Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе.
Глава XXX

Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

ГЛАВА XXX

В течение нескольких минут ни один звук не нарушал тревожного молчания. Затем толпа колыхнулась, расступилась и вновь сомкнулась живым кольцом вокруг Ункаса. Прежде все глаза, жадно всматривались в лицо мудреца, надеясь прочесть на нем решение Таменунда; теперь они с тайным восхищением устремились на высокого, стройного, безупречно сложенного юношу. Однако ни присутствие всеми чтимого патриарха, ни исключительное внимание, предметом которого оказался пленник, не лишили молодого могиканина спокойствия и самообладания. Он обвел твердыми проницательными глазами собравшихся делаваров, встречая враждебные взоры вождей с такой же невозмутимостью, как любопытные взгляды насторожившихся детей. Но когда глаза его, зорко и надменно обежав весь круг, остановились на Таменунде, он уже не отрывал их от старца, словно все остальное перестало существовать. Затем Ункас легким, бесшумным шагом приблизился к возвышению и остановился перед мудрецом. Он ждал, не спуская глаз с патриарха, не замечавшего его, пока один из вождей не возвестил старцу о приходе могиканина.

- На каком языке обращается пленник к Маниту? - спросил Таменунд, не раскрывая глаз.

- На языке делаваров, как и его отцы,- ответил Ункае.

При этом неожиданном заявлении по толпе пробежал негромкий, но сердитый ропот, который можно было сравнить с рычанием льва в минуту, когда гнев его лишь просыпается, предвещая близкий взрыв всесокрушающей ярости. Впечатление, произведенное этими словами на старца, было не менее сильным, но выразилось иначе. Он заслонил глаза рукой, словно ограждая себя от постыдного зрелища, и низким, гортанным голосом повторил только что услышанное имя:

- Делавар!.. Я дожил до того, что видел, как племена ленапе были прогнаны от родных костров совета и рассеяны по ирокезским горам, как стадо оленей! Я видел, как топоры чужеземцев вырубают в долинах деревья, которые пощадил даже вихрь небесный! Я видел, как звери, бегающие по горам, и птицы, парящие в воздухе, мирно живут в вигвамах людей, но никогда не встречал делавара, настолько низкого, чтобы тайком, подобно ядовитой змее, вползать в становище своего народа.

- Фальшиво поющие птицы раскрыли свой клюв, и Таменунд внял им,- мягким, мелодичным голосом возразил Ункас.

Мудрец вздрогнул и склонил голову набок, словно силясь поймать звуки замирающего мотива.

- Не снится ли Таменунду сон? - воскликнул старец.- Чей голос долетел до его слуха? Не ушли ли зимы вспять? Быть может, к детям ленапе вновь возвратилось лето?

Бессвязные слова, сорвавшиеся с уст делаварского пророка, были встречены почтительным, торжественным молчанием. Племя с готовностью вообразило, будто эта непонятная речь - одна из таинственных бесед, которые старец нередко вел с Великим духом, и теперь с благоговейным трепетом ожидало откровений. Однако после долгой терпеливой паузы один из старых спутников патриарха, сообразив, что тот забыл, для чего они здесь собрались, отважился напомнить ему о пленнике.

- Лживый делавар дрожит в ожидании слов Таменунда,- сказал старик.- Он - собака, которая радостно воет, когда ингизы указывают ей след.

- А вы - собаки, радостно виляющие хвостом, когда француз кидает вам объедки затравленного им оленя,- отпарировал Ункас, сурово оглядывая окружающих.

При этом язвительном, хотя, вероятно, заслуженном ответе в воздухе сверкнуло десятка два ножей, и столько же воинов разом вскочили на ноги, но один из вождей жестом подавил эту вспышку негодования и восстановил видимость спокойствия. Задача эта оказалась бы, пожалуй, и не столь легкой, не сделай Таменунд знак, что опять хочет говорить.

