| Автор: | Крашевский Ю. И., год: 1859 |
| Категория: | Роман |
Юлиан стоял точно вкопанный. Очевидно было, что он уже колебался, хотел любить, но боялся жениться.
- В самом деле, я люблю ее, - наконец проговорил Карлинский, - но можем ли мы быть счастливы?
- Не о том теперь речь, но ты обязан это сделать... С самого начала ты мог оттолкнуть ее, а теперь не имеешь на это права: она была твоя, и жизнь твоя принадлежит ей.
Карлинский смешался.
- Знаешь ли, - боязливо произнес он, - знаешь ли, какую картину моей будущности, вероятно, не без цели, представил мне президент, если бы я женился на бедной?
Алексей пожал плечами и сказал:
- Не знаю.
Юлиан слово в слово повторил весь разговор свой с президентом перед поездкой в Ситково.
- Следовательно, у тебя нет отважности обречь себя на бедность? - воскликнул Алексей. - Говори откровенно, Юлиан! В таком случае, сердечно жаль тебя, потому что ты погибнешь... Размысли, на чем основывается теперь твое счастье: на имение, на деньгах - на одном из самых непрочных земных благ... И для удовольствий тела, для светских пустяков ты готов пожертвовать своими правилами, привязанностью, любовью, благородством?..
- Это довольно резко сказано! - проговорил несколько обиженный Юлиан.
- Ты требовал моей откровенности, а я в подобных случаях не могу и не умею говорить против собственного убеждения... Теперь говори ты, я слушаю, я душевно желаю, чтобы ты оправдался.
Юлиан значительно охолодел и сказал себе, что, несмотря на искреннюю дружбу, Алексей и он не равны друг другу. Голос его обнаруживал обиженного пана, когда он произнес:
- Все это не более, как ораторские восторги! Правда, я люблю Полю, но не предвижу счастья ни для нее, ни для самого себя, если мы соединимся: оба бедняки, отверженные родными, и с такой необузданной любовью, как наша...
Алексей печально задумался и загляделся на месяц...
- О, далеко, очень далеко улетело время университетских прогулок наших в глубокий час ночи!.. Совершенно изгладились мысли, которыми делились мы тогда... Исчезло даже и то, о чем с таким восторгом рассуждали мы при встрече на постоялом дворе!.. Я, кажется, все тот же, что был, но тебя изменило холодное прикосновение вашего общества, тебя отравили вредные испарения его...
- Дорогой мой Алексей!.. Не думай так обо мне...
- О, я не обвиняю тебя! Ты беден, ты слаб, милый Юлиан!.. Но помни, что счастье не живет там, где оно грезится тебе, даже спокойствия ты не найдешь в богатстве, если ставишь его на первом плане в ряду условий жизни...
- Но ты не понял меня... Я не боюсь бедности один, но с Полей...
- С ней? С ней, которая обожает тебя и готова отдать за тебя жизнь свою?
- Не знаю, но опять скажу, что столь внезапную перемену не могу иначе объяснить себе...
Юлиан начал ходить по комнате и говорил в задумчивости:
- Все это превышает мои силы... Я не создан для борьбы и страданий... Я хорошо знаю, что с Полей я не могу быть счастлив...
- Но, ради Бога, вспомни, чем ты обязан ей!
- Обязан... я? - воскликнул Карлинский. - Скажи лучше - она... Я доведен был до сумасшествия... Никто не устоял бы на моем месте... она увлекла меня...
Алексей сжал руки.
- Молчи! Ради Бога молчи! - вскричал он. - Ты оскверняешь уста свои! Ты никогда не должен говорить этого! Она ребенок, она существо, не понимавшее опасности, но виноват один ты, как старший летами, виноват, как мужчина, наконец, сто раз виноват, потому что смеешь обвинять ее!
Юлиан вспыхнул и сказал Дробицкому:
- Теперь я вижу ясно, что чем больше мы живем, тем меньше понимаем друг друга. Ни возраст, ни опыт нисколько не научили тебя: ты все еще смотришь на вещи по-студенчески, горячо и свысока... Я созрел гораздо больше...
- Не хвались этим, - возразил Алексей. - Ведь ты сам просил меня быть откровенным и имел бы полное право презирать меня, если бы я дал тебе другой совет и не открыл всего сердца... Прекратим, однако, разговор и пройдемся по саду. Может быть, прогулка припомнит нам блаженные, счастливые минуты юности. О молодость и жизнь! Какая ужасная антитеза!
* * *
Бывают минуты, когда самый обыкновенный гость нам приятен, потому что он служит как бы отвлекающей случайностью, все надевают для него маски, избавляются от угрожающей откровенности или домашних сцен, принимают на себя официальные мины, праздничные улыбки, говорят и рассуждают сообразно взглядам гостя и весело проводят время.
