Путеводитель в пустыне, или Озеро-море (Следопыт). Часть вторая.
Глава XV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Путеводитель в пустыне, или Озеро-море (Следопыт). Часть вторая. Глава XV (старая орфография)

ГЛАВА XV.

Патфайндер привык к уединению; но когда "Бегун" исчез из вида, Путеводитель был подавлен чувством своего одиночества. Никогда прежде не ощущал и не сознавал он своей отдельности в мире; в последнее же время, его чувствования мало по-малу приучились к отрадам и потребностям общественной жизни, особенно к потребностям, связанным с семейными отношения мы. Теперь все исчезло для него, как-бы в одну минуту, и он остался один без друга и без надежды; даже и Чингачгук оставил его, хотя и на время, но все же Чингачгука не было в эту минуту, которую можно назвать критическою в жизни нашего героя.

Патфайндер стоял, опершись на свое ружье, в положении, описанном в предшествовавшей главе, долго после того, как исчез "Бегун". Напряжение его мускулов нисколько, казалось, не ослабло - и только человек, привыкший подвергать свои члены суровым испытаниям, мог оставаться столь долгое время в одном положении, с неподвижностию мрамора. Наконец он сошел с этого места; но прежде, чем тело его двинулось, он вздохнул будто из самой сокровенной глубцны своей груди.

К особенностям этого необыкновенного существа принадлежало то, что его чувства и члены никогда не отказывались от служения, как бы ни был занят и встревожен дух его. И теперь они не изменили ему: хотя его мысли были исключительно заняты Мабелью, её красотою, её любовью к Джасперу, её слезами, её отъездом, - он шел однако по прямой линии к тому месту, где Июньская-Роса все еще оставалась на могиле своего мужа. Разговор, завязавшийся между ими, происходил на языке тускарорском, на котором Патфайндер говорил очень-бегло; но так-как этот язык понятен только людям через-чур-ученым, то мы переведем его на свой язык, хотя и вольно, но сохраняя сколько-можно тон мысли и особенности выражения того и другого из разговаривавших лиц.

Июньская-Роса, с волосами, распущенными по лицу, сидела на камне, извлеченном из могильной ямы, склонившись к тому месту, в котором было схоронено тело Арроугеда, и не замечая приближения другого существа. Она думала, что никого не было на острове, кроме её, а шум от моккасин Путеводителя был не так велик, чтобы вывесть ее из заблуждения.

Патфайндер с безмолвным вниманием смотрел на женщину несколько минуть. Вид её горести и отчаяния, воспоминание об её невозвратимой потере произвели благотворное влияние на его собственные чувствования. Его разсудок сказал ему, во сколько источники горести в молодой женщине, так внезапно и насильственно лишившейся мужа, были глубже, чем в нем-самом.

-- Июньская-Роса! сказал он торжественно и с живостию, обнаруживавшею всю силу его сочувствия: - ты не одинока в своей печали; оборотись - и пусть глаза твои взглянут на друга.

"У Июньской-Росы нет более друга" отвечала женщина. "Арроугед пошел в страны счастливой охоты и некому больше заботиться об Июньской-Росе. Тускароры выгонят ее из своих вигвамов; Ирокезы ненавистны её глазам, и она не может смотреть на них. Нет, оставь Росу умирать с голода на могиле мужа."

-- Этого не будет! нет, этого не будет, это против разума и против справедливости. Ты веришь в Маниту, Роса?

"Он скрыл свое лицо от Росы он сердит теперь. Он оставил ее одну - умирать."

-- Послушай того, кто издавна знаком с натурою краснокожих, хотя сам имеет натуру белых и лицо белое. Когда Maниту бледнолицого хочет оказать благодеяние сердцу бледнолицого, он поражает его горестию, потому-что, Роса, только в горести смотрим мы верными глазами на самих-себя и дальновидными глазами, и лучше понимаем справедливость. Великий Дух желает тебе добра и взял вождя к себе, пока еще он не совратил тебя с дороги своим лживым языком - и пока твой нрав не сроднился еще с Мингами, между которых ты ужь и так долго жила.

