| Автор: | Крашевский Ю. И., год: 1859 |
| Категория: | Роман |
Алексей не сказал ни слова. Президент приказал принести шахматную доску, подозвал к себе Юлиана и, представляясь веселым, ни на минуту не отпускал его от себя.
Только на другой день Поля вышла из своей комнаты. Юлиан искал на ее лице разгадки тайны, потому что с тревогой предчувствовал ее. Он и Алексей внимательно смотрели на девушку, но в ее наружности нельзя было ничего заметить, кроме изнуренных бессонницей глаз, бледности и следов страдания, происходивших от вчерашней болезни. Поля, по-видимому, хорошо владела собою и, уже зная свое будущее, с геройским равнодушием начинала переносить кровавую пытку за свою горячую страсть. Юлиан не мог понять, в чем дело. Поля приучила его к своей причудливости, к беспричинной печали, к горьким слезам, часто отравлявшим короткие минуты счастья, к капризам воображения, раздражавшим сердце. Потому и теперь он думал, что вчерашняя болезнь и следы печали происходили собственно от присутствия президента в Карлине, которое заставляло ее быть осторожной. Бедная девушка даже хотела было сказать какую-то шутку и улыбнуться, но улыбка ее тотчас была прервана глубоким вздохом, который был понят одним только Алексеем.
"Он ничего не должен знать, - говорила Поля самой себе, - одна я принесу эту жертву, в его сердце не останется ни тоски, ни угрызений, вся вина падет на одну меня, а он будет совершенно свободен и покоен. Пусть он любит меня хоть до тех пор, пока судьба не пошлет сюда другого... Я притворюсь, что люблю этого пришельца, и Юлиан забудет сироту. Первый, кто представится глазам моим... первый довольно сносный человек будет моим любовником. Это низко! Это ужасно!.. Но одно преступление влечет за собою целый ряд других... и все это для него, для Юлиана, для того, кому я охотно посвятила бы и себя, и весь свет!"
Вот в чем заключалась горькая, но неизменная решимость Поли. Это самоотвержение превышало силы слабой женщины, но глубокая любовь всегда полна героизма: без этого свойства она была бы только низкой страстью. Презренная в глазах людей сирота непременно хотела возвысить себя такой жертвой, ее счастье висело уже на волоске. Каждый раз, как отворялись двери, она с трепетом оглядывалась: не входит ли предназначенный призрак, который должен принести ей смертный саван?..
- Кто будет моей жертвой? - думала Поля, и сердце ее сжималось. - Вдруг ее мысль остановилась на Алексее. - Но он же любит! - подумала девушка. - Надо уважать чистую, святую, глубокую любовь его.
Юлиан несколько раз и даже неосторожно пытался подойти к Поле и, принятый с обыкновенной улыбкой, успокоенный тайным пожатием руки, нетерпеливо ждал вечера. Он не воображал, что это будет уже последняя минута блаженства, что в это свидание между ними станет страшная тайна.
Президент с величайшим тактом притворялся, что ничего не видит, даже служил ширмой для других, потому что надеялся на Полю и понимал ее гордость. Правда, иногда подобно молнии, сверкала в голове его мысль, что любовь, тщеславие, жажда мести могут увлечь девушку, но для подобного случая у него были готовы другие средства. Полковница не скрывала своего раздражения и ненависти к сироте и глядела на нее со страшной злобой. К счастью, присутствие Анны удержало и спасло ее от неосторожного шага.
Для постороннего зрителя день прошел самым обыкновенным порядком: на всех лицах были ежедневные маски, ничто не обнаруживало тайной драмы. Наступил вечер, и все были рады, что могли разойтись. Чтобы не оставаться долго с президентом, Юлиан сослался на нездоровье и выразил желание отдохнуть, отослал от себя людей, переоделся и стрелою побежал к знакомой беседке. Поля немного опоздала. Юлиан издали заметил девушку, она шла тихими шагами, точно приговоренная к казни, а вслед за ней летело страшное слово, самый ужасный из всех приговоров: "навеки!" Юлиан схватил ее и прижал к сердцу.
- А, наконец-то! - воскликнул он. - Ты не знаешь, что я вытерпел!
Поля печально улыбнулась и, опираясь на его руку, сказала:
- Бесценный мой! Не будем говорить о страданиях, не станем отравлять нашего недолгого счастья мыслью о прошедшем или будущем...
Глубокая скорбь прервала слова девушки.
- Ты печальна? - спросил Юлиан. - Что с тобою?
- Так, ничего. Печаль - это неожиданный гость, навещающий нас и в минуты счастья. Кто может сказать, откуда она приходит и какой ангел уносит ее с собою на крыльях? Я грустна оттого, что чем дольше живу, тем менее верю в себя, в тебя и в свет.
- В меня? - с упреком спросил Карлинский.
- Да, и в тебя.
- Поля, ради Бога, не отравляй мне этого блаженного вечера!
Девушка вздрогнула.
- Как ты думаешь, - с беспокойством спросил Юлиан, - президент узнал что-нибудь?
- Кажется, нет, но полковница...
- О, в маменьке я не сомневаюсь. Что же касается президента, - прибавил он тише, - то мне хотелось бы, чтобы он сам догадался.
