Жизнь за жизнь.
Глава XXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь за жизнь. Глава XXIV. (старая орфография)

ГЛАВА XXIV.
Её разказ.

Тут между листками моего дневника, я храню первое письмо, полученное мною от Макса.

Оно пришло рано поутру, на другой день после того вечера, который всегда будет казаться нам обоим как бы началом новой жизни.

Когда принесли письмо, я еще спала крепким сном - я не просидела всей ночи не смыкая глаз, что собственно было бы в некотором роде обязанностью девушки в моем положении - я просто легла с чувством неизъяснимого успокоения, надежды на Провидение, так дивно устроившее все для моего счастья, надежды на его любовь, которую теперь никто не может у меня отнять - и я заснула так же мирно и тихо, как усталый ребенок, зная что всю жизнь свою я буду находить защиту и опору в нем - в моем Максе - моем муже. С самой той минуты как он спросил у меня, хочу ли быть его женой, я в мыслях своих называла его не иначе как мужем.

Дорогой Макс! Вот его письмо; оно пришло не по почте, верно он занес его сам, а мне его вручила горничная, думая вероятно, что это какое-нибудь медицинское предписание. Я, признаться, очень горжусь тем, что сумела так хладнокровно проговорить: "Хорошо, ответа не нужно", и положив письмо подле себя на стол, притворилась, будто бы опять собираюсь заснуть.

Я и теперь смеюсь - да почему же мне не смеяться? Макс говорит, что ничто на свете так не отрадно, для него, как видеть мою веселость.

Как странно было открыть его письмо и увидеть свое имя. написанное его рукой!

"Милая Теодора,

"Вчера я так скоро ушел от вас, мы так мало успели друг другу сказать, что я вам еще не сообщать многого, что вы должны бы узнать прежде всего - прежде даже чем вы отвечали на тот мой вопрос. Простите меня. Позвольте мне сказать себе в оправдание, что когда я к вам явился вчера, мне только хотелось взглянуть на вас, порадоваться вами; я не имел никаких других надежд или намерений. Но страх потерять вас, а потом один взгляд ваших милых глаз совершенно лишили меня власти над собой. Вы это знаете! Теодора, - дар Божий! Да благословит вас Господь за то, что в эту минуту вы мне позволили прочесть в вашем сердце!

"Цель этого письма - сообщить вам об одном обстоятельстве, о котором вы должны узнать прежде чем мы увидимся с вами.

"Вы, может-быть, помните, как я вам сказал однажды, что, по всем вероятиям, я никогда не женюсь. Таково точно было мое намерение, и вот по какой причине. Когда я был еще мальчиком, перед самым тем как умер Даллас со мной случилось происшествие до того, ужасное, и само по себе и по своим последствиям, что оно изменило весь мой характер, помрачило всю мою жизнь, превратило меня из живого, безпечного, веселого мальчика, в несчастного, растерзанного человека, которому сама жизнь долго была нестерпимым бременем. И хотя, благодаря Всевышнему, я мало-по-малу вышел из этого безнадежного положения, так что жизнь моя не совершенно пропала даром; но я уже никогда не мог оправиться вполне; никогда не знал счастья и радости, пока не встретил вас. Вы явились мне как неожиданная, нечаянная благодать. Сперва вы привлекли меня к себе, потом развеселили, ободрили, наконец вы озарили лучом надежды мое мрачное отчаяние.

"Та же самая причина (я не могу еще вполне изложить ее вам прежде чем вернусь из предполагаемой поездки), та же самая причина, исказившая всю мою жизнь, не дозволяла мне добиваться вашей любви. Мне постоянно казалось, что человек в моем положении не имеет права думать о браке. Несколько слов, сказанных вами недавно, поколебали мое мнение в этом отношении. Я решился когда-нибудь поверить вам всю мою жизнь, просто как другу; спросить вас, имею ли я право при таких обстоятельствах искать руки какой бы то ни было женщины - от вашего ответа зависели дальнейшия мой решения.

"Я еще не сказал вам того, что хотел сказать тогда. Я теперь не так уже страшусь этого открытия. Все как будто бы изменилось вокруг меня, я сам как будто стал другим человеком. Я чувствую, что еслибы вы меня не любили, я бы погиб совершенно, - но вы меня спасете. Я буду так счастлив, что мне удастся и вас осчастливить. Вы не знаете, сколько любви может накопиться в душе человека моего характера и моих лет!

