Текущая литература.
II. Литературное шарлатанство

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Текущая литература. II. Литературное шарлатанство (старая орфография)

II

ЛИТЕРАТУРНОЕ ШАРЛАТАНСТВО

Байрон в переводе русских поэтов, изданном под редакциею Ник. Вас. Гербеля. Том I, II, III. Спб. 1864 и 1865 г.

Дон-Жуан, поэма Байрона. Песнь первая. Перевод Дм. Минаева. Современник, 65, I.

Г. Гербель, как известно, издал Шиллера в переводе русских поэтов. Издание весьма удачное и имевшее большой успех. Сам г. Гербель имеет впрочем только ограниченное право на этот успех. Шиллер был почти весь переведен, когда г. Гербелю вздумалось издавать его. Переводы если не все были образцовые, то все были сделаны добросовестно: переводчики знали Шиллера в подлиннике и хорошо владели стихом. Нашлись талантливые сотрудники, и между ними Л. А. Мей; его переводы "Пуншевой песни", "Валенштейнова лагеря", "Дмитрия Самозванца" и др. навсегда останутся образцовыми.

Другое дело представлялось относительно Байрона. Здесь была очевидная скудость переводов: удачных было немного, были переводы просто-на-просто недобросовестные. Издателю предстоял огромный труд. Ему надо было приискать талатливых сотрудников; ему надо было быть крайне осмотрительным в выборе переводов. Если-бы мы прибавили, что редактору следовало самому быть хорошо знакомым с Байроном, изучить его в подлиннике, составить себе полное и вполне определенное понятие об этом великом поэте, - то конечно это немало удивило-бы читателей: они могли-бы в праве обвинить нас за то, что мы с важным видом знатока говорим такия общеизвестные истины.

Но, увы! - ни что так часто не забывается, как общеизвестные истины. Так и вышеприведенная истина забыта редактором "Байрона в переводе русских поэтов". Вместо дельной самостоятельной статьи о Байроне, г. Гербель ограничился помещением довольно поверхностной статьи Шера и выписками из статьи лорда Маколея, когда-то переведенной в "Русском Вестнике". Статья благородного лорда нельзя сказать, чтоб принадлежала к его лучшим статьям, а выписки, сделанные г. Гербелем, нисколько не объясняют даже взгляда Маколея на Байрона. Благородный лорд "не сомневается, что после самого строгого исследования от Байрона останется еще многое, чтò может погибнуть только вместе с английским языком". Уверенность весьма похвальная, но к несчастию никому нет дела до этой уверенности; вопрос именно состоял в том, чтобы определить, чтò останется и чтó нет, fas и nefas Байроновой поэзии, а этого-то определения нет даже и следов в статье Маколея.

Успех "Шиллера" окрылил г. Гербеля и он понял, что "русская читающая публика нуждается в полных переводах великих иностранных писателей и готова поощрить своим вниманием всякую добросовестную к тому попытку". Попытка не шутка, а тем более добросовестная. Г. Гербель в теории весьма ясно понимал, чтó значит эпитет "добросовестная". Именно, "он задумал разделить труд перевода между несколькими писателями, из которых каждый выбрал-бы для передачи на русский язык то, что наиболее согласуется с его талантом и направлением." Чего-же лучше? Конечно модное слово направление употреблено не совсем кстати, - ну да не всякое лыко в строку. При этом заботливый издатель не хотел забывать и прежних переводчиков, "которыми многое передано уже в достаточной степени совершенства".

Сказать по правде, самое большое что мы ожидали в начале от этого издания, - это посредственного перевода Байрона. Мы того мнения, что русская литература вообще мало занималась Байроном, что предварительное изучение этого поэта весьма недостаточно. Было конечно время, когда Байрон был у нас известнее, но оно уже быльем поросло. Новейшая наша литература так усердно разрывала всякую связь с предъидущей, так нахально издевалась над самыми дорогими именами, - что воспоминание об изучении Байрона для нея почти немыслимо. Что-же будет, если представители этого самоновейшого направления наложат свою руку на Байрона? А это, как увидим, уже совершившийся факт. При том эта самоновейшая литература весьма небогата поэтическими дарованиями и мы в праве сказать,

Нам казалось, что поэтическому переводу Байрона должен предшествовать хороший прозаический.

Но какое кому дело до наших надежд и ожиданий: перевод Байрона на лицо. Перед нами три первые тома. Издание весьма замечательное: первые два тома совсем непохожи на третий. По первым двум можно сказать, что издание порядочное (не больше, впрочем); имя третьему - литературное шарлатанство. И вот нам приходится об одном и том-же издании вести две разные речи.

Первый том открывается "Еврейскими мелодиями", как-бы в доказательство того, что полного хорошого поэтического перевода Байрона в настоящее время у нас быть не может. Следовало-бы собрать то, чтó хорошо переведено стихами, а в случае недостатка удачных поэтических переводов предложить перевод прозаический.

