| Автор: | Крашевский Ю. И., год: 1859 |
| Категория: | Роман |
Президент начал слушать со вниманием, но выражая более любопытства, нежели радости.
- Представьте себе, дядюшка, этот благороднейший человек, ничего не говоря нам, занимался, трудился... пока не добыл искры рассудка у больного брата... Эмилий - говорит! Эмилий читает! Эмилий ожил!
- В самом деле? - равнодушно спросил удивленный президент. - Право, это неслыханное... самоотвержение... это чудо... и что же, Эмилий начал говорить?
- Нет, но он разговаривает знаками... читает... живет...
- А, по методе глухонемых, - сказал президент с недовольной миной. - Только смотрите, чтобы это усилие не повредило его здоровью: он такой слабый...
- Теперь ему гораздо лучше, его здоровье значительно поправилось...
- В самом деле, это неожиданное счастье... Я решительно не понимаю, как это удалось, потому что всегда считал это невозможным делом... Пойдемте к нему...
- У меня есть брат! Алексей дал мне брата, возвратил матери сына... О, чем можем мы возблагодарить его!..
- Насчет этого не беспокойся, - равнодушно сказал старый щеголь. - Заплатить деньги - немудреное дело... Пойдем к нему. Даже я полагаю, что пан Дробицкий сделал это не без цели... Натурально, и мы, со своей стороны, не можем принять такой жертвы даром.
Анна схватила президента за руку.
- Ради Бога... дядюшка! Разве вы не знаете его?
Президент улыбнулся с сознанием своего достоинства.
Стук экипажа возвестил о приезде пани Дельрио, потому что и за нею также послали. Полковник и она входили в гостиную. Потом президент остановился, последовал обмен приветствиями, по обыкновению, холодных и вежливых.
Искренняя радость блистала в глазах матери, уже знавшей все. В одинаковой степени желая видеть Эмилия и его спасителя, она искала их глазами, но ни того, ни другого не было в гостиной. Алексей под предлогом каких-то распоряжений нарочно уехал из Карлина. Через минуту все отправились к Эмилию.
Мать не видела глухонемого с тех пор, как ее присутствие произвело на него неприятное впечатление. Она полагала, что, придя в себя, Эмилий встретит и ее иначе... и не обманулась в этом. Анна, опасаясь сразу ввести всех к Эмилию, сама предуведомила его о приезде матери и потом вошла вместе с нею.
При первом взгляде на сына пани Дельрио нашла в нем необыкновенную перемену... Эмилий первый раз в жизни улыбнулся матери! И эта счастливая минута вознаградила ее за многолетние страдания: она не могла удержаться от слез и прижимала к сердцу несчастного сына... Она, верно, бросилась бы в ноги своему благодетелю, если бы в эту минуту он явился перед нею. Эмилий глядел на полковницу так, как будто видел ее первый раз в жизни, улыбался ей и живыми знаками говорил Анне о матери, еще не умевшей понимать его:
- Скажи, что это он все сделал... Он дал мне возможность познать Бога, вас, маменьку и себя самого...
Вслед за пани Дельрио вошел немного ревнивый президент и устремил беспокойные взоры на Эмилия... Он не так, как другие, чувствовал воскресение несчастного, даже его лицо сделалось печальным... Спустя полчаса и избегая полковницы, не могшей нарадоваться сыном, он, в каком-то волнении, увел с собой Юлиана и пошел с ним в сад, поручив полковника Поле, без милосердия мучавшей старого любезника насмешками, за которые тот платил девушке самыми отборными комплиментами.
Президент был очень задумчив и молчал, но когда они дошли до Вылазки, где уже никто не мог подслушать их, он вдруг обратился к Юлиану и, пожав плечами, воскликнул:
- Ну кто просил об этом нашего Дробицкого? С какой стати ему пришло на ум вмешиваться в подобное дело?
- Сейчас поймешь... Все устроилось прекрасно, но, несмотря на то, милый Юлиан... из Эмилия никогда не будет толку, потому что он существо неполное и теперь, может быть, гораздо более несчастное, чем прежде, а ты еще вчера был полным владельцем Карлина, а теперь потерял половину...
Президент оживлялся по мере разговора.
- Закон не устраняет глухонемых от прав наследства, если они могут говорить знаками и имеют самосознание... притом, кто стал бы думать о подобных вещах? Это в самом деле было бы несправедливо... Но в то же время, понимаешь ли ты, какие отсюда вытекают последствия? И без того ваше положение не слишком блистательно: что же будет теперь?
Президент пожал плечами и заключил:
- Нечего сказать, прекрасно услужил вам пан Дробицкий.
Юлиан вздрогнул и рассердился на такие расчеты.
- Милый дядюшка, ваша любовь к нам ослепляет вас. Оставить Эмилия на произвол судьбы значило бы то же, что убить его! Возможно ли даже в мыслях допустить что-нибудь подобное?
- Да кто убивает его, сумасшедший! - вскричал президент. - Пусть он живет! Я радуюсь, плачу... сознаю себя счастливым, но ты стал теперь вдвое беднее, милый Юлиан. Кто знает? Если Эмилий еще более поправится, то, пожалуй, захочет жениться: не одна, а тысячи пойдут за него. Сколько я знаю, эти глухонемые большей частью бывают самого страстного темперамента.
