| Автор: | Крашевский Ю. И., год: 1859 |
| Категория: | Роман |
Несмотря на все это, Анна была мила, привлекательна, улыбалась. При всей строгости она была нежна, снисходительна к ближним, необыкновенно добра и полна самоотвержения. Черты и выражение лица ее, казалось, говорили больше, чем слова: иногда взгляд ее сжигал и глаза горели, иногда следы глубокой тоски как будто выражали душевное страдание, но эти тайны никогда не выходили наружу. Ее жизнь была чрезвычайно деятельна: молитва... ухаживание за Эмилием... лечение больных... бедные... чтение священных книг... иногда рисование - занимали все время, так что у нее не оставалось почти ни одной свободной минуты.
Между тем Алексей, может быть, больше всех других молодых людей нравился Анне, но ее сердце не выразило ни малейшего доказательства уважения и привязанности к нему, ни разу не забилось для него.
В ее глазах Дробицкий всегда был существом другого света, другой породы, другого происхождения, а, может быть она еще не могла любить так, как любят другие, и еще ждала неминуемого дня и часа, которые должны были принести ей в одну минуту и чувство, и страдание...
Юлиан, сделавшись более свободным и веселым, со всей страстью обратился к Поле, а так как Алексей всегда старался изгнать эту любовь из его сердца, то Юлиан перестал открываться своему другу и сосредоточился в самом себе... Наступили минуты сильной борьбы. Юлиан твердо решил, что он никогда не выскажет первый своей тайны, но она против воли выражалась во взглядах и словах его. Поля, со своей стороны, с каким-то отчаянием шла вперед, вовсе не заботясь о будущем, только бы настоящее вполне принадлежало ей. С каждым днем она становилась настойчивее, легкомысленнее, часто приходила в гостиную с заплаканными глазами, сердилась, скучала, то вдруг лихорадочно веселилась, вызывала Юлиана, ссорилась с ним и извинялась... Юлиан сопротивлялся все слабей и слабей, горел, безумствовал, но не терял благородства, сознавая, что не должен пользоваться исключительным положением и минутной горячкой...
Впрочем, бывали у него минуты страшно тяжелые, он едва мог бороться сам с собою, потому что любовь его к Поле с каждым днем становилась сильнее и пламеннее. Анна во всем этом видела только ребячество, забаву или дружбу, но не предполагала страсти, потому что не могла понимать ее силы. Поэтому она была спокойна и, что всего хуже, не один раз, в невинной простоте своей, еще помогала сближению влюбленных. Каждую минуту развлечения Юлиана она считала бы счастьем, потому что искренно любила брата... и не воображала, какая опасность угрожала ему.
Алексей с беспокойством и раздражением смотрел на такое положение вещей, но влюбленные тщательно избегали глаз его, и не столько Поля, ни перед кем не имевшая секретов и почти хвалившаяся своим чувством, сколько Юлиан, который опасался, чтобы суровый упрек друга не отогнал его от порога рая. Наконец Алексей ясно заметил, что молодые люди с каждым днем теснее, искреннее привязываются друг к другу. Долго думал он, что делать. Однажды, во время прогулки, оставшись с Полей наедине, - потому что Анна ушла к Эмилию, а Юлиана позвали в гостиную для приема какого-то гостя, Алексей решился откровенно поговорить с сиротою. Ничего не было легче, как навести разговор на желаемый предмет, потому что Поля ежеминутно обнаруживала свое чувство.
- Вы холодны, как гранит! - с улыбкой сказала девушка, заглядывая в глаза Алексею. - Жаль мне вас, потому что вы никогда не будете любить...
- Мне думается, что и вы должны бы желать того же...
- Так неужели равнодушие может принести счастье!.. Стыдитесь! Вы еще так молоды, а между тем, сердце ваше так холодно...
Алексей улыбнулся и сказал девушке:
- Не только я так холоден, но и вам желал бы походить на меня.
- Значит, вы находите, что я слишком пламенна?
- Нет! Но... но...
- Что же - но? Скажите откровенно, что вы думаете обо мне?
- Я думаю, что никто так усердно не хлопочет о своем счастье, как вы хлопочете о слезах и страданиях...
Поля взглянула на Алексея. Уже слеза дрожала на ее ресницах, потому что у нее улыбка всегда мгновенно сменялась плачем, и она спросила:
- Каким образом вы знаете это?
- Я вижу, даже против своего желания.
- Вам только так кажется.
Поля громко рассмеялась и воскликнула:
- О, ничего нет опаснее этих холодных и обиженных природою людей! Ревность двоит и увеличивает в их глазах предметы, сами они - камни - и кричат на каждого, кто только смеет тронуться с места. Вы не понимаете жизни.
- Понимаю, только не так, как вы.
- Ну, конечно. Вы медленно и систематически устраиваете ее себе, внимательно смотрите на каждое обстоятельство и уже думаете о спокойствии под старость... о спокойствии близ теплого камина. Фи, фи! А я так хочу проглотить весь свой запас в несколько минут, упиться им, а завтра умереть весело и с улыбкою на устах...
- О, вы еще не знаете, как тяжело человеку нести бремя жизни, если он потеряет силы...
- Откуда вы почерпнули подобную истину? Из опыта? Но, поверьте, это ни более, ни менее как сказка старых сумасбродов, не понимающих, что они говорят... Притом, какое вам дело до моей будущности? Оставьте меня, не надоедайте мне вашими наставлениями... О, вы думаете, что и я, со своей стороны, не сумела бы прочитать вам маленькое наставление, если бы только захотела...
