Браво, или В Венеции.
Глава 27

Браво, или В Венеции

Глава 27

В тот день по городу ползло множество слухов: люди передавали их друг другу с таинственным и опасливым видом, столь характерным для нравов Венеции того времени. Сотни людей шли к гранитным колоннам, словно ожидали увидеть браво на его излюбленном месте, бросающего дерзкий вызов сенату, ибо этому человеку непостижимо долго дозволено было появляться в общественных местах, и теперь горожане с трудом верили, что он так легко изменит своей привычке. Разумеется, сомнения их тут же рассеивались. Многие теперь громко превозносили справедливость республики, потому что даже самые угнетенные достаточно храбры, чтобы хвалить своих правителей, и те, кто долгие годы не проронил ни слова о действиях властей, теперь рассуждали вслух, словно они - мужественные граждане свободной страны.

День прошел, ничем не нарушив обычного течения жизни. Во многих церквах города продолжались мессы по старому рыбаку. Его товарищи наблюдали эти церемонии со смешанным чувством недоверия и ликования. И, прежде чем наступил вечер, рыбаки вновь обратились в самых покорных слуг из всех, кого олигархия обычно попирала, ибо неизбежное следствие подобных методов правления - грубая лесть легко подавляет вспышки недовольства, порожденные беззаконием. Такова уж человеческая природа: привычка к подчинению рождает в народе глубокое, хотя и искусственное чувство уважения к властям, и потому, когда тот, кто так долго стоял на пьедестале, спускается с него и признается в своей случайной слабости, подчиненные испытывают глубочайшее удовлетворение. Народ прощает ему все его слабости.

В обычный час площадь Святого Марка заполнилась народом; патриции, как всегда, покинули Бролио, и, прежде чем на башне пробило второй час ночи, веселье было уже в полном разгаре. На каналах вновь появились гондолы благородных дам; шторы на окнах дворцов были раздвинуты, чтобы в покои проник свежий ветер с моря, на мостах и под окнами красавиц слышалась музыка. Жизнь общества не могла остановиться только из-за того, что жестокость оставалась безнаказанной, а безвинные страдали.

На Большом канале в ту пору, как и теперь, было множество великолепных дворцов, не уступавших по роскоши королевским. Читателю уже довелось познакомиться с некоторыми из этих величественных зданий, и теперь мы проведем его еще в одно.

Особенности архитектуры, явившиеся следствием необычного расположения Венеции, придают сходный вид всем дворцам этого великолепного города. В здание, куда ведет нас этот рассказ, имевшее свой внутренний двор, входили через подъезд с канала, попадая в просторный вестибюль, а оттуда по массивной мраморной лестнице поднимались в верхние покои со множеством картин и люстр и прекрасными полами, выложенными ценной породой мрамора в виде сложных узоров. Все ото напоминало те дворцы, где читатель уже побывал с нами.

Было десять часов вечера. В одном из покоев описанного нами дворца собралась небольшая семья, являвшая собой приятное зрелище. Здесь был отец семейства, человек, едва достигший средних лет, лицо которого выражало мужество, ум и доброту, а в эту минуту еще и родительскую нежность, ибо он держал на руках малыша лет трех-четырех, который шумно резвился, доставляя удовольствие и себе и отцу. Прекрасная венецианка с золотистыми локонами и нежным румянцем на щеках, словно сошедшая с полотна Тициана, лежала рядом на кушетке, любуясь мужем и сыном и смеясь вместе с ними. Девочка с длинными косами - вылитый портрет матеры в юности - играла с грудным младенцем. Вдруг на площади пробили часы. Вздрогнув, отец поставил малыша на пол и взглянул на свои, - Поедешь ли ты куда-нибудь в гондоле, дорогая? - спросил он.

- С тобой, Паоло?

- Нет, дорогая, у меня есть дела, и я буду занят до двенадцати.

- Ты обычно склонен покидать меня, когда тебя что-нибудь тревожит.

- Не говори так! Я должен сегодня увидеться с моим поверенным и хорошо знаю, что ты охотно отпустишь меня для того, чтобы я позаботился о счастье наших дорогих малюток.

Донна Джульетта позвонила, чтобы ей подали одеться.