"Арроугед был великий вождь!" возразила женщина с гордостию.

-- У него были свои достоинства, - были, и были также пороки. Но, Роса, ты не осталась безпомощною, ты не останешься безпомощною. Дай свободу своей горести, дай ей свободу, - это в натуре; но когда прийдет пора, я кое-что больше скажу тебе.

которой вид и запах могли бы раздражить аппетит даже эпикурейца. Такого рода отношения длились месяц - и Роса во все это время упорно отказывалась оставить могилу своего мужа, не отвергая однакоже дружеских приношений своего покровителя. По-временам, они встречались и разговаривали - и Патфайндер разведывал состояние чувствований молодой Индиянки; но эти свидания были коротки и редки. Роса спала в одной из хижин, склоняясь на изголовье с чувством безопасности, зная, что находится под защитою друга, хотя Патфайндер неизменно каждую ночь удалялся на соседний остров, где построил себе хижину.

К концу месяца, однако, осень так придвинулась к зиме, что положение Июньской-Росы становилось уже очень-неприятно. Деревья обнажились и ночи стали холодны и ветрены. Настала пора отъезда. В это время явился Чингачгук. Он имел на острове долгий и важный разговор с своим другом. Роса издали видела движения разговаривавших, и заметила, что её хранитель был опечален. Прокравшись к нему, она старалась умягчить его тоску с женскою кротостию и нежностию, с женским инстинктом.

-- Спасибо тебе, Роса, спасибо тебе! сказал он: но все это безполезно. Время теперь покинуть это место. Завтра мы отправляемся. Ты поедешь с нами; теперь ты начала уже слушаться разума.

Роса согласилась с мягкою покорностию индийской женщины и пошла провести остаток времени на могиле Арроугеда. Не обращая внимания ни на время года, ни на время суток, молодая вдова не преклоняла своей головы в-продолжении всей холодной осенней ночи. Она села возле места, скрывавшого останки её мужа, и молилась по обычаю своего народа за его успехи на бесконечной охоте, на которую он отправился недавно, и за свое соединение с ним в стране праведных. Может-быть, на нее с презрением взглянули бы люди мудрствующие; но образ Бога был в душе её, обличавшей свое небесное происхождение стремлениями и чувствованиями, которые бы удивили людей, притворяющихся больше, чувствующих меньше.

Утром они отправились все трое: Патфайндер заботливый и деятельный, как и всегда; Великий-Змей молчаливый, во всем согласовавшийся с действиями своего друга, - и совершенно-покорная, смиренная, но глубоко-печальная Роса. Они отправились на двух лодках; лодка же Росы была оставлена. Чингачгук плыл впереди, Патфайндер следовал за ним, восходя вверх по течению. Два дня гребли они к западу, проводя ночи на островах. К-счастию, погода стала тише, и когда они вошли в озеро, оно было гладко и ровно, как пруд. То было индийское лето; кроткое июньское спокойствие царствовало в атмосфере.

за ним Патфайндер. Вал был покрыт зрителями; но Лэнди, узнав своих старых друзей, запретил даже и окликать их. В полдень, Чингачгук вошел в маленькую бухту, где "Бегун" стоял на якоре. От берега, так же, как и прежде, шла вверх просека, а у самой окраины озера стоял новый бревенчатый домик, хотя и довольно-грубой работы, но со всеми удобствами. Все в нем и вокруг него, не смотря на дикую уединенность места, говорило о довольстве и изобилии, какое только возможно в пустынном и пограничном краю. - Джаспер стоял на берегу, и когда Патфайндер причалил, первый подал ему руку для опоры. Они свиделись просто, но дружественно; никаких вопросов не было сделано; видно было, что Чингачгук дал уже прежде все нужные объяснения. Никогда Патфайндер не сжимал так крепко, с таким участием руки своего друга, как в это свидание; он даже засмеялся весело, смотря ему в лицо и говоря, какой у него счастливый и здоровый вид.