В Карлине, казалось, все до одного были рады нечаянно приехавшему гостю. Это был однофамилец и родственник графа Замшанского, пан Альберт Замшанский, родом из Познани. Только что возвратившись из вояжа по Европе и посетив родных, проживавших в Империи, он вместе с дядей объезжал теперь самые лучшие дома в здешнем околотке.
Мы уже хорошо знаем графа, славного знатока в сигарах и обожателя Лолы Монтес. Племянник не превышал его достоинствами, хотя в другом роде. Что касается наружности, то нельзя было найти в нем ни малейшего недостатка: Альберт одевался превосходно и с большим вкусом. Среднего роста, живой и ловкий, потому что танцеванию и гимнастике он учился в Берлине, с темно-русыми волосами, с усиками и бородкой, содержимым, подобно голове, по всем правилам моды и гигиены, стройный и хорошенький собою - Альберт, при первом взгляде, должен был всем нравиться.
С первого раза Альберт озадачивал всех необыкновенным знанием света и людей, ученостью, остроумием, смелостью взглядов и умственным превосходством. Первое производимое им впечатление всегда говорило в его пользу. Но даже для самого равнодушного наблюдателя довольно было двух дней знакомства с этим человеком, чтобы заметить фальшивый блеск его. Альберт Замшанский, в самом деле одаренный талантами и быстротой понимания, весь был, так сказать, снаружи, и самая лучшая сторона его блистала только напоказ свету, но под этой вывеской, внутри, заключалась одна пустота. Считаю лишним говорить, что, учившись дома катехизису, в университете - философии, а в свете - атеизму, Альберт не имел ни постоянных правил в поведении, ни точки, с которой бы он неизменно глядел на свет. Он ничего не знал основательно, ничего не любил, ничем не занимался, погасил в себе сердце и сделался истинным сыном XIX столетия, прежде всего думающим о комфорте, потом уже о доброй славе, и, наконец, и то очень редко, о чистоте совести и внутреннем спокойствии.
Единственным нравственным правилом Альберта было для собственной пользы избегать всего, что могло подвергнуть его ответственности перед законами или перед общественным мнением... Альберт не был развратен, но только вследствие предварительного соображения, что излишество во всяком отношении вредно, он даже не был страстен, но, как хороший актер, умел представиться и поэтом, и страстным человеком, и даже в высшей степени религиозным. Холодный, как лед, веселый, как птичка, вежливый, приветливый, умея во всех случаях выказать себя с самой блистательной стороны, Альберт всех очаровывал и привлекал к себе, и стоустая молва везде прокричала о нем, как о редкости, феномене, воплощенном совершенстве.
Надобно прибавить, что Альберт был член семейства, состоявшего из шести человек, проживавшего в прекрасной деревне, но бедного. Но он так искусно играл роль богача, так хорошо умел вести знакомство с Сулковскими, Дзялынскими и другими аристократами, что никто не смел даже подумать, что состояние молодого человека довольно ограниченное... Между тем, существенной причиной его приезда к родным была потребность узнать о состоянии дяди графа и осведомиться: нельзя ли чего-нибудь надеяться от него и, кто знает, может быть, он имел еще в виду жениться на богатой.
Гость произвел в Карлине огромное, могущественное, неотразимое впечатление. В самом деле, он говорил по-французски, как природный француз, по-немецки, как шваб, по-английски - точно Джон Буль, притом еще, он возвращался со скачек прямо из Эпсома и Шантильи, слышал Рашель, мадам Виардо, Женни Линд, Крувелли, лично знал Дюма и Ламартина, был du dernier mieux с Понятовскими во Флоренции, с аристократией всей Европы, с журналистами и т. п., всех называл по имени, танцевал на вечерах у принцессы Матильды, был одним из любимцев Бонапарта и как нельзя лучше принят при Саксонском дворе, несколько раз представлялся прусскому королю, и так далее.
Юлиан и президент живо почувствовали, какого знаменитого человека они принимают в своем доме. А так как Альберт сразу поставил себя на степень короткой дружбы и доверчивости с ними, то они не могли нарадоваться чести знакомства со столь редким и достойным гостем, положительно знавшим - какого цвета ложи в Парижской опере, с которой стороны вход в Jardin d'Hiver и как называются лошади, выигравшие последние призы. Даже президент с этих пор начал предполагать; что графский титул Замшанских принадлежит им по праву. Одним словом, Альберт очаровал всех. Но удивительнее всего то, что Анна, святая Анна также поддалась обаянию прекрасного юноши, бросавшего на нее самые чувствительные, меланхолические взгляды.
