Прерия.
Глава IV

Глава IV

Несчастный охотник за пчелами и его товарищи попали в руки людей, которые, без преувеличения, могут быть названы бедуинами американских степей. С незапамятных времен сиу из-за постоянных набегов представляли собой опасность для своих соседей по прерии. В описываемое нами время мало кто из белых решался отправиться в отдаленные земли, заселенные столь вероломным народом.

Траппер хорошо знал, в руки каких, варваров он попал. Тем более непонятно было, чем он руководствовался, мирно отдаваясь в плен: был ли то страх, хитрость или покорность судьбе? Старик не только не оказал ни малейшего сопротивления, когда дикари со свойственной им грубостью и жестокостью начали обыскивать его, но даже сам удовлетворял их алчность, предлагая их предводителю все, что у него, по его мнению, было ценного.

Поль Говер оказался не таким сговорчивым: он подчинился только насилию и выказывал величайшее отвращение к грубости, с которой с него срывали все, что было на нем одето. Несколько раз во время этой неприятной операции он выражал свое недовольство весьма недвусмысленным образом и, конечно, закончил бы открытым отчаянным сопротивлением, если бы не просьбы дрожащей Эллен. Ее взгляд красноречиво говорил, что она надеется только на его благоразумие да на желание помочь ей.

Индейцы, отняв у пленников оружие, порох и несколько бесполезных малоценных вещей, по-видимому, решили дать им небольшой отдых. Очевидно, их занимало какое-то очень важное дело, требовавшее всего их внимания. Вожди снова собрались на совещание; по их горячим выразительным жестам было видно, что они считают победу далеко не завершенной.

- Счастье будет, - очень тихо сказал Траппер, знакомый с их языком достаточно для того, чтобы вполне понять предмет их обсуждений, - если сон путешественников, расположившихся лагерем у ив, не будет нарушен посещением этих негодяев. Они слишком хитры, чтобы поверить, что женщина из рода бледнолицых может в такое время находиться вдали от места, приготовленного для ее убежища.

- Если они намереваются прогнать бродячую шайку Измаила к подошве Скалистых гор, - с горькой усмешкой сказал молодой охотник за пчелами, - я, кажется, буду в состоянии простить этих негодяев.

- Поль, Поль! - укоризненно вскрикнула его подруга. - Вы все забыли, все! Подумайте, об ужасных последствиях...

- Но, Эллен, ведь я именно думал о том, что вы называете последствиями, когда спокойно позволил взять себя вон тому краснокожему дьяволу, вместо того, чтобы повалить его на землю и отнять его собачью жизнь! Кстати, эта низость и позор - ваше дело, старый Траппер, и стыд этот да падет на вашу голову! Впрочем, вы, вероятно, только исполняете свое ремесло: ловите людей в сети так же, как и зверей.

- Поль, умоляю, успокойтесь, будьте благоразумны...

- Ну, ради вас, Эллен, - сказал молодой человек, кусая губы, - я попробую сдержаться, чего бы это мне ни стоило: вы ведь знаете, что мы, кентуккийцы, считаем своим долгом побрыкаться, когда мы не в духе.

- Боюсь, что вашим друзьям не ускользнуть от этих негодяев! - сказал Траппер так спокойно, словно он не слышал ни слова из разговора молодых людей. - Они издали чуют добычу и, напав на след, идут по нему с такой же горячностью, с какой собака бросается по следу дичи.

- Неужели же ничего нельзя сделать? - умоляюще сказала Эллен. В ее голосе слышалось глубокое сочувствие.

- Я легко мог бы крикнуть так громко, что старый Измаил вздрогнул бы во сне и подумал бы, что волки забрались в его стадо, - ответил Поль. - В этих открытых местах меня можно слышать за милю, а лагерь не более как в четверти мили отсюда.

- Да, и быть убитым в награду, - заметил Траппер. - Нет, нет, хитрости надо противопоставить хитрость, не то разбойники перебьют всю семью.