-- Где она, Джаспер? где она? прошептал наконец Путеводитель, которому сначала было страшно отважиться на этот вопрос.

"Она ждет нас в доме, милый друг мой. Вон Июньская-Роса ужь успела опередить нас."

-- Может-быть, у Росы легче ноги, но сердце не может быт легче, когда нужно идти на встречу к Мабели. Итак, друг, вы нашли священника в гарнизоне, и дело было окончено?

"Мы были обвенчаны через неделю после того, как разсталис с тобой, и Кап уехал на другой день. Ты и забыл спросить о своем старом друге, Соленой-Воде?"

"И то и другое, мой друг; но..."

-- Да, да, это их натура: слезы и радость. Ах, все это было так отрадно нам лесным жителям!.. Да, что ни сделай Мабель, мне все понравится. А как ты думаешь, Джаспер, вспомнила ли она обо мне в эту радостную минуту?

"О, как же, Патфайндер! я знаю это на верно. Она вспоминает о тебе и говорить о тебе ежедневно, почти ежечасно. Никто не может любить тебя, как мы."

-- Да, я знаю, что немногие любят меня больше, Джаспер: Чингачгук, может-быть, один он... Ну, да об этом нечего более говорить... Но что же мы медлим? ведь надобно же наконец идти... идти так идти. Веди меня, Джаспер, и я постараюсь еще раз взглянуть на её милое лицо.

и полно любви. В-продолжение часа, который провел у них Патфайндер (его посещение было не долее часа, хотя он обедал в доме своих друзей), человек, привыкший наблюдать за движениями души, определил бы тотчас чувствования Мабели по её обращению с Патфйндером и мужем. С мужем она была несколько-застенчивее, как всегда бывают молодые супруги; но звуки её голоса были сладостнее обыкновенного, взоры её были нежны, и всякий, раз, как она обращала их на него, алый румянец пробегал по лицу её, обличая чувствования, которые не притупились еще привычкою и временем и не застыли в совершенном спокойствии. С Патфайндером она была совершенно-свободна, искренна и откровенна; в обращении её было, впрочем, что-то тревожное, но голос её ни разу не задрожал, взор ни разу не опустился, и если иногда загоралось её лицо, то это было не больше, как действие живого и заботливого участия.

Наконец наступила минута, когда Патфайндер должен был отправиться в путь. Чингачгук оставил уже лодку и стоял на тропинке, ведшей во внутренность леса у самой его окраины. Там он спокойно дожидался своего друга. Лишь только Патфайндер был извещен об этом, как тотчас поднялся с своею всегдашнею важностию, чтоб проститься.

-- Я было-подумал, что судьба моя немножко-сурова, сказал он: - но вот судьба этой женщины, Мабель, пристыдила меня, и навела на разум...

"Роса останется и будет жить у меня" с живостию прервала наша героиня.

-- Это я и думал. Если кто-нибудь может исцелить ее от её горести и возбудить в ней желание жить, так это вы, Мабель, хотя я сомневаюсь даже и в вашем успехе Бедное создание, без племени и без мужа! Не легко утешить себя в таких потерях. Ах, Боже мой! до того ль мне теперь, чтобы заниматься несчастиями, женитьбами и замужствами других? разве мало у меня своих горестей?... Не говорите мне, Мабель; не говори мне, Джаспер; дайте мне уйдти с миром и как следует мужчине. Я видел ваше счастие, и этого будет с меня: мне будет легче переносить мою печаль... Нет, я уже не буду больше просить у вас поцелуя, Мабель; никогда не буду у вас просить поцелуя. Вот моя рука, Джаспер, пожми ее, друг, пожми ее креп че - не бойся, не задрожит она, это рука мужа... Теперь Мабель, хотите ли вы пожать ее... Нет, нет, вы не должны этого делать - и он отдернул свою руку, которую Мабель хотела поцаловать и оросить своими слезами. - Этого не должно делать...