- Дядюшка, дядюшка! Ради Бога, не говорите так, это очень огорчает меня.
- Ты еще ребенок и не видишь, что теперешняя жизнь будет для Эмилия несравненно тяжелее, чем при отсутствии самосознания. Он захочет владеть собою и не сумеет, люди будут водить его за нос - и, кто знает?.. Не утверждаю положительно, а может быть, и Дробицкий имел тут свои виды... недаром же он привязал к себе Эмилия.
Юлиан еще раз горячо опровергнул предположения дяди.
- Так перестанем рассуждать об этом предмете, - сказал президент. - Я верю в него, уважаю... но что сделано, того не переменишь... вы бедны - и дело кончено, надобно искать средств поправить дело... и, вдобавок, подумать, как бы заплатить за это благодеяние пану Дробицкому звонкой монетой.
- Дядюшка! - опять вскричал Юлиан.
- Если так, то уж замолчу, - отвечал президент. - Будем вместе утешаться, радоваться и благодарить Бога... Ты, верно, сочтешь меня материалистом, прозаиком, расчетливым человеком, - прибавил он, поворачивая к замку, - но я знаю свет и людей. Не спорю, что Дробицкий благородный человек, что его самопожертвование без интереса, но он не сделал благодеяния ни Эмилию, ни вам.
Юлиан задумался.
- Теперь уже необходимо кончить образование Эмилия. Он будет походить на человека, или вернее, на существо, подчиненное и несчастное, - и вы должны будете дать ему часть из Карлина.
- Что же? Я охотно поделюсь с ним...
- Притом, надобно дать что-нибудь и Анне, хоть она не думает идти замуж, хоть имя и красота ее более отталкивают нежели привлекают искателей... Надобно проверить долги и, наконец, сознаться, что Карлина вам очень мало...
- Но разве нельзя жить малым? - спросил Юлиан.
- Прекрасно! - возразил президент. - Только для этого необходимо человеку сперва получить соответствующее воспитание или переделать себя, не иметь лишних потребностей и привычек, ограничиться хатой, простыми щами и армяком... а главное, - не иметь на плечах тяжести, какую составляет знатное, но упавшее имя...
- С честью, как Цинцинат? Обрати внимание на современные обычаи и скажи, возможно ли это?.. И достанет ли у тебя воли отказаться от своих привычек, надеть серый кафтан, не вздыхать о роскошной жизни? Сомневаюсь... Но тебе предстоят две дороги: или тяжелая роль знатности без состояния, или более легкая перспектива - богатая женитьба.
- Ни за что, дядюшка!
- Как? Что это значит? - спросил президент, пристально глядя в глаза племяннику.
- Это противно моим понятиям... унизительно... это бесчестная торговля!
- Юные понятия, очень юные! Надеюсь, Карлинский тоже не чистый голыш и, со своей стороны, даст что-нибудь девушке, на которой женится: зачем ты прямо предполагаешь, что это будет женитьба без привязанности? Или тебе, может быть, уже нравится какая-нибудь панна?
Юлиан не сказал ни слова, и тем прекратился для обоих неприятный разговор. Впрочем, президент, открывшись племяннику, прекрасно замаскировал свои чувства перед полковницей и Анной. Он много хвалил Алексея, утешался Эмилием и не показывал виду, что прозаический расчет для двух любимцев сделал его несправедливым в отношении к третьему лицу...
Поздно вечером возвратился Алексей и не пришел в гостиную, избегая благодарности и оправдываясь нетерпящими отлагательства занятиями. Президент ничего не сказал на это, потому что с радостью готов был отсрочить фальшивую благодарность. Но полковница, шепнув что-то Юлиану, вышла вместе с ним из гостиной и прямо направилась к квартире Дробицкого. Истинно глубокое чувство заставило ее забыть приличие... Алексей изумился, увидя входившую к нему полковницу, и растерялся, но она не дала ему времени опомниться.
- Вы возвратили мне сына! - воскликнула она с чувством. - За это мало выразить вам одну благодарность, вы подарили мне счастливейшую минуту в жизни, и я пришла сказать вам и заверить при Юлиане, что с этой минуты считаю вас как бы собственным своим сыном. После них вы будете занимать первое место в моем сердце... Я не верила в людей, вы внушили мне эту утешительную веру, да наградит вас Бог счастьем.
- Смею вас уверить, - скромно отвечал Алексей, - что высочайшую для меня награду составляет цель, так счастливо достигнутая мною. Я сделал то, что обязан был сделать и так, как только мог сделать, если вы хотите доказать, что питаете ко мне хоть слабое расположение, то не станем больше упоминать об этом.
Случай хотел, чтобы Поля в тот день была раздражительна и в самом капризном расположении. Наблюдательный президент, следя за молодыми людьми, хорошо заметил, как племянник, выходя из терпения и забыв предосторожность, ежеминутно подбегал к Поле и просил у нее прощения, хоть не сознавал вины своей.
- Что это значит? - сказал он самому себе. - Ужели снюхались... Дай Бог, чтобы полковница говорила неправду. Пожалуй, эта интриганка в самом деле готова завлечь его в сети. Эмилий, да женитьба Юлиана на такой нищей окончательно унизят Карлинских... Пора подумать о средствах...