Алексей, привыкший видеть Анну всегда холодной, важной, самостоятельной и выше всех окружающих, был поражен глубоким изумлением, когда на другой день заметил, что и она находится под влиянием Альберта, занимается им, наряжается для него и смотрит на молодого человека так, как еще ни на кого не смотрела.
самым развращенным... Разум напрасно усиливается противодействовать этому влечению и в подобных случаях служит лишь печальным свидетелем нашего падения.
В свою очередь, и Альберту все понравилось в Карлине: он с восторгом говорил об аристократическом замке, напоминавшем счастливые времена феодализма, о здешних садах, о семействе, о всех вместе и каждом порознь и охотно остался здесь на несколько дней.
Хороший тон и тонкий вкус гостя, очаровавшие всех, не произвели только ни малейшего впечатления на Алексея. Он в каждом человеке искал и добивался, так сказать, фундамента, но здесь он не имел возможности докопаться до него. Сколько раз он ни покушался завязать серьезный разговор, понять правила и взгляды пришельца, Замшанский всегда отделывался от него то шутками, то общими местами, то внезапным оборотом разговора, хоть очень ловким, но явно уклонявшимся от главного предмета.
Через два дня Замшанские уехали, дав слово опять навестить Карлин. По отъезде гостей, еще долго раздавались в стенах замка похвалы молодому человеку, только Поля, Алексей и Юстин ни слова не говорили о нем. Анна обратила внимание на беспокойное молчание Дробицкого и сама спросила его об Альберте.
- Ну, скажите откровенно, как он понравился вам? Что касается меня, то не скрываю, что я еще не видала подобного ему человека.
- Не смею противоречить вам, - отвечал Алексей.
- Мне кажется, что даже зависть ничего не найдет сказать против него. Какие манеры! Какой милый характер! Какой образованный ум! Как он учен и вместе скромен! Как хорошо знает жизнь! Одним словом: в этом человеке сосредоточены почти все прекрасные свойства!
Алексей только вздохнул и прошептал:
- Счастливец!
- Мне особенно для Юлиана хотелось бы, чтобы он короче познакомился с нашим домом, - прибавила Анна, понизив голос. - Я уверена, что он произвел бы самое благотворное влияние на моего брата.
- Не знаю... может быть, - проговорил Алексей.
- Кажется, вы предубеждены против него?..
- Я? Нисколько... но я не разделяю вашего общего восторга, он ловок, мил, вежлив - и больше ничего.
- Так учен - и так свободно смотрит на вещи, так наблюдателен и опытен!
Алексей замолчал. Но в эту минуту, как бы для выручки его из неприятного положения, подошел к ним Юлиан и, угадав предмет разговора, воскликнул:
- Верно, вы спорите насчет Альберта? Алексею он не понравился...
- Нет, нет, нет! - возразил Дробицкий. - Может быть, я только не понял его.
- Редкий человек! С какой силой воли и характером, но вместе с тем, какой нежный и снисходительный... ум поэтический и вместе практический... все есть в нем!
- Признаюсь, - отозвался подошедший президент, - я смотрю на него, как на торжество современного воспитания. Это человек в полном смысле свежий, с благородным сердцем и светлой головой! Ему предстоит блестящая будущность.
При таких единогласных похвалах Алексею ничего не оставалось делать, как потупить голову и замолчать. Он улыбнулся и не говорил уже ни слова. При виде этого Анна почувствовала явное неудовольствие, но, не сумев понять взглядов Алексея на жизнь, назвала их только несправедливым предубеждением.
- Ты покорил там всех, - сказал знаток в сигарах, - поздравляю тебя...
- Это дом очень милый, хоть на нем лежит ржавчина деревни, - отвечал Альберт. - Но панна Анна - редкая красавица!..
- И, вдобавок, добра и свята, как ангел! - подтвердил дядя.
- А каково их финансовое положение? - спросил молодой человек.
- О, я могу тебе это объяснить, - отвечал дядя, закуривая новую сигару, - самым подробнейшим образом. По имени и родственным связям Карлинские стоят очень высоко... имение их немного расстроено, но все еще отличное. Во всяком случае, они получат из отцовского имения по несколько сот тысяч, к тому же пан президент и пан Атаназий бездетны: следовательно, панна может принести за собой приданого слишком полмиллиона...
- Прекрасная партия...
- Для тебя, в самом деле, она очень приличная. Почему бы тебе не постараться? - отозвался старик, очень желавший породниться с Карлинскими.
- Да я бы готов, если бы только была верная надежда...
- Судя но первому приему, я почти не сомневаюсь в успехе. Анна - холодная как лед, но ты и ей сумел понравиться... Теперь остается только половчей обойтись с президентом, потому что он прозаически смотрит на вещи и не позволит отуманить себя... да еще понравиться пану Атаназию - аристократу во Христе...