Малыша и грудного ребенка отправили спать, а мать со старшей дочерью спустились к гондоле. Синьора никогда не выходила одна - это был брачный союз, в котором обычный расчет счастливо сочетался с искренним чувством. Помогая жене сесть в гондолу, хозяин дома нежно поцеловал ее руку и затем стоял на влажных ступенях подъезда до тех пор, пока лодка не удалилась на некоторое расстояние от дворца.

- Кабинет готов для приема гостей? - спросил у слуги синьор Соранцо, ибо это был тот самый сенатор, который сопровождал дожа, когда тот выходил к рыбакам.

- Да, синьор.

- Все приготовлено, как было сказано?

- Да, ваша светлость.

- Да, синьор.

- Хорошо. Когда первый из них приедет, я тут же спущусь.

- Ваша светлость, два кавалера в масках уже ждут вас.

Соранцо вздрогнул, снова взглянул на часы и поспешно направился в самую отдаленную и спокойную часть дворца. Открыв небольшую дверь, он очутился в комнате перед теми, кто уже ждал его прихода.

- Тысячу извинений, синьоры! - воскликнул хозяин дома. - Мне не приходилось прежде выполнять такие обязанности, - не знаю, насколько вы опытны в этом деле. Время пролетело как-то очень незаметно для меня. Прошу вашего снисхождения, господа. Своим усердием в будущем я постараюсь искупить эту оплошность, Оба гостя были, старше хозяина дома, и, судя по каменному выражению их лиц, за плечами у них была большая жизнь. Они вежливо выслушали извинения синьора Соранцо, и в течение нескольких минут разговор шел лишь о самых незначительных вещах.

- Наше присутствие не будет обнаружено? - спросил некоторое время спустя один из гостей.

- Никоим образом. Никто не входит сюда без разрешения, кроме моей супруги, а она сейчас отправилась на вечернюю прогулку по каналам.

- Говорят, синьор Соранцо, ваше супружество весьма счастливо. Но, надеюсь, вы понимаете, что сегодня сюда не должна войти даже донна Джульетта.

- Конечно, синьор. Дела республики превыше всего!

- Я трижды счастлив, синьоры, что судьба послала мне таких превосходных коллег. Поверьте, мне приходилось выполнять этот страшный долг в гораздо менее приятном обществе.

Эта льстивая тирада, которую лицемерный старик сенатор произносил всякий раз, когда встречался со своими новыми коллегами по инквизиции, была принята с удовольствием и награждена ответными комплиментами.

- Оказывается, одним из наших предшественников был синьор Алессандро Градениго, - продолжал он, рассматривая какие-то бумаги; действительные члены Совета Трех были известны лишь немногим должностным лицам правительства, но их преемникам всегда сообщались имена предшественников. - Он человек благородный и глубоко преданный государству!

Остальные осторожно согласились с ним.

- Синьоры, мы приступаем к нашим обязанностям в весьма трудный момент, - заметил другой сенатор. - Правда, похоже, что волнение рыбаков улеглось. Но у черни как будто были некоторые причины не доверять правительству!

- Это дело счастливо окончилось, - ответил самый старый из Трех; он давно научился не вспоминать того, что государство желало забыть, когда цель была достигнута. - Галеры нуждаются в гребцах, не то Святому Марку скоро придется склонить голову.

Соранцо, получивший уже некоторые инструкции относительно своих новых обязанностей, выглядел явно озабоченным; но и он был всего лишь порождением этой государственной системы.

- Есть ли сегодня у Совета что-либо особо важное для обсуждения? - спросил он.

- Синьоры, имеются все основания полагать, что республика понесла прискорбную потерю. Вы оба хорошо знаете наследницу богатств Тьеполо или, по крайней мере, слыхали о ней, если ее уединенный образ жизни лишил вас личного с ней знакомства.

- Донна Джульетта восхищается ее красотой, - отозвался сенатор Соранцо.

- Богаче ее не было невесты в Венеции! - вставил третий инквизитор.