Прежде всего президенту представилось, что Алексей должен знать об отношениях молодых людей, что через него легко открыть тайну и действовать. Но он тотчас одумался, вообразив, что Дробицкий, по всей вероятности, участвует в этой интриге и даже покровительствует любовникам...
Проницательные и, по-видимому, хорошо знающие свет люди всегда имеют тот недостаток, что подозревают всех в неискренности, притворстве и каких-то тайных намерениях. Оттого они часто усматривают небывалые вещи, а избыток разума не позволяет им идти к цели самой прямой дорогой.
Строго разбирая все обстоятельства, президент пришел к заключению, что Дробицкий вырвал Эмилия из бессмысленного состояния собственно для того, чтобы овладеть им, что, следуя демократическим принципам, он непременно помогает Юлиану и Поле и т. п. Вследствие таких соображений он решился наблюдать, следить, ни с кем не советоваться и, если представится необходимость, поступить решительно, только действовать без посторонней помощи.
- Прекрасную птицу посадил я в здешнюю клетку! - говорил он самому себе. - Даже Анну очаровал! Кто знает? Пожалуй, он готов сойти с ума и посвататься за нее: подобным панам все может придти в голову. Да, Карлинские погибли, если мы не предупредим возникающего зла.
Вследствие такого тайного совещания с самим собою президент во время чая отозвался веселым тоном:
- Как я рад, что дома покончил все и теперь не имею экстренных дел!.. По крайней мере могу несколько дней прожить в Карлине и повеселиться с вами...
Полковница приняла эти слова за обыкновенную угрозу, чтобы выжить ее, но она была теперь так счастлива, что даже не боялась президента, а полковник сказал со вздохом:
- Что касается меня, то хоть я очень привязан к семейству, к которому некоторым образом имею счастье принадлежать, однако крайность заставляет меня ехать домой...
- Некоторым образом? Хорошо, что он прибавил эту фразу, - проговорил президент вполголоса. - А я уж думал, что он в самом деле подарит нас родством своим...
которые через головы всех должны были долететь только до них двоих. Им не приходило на мысль, что дядя и мать смотрели на все это и угадали их отношения... что прежде, нежели кончился вечер, президент уже положительно уверен был в их взаимной любви и вышел в страшном беспокойстве, потому что даже понял и то, как далеко зашли молодые люди...
Что оставалось тут делать? Прежде всего необходимо было удостовериться, что это правда, потом действовать... Вдобавок, предостережение полковницы, ее предчувствие, так скоро сбывшееся, жестоко мучили президента, потому что внутренне унижали его... Он должен был сразу послушаться ее... Теперь мать имела полное право сказать ему прямо в глаза: "Я давно предвидела это! Ты ничего не делал... следовательно, вся вина должна пасть на тебя одного!"
* * *
Удалившись в свою комнату, президент долго ходил в беспокойстве. Ему нужен был чей-нибудь совет и убеждение, чтобы немедленно действовать. Целый час он размышлял о том, кого спросить, кому открыться, и наконец решил обратиться к Борновскому.
Это был старый слуга дома Карлинских, один из придворных чинов старинного штата, человек в высшей степени честный. Господа любили его за верность и преданность и долго не решались отнять у него звание ревизора по всем имениям, сопряженное с должностью эконома в ближайшем фольварке. Наконец, когда дела пошли хуже, ему под предлогом старости и слабого здоровья предложили пенсию. Борновский получил домик с огородом, известное количество мер хлеба, триста злотых и, не имея ни жены, ни детей, жил в полном довольстве. Пятидесятилетний и седой старик - он был еще проворен, свеж и, в виде милости, просил себе какое-нибудь занятие, чтобы не есть даром хлеба. Наконец его назначили блюстителем порядка между слугами, но последние только смеялись над ним. Борновский ходил с места на место, суетился, кричал, потому что во всю жизнь был необыкновенно деятелен, и голос его слышен был за версту - так он горланил и ругался! Измучившись от беготни и охрипнув от ругательств, он имел полное право выпить в день пять или шесть рюмок водки, которую любил, и, таким образом, все минуты жизни проводил, по-видимому, в постоянных занятиях, но в сущности ровно ничего не делал.
Борновский принадлежал к числу людей, у которых вся наружность - обман. Высокого роста, здоровый, сильный, вертлявый, любивший поговорить, целый день на ногах, в поту и трудах, - он решительно ничего не делал. Он каждую минуту ссорился в полной уверенности, что делает дело, но был слеп, и все легко обманывали его. В глазах Борновского выражалась сметливость, сверкал огонь, а из уст сыпались одни только обещания: "Да у меня-то все духом! Ведь у нас вот как! Они уж знают меня!" Но Борновский бессовестно лгал, потому что на деле не было ничего подобного. Все время проходило у него в разговоре, криках, рассказах и анекдотах. Он страшно ругался, но никого не бил, потому что имел добрейшее сердце, был глубоко привязан к помещикам и в строгом смысле бескорыстен... Довольно ограниченного ума, он, однако, присмотрелся к людям и превосходно угадывал характеры, но никогда не пользовался этим, постоянно болтая с людьми, лучше всех знал, что делается во дворе, кто что сказал или сделал. Кто хотел узнать о чем-нибудь, тот прямо шел к нему, точно за справкой, и так как Борновский не умел хранить секретов, то его выспрашивали обо всем, даже под веселый час он, верно, не скрыл бы собственного преступления.