- Правда. Ведь ты не имел бы смелости сказать ему, что так унизил себя? - страдальчески проговорила Поля, целуя его в голову. - Слабый ангел мой! Тут нужны необыкновенные силы, потому что тебе пришлось бы бороться не с одним президентом, не с одною матерью, а со всем вашим обществом. В состоянии ли ты сделать это?
Юлиан покраснел от стыда, сердце сильно забилось в нем.
- Ты всегда упрекаешь меня в слабости, но теперь сама убедишься...
- Молчи! - перебила сирота, прижимая его к сердцу. - Молчи! Я не хочу убеждений, ведь я сто раз повторяла, что наша любовь не имеет будущего... К чему возобновлять эти вопросы и заклинания? Ты свободен, как птица, и когда надоедят тебе объятия невольницы, ты оттолкнешь ее от себя и никогда не увидишь более.
Так говорили молодые люди, и как ни старались они наводить разговор на рассуждения о свободе и счастье, но невольно обращались опять к горестям и отчаянию: над ними тяготело какое-то черное предчувствие, какая-то душная атмосфера будущего. Юлиан и Поля долго ходили по саду, и только первые проблески утренней зари, первое щебетание разбуженных птичек разлучили их, как Ромео и Юлию... еще не вполне насладившихся друг другом, тоскливых, печальных, страдающих... Они прощались и провожали друг друга из одной аллеи в другую постоянно дальше и дальше, так что Поля наконец остановилась уже на пороге комнаты Юлиана, но здесь слезы брызнули из глаз девушки, и, чтобы скрыть их, она убежала.
* * *
"Долго ли я буду страдать таким образом? - говорила себе на другой день бедная Поля. - О, пусть пройдет еще хоть день, хоть один час. Как тяжело будет расстаться со счастьем и начать страдания!"
Судьба сократила мучения девушки, ускорила развязку, в тот же день Юстин явился сверх ожиданий в Карлин. Со спокойной улыбкой на лице, в соломенной шляпе, в сером пальто, с палкой и книгой под мышками, с огромным пучком лесных цветов в руке, пришел добрый и простой сердцем поэт, не ожидая, что здесь должна решиться его участь. Передав всем поклоны от пана Атаназия, он равнодушно сел среди карлинского общества, потому что никогда не подчинялся светским обыкновениям и приличиям и, отирая пот с загорелого лба, с детской наивностью рассматривал окружавшие его лица.
Поля вздрогнула, как бы угадывая, что именно этого человека судьба соединит с нею, и почувствовала и гнев, и сострадание.
"За что же он будет страдать? - говорила она сама себе. - За что я возмущу его спокойствие и отравлю ему жизнь? За что наполню я душу этого человека вечною тоской, неверием, заставлю его только смеяться над миром Божиим? Но почему и не страдать ему? - продолжала думать девушка. - Ведь я сама мучаюсь, умираю, безумствую, что ж я буду жалеть его? Пусть и он страдает! О, с каким наслаждением я буду смотреть на его мучения! Я очарую, привлеку, обольщу его красотой, он не найдет сил вырваться из моих объятий. Прежде он смеялся надо мною, теперь будет плакать у моих ног. О, пусть страдает и он, и все люди!"
И в то время, как Поля оглядывала гостя с ног до головы, попеременно волнуемая гневом и состраданием, поэт после далекой прогулки из Шуры в Карлин спокойно отдыхал в гостиной, как дитя в колыбели. Алексей удивлялся равнодушию, с каким Юстин, по своему костюму, разговору, занятиям и взглядам на вещи, совершенно чуждый здешнему обществу, не старался приноравливаться к окружавшим его лицам, не сознавал себя низшим, потому что был человек другого света, и с полною свободой сына природы держал себя в гостиной.
Президент, не умея ценить этого оригинального лица, гнушаясь его простонародным костюмом, испытывал неприятное чувство, как будто дотрагивался до чего-то колючего и шероховатого. Прочие лица, может быть, не менее смущенные появлением этого редкого гостя, были, однако, снисходительнее к нему ради пана Атаназия. А между тем, поэт как будто не видал и даже не предполагал впечатления, которое производил собою, не смотрел на других, держал себя очень естественно, нисколько не заботясь о том, как смотрят на него окружающие.
- Чудную прогулку сделал я теперь из Шуры в Карлин! - громко оказал он, обращаясь к Юлиану и Алексею. - Так приятно свободному человеку весною идти пешком туда, куда манят глаза и сердце! Во-первых, в наших дремучих лесах сколько разных картин, по целым часам останавливали меня на одном месте! Леса, цветы, игра солнечных лучей, вой ветра и глубина оврагов... благовоние, тысячи распустившихся цветов, мириады насекомых, птицы, звери... куда ни взглянешь, везде картины. О, великий живописец - эта природа! Целый час стоял я на дороге и глядел на луговую площадку, на которой стояли старые ольхи, цвели желтые кувшинчики, паслось стадо и пастух играл на свирели. Потом остановил меня старик-нищий, я шел с ним до первой деревни и разговаривал, как с родным братом... В деревне у меня есть знакомый парень, он поет мне славные песни, я засиделся у него на завалинке. Потом я искал самой извилистой дороги, чтобы идти как можно дольше, надышаться весною... налюбоваться цветами...