- Делавар,- начал он,- ты недостоин носить это имя. Много зим мой народ не видел яркого солнца, а воин, покидающий свое племя, когда над ним нависают тучи,- вдвойне предатель. Закон Маниту справедлив. Так должно быть, пока текут реки и стоят горы, пока деревья отцветают и вновь цветут. Так должно быть!.. Этот человек - ваш, дети мои! Поступите с ним по закону.

кровавых намерений исходил из уст всего племени. Под дикие крики один из вождей пронзительным голосом объявил, что пленник осуждается на страшную пытку огнем. Круг распался, и восторженные восклицания слились с шумом и суматохой начавшихся приготовлений. Хейуорд отчаянно вырывался из рук державших его индейцев, разведчик с нескрываемой тревогой оглядывался вокруг, а Кора вновь бросилась к ногам патриарха с мольбой о пощаде.

На протяжении всех этих страшных минут только Ункас сохранял несокрушимое спокойствие. Он смотрел на приготовления твердым взглядом, а когда мучители подошли и набросились на него, встретил их с непоколебимой стойкостью. Один из них, более свирепый и злобный, чем его товарищи, схватил Ункаса за ворот охотничьей рубахи и одним движением сорвал ее с тела. Затем он с исступленным радостным воплем подскочил к своей не оказавшей никакого сопротивления жертве, чтобы вести ее на костер. Но в тот момент, когда в дикаре, казалось, начисто угасли человеческие чувства, он остановился так внезапно, словно за Ункаса вступилась какая-то сверхъестественная сила. Глаза делавара вылезли из орбит, рот раскрылся, и весь он как бы окаменел от изумления. Он поднял руку и медленным, размеренным жестом указал пальцем на грудь пленника. Остальные в не меньшем удивлении сгрудились вокруг него, и все глаза, по его примеру, уставились на украшавшее грудь Ункаса изображение маленькой черепахи, отчетливо вытатуированное ярко-синей краской.

Секунду Ункас, спокойно улыбаясь, наслаждался своим торжеством. Затем, отстранив толпу величественным и надменным жестом, он с царственным видом вышел вперед и возвысил голос, перекрывший восхищенный ропот зрителей.

- Люди лениленапе! - сказал он.- Мой род - опора вселенной! Ваше слабое племя стоит на моем панцире! Разве огонь, разведенный делаварами, может сжечь сына моих отцов? - добавил он, гордо указывая на простой герб у себя на груди.- Кровь, берущая начало из такого источника, погасила бы ваш костер. Мой род - праотец всех племен!

- Кто ты? - спросил Таменунд, которого подняли на ноги не столько слова пленника, сколько звук его голоса.

- Ункас, сын Чингачгука,- ответил пленник, скромно отворачиваясь от толпы и склоняя голову в знак уважения к возрасту и положению старца.- Сын Унамис, Великой Черепахи.

- Близится последний час Таменунда! - воскликнул пророк.- Ночь кончилась, наступает день! Благодарю Маниту за то, что появился человек, который сядет на мое место у костра совета. Ункас, внук Ункаса, отыскался! Дай же глазам умирающего орла взглянуть на восходящее солнце!

Юноша легко, но горделиво взбежал на возвышение, откуда мог быть виден всей изумленной и взволнованной толпе. Таменунд долго держал его на расстоянии вытянутой руки, вглядываясь в каждую точеную черту его прекрасного лица ненасытным взором человека, вспоминающего дни былого счастья.

- Не стал ли Таменунд юношей? - вскричал наконец восхищенный старец. - Неужели я видел во сне так много зим? Видел мой народ, рассеянный, как гонимый ветром песок, видел ингизов, более многочисленных, чем листья на деревьях? Ныне стрела Таменунда не спугнет молодую лань; рука его иссохла, как ветвь мертвого дуба; улитка перегонит его в беге. И все-таки передо мной Ункас, такой же, с каким я когда-то ходил на бой с бледнолицыми! Ункас - пума своего племени, старший сын ленапе, мудрейший сагамор могикан! Скажите, о делавары, неужели Таменунд проспал сто лет?