Когда сам Юлиан заведовал имением, Борновский употребляем был на посылки, для наблюдения за работами и в других подобных поручениях. Алексей, хотя скоро понял прежнего слугу, но не удалил его из службы и позволял старику воображать себя деятельным членом карлинской администрации, поверяя ему только то, что могло сделаться без него или даже вовсе не делаться.
Борновский носил огромные усы, держался прямо и походил на отставного военного, имел глаза выпуклые и живые, щеки румяные, нос большой, губы толстые и подбородок, покрытый волосами с проседью. Старый холостяк - он еще любил волочиться и в девичьей всегда имел две начатые интрижки: одну, в полном расцвете, а другую на запас - в случае измены, чтобы ни на одну минуту не быть огорченным или осмеянным. Девушки делали с Борновским что хотели и немилосердно смеялись над ним, триста злотых пенсии, до последнего гроша, шли у него на угощения и подарки.
- Любезный Борновский, - сказал президент, засевши в кресло наедине с ним, - скажи мне, что у вас слышно здесь?
- Да что, ясновельможный пане президент? Благодаря господа Бога, все идет хорошо...
- Довольны вы паном Дробицким?
- Как же не быть довольными, ясновельможный пане? Человек аккуратный, дельный, у него все идет, как по маслу... Было не худо и при ясновельможном пане Юлиане, но ему ли возиться с делами? Он, позвольте доложить, не создан для этого, а Дробицкому теперешняя должность - чистый клад!
- Так он деятельный и честный человек?
- О, честный, и добрый, а голова у него... что за голова! Как он умеет узнавать людей! Со мною, позвольте доложить, было так: он только посмотрел на меня и уже пронюхал, на что я гожусь. Если что понадобится ему, то сейчас меня зовут, а у меня все явится духом, живо, по-военному... сказать правду, он слишком строг, не любит потакать, но зато уж человек такой добросовестный...
- Любят его люди?
- Дворовые не слишком, но крестьяне очень любят... Характер крутой, в счетах не думай провесть его... трудится, точно вол...
- А что поделывает пан Юлиан?
- Что? Добрый панич! Теперь отдыхает себе...
- Послушай-ка, Борновский, - спросил президент, понизив голос, - не грезится ли мне, что пан Юлиан пустился в любовные связи с панной Аполлонией? Как тебе кажется?.. Не заметил ли ты чего-нибудь?.. Ведь ты тертый калач...
Борновский с улыбкой покрутил седой ус. Ему очень льстил этот фамильярный вопрос. Потому, оглянувшись на все стороны, старик поднял руку, махнул ею, рассмеялся и утвердительно кивнул головой.
- Обыкновенное дело - молодость...
- Да ты заметил что-нибудь?
видят друг друга, могло ли быть иначе?
- Да ты сам видел что-нибудь, или только люди говорят об этом?
- Люди говорить не смеют, но как не видеть, если они вовсе не скрываются?
- Ну, расскажи, что знаешь... Может быть, нужно поискать для них лекарства...
- Вы не измените мне, ясновельможный пане?
- Как ты глуп, любезный Борновский!.. Кому же изменял я?
- Покорно благодарю вас, ясновельможный пане! - отвечал старый слуга с низким поклоном. - Я смотрю на них каждый Божий день... и лучше всех знаю: это формальная интрига, я хорошо понимаю подобные вещи...
- И свидания?
- Буквально каждый день - и в саду, и в комнатах, и на прогулках...
Старик махнул одной рукой, а другой, засмеявшись, закрыл рот...
- И вовсе не скрываются?
- Им грезится, что никто их не видит и не понимает, но это, позвольте доложить, разве только слепой не заметит...
- Как ты полагаешь: в близких они отношениях между собою?
- Этого не знаю... но, без всякого сомнения, они должны быть близки друг к другу...
- А панна Анна?
- Этот ангел, позвольте доложить, ничего не видит, потому что она невинна, как ребенок...
- Ну, а Дробицкий?
- Пан Алексей, должно быть, знает все дело, но он ловкий малый, молчит, как рыба.
- Может быть, он помогает им?
- О, нет! Они не нуждаются в посторонней помощи, сами ведут дело... Но и мешать им он также не может.
Достигнув, чего хотел, и даже узнав подробности, президент отпустил Борновского и с душевным беспокойством лег спать. Питая живейшую привязанность к своим, как называл он, детям, он опасался гибельных последствий интриги Юлиана. Не имея сил заснуть до полуночи, он вышел в сад, чтобы освежиться и придумать, что делать.
беседки, услышал там шум... Он заметил какие-то две фигуры, сидевшие под деревьями на скамейке и, нисколько не колеблясь в подобном случае быть шпионом, тихонько подошел ближе.
Легко догадаться, что это были Юлиан и Поля, по обыкновению, неосторожные и так сильно занятые друг другом, что даже забыли о посторонних глазах. Живой разговор довольно громко и явственно вырывался из-под лип, так что президент мог слышать каждое слово.