Президент едва не разразился хохотом.
Поля вдруг обратилась к поэту с шутливым упреком:
- Значит, вы не спешили придти к нам, если искали самой длинной дороги?
разнообразны и говорят мне о многом...
- Чего мы не понимаем? - с улыбкой спросила Анна.
- Конечно, потому что вы добровольно отреклись от всего, что может пробудить в вас вдохновение. Запертые в клетке, невнимательно глядя на природу и притом еще подчищенную и подстриженную садовником ради приличия, вы берете предметы разговора только из холодной книги или друг от друга. Не думаю, чтобы это было ново или любопытно.
Президент немного обиделся тоном пришельца и сказал ему с гордостью:
- Но, любезный друг, суди пологичнее: и в природе, повторяющейся каждый год, нет ничего слишком нового.
- Извините, во-первых, природа каждый год бывает вполне новою, а люди, которые не смотрят на нее, с каждым годом старятся... далее, она умеет соединить удивительное разнообразие, наконец, она неисчерпаема, а люди, заимствуя все из одних себя, скоро не будут находить пищи...
- Не буду спорить, потому что не стоит, - отвечал Карлинский, - и благодарю за комплимент.
- Я не привык говорить комплименты, - с улыбкой сказал Поддубинец, - потому что живу с природою, людьми, поэзией и сердцем. По мне, светские обычаи и вежливости - худые наставники.
- Это зависит от ученика, - прошептал президент, выходя из комнаты и пожимая плечами.
Юлиан, искренно сожалея, что милого его гостя приняли так грубо, подошел к Юстину, сел рядом с ним и пожал его руку. Но на лице поэта не заметно было, что колкие слова президента подействовали на него. Анна, очень любившая Юстина за то, что он приносил с собою настроение "святого дяди" (так она звала Атаназия), также подошла к нему с улыбкой и шепнула:
- Не сердитесь... мы понимаем и любим вас.
- О, не беспокойтесь об этом! Мне очень жаль людей, когда они иначе и хуже понимают свет и жизнь, но могу ли я препятствовать им в выборе, если сам хочу быть свободным?
Поля, не спуская глаз, издали глядела на поэта, как будто не решаясь подойти к нему и начать драму. Она измеряла противника и, может быть, соображала трудность предприятия.
"А если он вещим духом узнает мою притворную любовь и оттолкнет меня? - говорила себе девушка. - Во всяком случае, Юлиан будет презирать меня... этак будет еще лучше, и все падет на меня одну. Прежде я смеялась над ним, теперь, пожалуй, он будет смеяться надо мною... Нет! Я не хочу верить, чтобы он полюбил меня. Что я могу дать ему за благородную любовь, кроме холодного самопожертвования?"
Лихорадочные мысли толпились в голове девушки. Между тем Юстин с невозмутимым спокойствием отвечал на вопросы Юлиана и Алексея.
- Как ты можешь вести жизнь исключительно среди природы? - спрашивал Карлинский. - Как поэт, ты должен искать сочувствия слушателей, венков и славы.
- Я поэт и живу вдохновением. Божий мир, собственное сердце, старые песни, все прекрасное и святое - вот источники, из которых я утоляю жажду и наслаждаюсь таким счастьем, что смело могу встретить удары судьбы и они не возмутят веселого спокойствия души моей.
Эти слова, сказанные так некстати, в минуту, когда его счастью угрожал тайный замысел, заставили Полю вздрогнуть.
"Посмотрим, - сказала она самой себе, - посмотрим, бедный храбрец!.."
- Никогда я не представлял себе жизни полнее и счастливее моей, - продолжал Юстин. - Поэзия - это шестое, или, вернее, единственное чувство, при помощи которого мы понимаем и соединяем в одно целое все, что люди находят загадочным, противоречащим и непонятным, она воскрешает и делает человека бессмертным. Я никому не завидую и смеюсь над вашим величием, считая все это детскими игрушками. Вас все страшит и беспокоит, а я, странник на земле, на все смотрю равнодушно... моя великая поэма составляет всю мою собственность... одна минута вдохновения вознаграждает меня за целые годы бесплодных мечтаний, вид чего-нибудь прекрасного восхищает меня и делает бесчувственным к самым сильным огорчениям... Вы обладаете бесчисленным множеством предметов, у меня - только одна способность, которой вы не имеете, и она щедро восполняет для меня недостаток всех мнимых благ мира.
- Она окончится только с моею жизнью, - отвечал поэт. - Она огромна и величественна. Чтобы обработать ее, я должен всего себя посвятить ей... Я везде ищу для нее материалов, собираю целое, мое сердце бьется при виде новой картины, нового образа, но конец еще далеко!
- Как, даже и любознательным людям вы никогда не покажете этой поэмы, столь матерински вскормленной вашей жизнью? - спросила Поля.
