Бросок в пространство.
Глава XIII. Город наслаждений

Глава XIII 

ГОРОД НАСЛАЖДЕНИЙ

На другое утро Дюран встал рано. Ему все еще было неловко в своем "доисторическом костюме", как он называл свое европейское платье, но он решился на днях же побывать у одного из марсовских портных и заказать себе подходящую одежду. Надеясь увидеть Миньонету, он вышел на балкон, но ее там не было. Вместо нее туда явился Блэк, тоже как будто украдкой. Оба раскланялись друг с другом, словно взаимно сконфуженные встречей, и оба начали придумывать смешные причины, чтобы объяснить свое присутствие на балконе в такой ранний час. Один вспомнил, что он забыл что-то, а другой забыл, что ему следовало вспомнить что-то.

-- Я сейчас встретил молодого Профундиса, - сказал Блэк, все еще не оправившись от смущения, но очевидно желая перейти в прежний дружеский тон.

-- Он премилый мальчик, - отвечал Дюран, также стараясь говорить как можно приветливее.

-- Представьте, он уж говорит по-английски очень порядочно. Он просидел вчера ночь с отцом и с Бернетом и учился с ними.

-- Может ли это быть? Значит, Мак Грегор не шутил вчера, когда уверял, что Бернет взялся выучить профессора по-английски в одну ночь.

-- И не думал шутить! Не знаю - насколько успел отец, а сын говорить теперь, как говорить у нас иностранцы, проходившие в училищах курс английского языка. Кстати, он сегодня повезет нас на своей воздушной яхте в большой город недалеко отсюда. Мы отправляемся в путь тотчас после завтрака, а пока нас не будет, профессор займется по-английски с мисс Миньонетой, так что к нашему возвращению и она, вероятно, будет знать столько же, сколько знает ее брат.

-- Значит, мы сегодня же будем в городе. Это интересно. А я слыхал, что нам хотят устроить поездку туда только через неделю.

-- Мак Грегор устроил это. Он встал сегодня еще раньше нас с вами и уговорил Бернета попросить профессора, чтобы он отправил нас сегодня. Конечно, интересно будет прокатиться, но вы, может быть, предпочли бы остаться и позаняться с мисс Миньонетой по-английски? Как вы скажете, Дюран? Я, по крайней мере, предпочел бы.

-- Послушайте, Блэк! - вспылил Дюран, - что вам за охота говорить мне постоянно об этой девушке? Ради Бога оставьте это, вы этим меня мучаете - скажу вам откровенно.

-- Милейший мой, я и говорю вам о ней именно затем, чтобы вас помучить. Как видите, и я откровенен.

-- Согласитесь сами, это немножко жестоко с вашей стороны.

-- Может быть, но вы того стоите. Вы как будто предъявляете права на нее словно на поземельную... тьфу, что это я! словно на личную собственность. Этих прав я не признаю, потому и намерен их оспаривать.

-- Однако, вы порядочный эгоист.

-- Настолько же, на сколько и вы.

-- Послушайте, Блэк, объяснимся откровенно. Мы с вами не лучше и не хуже других, но скажите по совести - стоим ли мы этой девушки?

-- Нет, ни один из нас ее не стоит! - воскликнул Блэк с живостью. - Она скорее ангел, чем женщина: на земле таких не найдешь.

-- Так будем же благоразумны и не будем больше думать о ней. Вы правы - она ангел, она слишком чиста для нас обоих.

-- Не обещаю вам не думать больше о ней, но обещаю вам не дразнить вас больше ею. Дадим друг другу страшную клятву ради спокойствия милой Миньонеты: я не буду с ней кокетничать, а вы не будете за ней ухаживать. Говоря по совести, это будет всего честнее с нашей стороны.

Ни профессор, ни Бернет не вышли к завтраку: они просидели до рассвета и только хотели разойтись, как пришел к ним Мак Грегор со своими просьбами насчет экскурсии и еще задержал их. Они легли, когда совсем уж рассвело и нуждались в отдыхе. Дамы также завтракали у себя в комнате, но молодой Профундис исполнял роль хозяина так хорошо, что ему позавидовал бы любой взрослый хлебосол на земле. Однако завтрак кончился живо: всем хотелось скорее пуститься в путь. После завтрака молодой хозяин, исполняя желание гостей, повел их осматривать свою воздушную яхту. Кузов ее не уступал своими грациозными очертаниями самым красивым призовым судам наших яхт-клубов, но отсутствие мачт с белоснежными парусами отнимало у нее всякую живописность; при устройстве ее, очевидно, имелась в виду одна практичность, а не внешняя красота. Посредине она была широка, затем постепенно суживалась с обоих концов; и нос, и корма ее равно кончались острием. В сущности, у ней не было ни носа, ни кормы, или, вернее, корма могла служить носом, а нос кормою, смотря по надобности. Затем устройство ее было таково, что она могла проходить только известное расстояние взад и вперед по раз намеченной линии, не уклоняясь ни на пядень в сторону. Расстояние, ей доступное, было от дома профессора до центральной станции в городе - ни шагу дальше.