Она взглянула в глаза Алексею, он покраснел, но, приняв смелое выражение, спросил Полю:
- Мне? Пожалуйста, дайте мне наставление, какое вам угодно.
- Есть вещи, которые, как далеко ни будете вы хоронить их, никогда не скроются... одно чувство подобно мускусу... его запах непременно распространяется в воздухе...
- Вы точно говорите в бреду! - отвечал Алексей, принимая хладнокровное выражение.
- Сны бывают пророческие...
- Что касается до меня, - прибавил Дробицкий, - то я гляжу, сожалею, опасаюсь и от всего сердца...
- Благодарю вас! - перебила Поля решительным тоном. - Не говорите далее... Я только одну жизнь понимаю... самую короткую, но полную, страстную, безумную... Жить два дня или сто лет до минуты кончины - одно и то же... каждый избирает себе жизнь по своему вкусу. Все, что вы сказали мне, я уж не раз говорила сама себе и наконец пришла к заключению.
Поля вдруг остановилась и прибавила:
- Пришла к заключению, что я не давала вам права вмешиваться в мое положение.
И она подала Алексею свою беленькую ручку, взглянула ему в глаза, как будто желая сказать: "Я на все готова!" и начала проворно сбирать цветы, потому что Юлиан подошел к ним. Видя на лице Поли и Алексея следы замешательства и не зная причины его, ревнивый молодой человек, подобно всем влюбленным, вообразил себе, - и уже не в первый раз, - что друг изменяет ему. Он взглянул на Дробицкого, но последний только пожал плечами.
- Пройдемся немного, - сказал ему Юлиан в беспокойстве, - мне надо кое о чем поговорить с тобой.
- Пойдем.
Поля рассмеялась, глядя им вслед. Едва они отошли на несколько шагов, Карлинский спросил Алексея:
- О самых обыкновенных вещах.
- Алексей, ты не обманешь меня... Признайся, что ты влюблен в нее?
Алексей разразился таким искренним смехом, что Юлиан одумался и покраснел.
- Во-первых, я уже сто раз говорил тебе, что никогда не могу полюбить Полю. Я только питаю к ней братскую привязанность.
- Неправда!
- Во-вторых... слушай хорошенько, - прибавил с живостью Дробицкий, - если ты подозреваешь меня в измене, то скажи, какой я подал к этому повод? Если бы я любил Полю, то, верно, не скрывал бы любви своей, как ты...
- Извини меня. Страсть ослепила меня, и мне кажется, что весь свет должен любить ее.
- Юлиан! Ради Бога, уезжай, беги отсюда... это худо кончится... предсказываю тебе...
- Я не люблю пророков! Оставь меня! Еще ничего не началось и нечему кончаться. Поговорим о чем-нибудь другом.
- Ты явно избегаешь откровенности со мною, это худой знак, милый Юлиан!
- Ты не понимаешь меня.
- Давно ли?
- Прости меня, я не знаю, что говорю... но теперь говорить не могу... когда-нибудь, после...
- Почему ты не хочешь уехать?
- Не могу... каждая минута для меня драгоценна...
- Ты не хочешь послушаться меня...
Юлиан замолчал, проговорив затем тихим голосом:
- Ты человек без сердца!
Алексей вздохнул и также замолчал.
* * *
Анна была здесь самостоятельна и спокойна, - у всех прочих жителей старинного замка улыбка только скрывала тайные слезы. Алексей, искренно привязавшийся к ним, решился секретно заняться бедным Эмилием и начал по возможности собирать сведения о воспитании глухонемых, намереваясь, хоть поздно, зажечь искру сознания у несчастного существа, до сих пор чрезвычайно слабого и подверженного столь ужасной болезни, что все окружающие должны были исключительно заботиться только о его здоровье. Прежде всего Алексей постарался сблизиться с молодым человеком, потом, во имя Божие, с трепетом сердца, пользуясь минутами, когда Анна не могла застать его у Эмилия, начал учить его... В подобных случаях затруднительнее всего начало, потом, после первого шага, дело идет уже само собою, но первый шаг в сознании чрезвычайно труден. Эмилий был своеволен, очень рассеян и изнежен, его оставляли в совершенном пренебрежении и только забавляли. Принудить его к внимательности и напряжению душевных сил с первого разу казалось невозможно. Но Алексей не терял надежды. При первом непонятном слове или явлении Эмилий выражал нетерпеливость, вздрагивал... Учитель при первом признаке усталости оставлял свои попытки, но на другой день опять принимался за дело. Алексей долго колебался, долго без всякого успеха испытывал пути, указываемые в книгах, наконец в любимых картинах Эмилия нашел средство к объяснению с ним и к открытию ему света... Блеснул первый луч... Эмилий был спасен.