- О, мы найдем против них средство.
- Прочие лица ничего тут не значат...
Альберт задумался и, спустя минуту, сказал:
- Ведь через два дня мы опять поедем к ним, не правда ли?
- Да, мы дали слово... Но сегодня побываем еще у Гиреевичей... тут чистоганом два миллиона... и панна недурна собою. Правда, старики - смешные люди, но они имеют чем заплатить за это.
Альберт весело рассмеялся и произнес:
- Надо посмотреть и этих ичей! Поедем в Ситково.
* * *
В продолжение двух следующих недель без ума влюбленный Юстин два раза ходил пешком в Шуру и возвращался в Карлин. Он прямо признался своему опекуну, что страстно полюбил Полю, старик, по-видимому, нисколько не удивился этому, даже не противоречил молодому человеку.
- Рано или поздно, а я ожидал этого, - сказал он поэту. - Радуюсь, что ты, по крайней мере, влюбился не в простую крестьянскую девочку, признаюсь, я боялся подобной выходки. Теперь слушай меня!.. Испытай, как можно строже, свое сердце, ведь ты поэт и чувствуешь горячо, следовательно, легко можешь ошибиться...
- Нет, - отозвался Поддубинец, - я люблю ее выше всего на свете и умоляю не отказывать нам в своем благословении... Без вашего согласия я не осмелюсь подойти к ней с предложением разделить мою участь.
- Благословляю тебя и вместе заклинаю: не ищи счастья там, где нет его, не надейся и не желай его. Благословляю тебя на страдания, потому что иначе не умею благословлять... Дай Бог тебе вкусить каплю сладости из чаши, которую берешь в руки, а все прочее да усладит тебе поэзия! Восторги - священная страсть людей, любящих дело рук Создателя и умеющих смотреть на него сердцем и очами... Но, безрассудное дитя! - прибавил старик. - Прежде, чем навеки соединишь ты свою судьбу с женщиной, подумал ли ты, куда приведешь ее, чем будешь кормить и чем обеспечишь ее будущность?
Казалось, Поддубинец был наивно изумлен таким вопросом и отвечал:
- Я никогда не заботился о подобных вещах, да нам немного нужно. Вы дадите нам клочок земли под хату, мы будем сеять, собирать, и Бог благословит труды наши... Я сам изберу себе жилище на берегу реки, среди старых дубов... сам буду смотреть за постройкой... вы также поможете мне...
- Дальше, дальше, говори, как ты предполагаешь жить? - с возрастающим любопытством восклицал пан Атаназий.
- Не знаю - нужно ли нам что-нибудь больше сказанного? Несколько коров, овец и пастушок... Несколько земледельческих орудий и простых домашних принадлежностей... а главное дело - лесная тишина и запах цветов, журчащая вода и зелень...
- И ты жил бы так по-крестьянски... а она?
- Надеюсь, она даже не заметит того, что будет окружать ее, если любит так же пламенно, как я...
- Как беспокоишь ты меня, милое дитя! Ведь ты совершенно не понимаешь жизни.
- Великую общую жизнь я прекрасно понимаю... но мелочей ее, может быть, еще не знаю, да и никогда не буду знать их!
- Благодари Бога, что он дал тебе во мне покровителя, ты пропал бы, совершенно пропал! Да, в твой рай нужна еще другая Ева, чтобы она за двоих вас думала о насущном хлебе. Но не бойся, уже давно я предназначил тебе Горы: там есть домик, сад, речка и у вас не будет недостатка в хлебе.
Юстин не понял слов своего благодетеля.
- Эта деревня - твоя! - прибавил пан Атаназий.
- А на что мне деревня? - спросил Юстин. - И как вы можете дать ее мне?
- Не спрашивай, не благодари и не отговаривайся. В Горах я приготовил для тебя жилище, там будет лучше, нежели в хижине среди леса, где ты умер бы с голоду... Остальное устроит Бог, я сделал то, что было в моих силах. Теперь действуй по велению сердца, и благословение Всевышнего да будет над тобой...
Пан Атаназий проворно отвернулся, взял соломенную шляпу, палку, книгу и пошел в сад, избегая благодарности изумленного питомца.
Юстин полетел в Карлин, и хоть не понимал вполне важности подарка, но рад был ему для Поли. Теперь свет представлялся поэту прекраснее прежнего, жизнь привлекательнее, будущность светлее, а молодость еще крылатее. Мысль благодарственным гимном выливалась из груди его: он свивал гнездо своему счастью, лелеял мечту, плакал и вместе смеялся.
Но почему при виде восторженного поэта на лице Поли отразились не радость, а ужас и бледность? Волнение ли так глубоко проникло ее, или ангел-хранитель обвеял ее предчувствием?