Все было готово в отъезду; недоставало только Бернета. Мак Грегор нетерпеливо ходил взад и вперед, каждые пять минут восклицая:

-- Что ж он не идет? Мы потеряем тут весь день, дожидаясь его. Никогда еще он так не опаздывал!

Наконец появился Бернет. Рядом с ним шел профессор, свободно разговаривая с ним по-английски; он заметно был очень доволен вновь приобретенными им познаниями и весело поручил гостей сыну, прося его заботиться о их удобствах и руководить ими так, чтобы они остались им довольны.

-- Попросите его, чтобы он ехал тише, Бернет, - сказал Мак Грегор, когда все заняли места. - Нам бы хотелось видеть окрестности. А может он ускорять и замедлять движение по своему произволу?

-- Он может лететь с какою пожелает скоростью - от одной мили до тысячи в час, - отвечал Бернет.

-- По-моему, одной мили в час совершенно достаточно, - вмешался Блэк, - тише едешь, дальше будешь!

-- И попросите его, чтобы он ехал осторожнее, - заметил благоразумный баронет. - Пожалуй, ему вздумается лететь наперегонки с какой-нибудь другой яхтой, а навстречу попадется третья; произойдет столкновение и пиши пропало.

-- Столкновение невозможно, - сказал он. - Каждая воздушная яхта имеет свою путевую линию, к которой никакая другая не имеет права подойти ближе, как на сто ярдов. Громадные воздушные корабли, звук от полета которых так напугал нас на континенте Секки, также имеют свои пути: они никогда не сходятся друг с другом, никогда не перерезывают рейс один другому. Поэтому столкновения на Марсе немыслимы.

-- Разве на пути которого-нибудь из здешних судов очутится экспромтом какое-либо тело, подобное нашему стальному шару, - заметил Мак Грегор.

-- Да, - согласился Бернет; - я теперь вижу, что это было одною из самых страшных опасностей на нашем пути.

Между тем, яхта тронулась с места и начала медленно, плавно рассекать воздух. Вдруг молодой Профундис встал и послал воздушный поцелуй по направлению к дому.

Действительно, на белом мраморе балкона ярко выделялся алый с золотом плащ Миньонеты. Все глаза обратились в ту сторону; все сняли шляпы и замахали ими. Подражая их движениям, Миньонета также сняла свою хорошенькую шапочку gris de perles и помахала ею, затем, склонившись над перилами в удивительно грациозной позе, следила взглядом за яхтой, пока она не скрылась из вида.

Как скоро дом исчез из глаз наших путников, молодой Профундис ускорил движение яхты до сорока миль в час. При такой скорости можно было отлично наблюдать местность. Области, над которыми они пролетали, могли назваться лучшими во всей обитаемой части Марса; они занимали на планете такое же положение, какое занимает, например, Англия в Европе. Большая часть Лагранжского полуострова лежит между градусами южной широты, соответствующими тем градусам северной широты на земле, между которыми лежат Британские острова. Там обитают правительственные власти; их немного, и должность их очень легка. Нельзя сказать, чтобы лагранжское население было более цивилизовано или лучше образовано в научном отношении, нежели население в прочих частях - просвещение и научное образование распространены одинаково на всей планете, но Лагранж занимает на Марсе исключительное положение. Из этой области вышли во время оно воинские полчища, которым разлились по всей стране и покорили обитавшие в разных частях ее варварские племена, самое существование которых было преградою прогрессу. И когда лагранжские воины проложили своей жизнью и кровью путь первым колонистам, неблагодарным, конечно, как всегда и везде, из этой же провинции вышли миссионеры, купцы, механики, словом, все элементы прогресса, довершившие нравственным влиянием дело завоевания, начатое оружием. Здесь завелись первые оружейные заводы; покоренные племена покупали себе на них усовершенствованное оружие и, истребляя им друг друга в своих междоусобных распрях, пролагали тем путь и очищали место для более доступных прогрессу элементов населения. Завязалась торговля, главным образом меновая: за драгоценные каменья купцы давали ножи, правда весьма плохого, первобытного устройства, однако довольно удобные для того, чтобы ими можно было перерезать горло неприятелю; целые полосы плодоносной, но невозделанной земли шли в обмен за несколько мешков шелуховатых овощей. Наконец, в Лагранже завелись первые школы; первые слабые лучи просвещения были, как везде, сначала вреднее для диких племен, нежели власть, в которой держали их посредством страха жрецы их ложных богов, но мало-помалу светлое влияние окрепло и взяло окончательный перевес над мраком. Таким образом, Лагранж явился рассадником марсовского просвещения, и когда оно распространилось повсеместно, за этой областью осталось первенство, во всем признанное, правда, не уставами и грамотами, а добровольным голосом населения, но все-таки признанное. Там сосредоточились резиденции правительственных властей, храмы науки, искусств, художеств, главные торговые, ремесленные и промышленные центры. Но все это сложилось, устроилось и существовало на совершенно особенных началах, о которых на Земле не имеют и понятия. Самый усидчивый труд не занимает на Марсе более трех часов; правительственный труд не изъять из этой нормы, поэтому вознаграждение властям предоставляется в таких размерах, в каких оно немыслимо на Земле. То же можно сказать и о вознаграждении за ремесленный труд. Торговля, безопасная от всяких колебаний в ценах, от неурожаев, от крушений кораблей на море и поездов на суше, а главное от иностранной конкуренции - мы уже сказали, что население планеты составляет одну нацию - никак не может идти в параллель с нашей страшной торговой игрой, богатой рискованными шансами, отважными спекуляторами, примерами быстрых обогащений и страшных крахов. Наука, литература и искусство, состоящие больше в созерцательном изучении прошлого, могут показаться нам, с нашей точки зрения, столь же мало нужными, как и правительство, которому почти никогда не приходится править, так как законодательство на планете настолько совершенно, что новых законов издавать не нужно, а старые приходится применять разве раз в какие-нибудь сто лет. Заметим еще, что на Марсе нет ни военных кораблей, ни тяжелых орудий, ни солдат, ни матросов, ни полиции, ни тюрем, ни судов, ни скверных адвокатов, как нет и хороших, потому что в их искусстве никто не нуждается, ни, наконец, (что звучит особенно дивно для жителей Земли) никаких налогов, ни пошлин, ни поборов, по крайней мере, подневольных: все, что нужно для поддержания общественного строя в тех условиях, в каких он удобен и выгоден для населения, жертвуется добровольно.