Алексей по несколько раз в день приходил к нему, начинал забавами, потом незаметно пытался учить его, оставлял это занятие и начинал опять. Не знаю - каким чудом совершалось то, что Эмилий не испугался, не возненавидел Алексея, напротив, он еще полюбил его и привязался к нему. Анна, ничего не знавшая об этом, - потому что Алексей действовал с величайшей тайной от нее, только дивилась перемене в брате. К счастью для Дробицкого, здоровье Эмилия вдруг поправилось. Доктор Гребер приписывал это своей методе лечения и какому-то изобретенному им составу, а в самом-то деле только молодые силы Эмилия да неусыпные старания Алексея около бедного глухонемого произвели все это без лекарств Гребера, большей частью выливаемых за окно. Эмилий начал ходить без посторонней помощи, припадки болезни становились реже, наконец почти совсем прекратились, даже лицо глухонемого приняло какое-то новое выражение. Пробужденная мысль тотчас отразилась в глазах, на устах и на челе, улыбка стала другая, взгляд другой, движения сознательнее. Анна до небес превозносила Гребера. Она даже не воображала, как много обязана была Алексею. Только один старый слуга был безмолвным свидетелем трудов его. Казалось, глухонемой как бы угадал желание Алексея до времени скрывать свое дело - и не обнаруживал этого перед Анной.
* * *
Так прошли осень и зима. Наступила весна, всегда новая, всегда прелестная. Распустились деревья, запели птички, отворились сердца - начался новый акт вечной драмы человеческой жизни...
В Карлине не произошло никаких важных перемен. Только Алексей несколько сблизился с Анной, смелее открывал ей свои мысли, даже относительно таких предметов, в которых Анна не соглашалась с ним, да еще любовь Поли к Юлиану сделалась более осторожной и начала маскироваться наружным хладнокровием, а это обстоятельство чрезвычайно тревожило Дробицкого.
Однажды вечером Алексей и Анна ходили по гостиной, откуда отворены были двери в сад. Задумчивая и печальная Поля первая вышла в них. Юлиан сначала ходил взад и вперед по комнате, вмешиваясь в разговор, потом, сказав, что пойдет курить, вышел также на крыльцо. Алексей видел, как сошлись там влюбленные, заметил их шепот и пожатия рук и легко догадался, что, расходясь в противоположные стороны, они, верно, назначили друг другу новое свидание где-нибудь в саду. Теперь Дробицкий в первый раз положительно уверился, что между Юлианом и Полей дело зашло далеко... Опасность, в которой находились молодые люди, живо предстала глазам благородного друга, особенно судьба несчастной Поли сильно сжала его сердце...
Анна, не подозревая ничего подобного, спокойно разговаривала с Алексеем, жалуясь ему только на грусть Юлиана и на перемену его характера.
- Вы, конечно, не сомневаетесь в моей привязанности к Юлиану, - сказал Алексей, - следовательно, не обидитесь, если я скажу вам всю правду... Такая жизнь, какую ведет он, должна принести печальные плоды: безнадежность, равнодушие, изнурение... Юлиан не имеет ни цели, ни занятия, не составил себе ясной идеи о будущем, слишком много бережет себя, и мы также, со своей стороны, слишком бережем его...
- Какое же вы дали бы ему занятие?
- Какое угодно, только бы он был занят чем-нибудь... Почему бы, например, ему не попутешествовать?
- Правда, но я в таком случае осталась бы одна, одна в этом пустом Карлине!..
- Панна, я не верю словам вашим!.. Вы не можете жаловаться на одиночество: ваша жизнь полна деятельности, размышлений и трудов. Но хоть бы вам пришлось потосковать об Юлиане, что ж такое? Ему необходимо путешествие.
- Необходимо?.. Да, по совету президента, я не раз советовала ему отправиться в путешествие, но он всегда отвечает, что терпеть не может вояжей, что, удаляя его из Карлина, мы жестоко бы огорчили его. Он так любит нас!
Дробицкий не смел сказать всей правды и только прибавил:
- Как же вы хотите, чтобы больной подобного рода сам добровольно согласился принять лекарство? Иногда больного не иначе можно избавить от опасного положения, как только принуждением и насилием... У Юлиана мало воли и решимости, стало быть, чужая воля непременно должна заменить ему собственную...
- Этого я не понимаю... он не дитя... трудно принудить его...
- Президент и вы могли бы упросить... убедить его. Уверяю вас - это единственное средство. Для молодости обязательно нужна пища, молодость, неподвижно существующая на одном месте, истребляет и уничтожает все окружающее и, когда не станет пищи, сама вянет и умирает... Посмотрите вы, каким возвратится сюда Юлиан! Здесь он состарится раньше времени, прирастет к стенам, к подушкам и креслам, обленится и заснет. Напрасно вы думаете, что угождение инстинктам больного спасительно для его будущности, иногда он жаждет яда...
Анна глубоко задумалась и наконец проговорила тихим голосом:
- Я не сумею убедить его. Надо попросить президента, посоветоваться общими силами, если это будет необходимо... Но президент упоминал о другом лекарстве...
Анна остановилась. Легкий румянец покрыл лицо ее.
- Какое же это лекарство?
против этого лучшего средства, как женить моего брата на богатой... Он утверждает, что, женив Юлиана, введя его в новую жизнь и наложив на него новые обязанности...
- Если б это было возможно! - воскликнул Алексей. - Если бы...
Но он не мог кончить всей мысли. Анна торопила его:
- Ну - что ж? Если бы... извольте договорить...
Алексей улыбнулся и сказал с чувством:
- В этом-то если бы именно и заключается великая тайна мира... Почему именно среди множества людей только одно существо влечет нас к себе, а другое, во всем блеске красоты, отталкивает от себя либо на веки остается предметом равнодушия? Почему первый взгляд решает нашу судьбу? Почему, еще не зная нашей избранницы, мы тоскуем о ней в предчувствии, а увидя ее, привязываемся к ней навеки?
- Подобной тайны, - отвечала Анна, - я не только не могу объяснить себе, но считаю ее мечтою... Можно к каждому привязаться...