Юстин подбежал к девушке, пожал ее руку и одну минуту молча стоял перед ней.
- Знаете, панна, - сказал он, - с чем я пришел сюда?
- С просьбой!.. Нам здесь худо, тесно, грустно, слишком много глаз смотрят на нас, слишком много свидетелей нашего счастья... Дайте вашу руку - и уйдем отсюда...
- Куда?
- О, не бойтесь, нам есть куда уйти! - отвечал Юстин торжествующим тоном. - Во-первых, в Шуру, чтобы старик святой отец благословил нас, потом в Горы, эта деревня моя... Там есть домик, тень, река, тишина... все!
Поля печально улыбнулась и воскликнула:
- Так ты, в самом деле, хочешь разделить отравленную и облитую слезами жизнь мою?
С какой-то лихорадочной отвагой она поднялась с места, подала поэту руку и повела его в сад, нарочно или случайно, в то самое место, где она испытала столько счастья с Юлианом.
Юстин с беспокойством глядел на сироту, потому что на лице ее отражалась самая жестокая внутренняя борьба.
- Теперь откровенно поговорим о будущем, - начала Поля.
- Нет, я не умею говорить в то время, когда глубоко чувствую, - отвечал поэт, протянув к ней руку. - Вот моя рука и вместе клятва, что до гроба не оставлю тебя...
- Сперва послушай, - перебила Поля дрожащим голосом, - та, кому ты отдаешь руку и сердце, недостойна тебя... Знаешь ли ты ее прошедшее? Изведал ли ты ее сердце?
- Прошедшее не принадлежит мне... но сердце... мое... не правда ли?
- О, наконец надо открыть тебе всю правду, бедное дитя! - воскликнула сирота, заливаясь слезами. - Хоть это признание стоит мне слишком дорого, но я ничего не буду скрывать перед тобой... не хочу, чтобы ты был невинной жертвой чужих заблуждений... Я любила и люблю другого... принадлежу другому - и ничего не могу дать тебе, кроме холодной руки, остывшего сердца, мысли, прикованной к здешним местам, слез и угрызений...
Юстин побледнел и задрожал.
- Я обманывала тебя, - продолжала девушка, - ты был жертвой... как и я сама... Надо было оттолкнуть того, кого я любила, возбудить в нем презрение ко мне и, успокоив его этим презрением, навсегда удалить от себя... Я притворялась влюбленной в тебя...
Молодой человек грозно взглянул на Полю и воскликнул:
- Женщина! Есть ли в тебе сердце?..
Но гнев его тотчас смягчился при виде покорного и умоляющего взгляда девушки. Он прослезился и спросил:
- Что же я сделал тебе?.. О, ты жестоко наказала меня за то, что я смел поднять на тебя глаза мои!..
- В свою очередь и ты оттолкни меня с презрением! - воскликнула Поля. - Я не стою твоего чистого сердца и святой любви, которую пробудила в тебе... Я не приму, жертвы - и ты простишь меня...
а только прошу позволения любить тебя и смотреть на тоску твою... Надеюсь, что милосердный Бог, тишина и мои старания со временем облегчат ее...
И поэт опять подал девушке руку. Поля молча пожала ее.
- Так ты не презираешь меня? - спросила она шепотом.
- Нет, а только сострадаю и скорблю... пойдем и не будем больше говорить об этом... Завтра я открою мое намерение панне Анне и Юлиану, поведу тебя к алтарю - и потом убежим в Горы.
- Да, убежим! - с трепетом повторила Поля, почти теряя рассудок. - Здесь воздух отравлен... тут невозможно жить... здесь все обманывает... это не наш свет и люди...
Поля замолчала, и молодые люди возвратились в замок... Встретив взор Юлиана, Поля в бессилии упала на стул... Этот взгляд был не тот, что прежде: в нем отражалась холодная подозрительность, и место прежней страсти заступила какая-то боязнь. Карлинский уже боялся подойти к Поле, не искал и даже избегал ее. Поля достигла цели, но ее сердце обливалось кровью: Юлиану, по-видимому, так немного стоила теперешняя перемена, для него так легко было забыть прошедшее, отречься от любимой девушки... Любовь его была так слаба и скоропреходяща, тогда как бедная сирота сознавала, что для ее любви мало было всей жизни!
Анна с радостью услыхала о предложении Юстина и тотчас же побежала к Поле.
- Ты идешь замуж? - воскликнула она. - И скрывалась передо мной, неблагодарная! Юстин любит тебя, ты любишь его... дядя Атаназий благословляет вас... Позволь же и мне - сестре по сердцу - поделиться твоим счастьем.
Она взглянула на лицо бедной сироты и в изумлении отступила назад... Поля побледнела, как смерть, и вся дрожала... глаза ее были полны слез.
