружие; готическия колоны, украшения, окна.

Муж. Нет! - во имя моего сына, во имя покойной жены моей: нет! - еще раз повторяю - нет!

Голоса женщин. Сжалься! - голод жжет внутренности наши и детей наших, - днем и ночью гложет нас ужас.

Голоса мужчин. Еще есть время; выслушай посла, не отсылай посла.

Крестный отец. Вся жизнь моя была жизнью гражданина, и не мне обращать внимание на упреки твои, Генрих. Если я взял на себя роль посла, которую сейчас исполняю, то лишь потому, что знаю век наш и умею понять его значение: Панкратий - это представитель гражданственности, если так можно выразиться.

Муж. Прочь с глаз моих! в стороне Якову. Введи отряд наших.

Яков выходит. Женщины поднимаются, продолжая плакать. Мужчины отдаляются на несколько шагов.

Другой. Мы отказываемся тебе повиноваться.

Третий. Без тебя переговорим с этим почтенным гражданином об условиях сдачи.

Крестный отец. Великий муж, который прислал меня, обещает вам жизнь, если вы примкнете к нему, поняв смысл нашего времени.

Ха! так спросите у предков ваших, зачем они притесняли и властвовали.

К другому. Ты зачем растратил молодость за картами, да в дальних странствованиях, забыв про родину?

Еще к одному. А ты - подличал перед высшими и презирал низших?

К одной из женщин. Ты почему в детях не воспитала себе защитников-рыцарей? - Пригодились бы сегодня. - Нет, ты любила жидов, адвокатов! Проси же их теперь за жизнь твою.

Зачем вы так спешите на позор? - Что побуждает вас оподлить свои последния минуты? - Вперед лучше, дворяне, за мной, вперед, - туда, где пули и штыки, а не туда где виселица, где молчаливый палач с веревкой в руках, предназначенной вам на шею,

Несколько голосов. Хорошо говорить, - в штыки!

Многие голоса. Надо сдаться! условия! условия!

Крестный отец. Обещаю вам невредимость, так сказать, неприкосновенность личности и тела.

Муж подходя к Отцу-крестному, схватывает его за грудь. Священная особа посла, - иди укрыть свою седую голову под шатрами выкрестов и портных, чтобы я не замарал ее твоей собственной кровью.

Возьмите себе целью этот лоб, изрезанный морщинами ничтожной науки, эту "шляпу свободы", что дрожит от дыхания слов моих на этой голове без мозгу.

Все вместе. Связать его, - выдать Панкратию!

Муж. Минуту еще, господа! переходит от одного солдата к другому. С тобою, кажется, взбирался я на горы за диким вепрем, - помнишь, я вырвал тебя из пропасти?

Другим. С вами я потерпел крушение у дунайских скал. Иероним, Христофор, вы были со мною на Черном море...

Другим. Вам я вновь отстроил погоревшия избы.

Другим. Вы убежали ко мне от злого господина. Что же, говорите, - теперь пойдете вы за мною, или оставите меня одного, смеясь, что среди стольких людей я не нашел ни одного человека?

Все. Да здравствует граф Генрих, да здравствует!

Муж. Раздать им остатки мяса и водки, а потом на стены.

Муж. Иди с ними, а через час будь готов к бою.

Окопы св. Троицы Трупы, подбитые пушки, оружие разбросаны по земле. Здесь и там бегут солдаты. МУЖ у окопа. ЯКОВ при нем.

Муж вкладывая саблю в ножны. Нет выше наслаждения, как вести опасную игру и всегда срывать, - а когда придет время проиграть, то проиграть лишь раз.

Яков. Осыпанные последними нашими залпами, они отступили, но там внизу уж собираются снова и видно, скоро повторят нападенье. Да, все напрасно: как свет стоит, никто не избегал определений судьбы.

Яков. Ни пуль, ни ядер, ни пороху - всему конец бывает.

Муж. Так приведи ко мне сына, - хочу еще раз обнять его. яков уходит.

Дым битвы застилает мне глаза - кажется, мне, будто долина то поднимается, то опускается снова, - скалы ломятся в сотни кусков и скрещиваются друг с другом. Таким же удивительным порядком сплетаются мои мысли.

Быть человеком - не стоит, ангелом - не стоит. Первый из архангелов, спустя несколько веков бытия, словно мы, спустя несколько лет жизни, почувствовал скуку в сердце своем и взалкал большей силы. Надо быть богом или - ничтожеством.

Возьми несколько человек солдат, обойди все залы и гони на стены всех, кого ни встретишь.

Муж. Подойди ко мне, сын мой, - дай руку сюда, в мою руку, - приблизь лоб твой к губам моим - лоб твоей матери был такой же белый, нежный когда-то.

Орцио. Слышал голос её сегодня пред тем, как твои бросились к оружию. Её слова плыли легко, как ароматы, и она говорила: "Сегодня вечером будешь со мною".

Орцио. Говорила: "Сегодня вечером буду ждать сына моего".

Муж в сторону. У конца пути ужель меня оставит сила? - Не допусти этого. Боже! За этот миг отваги пусть буду узником Твоим на всю вечность. Сыну. Сын мой, прости, что я дал тебе жизнь, - разстаемся, а знаешь на сколько?..

Орцио. Возьми меня и не оставляй, - не оставляй меня: я повлеку тебя за собою.

Орцио. Что за крики?.. - Я весь дрожу... - все грознее... все ближе... слышен гул пушек и ружей... Последний, предсказанный час отсчитывает последние удары.