Глубокое, ничем не возмутимое молчание, последовавшее за этими словами, достаточно убедительно показало, с каким безмерным почтением народ воспринял речь патриарха. Никто не отважился ответить, но все, затаив дыхание, ждали, что еще может произойти. Один Ункас, глядя Таменунду в лицо с почтением и нежностью любимого сына, осмелился взять слово в силу своего высокого и признанного теперь сана.

- Четыре воина из рода Ункаса жили и умерли с тех пор, как друг Таменунда водил свой народ на войну,- сказал он.- Кровь Черепахи текла в жилах многих вождей, но все они вернулись в землю, откуда пришли, кроме Чингачгука и его сына.

- Правда. Это правда,- согласился мудрец, чья память, словно яркий луч облака, разогнала сладкие грезы и вернула его к подлинной истории родного племени.- Наши мудрецы часто рассказывали, что в горах, среди ингизов, живут два воина древнего рода. Почему же так долго пустовали их места у костра совета делаваров?

При этих словах молодой могиканин поднял голову, которую из почтения все еще держал склоненной, возвысил голос, чтобы его слышали все, и сказал, словно желая раз и навсегда объяснить поведение своего рода:

- Некогда мы спали там, где можно слышать сердитый говор волн соленого озера. В те дни мы были властителями и сагаморами всей страны. Но когда у каждого ручья нам стали встречаться бледнолицые, мы пошли за оленями обратно к родной реке нашего племени. Делавары покинули ее. Лишь немногие воины остались утолять жажду водой из любимого потока. Предки мои сказали: «Мы будем охотиться здесь. Воды нашей реки текут в соленое озеро. Если мы двинемся на закат, мы найдем потоки, текущие в Великие пресные озера, а там могикане умрут, как морская рыба умирает в прозрачном источнике. Когда Маниту решит, он скажет: «Идите!»- и мы спустимся по реке к морю и вновь отберем то, что принадлежит нам. Вот, делавары, во что верят дети Черепахи! Глаза наши устремлены на восход, а не на закат. Мы знаем, откуда приходит солнце, а не куда оно уходит. Я сказал.

Ленапе слушали его слова со всем благоговением, какое только может вселять в людей суеверие, и втайне наслаждались образным языком, которым молодой сага-мор излагал свои мысли. Ункас пытливым взором следил за слушателями и, убеждаясь, что его краткие объяснения производят на толпу желательное действие, постепенно смягчал тон. Затем, медленно обведя взглядом тех, кто окружал холмик, где пребывал Таменунд, он впервые заметил связанного разведчика. Быстро сбежав вниз, могиканин проложил себе дорогу через толпу, поравнялся с другом и, разрезав его путы яростным взмахом ножа, знаком велел окружающим расступиться. Суровые, настороженные индейцы безмолвно повиновались и снова сомкнули круг, как до появления Ункаса. Юноша взял разведчика за руку и подвел к патриарху.

- Отец,- молвил он,- взгляни на этого бледнолицего. Он - справедливый человек и друг делаваров.

- Он сын Микуона?

- Нет. Он прославленный воин ингизов, и макуасы страшатся его.

- Какое имя заслужил он подвигами?

- Мы зовем его Соколиный Глаз,- ответил Ункас, именуя друга его делаварским прозвищем,- потому что зрение никогда не изменяет ему. Среди мингов он больше всего известен благодаря своему смертоносному ружью, разящему их воинов; они прозвали его Длинный Карабин.

- Длинный Карабин! - вскричал Таменунд, открыв глаза и сурово глядя на разведчика.- Мой сын поступает дурно, называя его другом.

- Бледнолицый убивал моих молодых воинов. Его имя прославлено ударами, которые он нанес ленапе.