"Так как, до моего возвращения, я не могу поговорить с вашим отцом, то следующее мое посещение должно быть просто посещением друга. Если, прочитав это письмо, вы пожелаете, чтобы все, что произошло между нами вчера, было забыто, я замечу это с первого же взгляда, и не скажу ни слова.

"Я вероятно буду у вас в понедельник, а больше ни разу до моего возвращения. Мне слишком тягостно встречаться с вами, пока еще длится эта неизвестность. Притом, уважение к вашему отцу требует этого отсутствия, этого молчания, пока я не буду в состоянии объяснить все.

"Можете ли вы простить меня? Можете ли вы доверять мне? Я думаю, что да.

"Надеюсь, что вы последовали моим предписаниям, отдыхали весь вечер и легли рано. Надеюсь, что в понедельник я увижу вас с легким румянцем на щеках. Бледные, худенькия щечки! Как грустно мне на них смотреть! Вы должны поправиться поскорей.

"Помните, что бы ни случилось, будете ли вы моею, или нет, вы единственная женщина, которую я могу любить, единственная, которую я могу назвать женою.

Много раз я перечитывала это письмо.

Потом, я встала, оделась, также заботливо как бы в день своей свадьбы. Он любит меня, он ни на ком кроме меня не мог бы жениться; точно этот день соединил нас навеки.

Когда я сошла вниз, мистрис Грантон не могла нарадоваться, что я уже на ногах.

- Вот это прекрасно, непременно нужно сказать доктору Эркварту. Кстати, он, кажется, заходил сюда рано поутру и оставил записку?

- Да, он будет здесь в понедельник.

Она, кажется, удивилась, что я не показываю ей записки, но не сказала ничего. Дня два тому назад, я бы сама смутилась, покраснела, но теперь все изменилось. Я была его невеста, его нареченная жена: нас нельзя было обвинить в лицемерии или в обмане, за то что мы от всехь скрываем свою тайну. Мы принадлежали друг другу, а остальному миру до нас не было дела.

Тем не менее сердце мое переполнилось нежностью к доброй мистрисс Грантон, точно так же как к моему отцу, к сестрам, ко всем близким мне. Когда мистрис Грантон ушла в церковь, я взяла Библию и села в гостиной, совершенно одна, если можно сказать, что я когда-нибудь бываю одна, с тех пор как знаю, что меня любить Макс.

Потом, видя, что погода так хороша, я решилась последовать давнишним предписаниям, которые до сих пор я не была еще в силах исполнять; я оделась, и вышла погулять. Я прошла шагов сто, до самой верхушки пригорка, и там уселась на давно знакомой мне скамейке. Сколько раз, и в какие различные минуты жизни я сидела на ней!

День был чудный, воздух мягкий как весной; все было тихо вокруг. Невольно, в моем раздумья, пришла мне на ум моя мать, умершая давно, так давно, что я и не помню её. Но никогда еще я так не жалела о том, что её уже нет. Мне кажется, что ей одной, одной только матери я могла бы сказать: "Макс меня любит, я буду женою Макса."

Макс верно был еще мальчиком.

Я вынула письмо Макса, и опять перечла его, на свежим воздухе, при лучах солнца.

Что за блаженство в сознании, что мы можем друг друга осчастливить, осчастливить вполне! Как это сознание должно возвышать, улучшать нас!

Что касалось до этих обстоятельств, которые так мучили его, и которые он намеревался сообщить папеньке и мне, признаюсь, они меня мало тревожили. Вероятно, нет семейства, в котором бы не нашлась какая-нибудь грустная тайна; ведь и мы должны разказать ему о бедном Гарри. Но все это вещи чисто случайные, внешния. Его опасение, что я изменюсь к нему, прочитав его письмо, заставило меня разсмеяться. Макс, сказала я громко, обращаясь к соседнему кусту, Макс, что за вздор ты говоришь Разве может что-нибудь разлучить нас?

Сходя с пригорка, я все радостные мысли запрятала в самую сокровенную глубину своего сердца, и возвратилась к обыденной и жизни.