- Да, по-христиански или по-братски, - подтвердил Алексей.
- И этого довольно! - воскликнула Анна. - Признаюсь, я не понимаю исключительных и страстных привязанностей, считаю их заблуждением и непростительной глупостью... Человек не должен так крепко привязываться сердцем к земле!
- Правда, не должен... Но если увлекающая его сила могущественнее всего на свете? Если она заглушает в нем память, рассудок, отнимает присутствие духа и совершенно овладевает им?
- В таком случае он должен бороться... хотя, - прибавила она, подумав минуту, - я решительно не понимаю и не могу понять вас...
- И никогда не поймете! - отвечал молодой человек печальным тоном. - Вы слишком высоко стоите над землею и не можете пожелать чего-нибудь земного... Не скажу, чтоб я хвалил в вас это свойство... ваше величие страшит меня...
Анна рассмеялась и потупила взор...
- Виновата ли я, если не верю этому и не понимаю вашей теории?..
- Но разумно ли опровергать истину известного чувства потому только, что мы сами не испытываем его? Разве не может оно существовать для других, если не существует для вас?
- Жаль мне таких людей!
- Не жалейте слишком, панна!.. Все на свете устроено так премудро, что мучения стоят рядом с восторгами и душевными наслаждениями, и чем огромнее жертва, тем драгоценнее добыча... За страдания сердца платит само сердце, за страсть - одна минута безумия, за минуту счастья - злополучие...
- Я слушаю все это, точно сказку о заколдованной царевне! - воскликнула Анна. - Но, посмотрите, уж десять часов, а мы так заговорились... У Поли целый день болела голова, она, верно, ушла в свою комнату. Юлиан также печален и, должно быть, сидит у себя и читает... Спокойной ночи!
Анна вышла из гостиной.
Оставшись один, Алексей тихими шагами пошел по темной аллее и вдруг остановился, не зная, что делать, потому что за несколько шагов нечаянно услышал долетевшие до него слова разговора. Он опомнился и оглянулся вокруг... Месяц, как будто серебряной струей, проник сквозь листья густой беседки, где сидели Юлиан и Поля, забыв все на свете... Они, казалось, забыли свет, людей, опасности, будущее - все, на что оглядывается холодный человек... их слова, как и взгляды, смешивались, сливались и обращались в одни звуки.
сто раз! Может ли это быть? Ты... любишь меня? Ты - ангел, чистое, небесное существо, идеал... любишь меня бедную, столько лет страдавшую от внутреннего огня, обиженную страстью, безумно бросающуюся тебе на шею? Ты не презираешь меня?.. Не отталкиваешь?..
- Я люблю тебя, Поля. Поля! О, как люблю!.. Сколько я страдал!.. Сколько боролся!..
- А, ты хотел сопротивляться? Ты думал, что найдешь силы противиться мне? Я увлекла тебя... О, всемогущей волею любви моей я мертвеца вырвала бы из могилы! Ты не знаешь, сколько и я страдала... стыд, мысль о будущем, благодарность... все я подавила в себе... А сколько проглотила я слез!.. Сколько раз хотела умереть, думая, что не пробужу тебя из оцепенения!
- Я должен был бороться. Но разве мои глаза не говорили тебе, что я чувствовал?..
- Глаза? Одних глаз мне мало было... Уста? И их также мало... Ах, я схожу с ума от счастья! Ты любишь меня!.. О, если бы теперь могла я умереть вот так, в твоих объятиях... Убей меня! О, убей меня!.. Ты принесешь мне счастье... Передо мною встает грозное завтра, я боюсь всего: людей, тебя, ее... света... несчастья... самой себя... Теперь я достигла цели моих желаний... ты мой! Ты у меня! О, как мне сладко умереть в эту минуту!..
- Поля, мы будем жить...
- Жить? Это говоришь ты и обманываешь, милый Юлиан! Ведь ты хорошо знаешь, что мы не можем жить вместе... но зачем этот час отравлять страшными мыслями? Они и без того придут слишком скоро... Только сегодня принадлежит мне!
И она обняла его шею и осыпала поцелуями... Юлиан замолчал и казался почти в обмороке... У Алексея волосы поднялись дыбом... Идти назад он не мог, оставаться тут не хотел. Эта сцена поразила его. Он стоял близ них - точно вкопанный, а они не видели его...
- Поля, пойдем домой! Нас увидят... догадаются...
- Пусть видят, пусть догадываются, пусть весь свет знает, что я твоя!.. Я горжусь этим, хочу этого! Какое мне дело до людей!.. Сегодня я царица... потому что твое сердце принадлежит мне...
Из таких именно беспорядочно вырывавшихся фраз состоял страстный разговор молодых людей, разговор, в котором слова были уже ненужным, излишним прибавлением...
Опомнившись немного, Алексей на несколько шагов отошел в сторону, начал громко свистать и опять подошел к беседке, давая Поле время уйти...
Дробицкий полагал, что его прибытие расстроит это опасное свидание, что девушка убежит, а Юлиан останется, показывая вид, что возвращается с прогулки... Но он ошибся. Подойдя к беседке, он только нашел на земле белый платок, а любовников уже не было... Они мелькнули в темной аллее, как две тени, и исчезли... ничто не могло разлучить их... Алексей, подняв и спрятав платок, пошел далее и нарочно следил беглецов, чтобы разлучить их, однако он не мог поймать их... Поля увлекла Юлиана в тенистую глубину сада.
