Дирслэйер (Зверобой). Часть третья и последняя.
Глава XI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дирслэйер (Зверобой). Часть третья и последняя. Глава XI (старая орфография)

XI.

Весь день прошел в печальной деятельности. Похоронив своих падших врагов, солдаты занялись потом погребением собственных мертвецов, и эта утренняя сцена настроила всех и каждого к печальным размышлениям. Часы проходили за часами, и наступил, наконец, вечер, когда решились отдать последний долг останкам бедной Гетти. Её тело опустили в озеро подле матери, которую она так любила, и уважала. Доктор Грегем, при всем вольнодумстве, охотно прочитал над её могилой панихиду, как это он сделал при погребении трёх солдат, павших в последней битве. Юдифь и Вахта плакали горько, так же, как Дирслэйер, употреблявший напрасные усилия скрыть свои слезы. Чингачгук смотрел на все с видом глубокомысленного философа, и присутствовал при этой церемонии вместе с солдатами, проводившими тело до самой могилы.

Похоронами Гетти окончились занятия солдат. По распоряжению командира, весь отряд рано должен был устроить свой ночлег, потому-что завтра с восходом солнца предполагалось выступить в поход для соединения с гарнизоном. Пленники и раненные были отправлены еще с вечера под надзором Генриха Марча, который высадился с ними из ковчега в том самом месте, где он и Дирслэйер пристали к озеру в начале этой повести. Эта отправка значительно упростила дальнейшия действия отряда, потому-что на другой день не было при нем ни раненных, ни обоза, и солдаты были свободнее в своих движениях.

Юдифь, после похорон своей, сестры, не говорила ни с кем, кроме Вахты, вплоть до самой ночи. Молодые девушки оставались одне подле тела покойницы до последней минуты. Барабаны прервали молчание, царствовавшее на озере, и затем опять распространилась всеобщая тишина, как-будто человеческия страсти не возмущали спокойствия природы. Часовой всю ночь ходил по платформе, и вместе с разсветом барабан пробил зорю.

Военная точность заступила место ускоренного и неправильного движения пограничных жителей. Солдаты позавтракали на скорую руку, и в стройном порядке, без малейшого шума, выступили на берег. Из всех офицеров остался только один капитан Уэрли. Крег командовал отрядом, выступившим накануне; Торнтон отправился с раненными, и доктор Грегем, само-собою разумеется, сопровождал своих пациентов. Сундук Плывучого-Тома и вся лучшая мебель отправлены с обозом, и в замке остались только мелочи, неимевшия никакой ценности. Юдифь была очень рада, что капитан Уэрли, уважая её печаль; занимался исключительно своими обязанностями командира, и не мешал ей. предаваться грустным размышлениям. Все знали, что замок скоро будет совсем оставлен, и никто не спрашивал никаких объяснений по этому поводу.

Солдаты высадились на ковчег под предводительством своего капитана. На вопрос Уэрли, скоро ли и как она намерена отправиться, Юдифь отвечала, что желает остаться в замке вместе с Вахтой до последней минуты. Больше не разспрашивал капитан Уэрли, и не тревожил молодую девушку предложением своих услуг. Он знал, что одна только дорога на берега Могока, и не сомневался в скорой встрече и возобновлении приятного знакомства.

Наконец, весь отряд отправился с ковчегом, и в замке не осталось ни одной солдатской души. Тогда Чингачгук и Дирслэйер взяли две лодки и поставили их в замок. Потом они наглухо заколотили все двери и окна, и, отъехав от палиссадов на третьей лодке, встретились с Вахтой на четвертой. Могикан пересел к своей невесте, и взяв весла, начал удаляться от замка, оставив Юдифь на платформе. Не подозревая ничего в своем простосердечии, Дирслэйер подъехал к платформе, пригласил Юдифь спуститься в его лодку, и отправился с нею по следам своих друзей.

Им надлежало проезжать мимо фамильного кладбища, и когда они поверстались с могилой Гетти, Юдифь, молчавшая до-сих-пор, попросила своего товарища остановиться на несколько минут.

-- Быть-может, Дирслэйер, сказала она: - никогда я больше не увижу этого места, а здесь покоятся кости моей матери и сестры. Думаете ли вы, что невинность одного из этих созданий будет на том свете спасением для другого?

-- Я не миссионер, Юдифь, и не получил хорошого образования; но не думаю, чтоб это могло быть так, как вы предполагаете. Каждый обязан отвечать за свои собственные проступки, хотя правда и то, что милосердию Божию нет предела, и Господь прощает кающагося грешника.

