Зороастр.
Глава III

III

В комнате Даниила свет луны падал на мраморный пол; еврейская бронзовая лампада с семью рожками разливала вокруг нежное и мягкое пламя, освещавшее свиток, развернутый на коленях старца. Брови Даниила были сдвинуты, и морщины на его лице казались еще глубже от оттенявшего их света. Он сидел, опираясь на подушки и закутавшись в свой широкий пурпурный плащ, густо опушенный мехом и стянутый у самой его бороды, потому жизненная теплота уже покидала его тело.

Зороастр приподнял тяжелую ковровую занавесь, висевшую над низкою квадратною дверью, вошел и преклонился. Даниил зорко взглянул на него, и что-то похожее на улыбку мелькнуло в его суровых чертах. Зороастр держал шлем в руке, и светлые волосы окружали лицо, словно сиянием, ниспадая до плеч и сливаясь с шелковистою бородой, спускавшейся на латы. Его темно-синие глаза встретили взор учителя.

-- Привет тебе, живи вовеки, избранник Божий!

Я принес необычайно важные вести. Если тебе угодно, я теперь же сообщу их тебе, если же нет, я приду в другое время.

-- Сядь по правую руку мою, Зороастр, и скажи мне то, что имеешь сказать. Разве ты не возлюбленный сын мой, ниспосланный мне Господом в утешение моей старости?

-- Я служитель твой и служитель твоего дома, отец мой, - ответил Зороастр, садясь на резной стул, в некотором отдалении от старца.

-- Говори, сын мой, с какими вестями пришел ты.

-- Из Суз прибыл гонец с письмами и вестями. Семеро князей умертвили Смердиза в его дворце и избрали царем Дария, сына Гуштаспа.

-- Хвала Господу, избравшему справедливого человека! - воскликнул Даниил. - Таким образом, зло породит добро и кровопролитие приведет к спасению.

-- Да будет по слову твоему, учитель! - отвечал Зороастр. - Кроме того, пишут, что Дарий, - да продлятся дни его вовеки, - прочно утвердился на престоле мидян и персов. Я получил письма, написанные рукой того же гонца и скрепленные печатью великого царя, в которых мне дается повеление немедленно привезти в Сузы родственников Иоакима, бывшего царя Иудеи, так как царь хочет оказать им подобающие почести; но какие собственно почести он намерен оказать им, этого я не знаю.

-- Что ты говоришь?! - спросил Даниил, внезапно поднявшись с подушек и устремив свои темные глаза на Зороастра. - Неужели царь отнимет у меня детей, услаждающих мою старость? Разве ты не сын мой? И разве Негушта не дочь моя? Зачем хочет он отнять вас у меня?

-- Пусть господин мой не смущается! - сказал горячо Зороастр. - Это только на некоторое время, на несколько недель. Твои родственники снова вернутся к тебе и я вместе с ними.

-- На некоторое время, на несколько недель! Что значит для тебя "некоторое время", дитя, или какая-нибудь неделя? Но я стар. Если ты возьмешь у меня мою дочь Негушту то, быть может, я не успею уже снова ее увидеть. Мне же почти минуло сто лет.

-- Однако, если такова воля царя, я должен исполнить ее, - ответил Зороастр, - но я клянусь, что с молодою царевной не приключится ничего худого! Видишь, я поклялся; пусть же господин мой больше не смущается!

Но Даниил скорбно склонил голову и не отвечал. Он хорошо знал персидский двор; он знал, что раз они попадут в вихрь и водоворот его жизни, полной волнений и козней, то не вернутся уже в Экбатану, а если и вернутся, то совсем уже не теми.

Зороастр стал воином в силу обстоятельств, но было два предмета, стоявшие в его глазах гораздо выше военного поприща.

С самой ранней юности он был воспитанником Даниила, учившего его таинственной науке, которой старец был так много обязан своим необычайным успехом на службе ассирийских и персидских монархов. Достигнуть аскетической жизнью созерцательного усвоения знания, понимания естественных законов, неуловимых для одних внешних чувств, - вот какие задачи ставил Даниил своему ученику.

Год за годом жил юный перс в пышной обстановке двора, отличаемый перед всеми своими сверстниками за храбрость, честность, но больше всего, пожалуй, выделялся он тем, что не искал общества женщин и никогда ни одной женщины не любил. Он был любимцем Кира, и даже Камбиз, погрязший в гнусных пороках и окруженный льстецами и жрецами-магами, признал достоинства молодого князя и, догадываясь уже в то время о замыслах своего брата Смердиза овладеть троном, возвел Зороастра в звание правителя Экбатаны, дав вместе с тем разрешение Даниилу построить высокую башню в этой старинной крепости.