- Перебьют! Ну, это уж слишком! Положим, Измаил настолько любит путешествия, что ему недурно было бы заглянуть и на тот свет, только что старик плохо подготовлен для такого длинного пути. Да я и сам возьмусь за ружье - не допущу, чтобы его убили.

- Их много, и они хорошо вооружены; вы думаете, они будут защищаться?

- Послушай, старый Траппер, вряд ли кто на свете так искренне ненавидит Измаила Буша и его семерых сыновей, как я. Но Поль Говер считает презренным порочить даже ружье из Тенесси {Выражение презрения - "тенессийское ружье". Жители Кентукки и Тенесси постоянно враждуют между собой.}. Знайте же, что у них столько настоящего мужества, сколько нет ни в одной семье из Кентукки.

- Тс! Дикари окончили свои рассуждения. Теперь они примутся за дело. Имейте терпение: дело еще может принять оборот, благоприятный для ваших друзей.

- Мои друзья! Не называйте так никого из этой породы, если хоть немного цените мое уважение. То, что я сказал, вытекает вовсе не из чувства дружбы к ним: я отдаю им только должное.

Эллен снова приложила руку ко рту Поля и поспешно проговорила своим нежным, примирительным голосом:

- Мы должны быть все одной семьей, когда можешь оказать услугу один другому. Мы совершенно полагаемся на вашу опытность, добрый старик, и надеемся, что вы найдете способ уведомить наших друзей об угрожающей им опасности.

- Одно утешение: может быть, эта опытность послужит хоть к тому, что ребята проучат, как следует, этих краснокожих! - пробормотал сквозь зубы охотник за пчелами.

Общее движение в толпе индейцев прервало его. Сиу сошли с лошадей, оставили их на попечение трех-четырех своих товарищей, которым поручили также караулить пленников. Остальные окружили какого-то воина, очевидно, облеченного высшей властью. По его сигналу все удалились медленными шагами, идя от центра по прямым, расходящимся радиусам. Вскоре их фигуры слились с темной травой прерии. Пленники, жадно следившие за каждым шагом врагов, видели только человеческую фигуру, вырисовывшуюся на горизонте: вероятно, это кто-то из индейцев подымался во весь рост, чтобы вглядеться в даль; но вскоре все стихло, исчезло. И к чувству неуверенности теперь присоединилось чувство страха.

Прошло много томительных, медленно тянущихся минут. В каждую из них пленники ожидали криков нападающих, а вслед за ними криков отчаяния осажденных. Но, по-видимому, даже столь усердные поиски оказались тщетными: через полчаса один за другим индейцы стали возвращаться. Их лица были угрюмы, недовольны - лица людей, которые ошиблись в своих ожиданиях.

- Теперь наша, очередь, - сказал Траппер. Он все время был настороже и по малейшим признакам определял намерения дикарей, - нас станут расспрашивать. И, если я не ошибаюсь относительно нашего положения, то, думаю, что было бы разумно поручить вести разговоры с ними кому-нибудь одному из нас, чтобы не было противоречий. Кроме того - если стоит принимать во внимание мнение старого восьмидесятилетнего охотника - я считаю, что этот человек должен отлично знать характер индейцев и обладать хоть некоторым знанием их языка. Вы знаете язык сиу, молодой человек?

- Делайте, как хотите! - крикнул охотник за пчелами, дурное настроение духа которого не стало лучше. - Разглагольствовать-то вы умеете, а вот годитесь ли вы еще на что?

- Юность безрассудна и самонадеянна, - спокойно ответил Траппер. - Было время, молодой человек, когда и у меня кровь была слишком горяча, чтобы течь спокойно в жилах. Но к чему рассказывать о моем возрасте, о смело перенесенных опасностях, о рискованных предприятиях? Хвастовство не идет к седой бороде, и в моей голове должно быть несколько больше смысла.