-- В таком случае, моя бедная мать, конечно, удостоилась небесного блаженства, потому-что она раскаивалась от чистого сердца. Притом она и без того слишком-много страдала: не-уже-ли суждено ей страдать еще и в будущей жизни?

-- Ничего не могу сказать наверное, Юдифь. Я стараюсь делать добро в этой жизни, и этим надеюсь упрочить свое благосостояние в будущем мире. Гетти, при всем слабоумии, была добрая девушка, каких немного на свете, и душа её, по уходе из тела, конечно, удостоилась вечного-блаженства на ряду с небесными ангелами.

-- Вижу, Дирслэйер, что вы только ей отдаете справедливость. Увы! Не-уже-ли такое огромное разстояние между двумя существами, вскормленными одного грудью и взлелеянными под одной и той же кровлей?.. Ну, что будет, то будет. Отодвиньте лодку немного к востоку: солнце мне светит прямо в глаза, и я не могу видеть дна озера. Гетти положена ведь по правую сторону моей матери?

-- Да, Юдифь, вы сами этого хотели, и всем нам приятно было исполнить ваше совершенно-справедливое желание.

Несколько минут Юдифь смотрела на него молча, и потом бросила взгляд на опустелый замок.

-- Итак, мы оставляем этй места, сказала она: - и притом в такую минуту, когда нет здесь никаких опасностей. После происшествия, которое случилось на днях, без сомнения, у дикарей надолго отпадет охота безпокоить белых людей.

-- Да, на это можно положиться. Что касается до меня, я не имею никакого намерения возвращаться сюда в-продолжение всей войны, потому-что Гуроны, думать надобно, не забредут сюда до той поры, пока их внуки или правнуки будут еще слушать рассказы о поражении их предков на берегах Глиммергласа.

-- Не-уже-ли вы так любите бурную тревогу и пролитие крови? Я думала о вас лучше, Дирслэйер. Мне казалось, что вы можете съискать свое счастье в скромном доме с любимою женой, которая сама будет любить вас нежно, изъявляя готовность предупредить все ваши желания. Казалось мне, вам приятно было бы окружить себя здоровыми и послушными детьми и заботиться о их воспитании с нежностию отца, для которого высокая нравственность дороже всего на свете,

-- Какой язык, какие глаза! Что с вами сделалось, Юдифь? Право, взоры ваши, кажется, еще яснее, чем слова, выражают вашу мысль. В месяц, я уверен, вы могли бы испортить самого лучшого солдата во всей колонии.

-- Не-уже-ли я решительно в вас обманулась, Дирслэйер? Стало-быть, война дороже для вас всяких семейных привязанностей?

-- Понимаю вас, Юдиф; но вы-то, кажется, не совсем ясно представляете мой образ мыслей. Вероятно, теперь я могу назвать себя воином в собственном смысле этого слова, потому-что и сражался и побеждал: этого довольно, чтоб заслужить имя воина между Делоэрами. Не запираюсь, во мне есть наклонность к этому ремеслу, достойному мужественного человека, но я отнюдь не люблю проливать человеческую кровь. Между-тем, молодость свое возьмет, и Минг всегда останется Мингом. Еслиб молодые люди, сложив руки, спокойно сидели дома и равнодушно смотрели на этих бродяг, нам пришлось бы подчиниться Французам без всяких отговорок. Я не людоед, Юдифь, и не имею страсти к битвам; но, по моему мнению, оставить военное ремесло тотчас же после битвы почти все равно, что не вступать в военную службу из опасения битвы.

-- Разумеется, для женщины не может быть приятно, если её муж или брат позволяет себя обижать, не стараясь отмстить за обиду; но вы, Дирслэйер, уже прославились на военном поприще, потому-что победа над Гуронами главным образом принадлежит вам. Теперь прошу вас, выслушайте меня терпеливо, и отвечайте мне с полною откровенностию.

Юдифь остановилась. Девическая скромность взяла в ней верх над смелостию, которую она готова была позволить себе в объяснении с этим простодушным человеком. Щеки её, за минуту бледные как полотно, покрылись ярким румянцем, и в глазах её заискрился яркий блеск. Затаенное чувство придало необыкновенную выразительность всем её чертам, и она была теперь обворожительна в полном смысле слова.