- Конечно, вы догадываетесь, что содержание моей поэмы почерпнуто не из нынешнего века, - это напев умершей старины... Можете ли вы понять меня? Поверите ли вы, что человек, над которым вы смеетесь, имел вещий дар говорить о будущем? Нет... живая поэма убьет дитя свое. Когда я умру, когда имя мое погаснет, тогда только полетит эта песнь, свободная, безымянная, великая, как вдохновение Духа Божия, как рапсодия Гомера, и люди лучше поймут ее, потому что за нею уже не будет человека, из уст которого она вылетает.
Эти слова, произнесенные с какою-то наивной гордостью, в других людях, может быть, возбудили бы только насмешливую улыбку, но в Поле и Алексее они увеличили уважение и удивление к поэту. В самом деле, надо было иметь огромную внутреннюю силу, чтобы посвятить себя подобному творению без сочувствия, без надежды рукоплесканий, и такая сила определяла степень достоинств человека. Несмотря на свою наружность, среди окружающего общества Юстин представлялся человеком из другого мира и века, а на его вдохновенных устах порхала детская улыбка. Поле стало жаль его.
"Нет, он не сумеет, не будет любить меня! Подобно Анне, он любит весь свет, всех людей, любит прошедшее, природу, солнце, цветы, но никак не полюбит одно слабое, ничтожное существо. И это к лучшему. Я не сделаю его несчастным, потому что он не привяжется ко мне... он слишком велик, его сердце, подобно океану, разливается по всему миру... Теперь я спокойна! Судьба знала, кого послать сюда, чтобы уменьшить мои страдания!.."
Поля совершенно посвятила себя решимости освободить Юлиана... С самого начала, по-видимому, продолжая шутить над поэтом и в то же время постепенно сближаясь с ним, она не вдруг отстала от Карлинского. Но часто и без причины ревнивый Юлиан в скором времени заметил, что Поля более и более занималась поэтом и была к нему постоянно чувствительнее и доверчивее. Карлинский с выражением досады сказал ей об этом, но Поля страдальчески улыбнулась и отвечала:
- Я хочу, чтобы ты был ревнив: это будет доказательством, что ты любишь меня...
- Разве тебе нужны доказательства?
- Непременно, и каждый день новые. Когда мы вместе, когда ты в моих объятиях... ты мой, но когда ты удалишься, я вижу в тебе чужого человека, только на одну минуту привязавшегося к невольнице... Но старая Сарра рано или поздно непременно выгонит бедную Агарь из своего дома.
Юлиан покраснел и проговорил:
- Знаешь ли что? Пойдем к президенту, к маменьке, смело скажем им все и сразу покончим дело.
Поля улыбнулась и пожала плечами.
- Но достанет ли у тебя сил на подобный подвиг? Притом, хоть я люблю тебя, но не пойду за тебя замуж. На другой день после свадьбы искренняя любовь моя покажется тебе расчетом, ведь ты не в силах прогнать подобную мысль. При первой неприятности в твое сердце проникнет сомнение. Нет, я хочу, чтобы ты верил мне и не буду твоею женою... Я могла быть для тебя только любовницей.
Так иногда забывалась Поля. Но скоро опомнившись, она возвращалась к своему предприятию, сближалась с Юстином и представлялась занятой им и его поэзией.
Прежде Юстин замечал в Поле остроумие, веселость, насмешливость, но не видел поэтической наклонности и потому думал, что она теперь восторгается его поэзией, чтобы потом сделать его жертвой своих шуток и иронии. Впрочем, душа его, не привыкшая к скептицизму и анализу, не могла долго оставаться в состоянии недоверчивости: поэт преклонился перед красотою девушки, так хорошо понимавшей его и, может быть, первый раз в жизни, встретив горячую симпатию к себе, улыбнулся ей с такою отрадою, с какою путешественник улыбается дереву, под тенью которого он может отдохнуть не больше минуты. Девушка представлялась ему как бы новым существом... он не мог согласить прежнего настроения Поли с теперешним.
- Скажите мне, панна, - наивно спросил он ее, - кто же из вас настоящая Поля: та ли, которую я вижу теперь, или та, которую видал прежде?
- И та, и другая, - отвечала Поля с улыбкой, - вы еще не знаете: женщины... они легко меняют свое настроение.
- Может быть... может быть... но измениться в такое короткое время...
- Теперь позвольте и вам сделать вопрос, - прибавила Поля, - когда вы видите слезу и улыбку, то которой из них больше верите?
Молодые люди замолчали. Юлиан с каждым днем явственнее замечал ветреность Поли, которая, конечно, растравляла его мучения.
Вскоре они уже перестали говорить друг с другом. Поля прогуливалась с Юстином в саду, слушая его рассуждения о великой поэме, раздражая поэта и в то же время подавая лекарство против немощи, которую сама привила ему. В самом деле, необыкновенная драма разыгрывалась между этими существами. В поэте пробуждалось сердце, питавшееся до сих пор только мечтами о прошедшем. В Поле попеременно проявлялись самые противоположные чувства: сострадание к поэту и желание испытать свои силы, отчаяние о потере Юлиана и решимость отказаться от него. У девушки была сильная воля, но силы ее ежеминутно истощались. Впрочем, она постоянно и постепенно шла к своей цели. Юлиан сначала принимал все это за шалость, потом за испытание его постоянства, но на третий день, доведенный до отчаяния, поздно ночью вбежал в комнату Поли с твердою решимостью броситься ей в ноги, просить прощения, согласиться на все условия, какие она предложит ему, лишь бы воротить блаженство вечеров в беседке. При его появлении Поля стояла на коленях у кровати, заливаясь слезами. Она была очень слаба, лицо выражало утомление, растрепанные волосы ее падали на плечи. Она судорожно сжимала свои маленькие руки, уста ее, казалось, подавляли стоны, вырывавшиеся из растерзанного сердца.