Но мы далеко уклонились от рассказа. Все изложенное на последних страницах стало известно Мак Грегору и его спутникам лишь долгое время спустя, а в то время, на котором остановился наш рассказ, они даже не задавались подобными вопросами: все внимание их было поглощено чудной панорамой видневшихся у них под ногами ландшафтов. От самых гор, у подножия одной из которых стояла вилла Профундиса, до золотисто-зеленых берегов озера Маральди, расстилались виды один другого очаровательнее. Гревз почти все время не выпускал из рук карандаша, а Гордон долго писал без остановки, занося на свои таблички материалы для будущей статьи. Вдруг он сложил книжку и, обращаясь к Бернету, спросил:

-- Не странно ли, м-р Бернет, что между тем как здесь, по-видимому, так хорошо знакомы со всеми применениями электричества... ведь и воздушная яхта, на которой мы плывем, движется посредством электричества...

-- Ну вот видите - значит, оно здесь в полном ходу, а между тем нигде не видно ни телеграфных, ни телефонных проволок. Каким же образом была сыграна перед нами драма, которую мы видели вчера вечером? Ведь мы наверно видели, так сказать, только ее отражение, иначе как могла бы сцена со всеми актерами исчезнуть так внезапно? Не можете ли вы узнать, где она была сыграна настоящим образом?

-- Она была сыграна вчера в том самом городе, в который мы плывем.

-- Неужели специально для нас?

-- Значит, для всего города?

-- Для всей планеты. Возобновление этой драмы составляет эпоху в здешнем театральном искусстве, поэтому она была дана в главном театре Марса. Вторая же пиеса была представлена несколько лет назад на одном любительском спектакле. Молодая девушка, в ней игравшая и поразительно похожая на дочь профессора...

-- Мы все готовы были думать, что это она сама, если б не видели, что она сидит тут же, в зале.

-- Это была одна из ее кузин.

"была"? - спросил Дюран.

-- Она умерла три года назад. Представление было фонографическое.

Слова эти произвели на всех неприятное впечатление, и сэр Джордж поспешил переменить разговор.

-- Может быть, проволоки идут под землей, то бишь, под почвой, сказал он: - ведь это лучшая система. Если здесь еще до нее не додумались, то нужно будет ввести ее непременно. Я составлю компанию на акциях с капиталом, положим, в...

Говоря это, он было вынул из кармана свою чековую книжку, но Бернет несколькими словами сразу охладил овладевавший им финансовый пыл.

-- Как так?

-- Здесь считают ее ребяческой выдумкой. Это, впрочем, не должно вас удивлять: ведь и на Земле уж начинают поговаривать, что не худо было бы заменить ее чем-нибудь другим.

Баронет печально спрятал книжку опять в карман.

-- Чем же придумали здесь заменить ее? - спросил он.

давно уже перестала возбуждать удивление в его друзьях.

-- Объясните нам пока хоть теорию, - сказал Блэк.