- Что с тобою?
- Ничего... видно, счастье производит на меня внешнее действие, - произнесла сирота с горечью и бросилась на шею своей подруге...
Несмотря на такое равнодушие, Юлиан задрожал, как лист, когда сестра сказала ему о предложении Юстина: смертельная бледность покрыла лицо его, зубы сжались, и страдание так резко выразилось во всей его наружности, что Анна только теперь заметила истину, догадалась и поняла то, чего прежде и не подозревала.
- Что с тобой, милый Юлиан? - спросила она в изумлении. - Неужели ты не радуешься счастью Поли?
- Я? Напротив, радуюсь... но меня всегда ужасно волнует, если человека постигает какое-нибудь счастье.
- Но тут есть все условия для счастья, - весело перебила Анна. - Равенство положений, сходство мыслей, взаимная склонность сердец... притом же, дядя Атаназий обеспечивает их будущность... чего же больше желать им?
- Правда твоя, милая сестра!.. Они будут счастливы, и я от всего сердца желаю им этого, - отвечал Юлиан, быстро уходя из комнаты. - Поговори об этом с президентом.
Удивленная Анна возвратилась на свою половину, а Юлиан пожелал скрыться от человеческих взоров и заперся в своей комнате. Человек никогда живее не ценит сокровища, как в минуту потери его: теперь в Юлиане вдруг воскресали и подавленная любовь, и чувство долга, и мучение, и невыразимая тоска. Он ходил, как помешанный, ломал руки и упрекал себя за то, что не имел силы воли сомнительному будущему предпочесть настоящее, несомненное счастье. Он размышлял, колебался и в порывах нетерпеливости то хотел бежать к Поле, схватить ее и убежать из Карлина, то покушался убить неблагодарную или, по крайней мере, насмеяться над ней, чтобы излить всю горечь сердца.
Видя, в каком состоянии Юлиан вышел из залы, Алексей сейчас же отправился за ним и сказал:
- Я знаю все! У тебя не достало сил и смелости бороться за собственное счастье и поссориться со светом. Теперь старайся хладнокровно и мужественно перенести необходимые страдания... Не избегай их, стой твердо.
- Ты прекрасный советник, - сердито воскликнул Юлиан, - потому что сам холоден как гранит и построил свою жизнь так, что она всегда идет регулярно, точно английские часы... Пожалуйста, оставь свои наставления и забудь обо мне.
улыбкой он еще на пороге сказал Юлиану:
- Вот у нас готовится свадьба! Ты уже должен знать, что Юстин женится на Поле. Я чрезвычайно рад этому, потому что невозможно подобрать лучшей пары. Живая и горячая Поля прекрасно поступает, что идет за слепого Гомера... по крайней мере, он не будет видеть ее прихотей, в которых у нее, конечно, не будет недостатка. Надобно, однако, нам что-нибудь сделать для Поли, если дядя Атаназий дает им Горы.
- Без сомнения, - проговорил Юлиан в замешательстве. - Анна распорядится этим...
- Она уже говорила мне о приданом - это само собой, но, может быть, еще не мешало бы дать ей каких-нибудь пять сот дукатов на булавки...
- Если только она примет...
- Об этом не беспокойся! Но дело повернулось так горячо, что мы не успели даже заметить, как они влюбились, дали друг другу слово, условились и через две недели назначили свадьбу... Если бы тебе удалось так же скоро сладить с панною Гиреевич!
- Мне никогда и ничто не удастся, милый дядюшка! - воскликнул Юлиан, взглянув на выходившего Алексея.
- Откуда же явилось в тебе такое сомнение?
- Это одно предчувствие!
- Если предчувствие, так, значит, вздор. Перестань набивать голову подобными пустяками. Любовь Поли и Юстина, право, не стоит того, чтобы завидовать ей - и я отнюдь не желаю тебе подобного счастья. А если, в самом деле, они возбуждают в тебе зависть, так ведь ты тоже всегда можешь завязать где-нибудь интрижку и покончить ее, когда надоест... Да отчего бы не попытать счастья хоть бы даже с Полей: ведь через несколько месяцев поэт, конечно, надоест ей, и она с радостью улыбнется тебе... Ты, милый Юлиан, должен быть откровенен со стариком-дядей, потому что он второй отец твой... Мне кажется, что ты питал маленькую симпатию к Поле. Да тут и нет ничего удивительного. Девушка хорошенькая, головка умная, талантов много, сердце пламенное, вы жили вместе... Но для тебя все-таки большое счастье, что Юстин берет ее.
Юлиан покраснел.