- Тс! Тс! - тихо сказала Эллен. - Не будем больше говорить об этом: дело идет совсем о другом. Вот индеец сейчас начнет расспросы.

Молодая девушка не ошиблась. Не успела она договорить, как к ним подошел полуголый дикарь высокого роста. Он внимательно, пристально, насколько было возможно при свете луны, окинул их взглядом с головы до ног и обратился к ним со словами приветствия на своем языке, произнесенными хриплым, гортанным голосом. Траппер ответил насколько мог лучше, так, чтобы тот его понял. Мы переведем суть разговора, завязавшегося между ними, сохраняя, насколько возможно, его форму.

- Разве бледнолицые поели всех своих буйволов и взяли все шкуры бобров, что пришли считать, сколько их еще осталось у поуни? - сказал дикарь, из вежливости сделав паузу после слов приветствия.

- Некоторые из нас пришли сюда, чтобы покупать, другие - продавать, - ответил Траппер, - но никто не пойдет дальше, когда узнает, что к хижине одного из сиу приближаться опасно.

- Сиу - разбойники, и они живут среди снегов. Отчего ты говоришь о таком далеком народе, когда мы в стране поуни?

- Если этой страной владеют поуни, то белые имеют здесь те же права; что и красные.

- Неужели бледнолицые еще не достаточно наворовали у красных, что вы пришли так далеко с этой ложью? Я сказал, что эта земля принадлежит моему племени, и оно одно имеет право охотиться здесь.

- Я имею такое же право быть здесь, - возразил Траппер с непоколебимым хладнокровием; - я не говорю всего, что мог бы сказать - лучше помолчать. Поуни и белые - братья, но ни один сиу не смеет показаться в стране волков.

- Дакоты {Одно и то же племя называется у автора сиу, дакоты и тетоны.} - люди! - гордо крикнул дикарь; гнев заставил его забыть свою роль волка-поуни и он употребил название, которым наиболее гордится его племя. - Дакоты ничего не боятся! Говорите: что вас завело так далеко от жилищ белых людей?

- Я присутствовал на многих собраниях и там, где восходит солнце, и там, где оно заходит, и всегда слушал только мудрецов. Пусть придут ваши вожди, и рот мой не будет закрыт.

- Я великий вождь, - сказал дикарь, принимая вид оскорбленного достоинства. - Уюча - воин, имя которого часто упоминается. Слова его внушают доверие.

- Что я слеп, что ли, и не могу различить тетона чистой воды? - сказал Траппер с твердостью, делавшей честь его хладнокровию. - Полно! Темно, и потому ты не видишь, что у меня седые волосы.

Он обернулся назад, как бы боясь, что ему помешают, и сказал гораздо менее высокомерным тоном:

- Дай Уюче молоко Длинных Ножей {Индейцы так называют американцев из-за их сабель.}, и он станет воспевать твое имя перед великими людьми своего племени.

- Ступай прочь, - сказал Траппер с презрительным видом. - Ваши молодые люди произносят имя Матери. Мои слова предназначены для ушей вождя.

Дикарь бросил на старика взгляд, в котором несмотря на темноту, была ясно видна неукротимая ненависть. Он отошел и смешался с толпой товарищей, стыдясь неудачи своей хитрости. Лишь только Уюча исчез, как перед пленниками появился и остановился перед ними воин величественного вида. У него была гордая, надменная поступь, которой отличаются все индейские вожди. За ним шла вся толпа индейцев. Они окружили вождя в глубоком, почтительном безмолвии.

- Земля обширна, - после короткого молчания сказал вождь с видом достоинства, тщетно создавшегося тем, кто был только жалкой копией, - почему же дети белых никак не могут найти себе место на ее поверхности?

- Некоторые из них услыхали, что их друзьям в прерии нужны разные вещи, - ответил Траппер, - и пришли сюда узнать, правда ли это. Другим, напротив, нужно то, что могут продать красные, и они пришли сюда, чтобы предложить своим друзьям пороху и одеял.