- Если это нашептал делаварам минг, то лишь доказал, что он - фальшиво поющая птица,- заговорил разведчик, сочтя, что настало время снять с себя столь оскорбительное обвинение; объяснялся Соколиный Глаз на языке слушателей, но приноравливал свой слог к индейской образности.- Не стану отрицать: я убивал макуасов даже у их собственного костра совета. Но рука моя ни разу не нанесла умышленного вреда делаварам. Это противоречило бы моей натуре, потому что я друг им и каждому, кто принадлежит к их племени.

Тихий одобрительный гул пронесся по рядам воинов, и они переглянулись между собой с видом людей, начинающих сознавать свою ошибку.

- Где гурон? - спросил Таменунд.- Неужели ему удалось заткнуть мне уши?

Магуа, чьи переживания во время сцены торжества Ункаса легче представить себе, чем описать, смело выступил вперед и встал перед патриархом.

- Справедливый Таменунд,- возвысил он голос,- не оставит себе то, что гурон вверил ему на время.

- Скажи мне, сын моего брата,- сказал мудрец, отворачиваясь от угрюмого лица Хитрой Лисицы и радостно вперяя взор в открытые черты Ункаса,- имеет ли чужеземец над тобой права победителя?

- Нет, Пума может угодить в ловушку, расставленную женщинами, но она могуча и знает, как вырваться на свободу.

- А Длинный Карабин?

- Он смеется над мингами... Иди к своим женщинам, гурон, и спроси у них, какого цвета у медведя шкура.

- А чужеземец и белая девушка, которые пришли вдвоем в мой лагерь?

- Должны беспрепятственно уйти по какой угодно тропе.

- А женщина, которую гурон оставил у моих воинов?

Ункас промолчал.

-- А женщина, которую минг привел в мой лагерь? - строго повторил Таменунд.

- Она моя! - вскричал Магуа, торжествующе погрозив рукой Ункасу.- Ты знаешь, могиканин, что она моя.

- Мой сын молчит? - спросил Таменунд, пытаясь прочесть ответ на лице горестно отвернувшегося юноши.

-- Гурон сказал правду,- тихо подтвердил Ункас.

Последовала короткая, но красноречивая пауза, показавшая, как неохотно признает собрание справедливость домогательств Магуа. Наконец патриарх, а только от него и зависело решение, твердо произнес:

- Уходи, гурон.

Старец задумался, потом наклонился к одному из своих спутников и спросил:

- Верно ли расслышали мои уши?

- Верно.

- Этот минг - вождь?

- Первый в своем племени.

- Чего ж тебе еще надо, девушка? Тебя берет в жены великий вождь. Ступай! Твой род не угаснет.

- Пусть он лучше тысячу раз угаснет, чем я подвергнусь такому унижению! - воскликнула сраженная ужасом Кора.

- Гурон, душа ее - в палатках ее отцов. Девушка, которую берут в жены насильно, не приносит счастья в вигвам.

- Она говорит языком своего народа,- возразил Магуа, с горькой иронией взирая на свою жертву.- Она из племени торгашей и не подарит ласкового взгляда, не поторговавшись. Пусть Таменунд скажет свое слово.

- Возьми за нее выкуп и нашу любовь.

-- Магуа возьмет лишь то, что принес сюда.

- Ну что ж, уходи с тем, что тебе принадлежит. Великий Маниту не позволяет делавару быть несправедливым.

Магуа ринулся к Коре и крепко схватил ее за руку, делавары молча отступили, и девушка, поняв, что мольбы бесполезны, без сопротивления подчинилась своей участи.

- Стой, стой! - вскричал Дункан, бросаясь вперед.- Сжалься, гурон! Ты получишь за нее такой выкуп, что станешь богаче всех в своем племени.

- Магуа - краснокожий: ему не нужны побрякушки бледнолицых.

-- Золото, серебро, порох, свинец - все, что необходимо воину, все будет у тебя в вигваме! Все, что подобает великому вождю!

- Хитрая Лисица - могуч,- закричал Магуа, неистово потрясая рукой, которою сжимал руку беспомощной Коры.- Он отомстил!

- Боже правый, неужели ты потерпишь это? - взорвался Хейуорд, в отчаянии сжимая руки.- Справедливый Таменунд, молю тебя, пощади!