-- Дирслэйер, сказала она, - не время и не место прибегать теперь к разным уловкам, чтоб замаскировать свою настоящую мысль.. Здесь, на могиле моей матери и сестры, язык мой неспособен к притворству, и я намерена без малейшей утайки раскрыть перед вами все, что лежит на моей душе. Прошло только восемь дней, и я узнала вас слишком-коротко, как-будто прожила с вами десятки лет. В одну неделю совершились многосложные происшествия, обильные важными последствиями, и мы, конечно, не должны быть чужими друг для друга после стольких опасностей, испытанных и перенесенных вместе на одном и том же клочке земли. Знаю, найдутся люди, которые могут перетолковать в дурную сторону мои слова; но я надеюсь, вы будете судить великодушно мое поведение в-отношении к вам. Мы не в колонии, - и нас не окружает общество, где один принужден обманывать другого. Надеюсь, вы меня поймёте так, как я ожидаю.

-- Очень может быть. Вы говорите ясно и так приятно, что можно слушать вас без всякой скуки. Продолжайте.

-- Благодарю вас, Дирслэйер: вы меня ободряете. Не легко, однакожь, девушке моих лет забыть все уроки, полученные в детстве; и высказать открыто все, что лежит на её сердце,

-- От-чего же, Юдифь? Женщины так же, как мужчины, могут и должны откровенно высказывать свои мысли. Говорите смело, чистосердечно, и я обещаю вам полное внимание.

-- Да, вы услышите, Дирслэйер, чистосердечную исповедь моей души, отвечала Юдифь, делая необыкновенное усилие над собою. - Вы любите леса, и, кажется, предпочитаете их-всем удовольствиям шумной городской жизни; так ли, Дирслэйер?

-- Зачем же оставлять это место? Оно не принадлежит здесь никому, кроме меня, и я охотно передаю вам свои права. Будь я королевой, все мои владения принадлежали бы вам так же, как и мне. Скажу более: нет на свете жертвы, которой я не принесла бы для вас, Дирслэйер. Что жь? Пусть благословит нас священник, и мы воротимся в этот замок с тем, чтоб не оставлять его никогда более, до конца нашей жизни.

Последовало продолжительное молчание. Юдифь закрыла лицо обеими руками и заплакала горько; Дирслэйер смотрел на нее с величайшим изумлением, и обдумывал сделанное предложение. Наконец, он отвечал, стараясь по возможности придать своему голосу нежное выражение:

-- Юдифь, вы не обдумали ваших слов. Сердце ваше слишком поражено последними событиями, и вы едва-ли понимаете, что делаете, Считая себя круглою сиротою в этом мире, вы напрасно торопитесь приискать человека, который мог бы заменить для вас мать и отца. Это важный шаг в жизни, и требует большой обдуманности.

-- Я обдумала его слишком-хорошо, и никакая власть, никакая человеческая сила не в состоянии заставить меня переменить эту решимость, потому-что я уважаю вас, Дирслэйер, от всего моего сердца.

-- Благодарю вас, Юдифь; но не могу и не хочу принять зашего великодушного предложения. Вы забываете все свои преимущества передо мною, и очевидно думаете в эту минуту, что весь свет заключен для вас в этой лодке. Нет, Юдифь, я слишком-хорошо понимаю ваше превосходство, и потому никак не могу согласиться на ваше предложение.

-- О, вы можете, Дирслэйер, очень можете, и никто из нас не будет иметь ни малейших поводов к раскаянию! с живостию возразила Юдифь, не думая больше закрывать свое лицо. - Все вещи, которые принадлежат нам, солдаты могут оставить на дороге, и мы, возвращаясь из крепости, найдем средства перенести их в замок, потому-что не будет в этих местах никакого неприятеля, по-крайней-мерь в-продолжение этой войны. Вы, между-тем, продадите в крепости ваши кожи, и накупите необходимых для нас вещей. Я, с своей стороны, перебравшись в замок, уже никогда не возвращусь в колонию, уверяю вас в этом моим честным словом. Единственное мое желание - принадлежать вам и быть вашей женою, и чтоб доказать вам, Дирслэйер, всю мою привязанность, продолжала Юдифь с такою очаровательною улыбкою, которая едва не обворожила молодого охотника - я тотчас же по возвращении в наш дом сожгу и парчевое платье, и все драгоценные безделки, которые вы сочтете неудобными для вашей жены. Я люблю вас, Дирслэйер, нежно, искренно люблю, и еще раз повторяю единственное желание моей жизни - быть вашею покорною женой.

может быть приведешь в исполнение. Забудьте, прошу вас, все, что вы говорили, и отправимся поскорее на противоположный берег. Перестанем, об этом думать, и вы, если угодно, можете вообразить, что я ничего не слыхал, и вы ничего мне не говорили.