Через полчаса напрасных поисков, раздраженный против Карлинского, Алексей пошел в его комнату, решившись ждать его там и прямо в глаза высказать всю правду... Он даже упрекал себя, что не сделал этого раньше, что не заставил Юлиана признаться и заблаговременно просить у него помощи, которая придет теперь, может быть, поздно.
Но Алексей изумился, найдя Юлиана в креслах, с сигарой в зубах, по-видимому, изнуренного, холодного и с книгой в руке. Впрочем, на лице Карлинского еще отражались следы сцены в саду: замешательство, страсть и вместе досада. Он исподлобья взглянул на Алексея.
Дробицкий, сперва оглянувшись - не может ли кто подслушать их, стал перед ним, как грозный судья, вынул из бокового кармана платок, бросил его Юлиану, как неоспоримый знак того, что он был свидетелем их свидания, и сказал:
- Я нашел его в беседке, где вы с Полей разыграли такую безумную сцену, я нечаянно сделался вашим поверенным, потому что случайно напал на вас... Но, видно, благодетельная судьба хотела этого...
Юлиан задрожал от гнева.
- Ты не испугаешь меня своим гневом, - перебил Алексей, пока Юлиан собирался говорить. - Притом я пришел сюда не с упреками, а из сострадания... Юлиан! Ради Бога, подумай, что ты делаешь? Опомнись! Если ты уже не веришь дружбе и моему сердцу - я извиняю тебя, но обратись, по крайней мере, к собственному разуму!
Обезоруженный этими словами, Юлиан встрепенулся, бросился ему на шею и воскликнул:
а не судьей!
- Я сам человек и даже слабый в такой степени, что ты не можешь ожидать от меня жестоких упреков. Я пришел не с укорами - они уже бесполезны, но с дружескою рукою, готовой поддержать тебя...
Юлиан закрыл глаза руками.
- Теперь повторяю тебе, - продолжал Дробицкий, - скажи себе решительно, что женишься на ней или сию же минуту беги отсюда... Я на твоем месте не обратил бы внимания на предрассудки и воображаемое неравенство, смело пошел бы к алтарю! Не бойся трудов и бедности, раздели с нею жизнь, как разделил сердце... Если же ты не имеешь довольно твердости, чтобы поступить таким образом, то беги завтра же, немедленно, сию минуту!..
- Поздно теперь! - произнес Карлинский отчаянным голосом.
- Следовательно, ты знаешь, что делать, - отвечал Алексей. - Мой совет был бы упреком... тебе предстоит только одна благородная дорога...
- Не сомневайся, я поступлю так, как мне велит обязанность... Она любит меня... я схожу по ней с ума... ничто не разлучит нас. Но, ради Бога, прошу тебя, пусть это останется пока в тайне. Мне надо приготовить дядю, Анну, надо самому вооружиться мужеством, потому что хорошо знаю, что встречу огромные, страшные препятствия... Но ты пока молчи... заклинаю тебя, дай мне время...
- Поступай, как хочешь, - сказал Алексей, садясь на место, - но не думай, что отсрочка даст тебе силы... Ты боишься вспышки, но поверь, не избегнешь ее: сегодня или завтра - она будет одна и та же...
- Мне нужно собраться с мыслями, составить план... умоляю тебя - молчи до времени...
- Будь покоен... я никогда не изменял. Никто не догадается, что случай открыл мне вашу тайну. Я буду молчать... закрою глаза, потому что еще верую в тебя...
* * *
Когда на другой день все собрались в гостиной, Алексей не смел взглянуть на Полю, опасаясь, что взгляд изменит ему и покроет румянцем бедную девушку. Но любовь сироты была так сильна, так искренна, что она не краснела. В простоте своей она еще хотела хвалиться победою. Поля знала, что Алексей нечаянно видел ее с Юлианом, но это нисколько не смутило ее: она рассчитывала на благородство Дробицкого и даже не понимала надобности молчать. Смелый взгляд девушки сказал Алексею все... Он невольно смешался, когда Поля сама очень свободно сказала ему:
- Как поздно вы прогуливаетесь по саду! Закрывая у себя окно, я видела, как вы возвращались в двенадцатом часу. Ночь была прекрасная, не правда ли?
Алексей покраснел и не нашелся, что сказать в ответ. Изумленный Юлиан должен был отворотиться, чтобы скрыть овладевший им испуг. Поля была в самом восторженном состоянии, весела, говорлива, как в прежние счастливые времена, смеялась и острила, преследуя Алексея, не имевшего сил отвечать ей. Юлиан страдал от этой чрезвычайной веселости, потому что не умел вторить ей. Напротив, Анна, ничего не знавшая о случившемся, очень радовалась веселости Поли и с ангельской невинностью постоянно вмешивалась в разговор, хоть не могла даже вполовину понять его значения. Хорошо помня вчерашнее совещание с Дробицким, она решилась испытать Юлиана и отозвала его в другую комнату. Поля осталась одна с Алексеем...
Смело глядя в глаза Дробицкому, девушка проворно подошла к нему, подала свою дрожавшую ручку и спросила:
- Вы не сердитесь на меня?
- Я? За что?
- Я жестоко преследую вас...
На устах ее порхнула улыбка, в глазах навернулись слезы.
- Бедный молодой человек! - прибавила она. - А я так счастлива!.. Ведь вы все знаете?
- Решительно ничего не знаю.
- В самом деле, вы говорите загадочно...