- Разве купцы переезжают Большую реку с пустыми руками?

- Наши руки пусты, потому что ваши молодые люди освободили нас от поклажи, думая, что мы устали. Они ошиблись: я стар, но силен.

- Не может быть! Вероятно, вы растеряли свой груз в прерии. Укажите место нашим юношам, чтобы они подняли ваши вещи прежде, чем их найдут поуни.

- Надо сделать много обходов, чтобы добраться до этого места, а теперь уже ночь. Время подумать об отдыхе, - совершенно спокойно ответил Траппер. - Пошлите ваших воинов вон на ту возвышенность: там они найдут воду и лес; пусть они зажгут огни и ложатся спать с теплыми ногами. Когда встанет солнце, я поговорю с вами.

Сдержанный ропот, достаточно ясно выражавший глубокое негодование, пробежал по рядам внимательно прислушивавшихся дикарей. Старик понял, что он слишком рискнул, предлагая меру, имевшую целью уведомить путешественников, расположившихся лагерем у ивовых деревьев, о присутствии опасных врагов. Но Матори не выказал ни малейшего волнения и, по-видимому, нисколько не разделял взрыва негодования своих товарищей. Он продолжал разговор тоном полным достоинства.

- Я знаю, что мой друг богат, - сказал он, - что у него вблизи много воинов и что у него лошадей больше, чем у краснокожих собак.

- Где вы видите моих воинов и моих лошадей?

- Как? Разве у молодой женщины ноги дакота, чтобы она могла ходить, не уставая, в прериях в продолжение тридцати дней? Я знаю, что краснокожие жители лесов делают большие переходы пешком; но мы, живущие там, где от одного жилища не видно другого, мы любим наших лошадей.

При этом замечании Траппер в свою очередь задумался. Он очень хорошо знал, что, скрывая истину, подвергал себя величайшей опасности, если хитрость его будет открыта; к тому же роль, принятая им, была противна его характеру; но, поразмыслив, что дело идет не о нем одном, а о жизни двух его товарищей, он мгновенно решился предоставить дело его течению и позволить вождю дикарей обманываться, если он этого желает. Поэтому он дал уклончивый ответ.

- Женщины сиу и женщины белых не из одного вигвама, - сказал он. - Разве тетонский воин захотел бы поставить какую-нибудь женщину выше себя? Я знаю, что не захотел бы; а между тем я слышал, что есть страны, где сквау держат совет.

Легкое движение, снова пробежавшее по рядам дикарей, показало Трапперу, что его слова возбудили, если не подозрение, то некоторое удивление. Один только вождь остался равнодушным.

- Мои белые отцы, живущие у Больших озер, - сказал он старику, - говорили мне, что их братья по ту сторону, где восходит солнце, - не люди. Теперь я вижу, что они не лгали. Полно! Что, это за народ, вождь которого сквау. Значит, ты пес этой женщины, а не муж ее?

- Ни то, ни другое. Я не видел ее лица до сегодняшнего дня. Она пришла в прерии, потому, что ей сказали, что тут есть великий, великодушный народ, которого зовут дакоты, и ей хотелось видеть этих мужей. Женщины белых также открывают глаза, чтобы посмотреть на что-нибудь новенькое, как и женщины сиу. Но эта женщина бедна, как и я, и ей неоткуда достать хлебных зерен и буйволов, если вы возьмете то немногое, что есть у нее и ее друга.

- Мои уши внемлют отвратительной лжи! - воскликнул воин таким ужасным голосом, что даже индейцы, стоявшие вокруг него, вздрогнули от испуга. - Ведь я не сквау! Разве у дакота нет глаз? Отвечай, белый охотник: что за люди вашего цвета спят у ив?