- Не говори мне этого! - воскликнула Поля отчаянно, страстным голосом. - Я не хочу обманывать себя надеждами, ничего не желаю в будущем... хорошо знаю, что твои родственники не позволяют тебе жениться на бедной сироте... Признайся, ведь я не рассчитывала на это, бросаясь в твои объятия? Моя любовь вознаграждена минутой счастья, ничего больше не нужно ей, будущее не наше, кто может быть уверен в нем? Я ничего не желаю, кроме твоего сердца...
Президент недоверчиво покачал головой.
- Бесценная моя Поля! - отвечал Юлиан слабым голосом. - Ты не рассчитывала на будущее, но я для собственного счастья должен упрочить его... Могу ли я прожить без тебя? Будь покойна!
- Только люби меня... больше ничего не нужно мне.
- Ты напрасно мучишь себя грозными предчувствиями.
- Не упрекай меня! Я знаю, что я отравляю желчью и ту малую чашу счастья, которая послана мне Провидением... но я не умею любить иначе: я люблю страстно и безумно отравляю и убиваю себя моею любовью. Ты сам видишь в моих глазах то равнодушие, то презрение, то изнеможение, я вспыхиваю, мучаю и тебя и себя. Это наказание за мое преступление.
- И ты называешь любовь нашу преступлением?
- Не лги передо мною. Я знаю, что сделала... Сирота, слуга - я из безумной потребности любви возмущаю семейное спокойствие там, где меня призрели, изменяю самой нежной дружбе... Это низко!.. Зато и наказание за преступление должна буду переносить одна я... Для тебя любовь пройдет, как сон, в мечтах зрелого возраста ты припомнишь ее себе, как что-то непонятное и странное... Но для меня она оставит след на всю жизнь и, может быть, по ту сторону гроба. О, я умру, должна умереть, если разлучат нас... Тогда я не сумею переносить бремя жизни, ослабею... изменю тебе и себе... с бешенством стану бросаться на людей...
Поля расплакалась. Юлиан утешал ее.
- Ребенок! Ты так мало надеешься на меня и на мое сердце...
- Золотое сердце! - возразила сирота. - Но волен ли ты следовать его внушениям? Президент, полковница каждую минуту могут понять нас, может быть, уж знают все, нападут на тебя, меня выгонят... ты поддашься им...
- Никогда! - проговорил Юлиан, собираясь с силами.
- Молчи! Ничего не обещай мне, потому что я ничего не требую. Ты воображаешь, что в награду своей навязчивой любви я приму твою руку, твое сердце, твое будущее? Нет! Я предалась тебе не с тем, чтобы ты заплатил мне за это браком... но потому, что любила тебя... безгранично. Ты думаешь, что я позволю свету оценить мое чистое сердце и сделать любовь торговлей и преступлением?.. Нет! И во мне есть своя гордость. Я охотно сама приношу жертву, но не приму ее от другого... потому что я бедна, что я хочу дарить, а не принимать...
- Поля, ангел мой!.. Подумай, что ты хочешь сделать со мною.
- Ты выпил из моих уст первое, может быть, чистейшее наслаждение жизни и не забудешь его сладости... Но ты мужчина!
- А ты женщина!
- Правда, и женщины бывают непостоянны... Но данное счастье привязывает их к тем, для кого, хоть короткое время они были ангелами, тогда как мужчин любовь истощает и делает холодными. Вы любите, пока домогаетесь любви, а достигнув ее, бросаете под ноги, как изорванный кусок вчерашнего бального наряда...
- Может быть, в самом деле, существуют подобные люди, но я...
- Каждый составляет исключение, пока любит, когда любовь минет, все похожи друг на друга...
не испытывал во всю жизнь.
Впрочем, он благодарил случай, нечаянно приведший его туда, потому что подслушанный разговор лучше всего объяснил ему состояние сердец любящей пары. При всей недоверчивости своей президент не обманулся в Поле, он не обвинял, а только жалел ее.
Вначале он колебался, но голос девушки, смешиваемый со слезами и свидетельствовавший о своей искренности, рассеял в нем все подозрения... Он уже не мог заснуть, сел и думал, что начать. Полковница каждую минуту могла заметить нечаянно открытые им отношения молодых людей. Надобно было предупредить ее и то, что было делом случая, представить плодом своей предусмотрительности. Президент составил полный план, как действовать. Он порешил, не делая никаких упреков Юлиану, прежде всего обратиться к Поле - и немедленно женить Карлинского, чтобы серьезными обязанностями стереть и изгладить в нем память о теперешней интриге.
* * *
На другой день президент сам искал полковницу. Пан Дельрио уехал рано поутру, а она осталась, желая вполне нарадоваться Эмилием. Счастье сделало ее равнодушной к мелким преследованиям неумолимого врага. Они сошлись перед обедом в кабинете: полковница - веселее обыкновенного, президент - бледный и взволнованный, но он еще довольно искусно разыгрывал роль человека, который умеет владеть собою.
- В последнее свидание, - начал он тихим голосом, садясь рядом с невесткой, - вы сообщили мне свои опасения насчет Юлиана и Поли.
- Полагаю, что эти опасения были не напрасны.