- Не считайте меня ребенком... Я видела вас вчера, вы также должны были видеть нас...
Алексей смешался.
- Я не стыжусь! - воскликнула Поля с гордостью. - В самом деле, я люблю его и готова пожертвовать для него жизнью... Что мне свет? Что люди?
- Но подумали ль вы когда-нибудь о будущем?
- Нет, и не хочу думать... для меня нет и не будет его... побешусь, насмеюсь, наплачусь... и умру... счастливою...
Алексей вздохнул.
- О, благословенная, легкомысленная молодость! Какие творишь ты чудеса!.. Есть ли возможность убеждать вас теперь?..
- Вы - холодный, расчетливый, человек, - с живостью возразила Поля. - Всю жизнь думаете о будущем и потому никогда не имеете настоящего... Как вам не стыдно, как не жаль этого? Завтра?! Да разве оно принадлежит мне?.. Я наслаждаюсь и смело иду навстречу грозной будущности. Что ж такое, что я буду страдать? Но разве не страдают даже среди счастья? Я умру?.. Но разве не умирают среди восторгов? Вы мелки, вы дети, старцы, но никак не мужчины и не люди!
- Все это прекрасно, - сказал Алексей, - но если дело идет не об одной нашей, но вместе и о чужой будущности, то маленький расчет, кажется, не лишнее дело.
- Чужая? Моя и его будущность это одно и то же, - возразила Поля, забываясь. - Мы - двое, составляем одно полное и целое существо, можем ли мы не иметь чего-нибудь общего?.. Во всяком случае, холод, опасения, слезы и раскаяние придут слишком скоро, так не нарушайте нашего счастья, пане Алексей!.. Притом, знаете ли вы, - прибавила она шутливо, - и я в свою очередь также держу вас в руках...
- Вы? Меня?
- Да, и несравненно крепче, чем вы думаете!
Алексей рассмеялся, но покраснел.
- Если вы помешаете мне или испортите что-нибудь и станете на дороге... Вы еще не знаете меня... я готова страшно отомстить вам! Я эгоистка, потому что мой эгоизм составляет счастье двух существ... Я ничего не побоюсь... наговорю на вас... сочиню сплетню... догадаюсь, выдумаю, наконец даже солгу, если будет нужно...
- Что это значит? - хладнокровно спросил Дробицкий.
- Ничего... предположим, например, что во мне маленькая горячка...
- Опасная...
- Но в ней я вижу блаженство!.. Оставьте меня... я не хочу быть здоровой... и, верно, не изберу вас доктором...
подавить и разорвать. Теперь уж было поздно. Юлиан безумствовал. Поля весело шла на мучения, не думая о будущих жертвах и не боясь стыда, потому что - любила со всей силой первой молодости, невинной души и пламенного темперамента.
Уж не вмешиваясь ни во что, Алексей только издали печально смотрел на эту драму и удивлялся, что кроме него никто не замечал перемены отношений между Полей и Юлианом. А между тем, Поля вовсе не скрывала своей страстной привязанности, ни прав своих над молодым Карлинским. Она то повелевала послушным любовником, как госпожа, то из-за самых ничтожных причин начинала капризничать, мучилась ревностью, разражалась гневом, делала сцены, не говорила по целым дням, хворала и боролась с отчаянием... Но когда любовники втайне мирились, то она также безумствовала от любви, почти бросалась Юлиану в ноги, извинялась перед ним, жертвовала своею жизнью. Почти каждый день она обливалась слезами, питалась отчаянием, упивалась счастьем. Юлиан, хоть страстно любил ее, однако с тяжелым чувством переносил эту мучительную любовь, потому что она не довольствовалась спокойствием, верою и надеждами, но беспрестанно требовала вспышек страсти, подозревала всех и все, в каждом незначительном движении видела угрозу равнодушия и металась лихорадочно... Карлинский мучился и падал под бременем столь дикой, страстной привязанности, не имея сил ни удовлетворить, ни успокоить ее.
Анна во всем этом не видела ничего, кроме невинной забавы. Алексей почти избегал столкновений с влюбленными, потому что Поля часто и несправедливо обвиняла его в каком-то влиянии, делала ему жестокие упреки, наказывала его молчанием, насмешками, угрозами.
Между тем, Эмилий проснулся для новой жизни... Мысль постепенно начинала развиваться в нем, как в ребенке, и столь долго запертая в головном черепе, - наконец обнаружилась перед изумленными глазами... Он понимал, спрашивал, отвечал, учился... всем этим он обязан был стараниям Алексея, и хоть плоды трудов наставника становились все очевиднее, ученик еще не открыл себя ни перед сестрой, ни перед братом. Один старый слуга догадывался в чем дело, но с улыбкой сохранял тайну, так как она должна была вдруг обрадовать все семейство...
В одно утро Алексей, по обыкновению, пришел к Эмилию, когда в замке еще все спали, ученик встретил его со слезами радости и объятиями. Они засели над книгой и стали учиться читать посредством знаков, - этого благотворного изобретения милосердного сердца, потому что для лишенных способности слышать звуки они заменяли каждое слово. Алексей и Эмилий были так заняты, что не заметили, как Анна, встав раньше обыкновенного и привлеченная отворенным у Эмилия окном, тихо вошла в комнату и застала их за тайным занятием. При виде столь изумительной и неожиданной картины она остановилась как вкопанная, ее сердце забилось благодарностью, руки сложились как бы для молитвы, слезы блеснули на ресницах... Анна поняла, что то, что она видела теперь, было следствием долговременных трудов, поняла сердцем, что Дробицкий сделал для них, и взволнованная, счастливая, бросилась к молодому человеку и с чувством благодарности схватила его руку.
