Поселенцы.
Глава тринадцатая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Поселенцы. Глава тринадцатая. (старая орфография)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

Прошло несколько месяцев, в течение коих произошло несколько важных событий, о которых мы не должны умолчать. Два важнейшия из них были кончина маиора Эффингама и брак Оливера и Елисаветы. Последний совершился в первой половине сентября, a смертный случай последовал лишь несколько дней спустя. Маиор угасал, как догоравшая свеча, и хотя кончина его опечалила всю семью. но, при слабоумном положении старика, горе не могло быть продолжительно и сильно.

Мармадук горячо настаивал на исполнении закона, и потому нашел очень натуральным, что Натти и Веньямин на другой день после лесного пожара должны были идти в тюрьму. Но так как они ежедневно навещаемы были членами семейства и снабжены с излишком всеми удобствами, то спокойно и терпеливо выдержали штрафной срок, который и не мог быть поставлен им в укор. Когда они вышли из заключения, то Гирам Долитль покинул деревню, чтобы устроить себе жилище в другом месте. Он этим не только избегал страшного для него Натти, но и освобождал себя от всеобщого презрения, которое преследовало его с того времени, как он выказал себя предателем в отношении к честному охотнику.

В один из чудных дней в половине октября месяца, Оливер и Елисавета, гуляя, приблизились к тому месту, где прежде стояла хижина Натти Бумпа. Сор был убран с погорелого места, и оно обложено было прекрасным дерном и окружено стеной; в ней прорублена была небольшая дверь, к которой, к удивлению молодой четы, прислонено было ружье Натти, и собака его рядом отдыхала на камне. Сам Натти лежал растянувшись перед камнем из белого мрамора и раздвигал руками высокую траву, чтоб иметь возможность внимательно разсмотреть надпись на камне. Около простой плиты виден был богатый памятник с разными украшениями.

Оливер и Елисавета так тихо подошли к гробнице, что не были услышаны старым охотником, который весь углубился в свое занятие. Несколько времени они спокойно смотрели на него; наконец, Натти встал с земли и громко сказал:

- Да, я думаю, все это будет хорошо и как следует. Не дурно, когда человек умеет читать, ибо еслиб я умел, то больше разумел бы в этом деле, которое теперь мало понимаю. Трубка, томагавк и мокассин, конечно, недурно исполнены. Еслиб я только мог прочесть надпись! Да, да, кто-то будет здесь, чтоб предать кости мои земле, когда придет смертный час!

- Натти, y вас никогда не будет недостатка в друзьях, которые окажут вам последний долг, когда наступить эта неизбежная минута, сказал Оливер, глубоко тронутый мыслями старого охотника.

Натти, быстро обернулся и провел рукою по лицу, как бы для того, чтобы стереть следы грусти.

- А! сказал он; не правда ли, дети, и вы хотите посетить эти гробницы. Да, это весьма назидательное зрелище для старого и малого.

- Вам нравится ваше устройство, Натти? спросил Оливер: - Вы имеете более других права произнести об этом ваше суждение.

- Дитя, мой вкус тут ни при чем, ибо я не особенно привык к виду чудных гробниц, возразил Натти. - Вы ведь велели положить маиора головою к западу, a Чингахгока к востоку?

- Да, все исполнено согласно вашему желанию.

- Ну, и прекрасно, возразил старый охотник. - Они были того мнения, что на небе пойдут разными путями, хотя всемогущий Бог наверно со временем соединит добрых и правых из всех племен.

- Конечно; в этом нельзя и сомневаться, сказала Елисавета. - Я твердо и несомненно надеюсь, что мы там все увидимся и будем счастливы вместе.

- В самом деле, дитя мое? с необыкновенным чувством вскричал Натти. - Ну, Чингахгок, так и мы разстались не навеки, и в этой мысли заключается удивительное утешение. Но прежде, чем я пойду, я хотел бы знать, что плита эта говорит о храбром начальнике Делаваров и о бравом полковнике Эффингаме. Прочтите мне это Оливер.

Молодой человек тотчас подошел к памятнику и прочел:

"Памяти Оливера Эффингама".

"Это был храбрый воин, верный подданный и настоящий христианин. Утро жизни его принесло ему почести, богатство и силу, но вечер смутился бедностию, недостатком и болезнию, которая несколько услаждалась верною заботою старинного друга его, Натаниеля Бумпа."

Кожаный-Чулок встрепенулся, услыхав свое имя, и радостная улыбка осветила его черты.

- Так это в самом деле тут сказано? живо спросил он: - Имя мое, имя старого, честного человека стоит на этом камне? Вот это дружеская мысль и тем сильнее услаждает мою душу, чем ближе конец мой. Благодарю вас, дети, и да благословит вас за это Бог.

Елисавета почувствовала, как слезы выступали из глаз её, a Эффингам, глубоко тронутый, сказал:

- Да, имя стоит тут на простом мраморе, но оно должно бы быть высечено золотыми буквами.

- Дитя, покажи мне имя! сказал Натти с детским любопытством. - Покажите мне то место, где мне старому оказана такая честь.

Эффингам схватил руку Натти, поставил его на означенное место, и он долго смотрел на него с большим вниманием. Потом отошел от гробницы и сказал:

"Здесь покоятся кости индейского главы из племени Делаваров, известного под именем Чингаггока."

- Постой! Должно быть Чингахгока, - гах, что на нашем языке значит большая змея. Имя надо исправить, ибо индейское имя всегда имеет глубокое значение.

- Ошибка исправится, Натти; послушайте дальше. "Он был последний из своего народа и не мог разстаться с страною своих предков. Ошибки его были ошибки индейца, но добродетели - верного человека."