Здесь, в уединении царского дворца, старец отдался всецело созерцанию предметов, занимавших в течение всей жизни его досуг, а в свободные часы, остававшиеся у Зороастра от исполнения его обязанностей, Даниил старался довести ум воина-философа до совершенной и конечной степени развития. Проводя все свое время в башне, за исключением тех редких промежутков, когда он приказывал снести себя в сад, пророк почти не знал, что делается в нижних покоях дворца, а потому удивлялся порою, видя, что внимание его ученика отвлечено чем-то посторонним и что в речах своих он начинает проявлять интерес к своему будущему и к переменам, могущим произойти в его дальнейшей судьбе.

Но старец не знал о переменах в жизни Зороастра, на глазах которого росла Негушта. Двадцатилетним юношей он качал ее на коленях, позднее учил ее и играл с нею, и на его глазах она превратилась в стройную девушку, гордую и величественную, царившую над подругами своих игр. Наконец, шестнадцатый год ее жизни принес ей ранний расцвет южной женственности. В один из дней Зороастр, играя с ней в летний день среди розовых кустов, почувствовал вдруг, как сердце его трепещет и замирает, как щеки его то вспыхивают, то холодеют от звука голоса Негушты, от прикосновения ее руки.

Он, так хорошо знавший людей, так долго живший при дворе и хладнокровно изучавший каждую ступень человеческой природы, там, где эта разнузданная человеческая природа вечно управляет минутой, он понял, какое чувство овладело им, и при этом ощутил острый удар, пронзивший его насквозь, поразивший и тело, и сердце, и душу, и обративший в ничто его гордыню. Целыми днями бродил он одиноко под пениями и рододендронами, сокрушаясь о могучем здании философии, которое он себе воздвигнул, порога которого ни одна женщина никогда не должна была переступить и которое в один день рука женщины и взор женщины разбили в дребезги. Ему казалось, что вся жизнь его загублена и уничтожена, что он сделался точь в точь таким же, как и все другие, что его доля - любить и терзаться сердцем из-за ласкового слова девушки. Он не хотел больше встречаться с смуглолицею царевной, но раз вечером, когда он стоял один на садовой террасе, Негушта подошла к нему, и они, взглянув в глаза друг другу, увидали в них новый свет.

Но ни он, ни она не осмелились сказать ничего старцу. Зороастр догадывался, как мучительна будет для сына Израиля мысль о браке дочери его народа и иудейской царевны с человеком, который, несмотря на свое знатное происхождение, был все же чужеземцем. Отдавшись изучению философии Даниила и знаний, приобретенных у халдеев, Зороастр, тем не менее, сохранял свой независимый образ мыслей. Он не был служителем израильского Бога и никогда бы не сделался таковым, но, в то же время, не был ни идолопоклонником, ни магом, ни последователем Гоматы, полуиндийского брамина, пытавшегося выдать себя за Смердиза, сына царя Кира.

Любой из этих причин было уже достаточно, чтобы вызвать серьезные препятствия к браку Зороастра с Негуштой. Вместе же они казались непреодолимыми. Среди смут и анархии, господствовавшей в течение семимесячного царствования Лжесмердиза, было бы безумием жениться, ожидая повышения и поощрения от милостей самозванца. С другой стороны, и Негушта не могла выйти замуж и сохранить положение иудейской царевны без согласия Даниила, своего опекуна, влияние которого в Мидии не имело пределов и было весьма значительно при дворе. Все это побуждало Зороастра скрывать свою любовь и надеяться на будущее. Тем временем он и царевна ежедневно видались публично, а пост начальника крепости давал Зороастру возможность часто встречать Негушту в уединении садов, тщательно охранявшихся и предоставленных в исключительное пользование Негушты и ее свиты.

Но теперь, когда наступил момент, долженствовавший, по-видимому, произвести перемену в судьбе влюбленных, оба они почувствовали какое-то стеснение. Негушта была так поражена и восхищена мыслью, что снова увидит великолепие дворца в Сузах, столь памятное ей еще со времен ее детства, что боялась показать Зороастру, до какой степени она рада покинуть Экбатану, которая, без него, была бы для нее немногим лучше тюрьмы. Он же, предвидя, как ему казалось, немедленное устранение всяких препятствий и отсрочек, благодаря благосклонному отношению к нему Дария, был, однако ж, слишком благороден и деликатен, чтобы сразу открыть Негуште перспективу близкой свадьбы, так живо рисовавшуюся в его собственной фантазии.