Мы с мистрисс Грантон провели очень тихий день, тем более что прогулка утомила меня, и я принуждена была почти целый вечер пролежать на диване. Я успокоивала ее, говоря, что сама в этом виновата, и что, наверное, завтра же будет мне лучше.

Но несколько раз осаждала меня мысль: что, если мне не будет лучше, ни завтра, ни послезавтра, никогда? Что, если мне точно суждено умереть, оставить его одного на белом свете? И тут я, почувствовала, как драгоценна стала мне жизнь, и я испытала, отчасти, что значит горечь смерти.

Но это скоро прошло. Я вижу теперь, что любовь наша свята: я могу без ужаса и без отчаяния думать о своей или о его кончине, зная, что даже смерть не может вполне разлучить меня с Максом.

Настал понедельник. Я в самом деле чувствовала себя лучше, и целое утро расхаживала по комнатам с мистрисс Грантон. Она спросила, в какой именно час хотел быть доктор Эркварт, и еще разные другие делала мне вопросы о нем. Я отвечала без смущения и без замешательства; мне казалось, будто бы мы давно принадлежим друг другу. Но когда, наконец, раздался его звонок, я почувствовала, что вся кровь прихлынула мне к сердцу, а оттуда бросилась мне в лицо, и мистрис Грантон это заметила.

Что же мре было делать? Пускать пыль в эти добрые проницательные глаза, или притворяться и лицемерить, как будто бы я стыжусь и его, и себя? На это я не была способна. Я просто сидела молча, позволяя ей думать, что ей угодно.

Что бы она ни подумала, добрая старушка не сказала ничего. Она вздохнула. Ах! этот вздох кольнул меня в сердце, а между тем я ни в чем не виновата, ни перед ней, ни перед Колином; потом, под каким-то предлогом, она вышла из комнаты, и мы с Максом встретились наедине.

Пожав друг другу руку, мы молча сели. Потом я спросила его, что он делал накануне, и он мне отвечал, что провел целый день с бедными Энсделлями.

- Они этого пожелали, и я не мог отказать им.

- Конечно, я очень рада, что вы были у них.

Доктор Эркварт (я буду продолжать называть его так за глаза; никому, кроме меня, нет дела до его христианского имени), доктор Эркварт посмотрел на меня с улыбкой, потом он отал разказывать мне об этом бедном семействе, о том, в каком горе он оставил несчастную мать, потерявшую двух дочерей в продолжении нескольких месяцев; он спросил, помню ли я полковой концерт и молодого Энсделля, который в нем участвовал.

Я вспомнила, что какого-то молодого человека вызвали к доктору Эркварту.

- Да, я должен был передать ему грустную весть: старшая его сестра умерла внезапно. Больше ничего как простуда и лихорадка, какую и вам не мудрено было схватить в этот вечер. Вы не можете вообразить, как вы тогда разсердили меня своею неосторожностью.

- Так вы и тогда уже умели читать на моем лице, моя дорогая леди?

Зачем мне было отпираться, зачем мне было скрывать, когда я видела, что он так этим счастлив? Радость озаряла теперь его лицо, стирая все резкия черты, сглаживая все морщины. Он помолодел на десять лет. Ах, я рада, что во мне сохранилось много ребяческого! Современем, я заставлю Макса совсем помолодеть.

Тут у входа раздался звонок, и хотя посторонних посетителей никогда не допускают до этой маленькой, отдельной комнаты, Макс встал с каким-то безпокойством, и сказал, что ему пора идти.

- Зачем?

Он на минуту остановился в нерешимости, потом торопливо проговорил:

- Я вам скажу правду: мне теперь легче, когда я не вижу вас.

Я не отвечала.

- Я думаю отправиться сегодня же ночью в ту поездку, о которой я вам говорил.

Видно было, что мысль о ней для него тягостна.

- Так поезжайте же, и кончайте все. Вы скоро ко мне воротитесь.

- Дай Бог, дай Бог!

Он был сильно взволнован.

Единственная женщина, которую бы он желал назвать женою! Да, я чувствовала, что я ему жена. Что такое давнишняя помолвка Пенелопы, что такое свадьба Лизабели? Я одна была настоящею женой. Это так, еслибы даже мне и Максу не суждено было никогда соединиться ближе; еслибы даже я должна была остаться Теодорой Джонстон до конца своей жизни.