- Ах, Оливер, никогда вы не сказали более справедливого слова. Еслиб только вы знали его в молодости. Он был добр, верен, храбр и прямодушен. Но, все равно, время мое пришло, и мне надо идти.

- Идти! с удивлением спросил Эдуард: - но куда же?

Кожаный-Чулок отвернулся, не отвечая, поднял с земли большой узел и осторожно взбросил его на плечо.

- Вы хотите идти? сказала Елисавета, быстро подойдя к Натти. - Вам более не следует рисковать в глубокие леса - это положительно неблагоразумно. У него в мыслях верно идти на дальнюю охоту.

- Жена права, Натти, сказал Эдуард: ведь вам нет надобности подвергаться утомлению. Бросьте ваш узел и охотьтесь в нашем соседстве, если не можете спокойно оставаться дома.

- Утомлению? с улыбкой возразил Натти. - Это удовольствие блуждать по лесам, и даже лучшее, каким только я могу пользоваться на земле.

- Нет, вам уже нельзя совершать такия дальния путешествия, сказала Елисавета настоятельно, тронув своею нежною рукою узел Натти. - Он хочет идти далеко, потому что я чувствую его походный скарб и запасную пороховницу. Он не должен уйти, Оливер! Мы должны удержать его! Вспомни только, как скоро умер от этого Чингахгок.

- Я знал очень хорошо, как тяжело разставаться, дети мои, сказал Натти, качая головой, потому и хотел, взглянуть только еще раз на эти гробницы и затем потихоньку уйти. Я думал, что вы не осудите этого, ибо сердце мое остается близ вас, хотя бы старое тело и блуждало по пустыне.

- Но куда же ты собственно хочешь идти? спросил Оливер, глубоко тронутый.

Старый охотник доверчиво приблизился и сказал:

- Видишь, мой друг, я слышал, что y больших озер на той стороне есть лучшая охота и что там можно блуждать долгое время, не встретив ни одного белого. Мне уже довольно этой жизни на открытых местах, и хотя я глубоко привязан к вам, но все-таки меня что-то влечет в леса.

- Ах, дитя мое, немного леса ничего не значить для человека, привыкшого с ранних лет к пустыне. Как я могу назвать лесами несколько дерев. Хорош лес, где я каждый день выхожу на новые поляны. Нет, я более не могу выдержать с тех пор, как потерял моего верного товарища Чингахгока.

- Все это так внезапно, сказала Елисавета с чувством. - Я думала, что вы навсегда будете жить с нами и здесь умрете. Мы построим вам хижину, где вы пожелаете, но не слишком далеко от нас, чтобы мы от времени до времени могли видеть, не терпите ли вы в чем нужды.

- Не заботьтесь обо мне, дети! возразил Натти. - Я в руках Бога, который все приводить к благополучному окончанию. Меня трогает ваше доброе намерение, но наш образ мыслей не сходится. Я люблю леса, вы же находите удовольствие в обществе людей. Каждое создание Божие имеет свое назначение, и я создан для пустыни. Если вы меня любите, то пустите меня туда, куда влечет мое сердце.

После этих слов молодые люди оставили всякую попытку удержать Натти. Елисавета плакала, a Оливер вынул свой бумажник и, взяв из него пачку банковых билетов, подал ее охотнику.

Натти взял билеты и стал разсматривать их с любопытством.

- Так это обращики новомодных денег, которые делают теперь в государстве? сказал он. - Это может быть хорошо для того, кто умеет читать, но не для меня. Возьмите это назад, мой друг, потому что мне это не может быть полезным. Я купил y француза большой запас пороха, a свинца я достану везде. Впрочем, мне не нужно ничего, кроме пыжей, a для них я взял дикой кожи. Елисавета, дайте мне поцеловать вас в щеку и прощайте. Да будет над вами благословение Божие!

- Натти, еще раз прошу вас, останьтесь y нас! воскликнула Елисавета, глубоко тронутая: - Не уходите! Останьтесь хоть для меня! Судьба ваша будет для меня вечной и непрестанной заботой, и в страшных снах я всегда буду видеть вас в борьбе с опасными зверями, которыми вы будете умерщвляемы и раздираемы. Останьтесь Натти, если не для себя, то хоть для меня!

- Елисавета! такие страшные сны не будут долго безпокоить вас, и с помощию Божиею скоро прекратятся, торжественно возразил старый охотник: - Положитесь только на Всевышняго и на вашего супруга, милое дитя, и тогда наверно мысль о старике, каков я, не будет так болезненна. Я буду молиться, чтоб не забыл вас Господь, царствующий как в пустынях, так и здесь; буду молиться, чтоб Он руководил ваши шаги до великого дня, когда белые и краснокожие встретятся y его судилища, чтоб получить справедливые возмездия и наказания.

идти. Несколько раз пытался он говорить, но слова его останавливались в горле. Наконец, взбросив ружье на плечо, он воскликнул громким, раздавшимся далеко по лесу, голосом:

- Вперед, все вперед, Гектор! Прочь вы, старые животные, вы устанете прежде чем мы достигнем цели нашего путешествия!

При таком восклицании собака мгновенно вскочила, обежала несколько раз кругом гробниц, приласкалась на прощанье к молодым людям и затем послушно последовала за своим господином. Елисавета и Оливер упали друг другу в объятии и в глубокой горести стояли некоторое время обнявшись.

- Он ушел! воскликнул наконец Эффингам. Елисавета подняла лицо и увидала старого охотника, который на опушке леса остановился и оглянулся в последний раз. Заметив, что на него смотрят, он быстро провел рукой по глазам и сделал знак последняго прощанья; потом обернулся снова, кликнул своих собак и исчез за деревьями.

Только спустя несколько лет мы снова услышим о нем. Елисавета и Оливер уже более его не встречали.