глубоко огорчен его отъездом, как и отъездом Негушты. А решение, известное ему одному - жениться на царевне, вопреки воле пророка и при содействии царя, делало еще тягостнее его душевную пытку.

Несколько минут длилось молчание; наконец, старец внезапно поднял голову и откинулся на подушки, устремив взор на своего ученика.

-- Разве ты не чувствуешь горести и сожаления? - печально спросил он.

-- Нет, мой господин несправедлив ко мне, - ответил Зороастр и в замешательстве сдвинул брови. - Я был бы неблагодарен, если б мог с легким сердцем расстаться с тобой, хотя бы на один только день. Но пусть господин мой утешится: эта разлука не будет продолжительна. Не успеют стада спуститься с Загроша, чтоб укрыться здесь от зимних холодов, как мы уже снова будем с тобою.

-- Поклянись же мне, что вернешься до наступления зимы.

-- Скажи лучше, что ты в деснице Господа, и что поэтому ты и не можешь поклясться. Ибо я говорю тебе, ты не вернешься, и я не увижу больше лица твоего. Наступит зима, и легкокрылые птицы улетят на юг, а я останусь один в стране снегов и морозов. И наступит весна, а я все еще буду один, хотя время мое будет близко, потому что ты не вернешься сюда, и не вернется моя дочь Негушта, и никто из моих родных. И, вот, я сойду в могилу совсем одинокий.

Желтый свет висячей лампады озарял сверху глаза старца, горевшие тусклым огнем; черты лица его вытянулись и исказились, и все морщины и борозды, проведенные превратностями его столетней жизни, выступили теперь - мрачные, суровые и грозные. Зороастр содрогнулся, взглянув на него; он хотел было заговорить, но благоговейный страх сковал его уста.

-- Иди, сын мой! - торжественно воскликнул Даниил и с этими словами медленно приподнялся с подушек и сел прямо и неподвижно, протянув свои бледные старческие руки в сторону молодого воина. - Иди и делай свое дело, ибо ты в деснице Господней, а иные дела твои будут вести к добру, иные - к погибели. Ибо ты уклонился с непорочной стези, ведущей к звездам, ты упал с лестницы, по которой ангелы восходят и нисходят на землю, и стал искать преходящей женской любви. И некоторое время ты будешь заблуждаться, и некоторое время будешь много страдать, и снова пройдет некоторое время и ты погубишь себя своими собственными мечтаниями, потому что не сумел отличить тьмы от света и добра от зла. Женщина совратит тебя с прямого пути и, уходя от женщины, ты возвратишься на него и все-таки погибнешь. Но так как добро не чуждо сердцу твоему, то оно сохранится, как и имя твое, в целом ряду поколений, и хотя зло, владеющее тобой, погубит тебя, но, в конце концов, твоя душа будет, все-таки, жить.

Зороастр закрыл лицо руками.

Ты будешь хвалиться в сознании своей силы и в блеске своих доспехов, что нет человека, подобного тебе, и затем отвергнешь славу свою и скажешь: "Это тоже суета". Ты снискал любовь царя и будешь стоять пред царицей в золотых доспехах и богатой одежде, но конец близок, потому что рука Господня покоится на тебе. Если Господь хочет сотворить великие дела чрез тебя, что мне до того? Иди скорей и не отдыхай дорогой, чтобы женщина не соблазнила тебя и ты бы не погиб. А я, я тоже пойду... не с тобой, а впереди тебя. И все вы должны последовать за мной, ибо я ухожу. Истинно говорю тебе, я вижу уже свет во тьме мира, и сияние небесной славы снизошло на меня, торжественное сияние лучезарного величия.

Зороастр взглянул на Даниила и в страхе и трепете упал к его ногам, так что тяжелый шлем его с шумом покатился по мраморному полу. Даниил стоял, выпрямившись, точно исполинский дуб, простирая к небу свои иссохшие руки и окутанный до пояса густою массой своих белоснежных волос и бороды. Лицо его было озарено каким-то внутренним чудесным светом, а темные глаза, устремленные вверх, казалось, воспринимали и поглощали в себе лучезарный блеск отверстых небес. Голос его звучал теперь со всею мощью юности, и весь его образ был облечен величием неземного мира. Он заговорил опять:

во веки. Господь идет - скоро придет Он.

Воздев руки к небу, он простоял еще одну минуту, совсем неподвижно, с лицом, озаренным лучами неземного света. Одно мгновение простоял он так, затем отступил назад и так же прямо, с воздетыми к небу руками, упал на устланный подушками пол.

Зороастр, объятый ужасом, бросился к Даниилу и начал растирать его руки, он прислушивался к биению сердца, переставшего биться, и старался возбудить хоть слабый признак дыхания.