- Я давно... может быть, раньше вас, заметил, что они любят друг друга, но могу уверить вас, что, как прежде, так и теперь, Поля не хотела заставить Юлиана на ней жениться. С другой стороны, я знал и Юлиана: это один из благородных, но слабых характеров, в которых раздражением и препятствиями можно возбудить только энергию и упорство. Я не нашел нужным заграждать им дорогу и раздражать Юлиана, но решился дать его страсти развиться обыкновенным образом, потом она должна истощиться в самой себе.
- Может быть, расчет ваш верен, - возразила полковница, - но как бы он не обманул вас?
- Кажется, я довольно знаю человеческое сердце. Если бы мы стали препятствовать, то Юлиан поступил бы наперекор нам. А теперь - придет время, он сам собою разлюбит и бросит ее...
- Как хладнокровно вы говорите о подобных вещах!
- Как благоразумный человек. Печальная, но неоспоримая истина... Поля не имела намерения поймать Юлиана в сети: она искренно любила и любит его. Но она горда: довольно сказать ей одно слово - и она возвратит ему свободу. Я хорошо знаю ее. Теперь я хотел бы просить вас только о том, чтобы вы вполне положились на меня, не мешались в это дело и не препятствовали...
- Но что я значу здесь? - с выражением обиды воскликнула пани Дельрио.
- И прекрасно. Мне кажется, подобные дела более приличны мужчинам, чем женщинам... Надобно, наконец, пощадить и бедную Полю: дадим за ней небольшое приданое, выдадим ее замуж, а Юлиана женим.
- А если это поздно? Если Юлиан искренно любит ее?
- Да, Юлиан искренно любит ее, и в самом деле уже поздно сразу прервать их сношение, но в подобных случаях чем позже, тем безопаснее... Страсть остывает.
Полковница с видом неудовольствия и досады пожала плечами.
- Делайте, что вам угодно! - живо произнесла она. - Я ни во что не стану вмешиваться... Для меня обиднее всего та мысль, что этот ангел Анна была несколько времени окружена атмосферой этой странной интриги... Если бы все это кончилось поскорее...
- И я, со своей стороны, поверьте, буду стараться об этом же...
- Какая дерзость в этой девочке-сироте! Какая смелость!.. Поднять глаза на Юлиана, увлечь его, привязать к себе...
Президент рассмеялся.
- Вы несправедливы к Поле, - сказал он. - Возможное ли дело - жить с Юлианом под одной кровлей и не привязаться к нему со всей страстью? А молодость? А потребность сердца? Я не обвиняю ее. Притом, все это останется втайне: мы выдадим ее замуж, удалим отсюда, и никто ничего не узнает.
Потом пришел Алексей, с которым президент был чрезвычайно вежлив, но издали строго следил за ним. Наконец явилась Поля, по какому-то необъяснимому инстинкту, сообщаемому высоко развитым чувством, она вздрогнула при виде президента. Еще вчера она совершенно равнодушно смотрела на него, а сегодня уже предчувствовала в нем недруга. Для нее довольно было одного взгляда, чтобы угадать, что этот вежливый и холодный человек будет иметь тяжелое влияние на ее судьбу и жизнь. Холодная дрожь пробежала по ее телу, пораженная печалью, Поля старалась избегать его. Президент наблюдал за нею, и волнение девушки не ушло от его взглядов, но он старался как можно ласковее обращаться с Полей.
Юлиан в такой же степени был беспокоен и расстроен, как и Поля, казалось, страсть сильно изнуряла его... Он любил, но чувствовал себя как бы в оковах - и страдал... Последняя энергия его истощилась в тайной борьбе...
В этот и последующие дни президент молчаливо занимался наблюдениями, ловил выражения, подслушивал и окончательно убедился, что иначе невозможно действовать, как через Полю. Он только ждал отъезда полковницы, нарочно отправил Юлиана к соседям, Анну отослал к Эмилию, Алексея занял делом и остался один с Полей. Видя все эти приготовления, бедная жертва предугадывала тяжелую минуту, которую должна была пережить, хотела бежать, избавиться от встречи с президентом, сказалась больною, легла в кровать... Но президент послал ей сказать, что непременно желает ее видеть - и несчастная Поля с трепетом вышла к нему, как приговоренная к казни...
То же самое предчувствие, которое указывало ей в президенте врага, сказало теперь, что пробил ее последний час. Президент встретил ее улыбкой, начал шутками и, видя блеснувшие на глазах ее слезы, старался успокоить ее и придать ей смелости, но напрасно... Голова Поли кружилась, в глазах у нее темнело, она едва могла стоять...
- Пойдемте погулять в сад! - сказал наконец старик, опасаясь, чтоб его не подслушали в комнатах.
- Вы, в самом деле, безжалостны! - отвечала Поля, едва передвигая ноги. - У меня так болит голова... я так расстроена...
- Прогулка самое лучшее лекарство в таких болезнях! Мы немного пройдемся и воротимся назад.
- Это необходимо? - спросила Поля умоляющим голосом.
- Если вы хотите сделать мне одолжение, - вежливо сказал президент и отворил двери.
Они вышли, и несколько минут продолжалось убийственное молчание. Сердце Поли билось так сильно, что слышен был каждый удар его. Лицо девушки то обливалось кровью, то бледнело как мрамор... дыхание становилось тяжелее... холодный пот выступал на висках...