поисков. Несмотря на сожаление, испытываемое им по поводу открытия, которое могло иметь такие роковые последствия для спавших путешественников, и невольный тайный гнев на испытанное им в только что приведенном разговоре поражение, старик продолжал хранить невозмутимое спокойствие.

- Может быть, в прерии и спят какие-нибудь белые, - сказал он, - раз это говорит мой брат, то должно быть так, но что это за люди, которые доверяются таким образом великодушию тетонов, я не знаю. Если там находятся спящие путешественники, пошлите ваших людей разбудить их и спросить, что они тут делают. У белых есть языки.

Вождь покачал головой с гордой, презрительной улыбкой, потом, быстро отвернувшись, чтобы покончить с разговором, крикнул резким голосом:

- Дакоты - народ умный, а Матори - их вождь. Он не позовет чужеземцев во весь голос, чтобы они встали и ответили ему карабинами. Он скажет им на ухо. Итак, пусть их разбудят люди одного с ними цвета.

Сказав эти слова, он удалился в сопровождении дикарей, окружавших его и выражавших свое одобрение свирепой улыбкой. Он остановился невдалеке от пленников, и те из его товарищей, которые имели право выражать свое мнение, собрались снова для обсуждения вопроса. Уюча воспользовался этим случаем и возобновил свои приставания; но Траппер, узнавший, что плут играет здесь второстепенную роль, с негодованием осадил его. Приказание, отданное всей шайке, отправиться немедленно в другое место - окончательно прекратило преследования вероломного дикаря. Передвижение совершилось в угрюмом молчании и в порядке, которому мог бы позавидовать самый дисциплинированный батальон. Когда все остановились и пленники могли оглядеться, они увидели, что находятся вблизи леска, в котором расположился лагерем Измаил.

Снова произошло совещание, очень короткое, но чрезвычайно важное и обдуманное.

Лошади, по-видимому, привыкшие к этим тайным молчаливым нападениям, снова были отданы под надзор сторожей, обязанных также наблюдать за пленниками. Траппер, беспокойство которого возрастало с каждым мгновением, нисколько не успокоился, увидев, что к нему приставлен Уюча. Судя по торжествующему, повелительному виду дикаря, он был назначен начальником отряда. Как бы то ни было, но, получив, вероятно, секретные предписания, Уюча довольствовался тем, что потрясал томагавком, выразительно поглядывая на Эллен. Сделав столь красноречивое предупреждение двум пленникам о судьбе, ожидавшей их подругу при малейшем тревожном признаке с их стороны, он погрузился в суровое молчание. Благодаря этой передышке, которой никак нельзя было ожидать от Уючи, пленники могли сосредоточить все свое внимание на интересной сцене, происходившей перед их глазами.

Матори лично отдавал свои приказания. Он сам, как человек, вполне знакомый с качествами любого из своих товарищей, определил каждому место, которое тот должен был занимать. Его приказания исполнялись немедленно и с уважением, которое индейцы обыкновенно выказывают своему вождю в решительные моменты. Он отправил одних вправо, других влево. По первому знаку назначенный быстрыми шагами бесшумно отправлялся. Вскоре все уже были на своих местах, за исключением двух воинов, оставшихся при вожде. Увидев, что возле него никого больше нет, Матори обернулся к своим провожатым и выразительным жестом дал им понять, что наступил критический момент, когда следовало привести в исполнение задуманный ими план.

Прежде всего все трое сняли маленькие охотничьи ружья, которые - под именем карабина - они носили по своему званию, освободились от всех частей костюма, которые могли бы стеснить их движения, и стояли одно мгновение неподвижно, похожие на слегка задрапированные статуи знаменитых героев. Матори убедился, что томагавк у него на месте, что нож лежит, как следует, в кожаных ножнах. Он подтянул пояс и поправил шнурки своих нарядных, украшенных бахромой штиблет, которые могли мешать ему. Покончив со всеми приготовлениями, вождь тетонов дал сигнал отправляться, готовый на все.