Юдифь была жестоко-огорчена. Во всех его манерах обнаруживалась спокойная, убийственная твердость, и молодая девушка видела ясно, что блистательная ей красота на этот раз отнюдь не произвела ожидаемого действия. Женщины, говорят, очень редко прощают мужчинам добровольное отречение от их обязательных предложений; но при всей своей гордости, Юдифь нисколько не могла досадовать на молодого человека. Одна только мысль занимала ее в эту минуту - окончить объяснение таким образом, чтоб не оставалось между ними и тени недоразумений. Поэтому, помолчав с минуту, она решилась предложить прямой и совершенно-откровенный вопрос:

-- Избави Бог, если впереди мы готовим для себя раскаяние от недостатка искренности в эту минуту. Вы, Дирслэйер, не хотите на мне жениться: так ли я вас поняла?

-- Общия наши выгоды требуют, чтоб я, как честный человек, не позволил себе воспользоваться минутой вашей забывчивости. Мы никогда не можем жениться.

-- И так вы меня не любите? или, может-быть, вы не находите для меня довольно уважения в своем сердце?

вам того сильного чувства, которое заставило бы меня из-за вас оставить своих родителей, если б они были живы. Мой отец и мать умерли давно; но если б еще они были живы, я не знаю женщины, которая заставила бы меня их оставить.

-- Довольно, Дирслэйер, понимаю вас очень-хорошо. Вы не хотите жениться без любви, и эта любовь в вашем сердце не существует для меня. Не отвечайте, если это так: ваше молчание послужит для меня утвердительным ответом.

Дирслэйер повиновался, и не отвечал ничего. Юдифь обратила на него свой пристальный взгляд, как-будто хотела прочесть в его душе затаенную мысль; но не было в ней никакой затаенной мысли, и молодой охотник казался совершенно-спокойным. Через минуту, Юдифь взяла весло, Дирслэйер сделал то же, и легкий челнок полетел по следам Чингачгука и Вахты. Во всю остальную дорогу, они не поменялись ни одним словом.

Ковчег, на котором отправились солдаты, пристал к берегу в одно время с лодкой Юдифи и Дирслэйера. Чингачгук и его невеста уже давно стояли на берегу, ожидая Дирслэйера в том месте, откуда шли две разные дороги: одна к берегам Могока, другая к делоэрском деревням. Солдаты пошли по первой дороге, оттолкнув наперед ковчег, не заботясь, что из этого выйдет. Юдифь смотрела во все глаза, и не обратила ни малейшого внимания на судьбу плывучого дома: Глиммерглас уже не имел для нея никакого значения. Выступив на берег, она быстро пошла вперед, ни разу не оглянувшись назад, и даже не обратив внимания на Вахту, которая с робким изумлением смотрела на белую красавицу.

-- Подожди меня здесь, Чингачгук, сказал Дирслэйер: - я провожу Юдифь к солдатам, а потом ворочусь опять на это место.

-- Довольно, Дирслэйер, сказала она печальным тоном: - благодарю вас за внимание, но оно для меня безполезно. Я и сама найду дорогу к солдатам. Если вы отказались совершить со мной путешествие целой жизни; то тем больше можете отказаться от этой дороги. Но перед разлукой, мне хотелось бы предложить вам еще один вопрос, и Бога ради, не обманите меня вашим ответом. Я знаю, вы не любите ни одной женщины, и, по всем соображениям, одно только обстоятельство препятствует вам полюбить меня. И так, скажите, Дирслэйер...

Здесь молодая девушка остановилась, как-будто задушенная роковою мыслью, для которой не доставало слов на её языке. На её щеках выступил багровая краска, сменившая мертвенную бледность. Наконец, сделав над собой неимоверное усилие, она продолжала:

-- Скажите, Дирслэйер, не рассказал ли вам Генрих Марч чего-нибудь такого, что могло иметь роковое влияние на ваши чувства в-отношении ко мне?

Истина была для Дирслэйера полярною звездою, которую он всегда имел в виду, и он не мог её не высказать даже тогда, когда благоразумие требовало упорного молчания. Юдифь, с замирающим сердцем, прочла убийственный ответ на его лице, и махнув рукою, быстрыми шагами пошла вперед. Несколько минут Дирслэйер простоял на одном месте, не зная что делать; наконец воротился к своим друзьям. Все трое переночевали на берегу Сускеганнаха, и вечером на другой день прибыли в делоэрскую деревню. Их встретили с торжеством, и общий голос признал Дирслэйера победоносным воином.

-----

как с величайшим уважением и громкими похвалами. Спустя год, еще другой и уже последний Унка присоединил свое имя к длинному ряду воинов, прославивших племя Могиканов. Дирслэйер сделался известным во всей Канаде под именем Сокола, и звук его карабина был страшнее для Мингов молнии Маниту. Его услугами часто пользовались военные офицеры, и он особенно привязался к одному из них, с которым имел постоянные сношения во всю свою жизнь.