- Панна Аполлония, - произнес Карлинский, взяв ее за руку, - мы должны поговорить откровенно, искренно, как добрые друзья...
Поля ничего не отвечала. Она слишком хорошо поняла слова президента... Неизвестность тяготила ее, она скорее желала умереть, нежели испытывать жестокие мучения.
- Я знаю все! - заключил Карлинский с ударением. - Теперь необходимо подумать и позаботиться об этом. Я принимаю в вас искреннее участие и потому говорю прежде всего с вами.
Слезы ручьем брызнули из глаз сироты.
- Вы знаете все, да я и не хочу скрываться! - возразила она с гордостью. - Что ж вы придумали? Конечно - прогнать несчастную за то, что она принесла беспокойство, страсть, позор в тот дом, который призрел ее?.. Если я сумею искупить мой грех, какой бы то ни было жертвою, то говорите, я готова!
- Я всегда надеялся на чистоту души вашей, на характер, на ваше здравое понятие о свете и людях, - равнодушно отвечал Поле президент. - Страсть в молодом возрасте есть потребность, необходимость, жизнь: я не обвиняю, а только жалею вас. С другой стороны, я хорошо знаю и то, что можно было только любить Юлиана, но не жить с ним... Впрочем, он гораздо виновнее вас...
- Он? - перебила Поля. - Ошибаетесь! Он избегал меня, отталкивал, защищался, я сама навязалась ему со своей безумной любовью. Виновата я - и никто больше!
- Повторяю, вы не виноваты, но... - прибавил президент, - вы все-таки должны были предвидеть, что вам угрожает. Надеюсь, что вы никогда не имели в виду выйти за Юлиана: подобные вещи случаются иногда в романах, а на свете почти никогда, если же случаются, то ведут к огромным жертвам, к великим несчастьям.
- Но ведь вы и не обвиняете меня в таком низком расчете?
- Нисколько!
- Вы так привязали его к себе, - продолжал президент, - что допущенное зло может быть исправлено единственно вами...
- Приказывайте, - хладнокровно проговорила Поля, - я слушаю...
- Юлиан любит в первый раз, любит страстно, раздраженный - он решится употребить крайние средства, ни убеждениями, ни препятствиями нельзя остановить его... Только вы одни можете сделать это...
- Я сделаю все! Я должна поплатиться за минуту счастья... но, пане президент! - воскликнула девушка, сложив руки. - Позвольте сколько-нибудь продолжить эту минуту... это первая и последняя моя любовь!..
- Нет, нет, нет! - прервал неумолимый судья. - Чем дольше Юлиан останется в этих оковах, тем крепче прирастет к ним.
- Дайте мне один месяц, хоть неделю, хоть несколько дней!
- Ни одного дня... и для вас, и для него, чем скорее, тем лучше... надо кончить.
- Я ожидала этого! - воскликнула Поля, воодушевляясь мужеством. - Я буду послушна, хоть и умру...
- Вы будете жить... и жить счастливо...
- Какое еще страдание вы придумали для меня?
- Любите вы его или нет?
- Люблю ли я? Вы еще сомневаетесь! - вскрикнула Поля, заливаясь слезами. - Он сомневается!
- Всякая любовь должна иметь конец...
- Да, со смертью!
- Нет, конец ей - равнодушие! - возразил президент. - Неужели вы хотите всю жизнь Юлиана отравить воспоминаниями?
- Но чего же вы требуете от меня?
- Теперь необходимо, чтобы вы сами прервали эту любовь, полюбили другого, оттолкнули Юлиана, - вот единственное средство уничтожить зло!
Поля разразилась истерическим смехом и воскликнула:
- Конец, достойный начала! Ради Бога, лучше выгоните меня, убейте, очерните презрением!..
- Это не принесет ни малейшей пользы, - отвечал президент, нисколько не волнуемый отчаянием Поли. - За изгнанной он полетит во все концы света, презренную станет защищать, об убитой будет плакать всю жизнь, а после измены останется у него только...
- Были ли вы когда-нибудь молоды? Было ли у вас сердце? - вдруг спросила Поля.
Президент усмехнулся.
- Льщу себя надеждою, что еще до сих пор ношу часть его в моей груди... и клянусь вам этим сердцем, что постараюсь облегчить жертву, которую вы обязаны принести, вы изберете себе, кого угодно, мы выдадим вас замуж, сделаем приданое...
Поля отскочила в сторону, точно раненная стрелою.
- Ради Бога, говорите тише, нас услышат!
- Пусть слышат! - кричала Поля. - Знаете ли, какое чувство пробудили вы в моем сердце? Чувство мщения - столь же сильное, как любовь. Ваша судьба в моих руках, если я захочу, он женится на мне... и я непременно сделаю это, если вы осмелитесь повторить то, что сейчас сказали... Да что же я такое в ваших глазах?
- Самое благородное существо в мире! - воскликнул президент, увидя себя на фальшивой дороге. - Я готов на коленях просить у вас прощения...
- О, такие обиды никогда не забываются. Только этого недоставало! Хотят заплатить мне... заплатить! О, это ужасно!