- Очаровательная внешность, огромное богатство - и все это, я боюсь, мы потеряли навсегда! Дон Камилло Монфорте - храни его бог, пока мы можем использовать его влияние, - едва не обманул нас, но как раз в ту минуту, когда государство уже разрушило его хитроумные планы, юная наследница по воле случая попала в руки мятежников, и с той поры мы не имеем о ней никаких известий!

- Мне донесли, - сказал третий сенатор, - что исчез также и герцог святой Агаты. Кроме того, в порту нет фелукки, которой мы обычно пользовались для особо секретных поручений.

Оба старых сенатора переглянулись, словно только сейчас начиная догадываться об истине. Они поняли, что дело безнадежно, и, так как их функции были чисто практические, они не стали терять время на бесполезные сожаления.

- У нас есть два неотложных дела, - сказал старший. - , Во-первых, мы должны как следует похоронить старого рыбака, чтобы предотвратить какое-либо новое недовольство, и, во-вторых, необходимо избавиться от пресловутого Якопо.

- Но его еще надо поймать, - заметил синьор Соранцо.

- Это уже сделано. И где, вы думаете, его схватили, господа? В самом Дворце Дожей!

- На плаху его, немедленно!

Оба старца вновь обменялись взглядами, по которым можно было понять, что, состоя и раньше членами Совета Трех, они понимали многое такое, о чем их молодой коллега и не подозревал. Во взглядах этих было еще и нечто напоминавшее сговор взять власть над чувствами новичка, прежде чем приступить открыто к своим страшным обязанностям.

- Ради Святого Марка, синьоры, в этом случае пусть справедливость торжествует открыто! - продолжал ничего не подозревавший Соранцо. - Какого снисхождения может ждать наемный убийца? Нужно как можно шире оповестить народ о нашем суровом и справедливом приговоре - это лучше всего будет характеризовать нашу власть!

Старые сенаторы кивнули в знак согласия со своим коллегой, говорившим с жаром молодости и неопытности и прямотой благородной души. Лицемеры, согласно распространенному образу действий, часто прикрываются молчаливым согласием.

- Конечно, очень хорошо утверждать справедливость, - ответил более пожилой. - Вот, например, в Львиной пасти найдено несколько доносов на неаполитанца, герцога святой Агаты. Я предоставляю вам, мои умудренные опытом коллеги, разобрать их.

- Избыток ненависти выдает их происхождение! - воскликнул самый неискушенный из членов Совета. - Могу поручиться жизнью, синьоры, что все эти обвинения порождены личной злобой и недостойны внимания республики! Я много встречался с герцогом святой Агаты и могу сказать, что это в высшей степени достойный человек!

- Это не помешало ему претендовать на руку дочери старого Тьеполо!

- Молодость всегда поклоняется красоте, и это вовсе не преступление. Он спас жизнь синьоры, а в том, что молодость испытывает такие чувства, нет ничего удивительного!

- Не забывайте, что Венеция, так же как и самый молодой из нас, может также испытывать чувства, синьор!

- Не может же Венеция вступить в брак с наследницей!

- Разумеется, Святому Марку придется удовлетвориться ролью благоразумного отца. Вы еще молоды, синьор Соранцо, а донна Джульетта редкая красавица! С течением времени оба вы станете иначе относиться к судьбам государств, как и к судьбам отдельных семейств… Но мы понапрасну тратим время на пустые разговоры - ведь нашим агентам еще не удалось разыскать беглянку. Сейчас самый неотложный вопрос - как нам избавиться от Якопо. Показал ли вам его светлость письмо от римского папы относительно перехваченных донесений?

- Да, показывал. Наши предшественники ответили достаточно исчерпывающе, и тут нам больше делать нечего.

- В таком случае, мы можем серьезно заняться делом Якопо Фронтони. Нам нужно будет собраться в зале инквизиции, чтобы свести преступника с его обвинителями. Это серьезное испытание, синьоры, и Венеция уронит себя во мнении народа, если высшее судилище отнесется к приговору без должного внимания.

- На эшафот негодяя! - снова воскликнул Соранцо.

- Возможно, его постигнет эта участь или даже еще худшая - колесование. Более глубокий разбор дела покажет нам, какое решение правильнее будет вынести.

- Когда речь идет о безопасности наших граждан, может быть только одно правильное решение! Я никогда прежде не жаждал смерти человека, но сейчас я жду этого с нетерпением.