И потому, я собралась с духом, и, не видя другого способа утешить или поддержать его, тихо положила мою руку в его; он тотчас же крепко сжал ее. Вот и все, но этого было довольно. Так мы сидели друг подле друга, как вдруг дверь отворилась, и вошел папа.

Написав это, я разсмеялась, припомнив папенькино лицо, когда он увидел нас, сидящих рядом, рука в руку.

Но тогда нам было не до смеха; папа сперва остолбенел от изумления, потом проговорил строгим тоном.

- Доктор Эркварт, я должен заключить, я могу заключить только одно. Но вы могли бы переговорить со мной, прежде чем обратились к моей дочери.

- Сэр, я точно виноват, но я поправлю свою вину, вы узнаете все... Но сперва, как единственное мое оправдание.... И тут в страстных словах он высказал папеньке что я была для него, чем мы были друг для друга.

Бедный папа! Он верно вспомнил молодые свои годы.

Говорят, он сильно любил свою первую жену, мать Гарри. Когда я бросилась к нему на шею, не одне мои слезы катились по моему лицу. Он протянул руку Максу.

- Доктор, я вам прощаю. Нет на свете человека, кому бы с такою радостью поручил я эту девочку, как вам.

И тут Макс огорчил меня, почти оскорбил, как люди не совсем сжившиеся вместе, должно-быть часто оскорбляют друг друга. Не сказав ни слова, не взяв даже протянутой ему руки, он вышел из комнаты.

Он был не прав, даже в том случае, если он не могу сладить с своим волнением; да зачем же так стыдиться его? Он мог бы сериозно оскорбить этим папеньку. Я старалась, по возможности, поправить дело, объяснив, что он хотел просить у папеньки моей руки не прежде как через неделю, когда ему можно будет вполне объяснить нам свои обстоятельства.

- Душа моя, прервал меня папа, - поди ему сказать, что о них он может со мной переговорить, когда ему угодно. Если такой человек, как доктор Эркварт, просит у меня руки дочери, то он может быть уверен, что я не подумаю осведомляться об его обстоятельствах.

Растроганная до глубины души папенькиною добротой, я пошла отыскивать Макса. Я нашла его одного в библиотеке; он недвижно стоял у окна. Я подошла и тронула его за руку, шутливо выговаривая ему, что он заставляет меня так за ним бегать. Он обернулся.

- Ах, Макс, что с тобою? Макс - вот все, что я могла выговорить.

- Дитя мое! - Он старался успокоить меня ласковыми словами, но я не стану здесь пересказывать их. - А теперь, прощай. Я должен тотчас же с тобою проститься.

Я старалась объяснить ему, что это вовсе не нужно, что папенька ни о чем не хочет разспрашивать его, а только просит его остаться до вечера; что я, наконец, ни за что не отпущу его в таком положении. Но все было напрасно.

- Я не могу остаться. Я лицемерить не могу. Не удерживай меня, дитя мое, не удерживай меня.

ноги у меня подкашивались, хотела удержаться за руку Макса, и упала без чувств. Когда я очнулась, я лежала на диване, и возле меня были папенька и мистрисс Грантон.

И Макс также, хотя я не тотчас заметила его; не знаю как это случилось, он ли сам настоял на своих правах, или другие молча признали их, только голова моя покоилась на груди моего нареченного мужа.

Таким образом он остался. Никто не разспрашивал его, и он сам ничего не объяснял. Он только сидел подле меня все остальное время дня, ухаживал за мной, смотрел на меня, взглядом полным любви, этой любви, которой достанет на всю мою жизнь. Я это знаю.

И потому, под вечер, я первая сказала ему: - Теперь, Макс, пора тебе идти.

- Ты хорошо себя чувствуешь?

Он встал, как-то машинально пожал руку папеньки и мистрисс Грантон. Он хотел также пожать и мою руку, но я высвободила свои руки и обвила их вокруг его шеи. Мне дела не было до того, что могли обо мне подумать или сказать; он был мой, мы принадлежали друг другу; пусть знают это все. И я хотела, чтоб он видел и чувствовал, как я его люблю и как буду любить до конца.

Потом он ушел.

С тех пор прошло больше недели, и я не получала от него писем; впрочем он и говорил, что вряд ли будет писать. Он приедет сам; и я каждую минуту могу услышать его звонок.