Три воина направились к лагерю так, чтобы обойти его с фланга. Отойдя так далеко, что пленники еле могли их видеть, они остановились и оглянулись вокруг, как люди, обсуждающие и зрело взвешивающие обстоятельства, прежде чем принять решение. Потом они углубились в траву прерии и совершенно исчезли из виду.

Нетрудно представить себе страшную тревогу, с которой Эллен и ее спутники наблюдали за движениями, результат которых так интересовал их. Каковы бы ни были причины, заставлявшие ее не питать особой любви к семье, в которой читатель впервые увидел ее, сострадание, свойственное ее полу, а, может быть, и более доброжелательные чувства сильно волновали ее сердце. Несколько раз она готова была подвергнуться страшной опасности, грозившей ей, возвысить свой слабый голос, как бы он ни был бессилен, и громко крикнуть, чтобы предостеречь путешественников. Весьма вероятно, что она поддалась бы охватившему ее порыву, настолько же сильному, насколько естественному, если бы не немые, но энергичные увещевания Поля Говера,

Молодой охотник за пчелами переживал самые разнообразные ощущения. Самое сильное, самое могущественное из них было, конечно, беспокойство о критическом положении молодой девушки, находившейся под его защитой. Но к этой смертельной тревоге примешивался глубокий интерес, который он невольно проявлял к происходившей перед ним сцене: в этом зрелище было нечто чарующее для его порывистого, дикого сердца. Хотя нельзя было сомневаться в его чувствах к переселенцам, высказанных достаточно ясно и далеко не таких доброжелательных, как чувства Эллен, он жаждал услышать звук их выстрелов и, если бы представилась возможность, полететь одним из первых на помощь им. Временами он сам чувствовал почти неодолимое желание броситься, чтобы разбудить неосторожных путешественников, но одного взгляда на Эллен было достаточно, чтобы вернуть покидавшее его было благоразумие и напомнить ему, что она может стать жертвой его безрассудства.

человека, слишком привыкшего к различным ужасным сценам, чтобы волноваться, и только думавшего о том, как бы воспользоваться оплошностью своих сторожей и обмануть их бдительность.

Тетонские воины не оставались между тем праздными. Прокладывая себе путь в густой траве низин, они пробирались вперед, как коварные змеи, подползающие к добыче, пока не добрались до места, где нужно было удвоить предосторожность, прежде чем продолжить путь. Один Матори подымался по временам из травы во весь свой внушительный рост и вперял проницательный взгляд в темноту, царившую в маленьком лесу. Этих наблюдений, в соединении со сделанными им при первых разведках, было достаточно для того, чтобы он вполне понял положение намеченных им жертв, пусть даже и не зная ни их числа, ни способов защиты, которыми они располагали.

Все его усилия узнать какие-либо данные насчет этих двух существенных моментов были совершенно бесполезны: лагерь покоился в глубоком молчании. Можно было подумать, что за этой оградой находятся только мертвецы. Матори, слишком недоверчивый и осторожный, чтобы полагаться на кого-либо, кроме самого себя, в таком критическом положении, велел товарищам подождать и пошел дальше один.

Он подвигался медленно и способом, который был бы чрезвычайно тяжел для всякого, не привыкшего к подобным упражнениям. Самое ловкое пресмыкающееся не могло бы ползти с большей гибкостью и производить меньше шума. Приседая на землю, он вытягивал сначала одну, потом другую ногу и останавливался после каждого движения, прислушиваясь к малейшему звуку, который мог бы служить указанием, что путешественники насторожились. Наконец, ему удалось пробраться под тень леска, где было меньше риска, что его видят, так как слабый свет луны не освещал его, тогда как окружавшие его предметы представлялись более отчетливо его проницательному взгляду,