час, и мы все встретимся в зале инквизиции, чтобы выполнить свой долг.

Затем разговор перешел на более общие темы. Это тайное и необычное судилище, которое не имело определенного места для своих собраний и которое выносило приговоры то на площади, то во дворце, среди шумных забав маскарада, или в церкви, на веселых сборищах и в кабинете одного из его членов, должно было разбирать множество самых разнообразных дел. В его состав входили только люди знатного происхождения, но так как не все они рождались на свет одинаково способными к жестокости, то порой случалось, как, например, сейчас, что двум более искушенным членам Совета приходилось преодолевать благородные устремления их коллеги, прежде чем пустить в ход всю эту адскую машину.

Любопытно, что общество обычно устанавливает гораздо более жесткий критерий истины и справедливости, чем это претворяется в жизнь каждым его отдельным членом. Причина такого положения совершенно очевидна, ибо природа наделила всех людей пониманием этого права и от него отказываются лишь под давлением сильных личных соблазнов. Мы восхваляем добродетель, которой не можем подражать. Поэтому страны, общественное мнение которых имеет наибольшее влияние, обретают и более чистые нравы. Из этого следует, что при господстве правильной системы взглядов неизбежно совершенствуется и национальная мораль.

Ужасно положение того народа, у которого законы и постановления властей ниже личных принципов самих граждан, ибо этот факт доказывает, что подобный народ не является хозяином своей судьбы и, что еще страшнее, коллективная сила его используется для разрушения тех самых качеств, из которых слагается добродетель и которые во все времена необходимы для борьбы с постоянными эгоистическими устремлениями. Точное представление о законности всякого рода привилегий еще важнее для сильных мира сего, чем для простых граждан, ибо ответственность, являющаяся сущностью свободного правления, более чего-либо иного заставляет так называемых слуг народа следовать призывам своей совести.

но нам ясно, что следствие здесь принимается за причину. Если в республике народ - истинный носитель власти, то утверждают, что он обязан обладать высокими моральными качествами, чтобы правильно ее использовать. Если говорить о законах, то это утверждение одинаково справедливо как в применении к республике, так и к другим формам правления. Но ведь управляют же монархи, а далеко не все они бывают образцами добродетели; и властвующая аристократия часто не обладала даже минимумом этих моральных качеств, что доказывает все наше повествование. То положение, что при прочих равных условиях граждане республики по своему моральному уровню гораздо выше, чем подданные государств с любой иной формой правления, является почти бесспорным, ибо там ответственность перед общественным мнением, которую несет вся администрация, и установившаяся мораль, характеризующая общие настроения, будут влиять на всех и не позволят государству превратиться в изъеденный продажностью механизм, как это бывает там, где порочные установления направляют это влияние по порочному пути.

Случай, о котором мы рассказываем, является свидетельством справедливости приведенных выше рассуждений. Синьор Соранцо был весьма достойным человеком, а счастливая семейная жизнь еще укрепила в нем его природные склонности. Подобно многим венецианцам своего сословия, он время от времени принимался изучать историю и политику фальшивой республики, и сила кастовых интересов и неверно понятых собственных нужд заставила его признать различные теории, кои он отверг бы с отвращением, если б это было предложено ему в другом виде. И все же синьор Соранцо не поднимался до настоящего понимания действий той системы, которую он был рожден поддерживать. Даже такое государство, как Венеция, вынуждено было в какой-то мере считаться с общественным мнением - о чем только что шла речь, - показывая всему остальному миру лишь ложную картину своих истинных политических идеалов. Однако «многие из этих «идеалов» были слишком очевидны, чтобы их удалось скрыть, и они с трудом воспринимались человеком, чей ум еще не был развращен опытом; но молодой сенатор предпочитал закрывать на это глаза; если же эти принципы вторгались в его жизнь, влияя на все, кроме той жалкой, призрачной и мнимой добродетели, награда за которую еще так далека, он был склонен искать некие смягчающие обстоятельства, могущие оправдать его покорность.