Юлиан остановился в дверях... Поля должна была найти в себе нечеловеческие силы, чтобы, взглянув на него, не броситься ему на шею: так он был бледен, так изменился, дрожал и страдал невыразимо жестоко. Девушка встала, набросила на шею платок и молча дала знак, чтобы он вышел.
- Президент? - спросил Карлинский с выражением беспокойства...
Не говоря друг другу ни слова, они вышли в сад. Юлиан хотел вести ее в знакомую беседку, но сирота боялась этого места, столь сладкого воспоминаниями...
- Нет, останемся здесь, - сказала она решительным тоном, - мы должны сказать друг другу только несколько слов.
- Поля! Заклинаю тебя Богом, всем на свете, объясни мне, что все это значит? Что случилось с тобою? В самом ли деле ты любишь Юстина и отталкиваешь меня, или это не более, как одно жестокое испытание?..
- Я сама не знаю, кого люблю и что делаю! - проговорила девушка слабым голосом. - Наше счастье было похоже на каплю росы, она упала и навсегда впилась в землю... не станем искать его... оно не воротится.
- Но я люблю тебя, люблю до гроба! Я всем готов пожертвовать для тебя! - с жаром воскликнул Юлиан, подходя к ней.
Девушка вздрогнула и остановила его рукою.
- Я говорила тебе, что наш брак невозможен, потому что мы далеко стоим друг от друга... Любовь связала нас... судьба разделит... не сегодня, так завтра... расстанемся, пока можем сделать это без упреков и презрения друг к другу...
Всегда спокойный и кроткий Юлиан теперь первый раз вышел из себя и воскликнул с горечью:
- Да скажи же мне наконец, что ты такое? Неужели ты развратная женщина, которая едва насладилась страстью одного любовника и уже ищешь другого?.. Ты привлекаешь, привязываешь к себе и, подобно злодею, ограбив, бросаешь жертву посреди дороги, на милость и сострадание прохожих... Я был покоен! Я любил тебя, но победил бы любовь, убежал бы от нее, преодолел бы себя, если бы ты не очаровала меня своими объятиями. По какому праву, отравив мне жизнь, ты сама не хочешь пить из чаши, налитой твоею рукою?.. Ты не имеешь на это право! Ты моя!
- Я свободна! - возразила Поля. - Вспомни, Юлиан, я никогда не обещала пожертвовать тебе моей гордостью... ни разу не говорила: хочу быть твоею пред алтарем и людьми. А когда ты сам обещал жениться на мне, я смеялась над тобою... потому что этого не может быть...
- Это должно быть!..
- Нет!
- Стало быть, ты уже не любишь меня? - вскричал Юлиан.
Поля потупила глаза и молчала...
- Да, не любишь, - прибавил Юлиан. - Я был обманут... но этого не может быть, я не могу жить без тебя!..
владеть собою, слабела... К счастью, пораженный отчаянием Юлиан вместо того, чтобы успокоить Полю, начал смеяться над нею:
- Ты никогда и любить-то не умела... я всегда был жертвой... Ты хотела испытать на мне чувства, которые предназначила другим... Теперь явился другой, потом явится третий, десятый... Ты чудовище - не женщина! Ты холодное творение, без сердца...
Поля не могла дольше переносить упреки, зашаталась, задрожала, собрала последние силы и убежала... раздраженный Юлиан возвратился в свою комнату, но одиночество томило его, и он побежал к Алексею.
Бедный Дробицкий сразу увидел по лицу Юлиана, что происходило в душе его. Подобно всем слабохарактерным людям, Карлинский переживал решительный кризис, истощая весь свой запас энергии на короткое отчаяние.
- Что с тобою? - с беспокойством спросил Алексей.
- Я умираю! - восклицал Карлинский. - Поля... Поля убила меня!.. Я готов был всем пожертвовать для нее... она не любит меня... отталкивает... Помоги мне, спаси меня!..
- Милый Юлиан! - произнес Алексей, глядя на него с глубоким состраданием. - Давно я хотел тебе дать совет, да ты не принимал его, потом я сам сказал себе, что воротиться уже поздно... Признаюсь, я видел опасность твоего положения, но мог ли я что-нибудь сделать? Ты упал в пропасть, в бесконечный лабиринт, и теперь я даже не могу предвидеть, каким образом ты выйдешь оттуда здрав и невредим... Пожалуйста, не мешай меня в это дело...
- Как? Ты покидаешь друга в опасности? Алексей, я не узнаю тебя!
- Послушай, - возразил Дробицкий, - я понимаю любовь или святую, тайную, холодную и безнадежную, или идущую прямо к цели, то есть к алтарю. Ты говорил, что хочешь жениться на ней... Женись! Больше ничего тебе не остается...