- Делавар сказал,- ответил старец, закрывая глаза, и откинулся назад, словно окончательно истощенный телесным и душевным усилием.- Мужчина не говорит дважды.

- Мудрый вождь не тратит время на отмену своих решений и поступает благоразумно,- вмешался Соколиный Глаз, сделав Дункану знак молчать.- Но каждому воину следует хорошенько подумать, прежде чем метнуть томагавк в голову своему пленнику. Я не люблю тебя, гурон; могу также сказать, что никогда не давал спуску мингам. Есть все основания полагать, что, если война скоро не кончится, многие твои воины еще повстречаются со мной в лесу. Вот и рассуди, кого ты предпочитаешь привести пленником к себе в лагерь - эту леди или меня, человека, которого все твое племя хотело бы увидеть безоружным.

- Нет, я этого не сказал,- возразил Соколиный Глаз, благоразумно решив поторговаться при виде жадности, с какой Магуа выслушал его предложение.- Это была бы неравная мена: разве можно отдать воина в расцвете сил даже за лучшую девушку на всей границе? Отпусти пленницу, и я соглашусь уйти на зимние квартиры сегодня же, то есть, по крайней мере, за полтора месяца до листопада.

Магуа с холодным презрением покачал головой и нетерпеливо подал толпе знак пропустить его.

- Ну что ж,- добавил разведчик, делая вид, что он не пришел еще к окончательному решению.- Я, пожалуй, готов дать в придачу свой оленебой. Этому ружью нет равного, можешь поверить слову опытного охотника.

Магуа, не удостоив его ответом, стал раздвигать перед собой толпу.

- Быть может...- продолжал разведчик, теряя напускное хладнокровие в той же мере, в какой Магуа выказывал равнодушие к обмену,- быть может, мы столкуемся, если я дам слово обучить твоих воинов, как надо обращаться с этим ружьем?

к справедливости патриарха.

- Чему быть, того не миновать,- вздохнул Соколиный Глаз, устремляя печальный и покорный взгляд на Ункаса.- Негодяй сознает свое преимущество и пользуется им! Благослови тебя бог, мой мальчик! Ты нашел друзей среди соплеменников, и, надеюсь, они будут так же верны тебе, как был человек без примеси индейской крови. Что до меня, рано или поздно я должен умереть, и хорошо, что оплакивать меня придется немногим. В конце концов, не сегодня-завтра эти мерзавцы умудрятся снять с меня скальп, так что день-другой не составляет большой разницы, особенно перед лицом вечности. Благослови тебя бог,- повторил суровый разведчик, грустно склонив голову, но тут же поднял ее и устремил на юношу задумчивый взгляд. - Я любил вас обоих - и тебя, и твоего отца, Ункас, хотя кожа у нас разного цвета, да и привычки не совсем одинаковые. Передай сагамору, что я никогда, даже в самые опасные минуты, не забывал о нем, а сам вспоминай обо мне иногда, если нападешь на удачный след. И помни, мальчик: одно над нами небо или два, все равно в потустороннем мире отыщется тропа, которая вновь сведет вместе честных людей. Ружье мое найдешь там, где мы его припрятали. Возьми его и храни в память обо мне. И вот еще что: не стесняйся пускать его в дело против мингов: это отвлечет тебя от мысли о моей смерти и поможет отвести душу... Гурон, я принимаю предложение. Освободи женщину. Твой пленник - я.

При этих великодушных словах в толпе раздался тихий, но явственный шепот одобрения. Даже самые свирепые делаварские воины - и те восхищались мужеством человека, способного на такое самопожертвование. Магуа остановился, и было тревожное мгновение, когда он, казалось, заколебался; однако, посмотрев на Кору взглядом, где злоба причудливо сочеталась с восторгом, он окончательно принял решение.