-- Попытаюсь, насколько могу. Здесь устраиваются дополнительные механизмы, соответствующие только один другому, но можно устроить хоть пятьдесят или, скажем, пять тысяч механизмов, соответствующие одному или, вернее, один, соответствующий пяти тысячам. Сообщение, зрительное или звуковое, бросается в воздух, в море, в землю; в данном пункте, будь это хоть в миле, хоть в миллионе миль, расстояния, его подхватывает соответствующая машина, которая может - да будет мне дозволено так выразиться - видеть или слышать только то, что передаст ей та машина, которой, так сказать, поручено сделать сообщение: таким образом, на вчерашнем представлении присутствовало одновременно множество лиц, отстоящих друг от друга на несколько тысяч миль.

-- Ничуть! - горячо возразил Бернет. - Что тут удивительного, если несколько машин на маленьком Марсе действуют согласно одна с другою посредством электрической или воздушной силы, способной подчинять себе все вещественные предметы и даже невещественное пространство. Подумайте: та же сила способна передавать солнечный луч на расстоянии сотен миллионов миль со скоростью двухсот тысяч миль в секунду и передавать на таком же расстоянии, через спектроскоп, краски с точно тою же живостью, с какою они были восприняты. Вот что удивительно! а марсовские телеграфы не более как детские игрушки.

В это время яхта уже приближалась к окраине города. Он был раскинут на огромном расстоянии, но странно - в нем вовсе не было предместий: многолюдные кварталы его начинались прямо там, где кончалась сельская местность; это можно было объяснить тем, что никому не удобно было селиться на окраинах. В сущности, весь город имел характер огромной мастерской, но эта мастерская была в выешей степени привлекательна. Время и расстояние решительно не имели значения на Марсе. Молодой Профундис направил свою яхту на центральную станцию. Там воздух буквально кишел воздушными судами всякого рода. Красивые маленькие яхты, удобные поместительные кораблики, громадные корабли приплывали и отплывали целыми стаями, словно тучи саранчи, и все это двигалось в стройном порядке без всякого шума, без стука пароходных лопат, без визга винтов, без хлопанья парусов.

Выйдя из яхты, наши путешественники отправились осматривать город под руководством молодого марсовца, но смотрели, не понимая, как маленькие дети или как люди, всю жизнь свою ходившие во тьме. Город наслаждений - таков был смысл названия столицы - был выше их понятий. Они не могли постигнуть его настоящего значения, а могли только смутно дивиться его красоте и величию. Это величие даже отчасти давило их; многие особенности города казались им странными. Например, в городе не было улиц, а были только широкие бульвары, окаймленные цветущими кустами; магазины были ни что иное, как обширные кладовые. Во всем городе не было ни одного окна. Нигде не видать и не слыхать было ни рельсовых поездов надземных или подземных, ни конок, ни извозчиков, ни толкотни, ни - что всего лучше - брани и драки. Зато везде видны были прекрасные сады, окружавшие дома, похожие на виллы, обширные скверы, напоминавшие тенистые рощи. Серьезные мужчины и красивые женщины ходили и летали взад и вперед не спеша, распоряжаясь и наблюдая над работою в мастерских, в театрах, в читальнях, в картинных галереях и в других общественных учреждениях. Нужны были только распоряжение и надзор: весь тяжелый труд, все скучные кропотливые работы исполнялись покоренным гигантом, малютку-родственника которого мы называем на земле электричеством. Этот благодетельный гигант работал без дымных фабрик, без грязных стучащих машин, без свиста паровозов и пароходов, без всех терзаний, неизбежных при нашей несовершенной земной цивилизации с ее подпольной нуждой, грязью и пороками. Он работал весело, и труды его украшали страну. Деятельность его, благоразумно направленная обитателями планеты, довершала блага, расточаемые ее чудной природой. Послушный гигант вырабатывал чудные материи и доставлял их потребителям через воздушные трубы на короткие расстояния или посредством воздушных кораблей в дальние. Он создавал такую погоду, какая нравилась населению, отапливал дома, варил пищу и подавал ее невидимо, не ворча и не толкаясь, подобно нашим лакеям в белых перчатках на прыщавых руках. Он тихо шептал нежные речи на ухо разлученным любовникам и пел в общественных скверах голосом звучным и громким, как сотня инструментов. Он представлял как волшебством панорамы далеких стран, образы отсутствующих друзей и по желанию рассеивал их, как дым. Он соединял теснее живых и возвращал живым оплакиваемых имя умерших. Он был везде и делал все - безмолвный, но памятливый свидетель тому, что дни порабощения человека труду миновали для Марса и что на этой счастливой планете человек поработил себе труд.

Но не скоро стали понятны эти истины омраченному уму жителей земли: для их недоумевающих душ чудеса города наслаждений долго были закрытою книгою.