- Но она сама отвергает меня...
- Тут уж я не знаю, что делать...
- И я тоже... Пожалуйста, расспроси ее... тут что-нибудь да кроется, я предчувствую измену... интригу... обман...
Алексей молчал, но, спустя минуту, отозвался:
- Употребляя меня в посредники, ты нисколько не поправишь дела... скорее, ты сам можешь узнать от нее всю правду. Во всяком другом случае я охотно готов оказать тебе помощь. Не буду скрывать, что, решась жениться на Поле, ты встретишь противников не только в матери и президенте, но и в пане Атаназии, в панне Анне, во всей родне своей, которая погубит скорей несчастную Полю, нежели позволит тебе на ней жениться... Собери же свои силы и готовься к борьбе, к уединенной жизни, к трудам и бедности...
- С нас двоих будет очень довольно Карлина...
- Нет, - перебил Алексей, - рассчитывай не на весь Карлин, как привык ты думать, а на часть, которая достанется тебе за выделом Эмилия и Анны, они имеют в нем равную с тобою долю... На этой третьей части у тебя останутся еще долги...
Юлиан взглянул на него сверкающими глазами...
- Бедности я не боюсь, - сказал он.
- Вспомни, что до сих пор все тебя ласкают, а тогда ты будешь отвержен всеми...
- И Анной? Этого быть не может...
- Что будет, то будет... только ты помоги мне! Я сам расспрошу Полю... Не понимаю, почему прибытие этого безумца Юстина вскружило ей голову: он совершенно отуманил ее своею поэзией... или она хочет только возбудить во мне ревность? Необходимо кончить это дело!.. Я готов на все! Уговорим ксендза, обвенчаемся тайно, потом я откроюсь маменьке и дядьям... они должны будут согласиться.
- Но ты говорил, что Поля отказывается...
- Не думаю, чтобы она говорила правду... она должна согласиться, она любила и любит меня, а я схожу по ней с ума... я умру без нее!..
И бедный Юлиан зарыдал, бросившись в кресло.
Поля в своей комнате лежала лицом к подушке и также обливалась горькими слезами, проведя один невыразимо тяжелый день, она должна была готовиться на следующие, чтобы испытывать двойные мучения. Впрочем, она играла свою роль с каким-то лихорадочным одушевлением, даже холодный президент глубоко тронут был геройским самоотвержением девушки.
Мечтатель Юстин, который носил в душе своей только идеальное понятие о любви, сначала с недоверчивостью глядел на Полю, боялся насмешки, подозревал ее, но когда заметил в ее глазах блеск какого-то дикого огня, когда наконец уже не мог обманываться в словах девушки, то почувствовал в себе как бы новую силу, - последняя завеса упала с глаз его и открыла ему действительный мир...
Поля с трепетом и состраданием заметила любовь, рождавшуюся в сердце поэта, и обмерла от страха. До сих пор она обманывала себя надеждой, что сама падет жертвой. В первые дни Юстин спешил возвратиться домой, тосковал о своем уединении и тишине, потом охотно остался в Карлине, начал искать Полю, глядеть на нее, улыбаться ей. Любовь поэта была так же проста и наивна, как он сам. Он вовсе не скрывал своих чувств, не стыдился, не преувеличивал и прямо обнаруживал их, так что постепенно развивавшуюся любовь легко можно было читать на устах и во взглядах молодого человека.
Юлиан видел все, но, связанный присутствием президента, преследовал Полю упреками и с завистью глядел на поэта... Сколько раз ни покушался он подойти к девушке, Поля избегала его, садилась близ Юстина, начинала с ним странный разговор о поэзии и прошедшем, восхищалась своим возлюбленным, а последний в огне блуждающих глаз ее черпал неведомую до сих пор силу, рвался из спокойной сферы, в которой жил доселе, и летел в другую - высшую и более лучезарную. Он занимал девушку рассказами, читал ей, открывал свои мечты и самые сокровенные мысли. Поля сидела, точно на горячих угольях, слезы и улыбка светились на ее лице. В девственном сердце поэта любовь была искрою на сухом костре, предвестницей пожара, и одно дуновение разожгло ее. Юстин был в горячке и не узнавал себя.
Несколько подобных дней, которых невозможно описать в подробности, наконец обратили на себя внимание равнодушной Анны, не замешанной и не умевшей участвовать в драме, которая совершалась вокруг нее. Необыкновенное состояние Юлиана, раздражительность Поли, восторги Юстина, неусыпная наблюдательность президента - все это начало беспокоить и эту холодную девушку.
Она сочла самым лучшим спросить об этом Алексея, но Дробицкий не умел и не мог объяснить ей настоящего положения дела.
- Мне кажется, - сказал он, - что Юлиану надоела однообразная жизнь в Карлине, ему нужно развлечение, разнообразие. Юстин, как поэт, может быть, влюбился в панну Аполлонию... а она...
- Заметили вы, как она изменилась с некоторого времени? - спросила Анна.
- В самом деле... может быть, это взаимная склонность!