Толпа графов и князой проходит нижним двором. За ними Яков с солдатами.

Один голос. Дали обломок оружия и велят драться.

Третий. Не веди нас, слабых и голодных, на стены!

Муж им. На смерть! сыну. В этом объятии хотел бы соединиться с тобою навсегда. Но мне надо в другую сторону.

Голос в вышине. Ко мне, ко мне, чистый дух, ко мне, сын мой.

Клинок блестит, как прежде... дыхание отлетело вместе с жизнью...

Гей, сюда! - вперед! - А! вы взобрались на длину моей сабли - назад! - в пропасть, сыны свободы! Замешательство и битва.

Муж. Что с тобою, мой верный, мой старый слуга?

Яков. Пусть дьявол отплатит тебе в аду за твое упрямство и за мои муки. Благослови, Господи! Умирает.

Муж бросает саблю. Но нужна ты мне больше. Мои погибли до единого, а те - на коленях протягивают руки к победителю и лепечут о милосердии.

Еще не подходят сюда, - есть время, - отдохнем немного. - Га! уже взобрались на Северную башню, - новые люди взобрались на Северную башню, - смотрят, нет ли там графа Генриха. - Здесь я, здесь, - но вы судить меня не будете. - Я уже приготовился в путь, уже иду на суд Господа!

Становится на обломке стены, висящем над пропастью.

Вижу ее всю черную, ширью темноты подплывающую ко мне, мою вечность, без берегов, без островов, без края, - а среди её Бог, как солнце, что вечно пылает, вечно сияет, НО ничего не освещает. Подвигается на шаг вперед.

Бегут, увидели меня - Христос и Пречистая Дева! - Поэзия, будь проклята мною, как и сам я буду проклят на веки. Разсекай же, грудь моя, эти волны!

Двор замка. ПАНКРАТИЙ, ЛЕОНАРД, БЛАНКЕТТИ, - по главе толпы. Перед ними проходят ГРАФЫ, КНЯЗЬЯ и проч. с женами и детьми в цепях.

Панкратий. Последний раз произнес его. - Твое?

Бланкетти Леонарду. Продержали нас два месяца, а какой жалкий запас орудий, какие ничтожные укрепления.

Панкратий. Поручаю тебе их всех. Пусть кровь их льется для примера всему свету. А кто из вас скажет мне, где Генрих, тому дарую жизнь.

Крестный отец. Теперь я выступаю посредником между тобой и твоими пленниками, этими гражданами великих родов, которые, великий человек, передали в твои руки ключи замка св. Троицы.

Панкратий. Не знаю посредников гам, где одолел я собственной силой. Сам позаботишься о их смерти.

Панкратий. Убрать старого болтуна, - прочь! в одну дорогу с ними.

Где Генрих? Не видел ли его кто-нибудь живым или мертвым? Полный мешок золота за Генриха, даже за труп его.

Начальник отряда. Гражданин-предводитель! По приказанию генерала Бланкетти я направился к западной стороне окопов; тотчас, едва вошли мы, на третьем повороте бастиона заметил я раненого человека, стоявшого над трупом другого. Я приказал ускорить шаг, чтобы схватить его, но раньше, чем успели мы спуститься, этот человек сошел ниже, стал на висящей глыбе, с минуту посмотрел безумным взглядом, потом вытянул руки, как пловец, когда готовится нырнуть, и бросился из всех сил вперед. Мы только слышали, как билось тело, падая с уступа на уступ, - а вот сабля, найденная в нескольких шагах от того места.

Панкратий. Следы крови на рукоятке... ниже - герб его дома. Это сабля графа Генриха. Он один среди вас был верен слову. За то ему слава, вам - гильотина.

Леонард. Тебе следовало бы отдохнуть, наставник, после стольких безсонных ночей; видно утомление на лице твоем.

Панкратий прорезать эти скалы, соединить озера, каждому выделить землю, - чтобы вдвое жизней родилось на этих равнинах, нежели смертей лежит на них теперь. Иначе дело разрушения не искуплено.

Панкратий. Что говоришь ты о Боге - здесь скользко от человеческой крови. - Чья ж это кровь? Сзади нас дворы замка - мы одни здесь, а мне кажется, как будто здесь есть кто-то третий.

Панкратий. Тело его слуги, - мертвое тело,-но здесь господствует чей-то дух... а эта шляпа - и тот же герб на ней. - Гляди сюда, вот глыба, выступающая над бездной... На этом месте разорвалось его сердце.

Леонард. Над острой вершиной вижу понурую тучу, на которой догорают лучи солнца.

Леонард. Слышишь голоса их - они зовут тебя, они ждут тебя.

Панкратий. Болтали женщины и дети, что так должен явиться, но лишь в последний день.

Панкратий. Как столп снежной белизны, стоит Он над пропастями, обеими руками опершись на крест, как мститель на саблю. Из переплетшихся молний Его терновый венец.

Панкратий. От зарниц Его взора кто не умрет из живых?

Леонард. Румянец все более сбегает с твоего лица, - идем отсюда, идем - ты слышишь?

. Положи мне руки на глаза, задави мне зрачки кулаками, отдели меня от этого взгляда, который обращает меня в прах.

Панкратий. Мрака, мрака! Леонард. Гей! граждане - гей! Братья-демократы, на помощь! - Гей! спасите, помогите, - спасите!