Тетон долго оставался на этом месте, погруженный в наблюдения, прежде чем отправился дальше. Отсюда лагерь был виден ему в профиль - с палаткой, повозками, шалашами. Контуры всех предметов обрисовывались хоть и темными, но достаточно четкими красками, и опытный взгляд воина мог довольно ясно определить силы, с которыми ему придется иметь дело. Молчание - слишком глубокое, чтобы быть естественным, - царило в ограде; казалось, находившиеся там люди, чтобы внушить больше доверия своим врагам, задерживали даже то спокойное дыхание, которое вылетает во время сна. Вождь опустил голову до земли и внимательно прислушался. Он хотел было поднять ее, не добившись никаких результатов, как вдруг звук дрожащего дыхания спящего человека донесся до его слуха. Индеец был слишком хорошо знаком со всеми военными хитростями, чтобы попасться в ловушку, которую захотели бы расставить ему. Он снова прислушался. Убедившись, что слышит естественный звук, он перестал колебаться.

Их отвага, их сила были хорошо известны ему, но тем не менее он продолжал свое предприятие, правда, с благоразумием и осмотрительностью, вызываемыми храбростью врага, но в то же время с мстительной враждебностью краснокожего человека, взбешенного нашествиями чужеземцев.

Матори изменил свое прежнее направление и, продолжая ползти по траве, отправился к опушке леска. Добравшись туда, он поднялся и еще внимательнее оглядел местность. В одно мгновение он увидел, где лежал беззащитный спящий путешественник. Читатель, без сомнения, догадался, что человек, не подозревавший такого близкого опасного соседства, был один из тех ленивых сыновей Измаила, которым была поручена охрана лагеря. Когда Матори убедился, что никто его не заметил, он приблизился к спящему и наклонился над ним. Его подвижная фигура порхала вокруг врага, пока он пристально рассматривал спящего, словно одно из тех пресмыкающихся, которые приподымаются играя вокруг своей жертвы. Матори, довольный своими наблюдениями, уже поднял было голову, когда молодой переселенец сделал движение, как бы просыпаясь. Дикарь схватил нож, висевший у пояса, и в одно мгновение приставил его к груди несчастного молодого человека, но вдруг изменил намерение, движением, быстрым, как полет мысли, отпрянул назад, спрятался за стволом дерева, к которому прислонился головой спящий, и остался лежать, прикрытый его тенью, неподвижный и, по-видимому, такой же бесчувственный, как ствол.

Молодой человек, стороживший лагерь, открыл сонные веки, взглянул на небо, с чрезвычайными усилиями поднял свое отяжелевшее тело и оглянулся вокруг. Его блуждающий взор оглядел довольно внимательно лагерь, потом потерялся в безграничной дали прерии. Не видя ничего, что могло бы оправдать его страхи, он изменил положение, повернулся спиной к своему опасному соседу, потом упал на землю и вытянулся во всю длину. Наступил длинный промежуток безмолвия, беспокойный, тяжелый для тетона. Наконец, храп путешественника возвестил, что он уснул. Дикарь был слишком осмотрителен, чтобы поверить первым признакам сна. Но усталость от целого дня напряженной ходьбы, очевидно, слишком повлияла на часового, и сомнения дикаря продолжались недолго. Как бы то ни было, дакота почти незаметным движением и с небольшими остановками, так, что самый внимательный глаз с трудом мог бы заметить их, поднялся и снова наклонился над врагом так же бесшумно, как цветок хлопчатника, колебавшийся над ним.

Матори видел, что судьба переселенца в его руках. Он смотрел на могучие члены, на атлетические формы молодого человека с тем восхищением, которое почти всегда вызывает в сердце дикаря физическая сила, и в то же время хладнокровно готовился погасить то начало, которое одно придавало силу этим формам. Тихонько раздвинул он складки одежды молодого человека, отыскал место, удар в которое был, безусловно, смертелен, поднял свое острое оружие и только что собрал все силы и уменье, чтобы нанести удар, как молодой переселенец небрежно закинул назад нервную руку, выпуклые мускулы которой выказывали необычайную силу.