Анна радостно улыбнулась и прибавила:
- Он был бы счастлив с Полей, она поняла бы его, потому что и в ней много поэзии. Дядя Атаназий предназначает своему любимому питомцу хорошую деревню близ Шуры... Мы также могли бы сделать что-нибудь для Поли...
- Но все это одни догадки, - произнес Алексей со вздохом, - посмотрим еще...
- Я уверена, что мы угадали... О, как я радуюсь судьбе Поли! Бедная сирота! Как трудно было ей найти... человека, который бы оценил ее!.. Большая часть молодых людей испугались бы ее происхождения!
- О, вы демократ! - воскликнула Анна, заметив его улыбку. - Может быть, вы и правы, но старые предрассудки, как старые болезни: их можно только облегчить, но вылечить совершенно невозможно!
Анна ушла от Алексея в самом веселом расположении духа... может быть, уже думая о приданом для своей подруги и о будущем ее хозяйстве.
Трое молодых людей сошлись вместе на половине Юлиана. Юстин сидел в задумчивости, Алексей печальный, Карлинский беспокойный, он внутренне страдал. Он несколько раз измерил глазами своего противника, пожал плечами и воскликнул:
- О чем ты думаешь, Юстин, о новой поэме или о новой жизни?
- Признайся, ты влюблен...
- Не думаю, чтобы любовь моя могла принести стыд мне или кому другому... и признаюсь, что я люблю...
- Полю? - спросил Юлиан, стоя против поэта и дергая платок в руках своих.
- Ты угадал, - отвечал поэт, - я страстно люблю.
- Да так, как оно всегда возникает! Любовь посылает или Господь Бог, или дьявол, не знаю...
- Но ты любишь?..
- Безумно и первый раз в жизни!
- А она?
- Об этом скажи ты, потому что сам я ничего не знаю, посторонние глаза видят лучше, нежели свои...
Юлиан горько рассмеялся.
- Она, как все женщины, будет любить тебя до тех пор, пока не овладеет тобою совершенно, а потом бросит тебя и предпочтет другого! Юстин, ты начинаешь опасную игру. Берегись! Отдать сердце легко, но нельзя взять его назад невредимым: всегда в нем будет недоставать чего-нибудь. Женщина терзает сердце своего любовника, как ребенок ломает игрушку...
- Сколько раз ты любил, был любим и обманут? - спросил Поддубинец.
- Но не для того, чтобы судить о всех...
- Так ты не боишься?
- Я? Нисколько! - воскликнул поэт. - Для меня поэзия и любовь такие сокровища, которые не потребуют от меня слишком дорогой платы: они сами собою оплачиваются... Как поэт, я не нуждаюсь в славе: я чувствую красоту и радуюсь, глядя на Божий мир, этого мне вполне довольно. Как любовник, я сам люблю, и моя любовь возвышает, облагораживает и восхищает меня... Если меня преследуют насмешками, я питаюсь моим вдохновением... Если мне изменят, то из земного существа, которое покинет меня, я создам себе идеал, поставлю его в душе моей и всю жизнь буду молиться ему... воспоминание сообщит этой Галатее жизнь и душу...
- Ты упрям, как поэт! - произнес Карлинский. - С тобою нечего делать... Но что тебе вздумалось влюбиться в птичку, которая своим щебетанием прежде так надоедала тебе?
Так точно бывает и с людьми... Поднимается завеса, скрывавшая блеск лица, одно слово указывает нам брата, сестру, и из чужих мы делаемся навеки неразлучными...
Юлиан запел какую-то арию и побежал в сад. Увидя вдали прогуливавшуюся Полю, он бросил поэта с Алексеем и поспешил к ней. Поля шла тихими шагами и не заметила бежавшего Юлиана с раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами. Она вскрикнула, увидя перед собою молодого человека.
- Ради Бога, - воскликнул Юлиан, - избавь меня от сумасшествия! Скажи, что с нами делается? Поля! Не обманывай меня и убей сразу... Неужели мне снилось, что я больше всех был любим тобою?.. Или теперь снится, что ты избрала и полюбила другого?..
- Пане Юлиан! - отвечала сирота. - Прежде ты часто не понимал меня, теперь я не понимаю тебя... Имеешь ли ты право запрещать мне идти туда, куда я хочу?..
- Ведь ты была моею?
Слезы блеснули на ее глазах.
- Да, и начиная любить, ты уже знала, что перестанешь, - горько отозвался Юлиан. - О, вы все обманщицы! Вы все...
Карлинский замолчал, видя, что Поля закрыла глаза и заплакала, не говоря уже ни слова и равнодушная ко всему, даже к упрекам. Эти слезы воодушевили его надеждой. Он схватил руку девушки и почувствовал, что она задрожала, вырываясь от него.
- Поля! Бесцененная моя! Ангел! Прошу, умоляю тебя, скажи мне, что с тобою... Испытываешь ты меня или уже не любишь?..
мы были друг для друга... О, только одного я прошу у тебя: не презирай и не проклинай меня! Будь сколько-нибудь милостив и сострадателен ко мне, добрый Юлиан! За то и Бог будет к тебе милостив.