- Была!.. Вы не знаете бедных людей... Князья обыкновенно платят своим любовницам и выдают их замуж: и вы хотели поступить со мною точно так же! Но вы еще не князь, а я не принадлежу к разряду развратных женщин.
- Вы сердитесь... для нашего разговора полезнее хладнокровие.
- У меня его нет и не может быть!
- Однако без него мы не кончим дела... Вы любите Юлиана: поверьте, самым сильным доказательством вашей любви было бы самопожертвование...
- Необходимо заняться кем-нибудь другим, бросить, рассердить Юлиана и непременно, непременно выйти замуж!
- Сыграть комедию, драму! Притворяться, лгать и собственными руками разорвать себе сердце!
- Панна! Я не виноват в этом.
- Так, виновата я, вы правы! Одна я должна терпеть наказание за вину... избавить его от тоски и угрызений совести...
- А вы смотрите на все так низко и равнодушно! Для вас все ничего не значит. Любить и потом самой, собственными руками, добровольно разорвать священные узы и притвориться, что любишь другого. О, - прибавила Поля с насмешливой улыбкой, - какое мне дело до других? Пусть страдают! Разве сама я не страдаю? Разве для счастья Юлиана не стоит принести несколько бедных жертв?
- Следовательно, я могу надеяться на ваше слово? - спросил президент.
- Послушайте, - сказала девушка решительным тоном, - я сделаю все, что вы хотите, я, вероятно, умру и не перенесу своего несчастья, но я сама виновата и - принимаю наказание: оно будет доказательством моей любви к нему. Но если вы словом, даже мыслью, выразите, что думаете заплатить мне за жертву, то я разрушу все, и вы всю жизнь не вырвете его из моих объятий.
- Пожалуйста, простите меня за неосторожное слово...
Поля махнула рукою, президент тихо удалился в свою комнату. Он достиг своей цели, но в душе его оставалось неприятное чувство: он надеялся торжествовать над девушкой, уверен был, что победит ее, а между тем она поразила и уничтожила его высотой чувства и благородством сердца: президент чувствовал себя униженным в глазах несчастной Поли и мучился этим.
* * *
Трудно выразить, что происходило в душе бедной девушки, когда она осталась одна после разговора с президентом. Она прямо побежала в беседку, бросилась на колени и плакала, плакала горько и долго. Скорбь и отчаяние наложили на нее свою тяжелую руку, на несколько минут она потеряла самосознание, чувство, память, все... Пришел Алексей и как будто пробудил ее от сна. Он был нарочно послан Юлианом, который очень беспокоился о ней, но сам не имел возможности идти к ней, потому что президент задержал его при себе. Поля подняла голову, услыхав шаги Алексея. Почти нельзя было узнать ее: с опухшими и красными глазами, разгоревшимся лицом, она едва могла стоять. Алексей полагал, что какая-нибудь новая сцена с Юлианом была причиной страданий девушки.
- Что с вами? - спросил он с замешательством. - Вы больны?
Поля подала ему ручку и воскликнула:
биения, скоро и ты узнаешь мою долю... Оба мы попали не в свой свет, попали к людям, которые только представляются нам равными: улыбка их привлекательна, ласковое обращение внушает смелость, рука дрожит, душа, по-видимому, вся открыта... но они, как боги, нисходят с облаков, чтобы говорить с нами, смертными, в объятиях наших они расплываются... в каплю грязи. Оба мы полюбили золотые статуи. О, нам не следовало идти к ним в их общество, нам следовало оставаться в своей деревне: там мы скорее нашли бы и сердца, и людей!
- Я не понимаю вас, - проговорил Алексей, - пойдемте, я провожу вас.
- Пойдемте... но вы очень понимаете меня... О, не воображайте, что ваша тайна могла укрыться от глаз женщины. Я знаю все, но умею молчать.
- Увы, все это ничего не значит.
- Ничего?.. Ах, правда! Кто оценит наши страдания? Но зачем же мы стремились к ним? Мы стоим того, чтобы нас оттолкнули с презрением. Мы - слуги и должны были навсегда оставаться у них слугами. Неужели в своем кругу мы не нашли бы ни сердца, ни людей?
- То, что завтра ожидает и вас, - отвечала Поля, - если вы не уйдете, не убежите отсюда, нимало не медля, если не убьете свое чувство...
- Кажется, мои чувства так невинны...
- Невинны? Но в их глазах мы всегда виноваты, и за глубокую привязанность, даже за самое скрытое самоотвержение, мы должны быть холодными куклами, послушными рабами. Но иметь сердце, любить, приблизиться к ним... О, это грех, преступление!
Так говорили они, пока шли до дому. Алексей проводил Полю в ее комнату. Анна, узнав о болезни подруги, хотела сейчас же бежать к ней, но президент и мать удержали ее. Юлиан, предполагая что-то необыкновенное, сидел, как на угольях.
- Что случилось с Полей?
- Не знаю, жалуется, что больна...
- Президент ничего не говорил тебе?
- Он, кажется, уж все знает... я чувствую, что он будет препятствовать мне, но я готов...
- Соберись с силами, милый Юлиан! Дай Бог тебе побольше твердости.
- В людях, которые кажутся слабыми, поверь, сил больше, чем в так называемых твердых... Эти падают, как дубы во время бури... Я согнусь, но вихрь меня не сломает.