не без ужасной агонии. Эта мысль с быстротой молнии представилась его опытному уму. Он снова нагнулся над тем, кто был так близок к тому, чтобы стать его жертвой, убедился, что молодой человек спит глубоким сном, и отказался от своего первоначального намерения.

его внимание прежде всего. Он осмотрел ее снаружи и долго прислушивался; потом дикарь решился, приподнял холст снизу и всунул свою черную голову в палатку. Через минуту он опустил холст и, сев на землю; некоторое время сидел, опустив глаза в землю, будто в глубоком раздумье. Потом он снова всунул голову под таинственный холст. На этот раз наблюдения его были продолжительнее, и посещение носило характер какой-то торжественности.

Дикарь пошел к месту, где, судя по множеству собранных предметов, которых нельзя было рассмотреть в темноте, находился центр лагеря. Пройдя несколько шагов, он снова остановился, обернулся, посмотрел на только что покинутую им уединенную палатку и, казалось, колебался, не вернуться ли ему. Но рогатки из сучьев были так близко - стоило только протянуть руку, и эти предосторожности указывали на ценность предметов, ради охраны которых они были приняты. Алчность дикаря вспыхнула еще сильнее, и он пошел дальше.

Матори скользил между нежными, гибкими ветвями хлопчатника. Его шаги напоминали извилистые движения змеи; его тело сжималось и вытягивалось, смотря по тому, приходилось ему идти по широкому или по узкому месту. Добравшись до ограды, он прежде всего окинул местность быстрым взглядом, потом предусмотрительно приготовил себе отступление, удалив с пути все, что могло бы помешать этому. Затем он в первый раз встал во весь рост и прошел по лагерю, как гений зла, ища объекта, с которого можно было бы начать осуществление своих адских замыслов. Он заглянул в хижину, где спала жена переселенца с детьми, прошел мимо нескольких исполинских тел, небрежно растянувшихся на земле в совершенно бесчувственном состоянии, и, наконец, добрался до места, занимаемого самим Измаилом. Такой проницательный человек, как Матори, не мог не сообразить, что глава переселенцев теперь был в его власти. Он долго смотрел на спящего. И в то же время он обдумал шансы на успех своего предприятия и самые верные способы полностью воспользоваться его результатами.

Он вложил в ножны нож, который вынул в первую минуту, и хотел уже идти дальше, но Измаил вдруг повернулся и спросил грубым голосом: "Кто там?". Для того, чтобы спастись из такого критического положения, дикарю потребовалась вся его изворотливость, все присутствие духа. Передразнив прерывистый, непонятный звук голоса говорившего, он тяжело бросился на землю, как бы собираясь заснуть. Измаил видел его, но смутно, через полуоткрытые веки. Хитрость была слишком смела и слишком хорошо исполнена, чтобы не иметь полного успеха. Переселенец медленно закрыл глаза и уснул, не подозревая, что среди его семьи находится такой опасный враг.

В течение нескольких минут, показавшихся ему очень долгими, Матори должен был оставаться в принятом им положении, пока не убедился, что за ним не наблюдают. Но если тело его было неподвижно, то деятельный ум работал непрестанно. Он употребил эти минуты на составление плана, который должен был отдать в его руки лагерь со всем его содержимым. Как только неутомимый дикарь убедился, что ему не грозит никакая опасность, он встал и с присущей ему ловкостью и осмотрительностью пополз к ограде, за которой находился домашний скот.

какой-то тайный инстинкт подсказывал ему, что в этих огромных пустынях человек является все же самым верным защитником. Однако, дикарю пришлось отказаться от этой добычи, которая не могла быть полезной ему в его смелых экспедициях. Зато сильная радость охватила его, когда он очутился среди вьючных животных. Он еле сдержал громкие восклицания, готовые сорваться с губ. Все опасности, угрожавшие ему, были забыты, и осторожная осмотрительность воина уступила на минуту место неумеренному восторгу дикаря.