Выразив надменным поворотом головы презрение к намерениям разведчика, он твердо и решительно объявил:

- Хитрая Лисица - великий вождь; он делает то, что сказал. Идем,- прибавил он, фамильярно опуская руку на плечо девушки и подталкивая ее вперед.- Гурон - не пустой болтун: мы идем.

- Я - твоя пленница, и, когда придет время, пойду даже на смерть, но принуждать меня не нужно,- холодно отчеканила она и прибавила обращаясь к Соколиному Глазу.- Великодушный охотник, от всей души благодарю вас. Предложение ваше мне не поможет, да я и не приняла бы его. Но вы все-таки можете оказать мне услугу, и даже большую, чем входило в ваши благородные намерения. Взгляните на это милое обессилевшее дитя! Не покидайте ее до тех пор, пока она не доберется до мест, где живут цивилизованные люди. Не стану говорить,- продолжала она, крепко пожимая руку разведчику,- что отец ее не останется у вас в долгу: люди, подобные вам,- выше наград, но он будет всю жизнь благодарить и благословлять вас. А благословение честного престарелого человека, поверьте мне, имеет цену даже в глазах всевышнего. Ах, если бы он мог благословить меня в эту страшную минуту!

Голос Коры пресекся, и она на секунду замолчала; затем, подойдя к Дункану, поддерживавшему ее бесчувственную сестру, продолжала тоном более спокойным, но все же выдававшим жестокую борьбу обуревавших ее чувств:

- Мне не надо просить вас беречь сокровище, которым вы будете обладать. Вы любите ее, Хейуорд, а значит, простите ей любые недостатки, даже если они у нее есть. Но она так добра, нежна и прелестна, как только может быть земная женщина! У нее нет ни одного телесного или душевного изъяна, который мог бы вселить отвращение в самого гордого из мужчин. Она хороша собой, ах, удивительно хороша! - Тут Кора положила свою тонкую, хоть и не такую белую, как у сестры, руку на мраморный лоб Алисы и с грустной нежностью откинула золотистые локоны, упавшие девушке на глаза.- А душа ее не менее чиста и белоснежна, чем кожа! Я могла бы сказать больше, гораздо больше, чем диктует холодный разум, но пощажу и вас и себя...

Кора умолкла и с грустью склонилась над сестрой. Крепко и горячо поцеловав ее, девушка выпрямилась и, со смертельно бледным лицом, но без единой слезинки в лихорадочно горящих глазах, повернувшись к дикарю, по-прежнему надменно бросила:

- Да, иди,- вскричал Дункан, передавая Алису подбежавшей индейской девушке.- Иди, Магуа, иди! У делаваров свои законы, запрещающие удерживать тебя, но я... я не обязан им подчиняться. Иди, злобное чудовище! Ну, что же ты медлишь?

Трудно описать выражение, с каким Магуа выслушал эту угрозу. В первое мгновение лицо его озарилось злобной радостью, но затем на нем вновь застыла обычная маска холодного коварства.

- Леса открыты для всех. Щедрая Рука может последовать за мной,- отозвался он.

- Стойте! - воскликнул Соколиный Глаз, хватая Дункана за руку и силой удерживая его.- Вы не знаете, как вероломен этот мерзавец. Он заведет вас в засаду на верную смерть...

Маниту. Взгляни на солнце. Сейчас оно озаряет ветви вон тех кустов. Путь твой недолог и открыт. Когда солнце встанет над вершинами деревьев, по твоему следу пойдут воины.

- Я слышу карканье ворона! - насмешливо расхохотался Магуа.-Догоняй! - прибавил он, грозя рукой нехотя расступившейся толпе.- Где у делаваров юбки? Пусть отдадут вейандотам стрелы и ружья и получат за это дичь и маис. Собаки, зайцы, воры, я плюю на вас!

Прощальные оскорбления гурона были встречены зловещим, гробовым молчанием. С этими язвительными словами торжествующий Магуа под защитой нерушимых законов индейского гостеприимства беспрепятственно углубился в лес, уводя с собой покорную пленницу. 

Примечания

64. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.