Она не нашлась, что сказать, все выражения благодарности были бы напрасны, слабы, она только взглянула на него своими прекрасными черными глазами. Алексей стоял перед нею, как преступник, смущенный и взволнованный до глубины сердца. Потом она бросилась к Эмилию и расплакалась, видя, что не может передать ему своих чувств, так как еще не знает языка его.
Эмилий обеими руками указал ей на Алексея.
- Ах, а я ничего даже не подозревала! - воскликнула Анна. - Я ничего не угадала, даже не предчувствовала, что вы наш благодетель... что вы возвратите нам брата... Но к чему эта тайна?..
- Я боялся подать и отнять надежду, хотел сперва удостовериться...
- И Эмилий сумел скрыть перед нами тайну?
- Эмилий одарен чудным инстинктом... сердце у него ангельское, он понял меня и был послушен.
Анна почти плакала. Но для нее не довольно было испытывать счастье одной: она хотела скорее поделиться им с другими, тотчас послала за Юлианом, за Полей, хотела созвать весь дом и не находила слов благодарить Алексея... Юлиан прибежал в испуге, остановился в изумлении и, не говоря ни слова, бросился на шею Дробицкому. Поля пожала руку Алексея.
- Для меня это не было секретом! - воскликнула она с улыбкой. - Я все знала. Вы принадлежите к числу избранных людей, всегда приносящих с собою благословение в тот дом, где поселитесь.
- Надобно дать знать президенту! Президент ничего не знает... Матери! Сперва матери!.. О, какое будет счастье! Какою благодарностью мы обязаны ему!
Во время этой сцены, Эмилий, принимавший в ней небольшое участие, смотрел на всех, угадывал впечатление, глядел на Алексея и, с чувством прижимая его руку к сердцу, улыбался...
- Пожалуйста, научите всех нас говорить с ним! Мы будем вашими помощниками! - воскликнула Анна.
Любовь полна эгоизма, но не должно обвинять ее за это: как земное чувство, она не может быть другою. Спустя несколько минут, Юлиан занялся Полей, Поля подошла к Юлиану, и, забыв о Эмилии, об Алексее, они продолжали шепотом разговор, начатый вчера в саду и прерванный дождем... Анна тайно молилась, Алексей незаметно удалился с душою, полной радости и спокойствия, какие возбуждает в человеке исполнение великой и святой обязанности... Он сознавал, что, возвратив Карлинским погибшего брата, оказал им услугу и вполне отплатил за их расположение.
Лишь только вышел Алексей, Анна проворно подошла к брату и сказала ему:
- О, ты сто раз был прав, когда упрекал меня за то, что я не поняла Алексея! Что это за человек! Какое в нем сердце, сколько благородства и характера!.. Чем мы возблагодарим его?..
В эту минуту Юлиан против воли стал паном.
- Брат, - воскликнула Анна, - за подобные вещи не платят!..
Поля также бросила на него почти сердитый взгляд. Юлиан покраснел и прибавил в замешательстве:
- Ты не поняла меня... Я не то хотел сказать.
- Заплатим ему сердечной дружбой, вниманием, покровительством и уважением, какого заслужил он.
- Какие же вы паны! Сейчас хотели бы заплатить, чтобы расквитаться с бедняком и ничем не быть ему обязанными. Не бойтесь! Алексею заплатит его собственное сердце и привязанность к вам, которой, кажется, вы не поняли... Вы судите о нем строго, безжалостно! Я лучше всех вас знаю его: вы смертельно обидели бы бедного человека, если бы сказали ему о вашей благодарности. Возвысьте его до себя, если даже и после теперешней жертвы он в ваших глазах представляется ниже вас, назовите его братом... Вот высшая награда, какую можете дать ему!
- Разве мы когда-нибудь смотрели на него иначе? - спросила Анна.
- Уж позвольте мне и ему судить об этом, - прошептала сирота, бросая взгляд на Юлиана, - и перестанем говорить об этом предмете...
* * *
Избегая благодарности и желая на время удалиться из Карлина, Алексей сел на коня и поехал в Жербы к матери... Он бывал там довольно часто, впрочем, занятия и поездки иногда по две недели не дозволяли ему посетить родного дома. Но когда у Дробицкого страдало сердце, когда среди длинной, печальной и уединенной жизни в Карлине его грызла тоска, тогда он по инстинкту летел к своей соломенной крыше и, несмотря на то, что мать всегда была к нему сурова и мало снисходительна, находил у нее и у братьев сочувствие, которое заменялось в Карлине вежливостью - холодною и заботливою, но не братскою, не материнскою.
на свою комнатку, занимаемую теперь Яном, немного выплакаться перед матерью, хотя он тщательно скрывал от нее свое сердечное страдание и тоску, или точнее - тайные их причины.
Когда Алексей показался на дворе, то не узнавший его и залаявший Курта первый встретил его, потом торопливо выбежал из конюшни Парфен, и затем Ян явился на крыльце, наконец и сама Дробицкая с чулком вышла навстречу любимого сына: она сильно тосковала по нему, просиживая целые дни у окна.