-----

Прошло пятнадцать лет. Случай снова привел Дирслэйера на озеро Глиммерглас. Возгорелась новая война еще важнее и неистовее первой, и Дирслэйер пошел на берега Могока вместе с постоянным своим другом Чингачгуком, для соединения с Англичанами. Их сопровождал мальчик лет четырнадцати, сын Чингачгука - Вахта покоилась уже вечным сном под делоэрскими соснами. Они прибыли на берега озера в минуту захождения солнца. Ничего не изменилось. Сускеганнах, спокойно протекал между крутыми берегами под куполом листьев; маленький утес по прежнему торчал из-под воды; горы украшались богатою зеленью, и ровная скатерть воды, блистая в уединении, представлялась жемчужиной, окаймленной изумрудами.

На другой день, мальчик отъискал на берегу лодку, значительно-поврежденную, но еще годную для употребления. Все трое пересели в нее, и Чингачгук показал своему сыну то место, где, за пятнадцать лет, был расположен первый лагерь Ирокезов, откуда он так удачно похитил свою Вахту. Потом они высадились на мыс, бывший полем битвы. Хищные звери изрыли землю во многих местах и человеческия кости были разбросаны на поверхности могил; Молодой Унка с грустию смотрел на эти печальные следы людского сумасбродства, хотя честолюбие горело уже и в собственном его сердце.

Отсюда лодка отправилась на середину озера, где еще виднелись остатки замка, представлявшого живописную развалину. Зимния бури опрокинули кровлю этого здания и гниль опустошила древесные пни, образовавшие стену. Человеческая рука неприкасалась к замкам и запорам; но время уже подернуло своим разрушительным влиянием внутренность этого фантастического дома. Столбы и сваи пошатнулись и готовы были рухнуться на дно озера при первом урагане, опрокинув с собою все остатки жилища Плывучого-Тома. Путешественники не могли отъискать отмели, где покоились Гуттер, его жена и Гетти. Вероятно, их могилы занесло песком или, может-быть, Дирслэйер забыл расположение этой местности. Ковчег отъискали на восточном берегу, куда, вероятно, прибило его северо-восточным ветром, который часто дует в этих местах. Паром наполнился водою, червь подъедал дерево, каюта потеряла кровлю. Мебель была еще цела, и сильно забилось сердце Дирслэйера, когда он в одном ящике нашел ленту, принадлежавшую Юдифи. Он живо припомнил красоту и слабости этой молодой девушки. Он никогда её не любил, но это не мешало ему принимать в ней братское участие. Лента немедленно была привязана к знаменитому карабину, который он получил в подарок от Юдифи.

Недалеко от ковчега путешественники отъискали еще другую лодку, и затем остальные две, на которых, за пятнадцать лет перед этим, Чингачгук и Дирслэйер переехали на берег. Лодка, где они сидели, и другая, отъисканная на восточном берегу, были те самые, которые в ту пору, перед отъездом, припрятали в замке между палисадами. Оне сами-собою вышли оттуда, через пролом, образовавшийся в стене, и ветер разнес их по разным концам.

выступили на военную стезю, и эта мысль напомнила им часы нежности, опасностей и взаимного торжества. Молча отправились они в путь, к берегам Могока, на поиски новых приключений, сопряженных с опасностию жизни на каждом шагу. Через несколько лет, еще раз случилось им быть на этом озере, и тогда Чингачгук нашел здесь свою могилу.

их покрывает, и самое их имя скоро, вероятно, исчезнет из воспоминаний. История преступлений вообще возмутительна для человеческого чувства, и хорошо, что немногие ее читают.

Судьба Юдифи не менее загадочна. Прибыв в колонию на берега Могока, Дирслэйер старался о ней разведать, но без всякого успеха. Никто не знал Юдифи, никто даже о ней не помнил. Другия имена, другие офицеры заступили место прежних Уэрли, Крегов, Торнтонов, Грегемов. Нашелся, однакожь, один старый сержант из прежнего гарнизона, прибывший недавно из Англии. Он сказал нашему герою, что сэр Томас Уэрли, взяв отставку из военной службы, жил уединенно в своем поместьи, в Йоркском-Графстве. При нем была какая-то дама красоты необыкновенной, и которая вообще имела над Уэрли большую власть, хотя не носила его фамилии. Но была ли это Юдифь, или какая-нибудь другая жертва страстей этого человека, Дирслэйер никак не мог добиться от старого сержанта. Мы живем в мире эгоизма и проступков всякого рода, это давно всем известно и никто этому не удивляется.