"Патфайндер!" спросила Мабель: "когда мы свидимся?"

-- Я думал об этом, да, да, я думал обо всем этом, думал. Если настанет наконец время, когда я буду в состоянии смотреть на Мабель, как на сестру или как на дочь, - мне бы следовало сказать просто на дочь, - вы так молоды, что годитесь мне в дочери, - тогда, поверьте, я прииду к вам; сердцу моему легче будет при виде вашего счатия; если же нет... Прощайте, прощайте... Сержант был виноват, - да, сержант был очень-виноват!

То были последния слова, слышанные Джаспером Уэстерном я Мабелью Дунгам от Патфайндера. Он отворотился, как-будто эти слова задушали его, и быстро соединился с своим другом. Как-скоро последний увидел его приближение, тотчас же взвалил на плеча свою ношу и скользнул между деревьями, не дожидаясь слов Патфайндера. Мабель, её муж и Роса не спускали глаз с Путеводителя, ожидая еще от него прощального жеста или мгновенного взгляда; но он не обертывался. Раза два или три им показалось, будто он потряс головою, как человек, у которого горько на душе; он даже махнул рукою, как-будто зная, что на него смотрят, но скоро быстрыми шагами, которых твердости не могла ослабить никакая тоска, скрылся из вида, и исчез и чаще леса.

Ни Джаспер, ни жена его не видали больше Патфайндера. Еще год оставались они на берегах Онтарио; но потом, уступив просьбам Капа, они отправились соединиться с ним в Нью-Йорк, где Джаспер скоро стал богатым и уважаемым негоциантом. Трижды в-продолжение нескольких лет, Мабель получала в подарок дорогие и прекрасные меха, и её чувство сказывало ей, откуда приходили эти подарки, хотя они и не сопровождались именем посылавшого. В позднейшую эпоху жизни, когда Мабель была уже матерью многих детей, ей привелось побывать, во внутренних странах, на берегах Могоука, в-сопровождении своих сыновей, из которых старший был в таких летах, что мог служить ей защитником. Тут случилось ей увидеть человека странно-одетого, который смотрел на нее издали с таким вниманием, что она не могла не осведомиться о нем. Ей отвечали, что то был знаменитый охотник в этой части Соединенных-Штатов (это было после революции); что он был также известен чистотою своих нравов и некоторыми странностями, что в этой стране он слыл под названием "Кожаного Чулка". {Leather stoking. - См. "The Pioners". Этот роман, хотя написанный прежде, следует однако в связи четырех романов за "Путеводителем". Пр. Пер.} Более ничего не могла узнать мистрис Уэстерн; однакожь эти взоры, брошенные на нее издали, и странный вид этого незнакомого охотника, заставили ее провести безсонную ночь и набросили на её лицо, все еще прекрасное, тень грусти на долгое время.

похоронена возле своего мужа.

Лэнди дожил до брака с тою, которая была давно любима им, и вышел из службы ветеран, утомленный войною; но его имя было прославлено в наше время делами младшого брата, который, наследовав свое потомственное титло, скоро однакожь переменил его на другое, приобретенное собственными подвигами на океане.

-----

<Вспоминая о появлении "Путеводителя в пустыне..." Д. Ф. Купера на страницах "Отечественных записок", И. И. Панаев писал: "Катков взял на себя перевод двух первых, а я двух последних частей; Катков переводил с английского, я - с французского" (Панаев, с. 235). Сообщение Панаева уточняется письмом В. Г. Белинского к В. П. Боткину от 12 августа 1840 г. Имея в виду девятую книгу журнала, он заметил: "Перевод Каткова, Панаева, Языкова. Глубокое, дивное создание" (ИАН, т. 11, с. 541). В "Материалах для жизнеописания M. H. Каткова" также читаем: "Этот роман переведен М. Н. Катковым, И. И. Панаевым и М. А. Языковым, причем первый при своей работе руководился английским..., а два последние-- французским переводом..." (Рус. вестн., 1897, No 8, с. 143)>