- Стыдиться тут нечего. Я рад, что первый огонь погас в тебе: il faut que jeunesse se passe. Может быть, тебе неприятно будет видеть ее в объятиях другого, но, по всей вероятности, ты никогда не думал жениться на Поле и держать любовницу перед глазами Анны, да еще сироту, воспитанную в вашем доме, как будто для того, чтобы она служила для тебя предметом страсти... Затем все устроилось, как нельзя лучше: ты пожалеешь, повздыхаешь и забудешь ее, а если бы, со временем, вы вспомнили прежнее... ну!..
Президент расхохотался и начал приглаживать голову с самыми комическими жестами.
- Но поговорим о чем-нибудь другом... Я уверен, что ты так горячо принял к сердцу теперешнее дело только вследствие советов этого глупого Алексея... Сказать правду, я терпеть не могу его, и хоть сам старался заманить его в Карлин, но вижу теперь, что сделал глупость. Он внушает вам фальшивые понятия, овладел образом мыслей твоим и Анны, привязал к себе Эмилия так, что бедный не может жить без него. Где ни ступишь - везде видно его влияние... А добросовестный человек никогда не домогается подобного веса и влияния в чужом доме: все это подозрительно для меня... Вероятно, у него есть какие-нибудь планы и цели...
- Он очень предан нам, - заметил Юлиан, - и если вы обратите, дядюшка, внимание на его действия, вы не заметите в них ни малейших следов личного интереса.
- Это показывает только, что он умен - и больше ничего... Но для меня подобное качество представляется еще более опасным - и я хотел бы избавиться от Дробицкого... Он интриган!.. Да кроме того, он не нравится мне еще и потому, что всегда ставит себя как бы наравне с нами: с тобой хочет быть запанибрата, осмеливается приближаться к Анне, а ко мне - хоть и выражает уважение, но не такое, каким обязан наемник своему господину.
- Милый дядюшка, - перебил Юлиан, - не забывайте, что он товарищ и друг мой, что нас связывают старые и короткие отношения.
- Все это прекрасно, только я могу переносить короткость от людей равных мне, и скажу тебе прямо, что хочу удалить Дробицкого.
- Это не так легко, - произнес Юлиан. - Какую вы найдете причину?.. Даже Анна... надо бы спросить ее.
- Я и не сделаю ничего без нее, - перебил Карлинский. - Посоветуемся, придумаем и вежливо расстанемся с ним: для меня Дробицкий - существо антипатическое... я даже полагаю, что и тебе он уже начинает быть в тягость... только ты не признаешься в этом...
- Всегда помни, - строго перебил дядя, - что если подобные люди делают какое-либо одолжение, то им обыкновенно платят... так и мы заплатим Дробицкому...
- А если это долги сердца?
- Самое лучшее за все платить звонкой монетой.
Этим кончился разговор, после которого президент пошел к Анне.
и в каком отношении опасается его. Ему необходимо было найти другие благовидные причины и основаться на других заключениях. Но старик недолго думал. Он желал возможного счастья своим детям, искренно заботился о них и если понимал их благополучие по-своему и фальшиво, то нельзя обвинять его за это.
Затем он начал похвалами Алексею и сказал Анне:
- Какой он благородный и бескорыстный человек! Чем больше я узнаю, тем выше ценю его.
- О, правда, милый дядюшка! Иногда он бывает груб и упрям, зато всегда справедлив и честен.
- Душевно жаль, что этих свойств недостаточно для составления полного идеала управляющего и доверенного.
- Решительно никакого! Напротив, я удивляюсь его усердию и деятельности, но хотел бы видеть более счастливые результаты, каких, верно, достиг бы на его месте другой человек, не столь мягкий и честный и глубже вникающий в сущность дела. Поэзия и хозяйство очень разногласят между собой.
- Но он практический человек.
- Не совсем, милая Анна, не совсем! Собственно об этом мы только что рассуждали с Юлианом.
- И брат замечает этот недостаток?
Анна испугалась и, с выражением беспокойства встав с места, воскликнула:
- Милый дядюшка! Не ошибаетесь ли вы? Чрезмерно заботясь о нашем счастье, вы, вероятно, хотите сделать для нас больше, нежели возможно, только подумайте, что, желая лучшего, мы можем потерять и то, что имеем...
- Как вижу, ты очень расположена к Дробицкому! - сказал, смеясь, Карлинский.
- От всего сердца... и не думаю, чтобы избыток благородства составлял грех, а Дробицкий, если виноват, так разве одним этим свойством.
* * *
Наступил день свадьбы Поли. Казалось, сирота свыклась со своим положением: по крайней мере, она сделалась по-прежнему весела, но принужденные вспышки ее отравлялись горькой иронией, невольно выражавшейся в каждом слове. Бедная девушка не могла вообразить своей жизни за границами Карлина, а, между тем, хотела и должна была оставить его, как можно скорее.