С этими словами, совершенно непонятными для Карлинского, Поля вырвала у него свою руку и убежала. Юлиан остался на месте, как окаменелый.
Стоявший вдали президент был немым свидетелем всей этой сцены. Когда Поля ушла, он, увидя, что племянник его в бессилии упал на скамейку, тихо подошел к нему, сел рядом и спросил:
- Что с тобою? Ты нездоров?
- Нет!..
Юлиан отрицательно покачал головой.
- Я, собственно, пришел сообщить тебе превосходный план прогулки, - продолжал президент. - Я сам хотел быть твоим товарищем, поедем вместе...
- Куда?
- Увидишь... По двум причинам тебе необходимо думать о женитьбе: во-первых, твой характер требует этого, во-вторых, состояние...
- Женись, полюбя кого-нибудь, это, конечно, важное условие, - подхватил дядя. - Но, чтобы найти жену, нужно поискать. А так как тебе необходимо жениться на богатой, то и поедем искать приличной партии...
- На богатой ли, на бедной ли... но я не хочу! - вскричал Юлиан, выходя из терпения. - Я не хочу смотреть на брак, как на торговлю...
- И я также, - хладнокровно подтвердил президент. - Наконец, если тебе хочется быть бедным и жениться на нищей, можешь поступать, как тебе угодно. Только в подобном случае ты должен серьезнее представить себе, что ожидает тебя.
- А что, труды?
новому положению... Я высчитал, милый мой, что, выделив свою часть Карлина, ты получишь около четырех сот душ, имение заложено, кроме того, на нем есть частные долги. При самых счастливых обстоятельствах и деятельном хозяйстве, такое имение принесет тебе доходу не больше тридцати тысяч золотых. Из них больше половины съедят проценты, и тебе останется на житье около тринадцати тысяч. Конечно, можно прожить с такими деньгами, но, кажется, до сих пор ты на одни сигары тратил до тысячи рублей в год... Далее, ты любишь лошадей... портной ежегодно стоит тебе до пяти тысяч... Теперь видишь, что тебе придется слишком ограничивать свои привычки.
Юлиан слушал рассеянно, впрочем, понял слова дяди, беспокойно взглянул на него и не мог сказать ни слова. Президент продолжал:
- Бедность бывает привлекательна только в книгах - так точно, как самые простые и разоренные хижины прекрасны только на картинах фламандской школы, в них никогда не согласится жить даже и тот, кто рисовал их. Надо слишком закалить себя, чтобы устоять под железной рукой бедности, не испортиться и не сделаться существом обыкновенным, раздражительным, прозаическим... Правда, есть люди, умеющие с необыкновенной силой устоять в подобной перемене судьбы, но они редки... и ни ты, ни я не принадлежим к числу их.
- Потому что мы испорчены, милый дядюшка.
- Да... испорчены, непременно! - подтвердил президент. - Но чертовски трудно исправиться, по крайней мере, я уж вовсе не думаю переменять себя... Ты - как хочешь. Прежде всего хотелось бы мне видеть тебя спокойным и счастливым... Я, как ты видишь, не нападаю на тебя, не приказываю, а только прошу серьезнее подумать о будущем и позволить мне вместе с тобою попытать счастья... Я не думаю, чтобы ты был уже влюблен... и потому, как молодой человек, сознающий потребность любви... кто знает? Может быть, ты и заинтересуешь одну из тех панн, которых я хочу тебе посватать... Сделаем маленькую прогулку к соседям... а?
- К чему это но? Ведь я не отнимаю от тебя свободы, поступай, как хочешь. Визит ни к чему не обязывает...
На другой день президент и Юлиан сидели в карете. Карлинский еще до сих пор не знал, куда они едут - для него это было все равно: равнодушный - он позволял везти себя куда угодно и даже не спрашивал об этом. Но когда они проехали полмили, президент приказал поворотить в местечко Ситково.
- А, к Гиреевичам! - воскликнул Юлиан, пробуждаясь из задумчивости.
- Да, - с улыбкой отвечал дядя, - к графу Юрию Кара-Хану Гиреевичу... Правда, личность смешная, дом смешной, претензий множество, но как бы то ни было, он носит титул австрийский, воспитан не хуже других, тщеславен больше других... и, что важнее всего, имеет единственную дочь и несколько миллионов наличными деньгами...
- Только смешные... это немножко лучше! - перебил президент. - Мы досыта наслушаемся музыки, наглядимся редкостей, щегольски пообедаем, ты увидишь панну - и мы возвратимся с запасом смеху на целый месяц... Но что касается богатства, - прибавил президент, - то имение огромное, капиталы в банках, хозяйство великолепное, долгов ни гроша... Притом, Ситково только в двух милях от Карлина, и фольварки даже граничат между собою... Откровенно скажу тебе, что Господь Бог как будто нарочно создал панну Зенобию Гиреевич для одного из Карлинских!
Юлиан вздрогнул.
- Помни, что я никогда не буду ни уговаривать, ни принуждать тебя, поступай, как хочешь... Я вздохну, но предоставлю тебе полную свободу... Только не очень скучай там... Мне не хочется поселить в Ситкове мысли, что я против воли затащил тебя... Тебе ничего не стоит быть немного повеселее!