Надо было видеть, как пристально мать оглядела сына, стараясь прочитать по одежде, лицу и малейшим движениям, что происходило с ним и что привело его домой. Она не смела надеяться, что Алексей возвратился навсегда, но втайне молилась об этом... Алексей был одет лучше и наряднее прежнего, имел прекрасную лошадь, английское седло и сам походил на панича... Ян отчасти завидовал брату, но больше смеялся над ним. Дробицкая безмолвно обняла Алексея, дала ему поздороваться с Яном и подать руку улыбавшемуся Парфену, который сверкающими глазами выражал радость, что увидел своего панича.
- Ты что-то мне не нравишься, милый мой, - начала она, спустя минуту, - стал похож на панича... Одет как кукла, а на лице видно утомление... Ты состарился от этого кумовства с барами. Ну, каково тебе там? Говори - да только подробнее, длиннее, пространнее... ведь ты не был у нас две или три недели... Хорошо ли тебе?
- Хорошо, прекрасно, как видите, маменька: ни в чем нет недостатка...
Алексей потупил глаза и прибавил:
- Человеку всегда недостает чего-нибудь... для чего он стал бы жить, если бы наелся досыта?.. Ну, как идет у вас хозяйство? Как живет Ян, вы, маменька?
- У нас - захотел!.. Разумеется, хозяйство да разные хлопоты... Ян - золотой малый, трудится - и мне довольно этого... только нам скучно без тебя... оба глядим на тот замок, что украл тебя у нас, и часто, не говоря друг другу ни слова, поплачем...
- Они так добры ко мне!
их... Когда-нибудь они прямо дадут тебе почувствовать, что в их глазах ты не больше, как слуга... только дай Бог, чтобы не скоро и не горько! Еще никто не побратался с ними... Даже те, кто после долгих вздохов достиг счастья породниться с ними. Они видят в этом великую жертву со своей стороны...
- По крайней мере до сих пор они не дали мне почувствовать этого...
- Значит - ты умен и еще не подал к тому повода! Поступай, как знаешь, но чем скорее, милый Алексей, ты возвратишься сюда, тем лучше!.. Помнишь, ты рассказывал мне об одном немце, что показывал львов и тигров... он бил их и повелевал ими, пока наконец послушные звери не разорвали неосторожного господина. До сих пор я всегда боялась твоих Карлинских, точно львов и тигров...
Алексей рассмеялся.
- Милая маменька, вы не знаете Юлиана, особенно Анны.
- Знаю святую, благородную, добрую панну Анну, ведь она бывает здесь в Жербах, довольно взглянуть на нее, чтобы полюбить... Но... она такая знатная панна!
- Маменька, это старинное предубеждение.
- Шляхетская недоверчивость... может быть, но человек всегда остается человеком: у всякого есть свои слабости... Если бы панна Анна была дочерью бедного шляхтича, то я стала бы перед нею на колени, а теперь... только боюсь ее...
- Потому что не знаете ее, милая маменька!..
Этим кончился разговор матери с Алексеем. На дворе показался пан Мамерт Буткевич, за ним пан Пристиан, потом вдова Буткевич с Магдусей...
- А вот они разве лучше? - тихо спросил Алексей.
- Если уж говорить правду, - отвечала Дробицкая, - так гораздо лучше жить с ними, потому что их прямо видишь, как в зеркало, не надо много думать о том, что у каждого из них за пазухой...
- Мое вам всенижайшее почтение! - воскликнул богач Мамерт. - А, и пан Алексей здесь! Дорогой гость... Как же счастливо я попал.
Несчастный щеголь не знал, что влюбленная и уже слишком надоедавшая ему вдовушка шла вслед за ним, и немного смешался, когда увидел ее на крыльце. Разряженная в пух пани Буткевич пришла с неразлучной Магдусей и, вместо палки, по случаю необыкновенной дородности своей, опиралась на зонтик.
- Как жарко! - проговорила она сквозь зубы. - Магдуся, стой около меня!.. Здравствуйте, пане Пристиан!
Пержховский раскланялся с холодной вежливостью, выражавшей сильное неудовольствие.
Надо было попросить гостей в комнату, потому что они не могли поместиться на крыльце. Дробицкая, пожимая плечами, повела с собою вдовушку. Мамерт, никому не позволявший опередить себя, вошел вслед за дамами. Пристиан пробежал перед носом Алексея... Приход этих гостей был предвестником визита всех прочих соседей, и в самом деле, они немедленно начали приходить и, меняясь до самой ночи, занимали гостя, не давая ему ни одной свободной минуты поговорить с матерью. Не зная почему, но после общества в Карлинском замке Алексей почти с удовольствием слушал смешные разговоры, наивные вопросы и ответы жербенских помещиков и наслаждался простотой, позволявшей читать в них, как в открытой книге. Алексей видел в них смешное, но сквозь это смешное в них пробивалось сердце, тогда как в высшем обществе под вежливостью и наружной искренностью ничего нельзя было заметить, а тем более заглянуть в глубину сердца.
* * *
- Ну, что же случилось у вас, милые дети? - спрашивал президент выбежавших навстречу ему Юлиана и Анну. - Говорите скорее, зачем вы звали меня, какое неожиданное счастье посетило вас? Уж не выиграли ли вы миллион в лотерею?
- О, больше! - воскликнула Анна.
- Больше миллиона? В какой же лотерее? - вскричал президент.
- Вы не поняли, милый дядюшка... мы приобрели больше миллиона... только выслушайте!..
- Алексей, благородный Алексей, возвратил нам погибшего Эмилия!