Накануне свадьбы отправлены были в Горы фортепиано и другие вещи, которыми Анна хотела наградить свою подругу. Поля расплакалась при виде улетающего прошедшего и заперлась в своей комнате. На свадьбу пригласили только полковницу с мужем, президента и пана Атаназия, но последний отказался от поездки в Карлин. Ксендз Мирейко должен был благословить новобрачных. Юлиан по мере приближения этого дня мучился все более и более, запирался в своей комнате и томился воспоминаниями. Несколько раз он покушался подойти к Поле, но девушка ловко избегала его. Случайно прибыл туда также к свадьбе Альберт Замшанский - гость незваный, но которому Юлиан крепко обрадовался, потому что он приятно занимал его и тем отвлекал его внимание от Поли.
Анна также рада была Альберту и встретила его дружеской улыбкой... как старого и хорошего знакомого.
Приготовление к свадьбе, равно как и день ее, были печальны: на дворе было пасмурно и холодно, в комнатах пусто... каждый, сидя в своем углу, либо думал, либо плакал. Один Юстин не обнаруживал печали и молился, приготовляясь к великому таинству. В главной зале устроили алтарь, сама Анна украсила его коврами и цветами... Занятая этими распоряжениями, она изредка подходила к Поле, целовала ее в голову и в душе молила Бога о счастье сироты. Но что происходило в это время в душе Поли, этого никто не выразит!
- Милая дочь моя, - произнесла Анна, - перестань грустить и начинай одеваться...
- О, ты не знаешь, какие оковы наложите вы на меня с этим нарядом! - возразила Поля. - С ним я должна буду навсегда отречься от Карлина, тогда как я ничего не знаю на свете, кроме здешнего дома. В нем я провела мою молодость и не воображаю себя способной прожить в другом месте...
- Но ведь ты не одна и не навсегда оставишь нас, дорогая Поля. Горы только в двух милях отсюда... Юстин поедет с тобой... Перестань же грустить, начнем одеваться! - прибавила Анна. - Перекрестись и начнем...
Поля взглянула на платье, венок, букет и сказала:
без символов, на которые не имею права... Скорее мне следует надеть траурное платье, опоясаться красным поясом мученицы, взять в руки крест, вместо венка надеть терновый венец и в таком виде приступить к алтарю...
Анна сжала руки и воскликнула:
- Ах, Боже мой! Какие фантазии приходят тебе в голову! Что подумают об этом люди? Здесь посторонний гость, пан Альберт Замшанский... пойдут, Бог знает, какие сплетни... выброси из головы свои причуды!..
- Но я не имею сил надеть этого наряда...
- Поля! Если ты любишь меня...
- Дорогая Поля! Ты помешалась...
Поля проворно встала с места, бросила лихорадочный взгляд на Анну и проговорила с диким хохотом:
- Да, правда... все было обманом! Кончим так, как начали... Я выйду белой и чистой... ха, ха, ха! Так быть должно!
Анна видела во всем этом только глубокую скорбь и раздражение. При последних словах сироты она принялась одевать ее, и Поля, как мертвая кукла, стояла перед зеркалом послушно и в глубоком молчании, прерываемом одними лишь конвульсивными сотрясениями. Когда наконец оставалось положить на голову венок, в комнату важно вошла пани Дельрио, чтобы приколоть его. Поля тотчас стала перед ней на колени, поцеловала ее ноги и сказала:
Полковница горячо обняла девушку и, не сказав ни слова, вышла вон. Вид свадебных нарядов глубоко поразил ее воспоминаниями собственной жизни...
Вскоре затем заплаканную невесту почти насильно подняли с полу и повели к алтарю, как жертву...
В зале уже собрались все, с приколотыми букетами. Юлиан глядел на всех потупленными глазами... Воцарилась тяжелая тишина, президент беспокойно следил за племянником. В числе прочих гостей находился и Эмилий, первый раз допущенный к публичному обряду, взволнованный Алексей наблюдал за ним.
Тихий шум возвестил о прибытии невесты, группы раздвинулись, и показалась Поля. При входе в залу она пришла в себя, воодушевилась отвагой и казалась почти веселой. Началось благословение. Поля подошла первая к полковнице и президенту... потом по очереди обошла всех прочих: Анне поклонилась в ноги и наконец, сверх всякого чаяния, обратилась к Юлиану, стала перед ним на колени и произнесла глухим голосом:
Юлиан подал свою руку, поднял Полю и облитый румянцем, со стесненным сердцем скорее отошел прочь, избегая взгляда невесты... Но взгляд Поли благословил Юлиана, потому что в нем выразились не упреки, не гнев, а только сострадание и молитва о его счастье.