В таком душевном состоянии сенатор Соранцо был неожиданно избран в Совет Трех. В юности он считал власть, которой теперь его облекли, пределом своих желаний. Воображение рисовало ему тысячи картин его благотворной деятельности, и только с годами, узнав, сколько преград возникает на пути тех, кто мечтает о Добрых делах, он понял, что все, о чем мечтал, неосуществимо. Поэтому он вошел в состав Совета, мучимый сомнениями и мрачными предчувствиями. В более поздние времена, при такой же системе, видоизмененной лишь несколько просвещением, явившимся результатом развития книгопечатания, синьор Соранцо, возможно, стал бы сенатором в оппозиции, то ревностно поддерживающим какие-либо меры по улучшению общественного устройства, то любезно уступающим требованиям более жесткой политики, но всегда соблюдающим свои собственные интересы и едва ли понимая, что он на деле совсем не тот, кем кажется. Однако виной тому был не столько он, сам, сколько обстоятельства, заставлявшие его при, столкновении долга с личными интересами отдавать предпочтение личной заинтересованности.

Впрочем, оба старых сенатора даже не предполагали, какого труда им будет стоить подготовить синьора Соранцо к исполнению обязанностей государственного деятеля, коренным образом отличавшихся от тех, к которым он привык, когда был простым гражданином.

Старые члены Совета продолжали разговор, не открывая своих прямых намерений, но всеми способами объясняя свою политику; беседа длилась почти до того часа, когда все они должны были собраться во Дворце Дожей. Тогда они покинули дом с такими же предосторожностями, как и вошли в него, чтобы никто из простых смертных не догадался об их действительных функциях.

при смерти друга и долго беседовал там с монахом о бессмертии души и надеждах христианина; на прощание он получил благословение монаха, и вслед ему раздались похвалы всей семьи.

Синьор Соранцо до последней минуты пробыл в кругу семьи. Освеженная легким бризом, донна Джульетта вернулась с прогулки еще прелестнее обычного; ее мягкий голос и нежный смех старшей дочери еще звучали в ушах сенатора, когда он выходил из гондолы, причалившей под мостом Риальто. Надев маску и закутавшись плотнее в плащ, синьор Соранцо смешался с толпой и направился узкими переулками к площади Святого Map-ка: В толпе ему не грозили любопытные взгляды. Обычай носить маску часто оказывался весьма полезным для венецианской олигархии, ибо помогал людям избегать ее деспотизма и делал жизнь в городе более сносной. Сенатор видел, как босые загорелые рыбаки входили в собор. Он последовал за ними и очутился возле тускло освещенного алтаря, где еще служили заупокойные молебны по Антонио.

- Он был твоим товарищем? - спросил Соранцо у рыбака, чьи темные глаза даже при слабом свете сверкали, словно глаза василиска.

- Да, синьор. И среди нас не осталось более честного и справедливого человека.

- Он стал жертвой собственного ремесла?

- Зачем понадобилась браво жизнь такого человека?

- Будьте добры сами ответить на этот вопрос, синьор. Зачем, в самом деле? Говорят, Якопо хотел отомстить ему за свое позорное поражение в последней регате.

- Неужто он так ревниво оберегает свою честь хорошего гребца?

- Еще бы! Я помню время, когда Якопо предпочел бы смерть поражению в гонках! Но это было до того, как он взялся за кинжал. Останься он гондольером, в такую историю еще можно было бы поверить, но теперь, когда он занялся иным делом, что-то не похоже, чтоб, он принимал так близко к сердцу эти гонки на каналах!

- Конечно, мог, синьор. Такое случается каждый день, но тогда мы плывем к своей лодке, а не идем ко дну! В молодости Антонио свободно проплывал от набережной до Лидо!

- Но возможно, что, падая, он ушибся и не смог добраться до лодки?

- Почему же Якопо в этот раз не воспользовался своим кинжалом?

вещах.

- Покойной ночи тебе, рыбак!

- И вам того же желаю, ваша светлость! - ответил труженик лагун, удовлетворенный долгим разговором с человеком, которого считал выше себя.

Сенатор в маске продолжал свой путь. Он без труда покинул собор, незамеченным вошел во дворец через потайную дверь, скрытую от нескромных взглядов, и вскоре присоединился к своим коллегам по страшному судилищу.