"Еврейския мелодии" отличаются необыкновенной грацией стиха и образов; необыкновенно тонкой, едва уловимой поэзией. Некоторые образы нарисованы такой нежной кистью, что мало-мальски грубая передача превратит прелестнейшее стихотворение в очень обыкновенные, если не пошлые, альбомные стишки. Это случилось как нарочно с пьесой, которой открывается книга "She walks in beauty". Представлено два перевода. Один г. Михайловского, другой г. Н. Берга. Первый отличается старанием передать ближе подлинник и совершенной антипоэтичностью; второй есть скорее варьяция на байроновскую тему; варьяция, в которой не уловлена внутренняя красота подлинника. Возьмем для примера второй куплет. Вот подстрочный перевод:

"Одной тенью больше, одним лучом меньше - и на половину пропала-бы эта невыразимая словами прелесть; прелесть, которая струится в каждой пряди чорных, как вороново крыло, волос и нежно светится в её лице, где мысли ясно и кротко-нежно выражают, как чисто, как драгоценно их обиталище!"

У г. Михайловского:

У г. Н. Берга:

Не правы-ли мы были в нашем приговоре об обоих переводах? Можно-ли при передаче поэтического образа употреблять такия аптекарския выражения:

То-же можно сказать и о всех других переводах "Еврейских мелодий". Хороших на перечот четыре (Лермонтова, Случевского, гр. А. Толстого, Мина); прочие даже звучным стихом не отличаются. Этого мало: зачем было стихотворение А. Н. Майкова "По прочтении Байронова Падения иерусалима" выдавать за перевод? Это недобросовестно и по отношению к поэту и по отношению к публике. Еще беда: из двадцати-двух стихотворений восемь переведено самим г. Гербелем и некоторые из них одним г. Гербелем. Отчего г. Гербелю было и не побаловаться немного? Ну, ограничился-бы пародией на перевод гр. А. Толстого, и довольно-бы, - а то он самолично вздумал передавать Байрона. Автор стихотворного послания "Изюмцам" и певец Манфреда, - что общого между ними? Любопытно сравнить пародию г. Гербеля с прекрасным переводом гр. А. Толстого.

У гр. Толстого.

Какой славный стих! В нем так и слышится движение огромной массы войска! Как хорошо и поэтически-верно переданы образы подлинника:

А вот пародия г. Гербеля:

Это неуклюжее старание употреблять библейские образы, эта грамматическая галиматья последних двух стихов - по истине уморительны. Мы не можем себе отказать в удовольствии сделать еще маленькую выписку из "Видения Вальтасара". Надеемся, что читатели на нас за это не посетуют.

И вот слепец начинает разыгрывать "Видение Вальтасара". Послушайте, разве неуморительно!

Царь пирует и вдруг, но впрочем у г. Гербеля это не вдруг, а неизвестно как:

Картина преуморительная. И сияла и писала, и опять сияла и водила по буквам и в то-же время чертила эти самые буквы! Господи, чего только ни делала эта рука! Повторение эпитета "огненный" и ужасная грамматическая галиматья, произведенная страшной рукой, - верх комизма. В том-же комическом роде продолжается и далее:

Более неудачных эпитетов не всякому удасться подобрать. Это стоит "Орфея в Аду" и тому подобных пародий.

Какая простота и образность в подлиннике. Нарисовав картину пира, поэт продолжает:

"В тот-же час и в том-же чертоге персты руки явились перед стеной и стали писать как будто на песке. Человеческие персты; - одинокая рука быстро рисует буквы и чертит их, как жезл. Царь увидел и задрожал - и приказал прервать веселье. Ни кровинки в его лице, дрожит его голос".

Очевидно у г. Гербеля есть средства издавать Байрона, но нет средств даже посредственно переводит. И выходит, что лучше быть хорошим издателем, чем плохим переводчиком. Вместо своего плохого перевода, г. Гербелю приличнее-бы поместить стихотворение Полежаева "Валтасар"; хотя это и не перевод, но оно вернее передало-бы впечатление Байрона, чем так называемый перевод "русского поэта" г. Гербеля.

Скажем теперь о других переводах первых двух томов этого издания; между ними есть очень хорошие, напр. "Шильонский узник", "Паризина", "Мазепа". Если не все они сделаны равно удачно и иногда не совсем точно передают подлинник, - то во всех найдутся верно схваченные и прекрасно переданные черты Байроновой поэзии.

Переводы г. Зорина (Сарданапал и Двое Фоскари) сделаны весьма добросовестно. Мы можем только сожалеть, что они сделаны не в прозе. Стих у г. Зорина, пожалуй, и правильный, но по большей части вял и прозаичен. Вот почему, не смотря на верность и добросовестность перевода, он читается несколько тяжело. Нет этого непрестанного одушевления, нет той причудливой восточной изнеженности, которая по временам слышится в стихе Байронова Сарданапала. Но во всяком случае такими переводами, как г. Зорина, брезгать нельзя. Если-бы весь Байрон был так переведен, как Сарданапал и Двое Фоскари, то не только тужить было-бы не о чем, а напротив - радоваться следовало-бы.

Но вот выходит третий том и в нем - "Чайльд Гарольд" в переводе г. Минаева. К этому-то тому собственно и относится заглавие нашей статьи. Отличились оба, и переводчик и издатель. Если переводы г. Гербеля представляют пародию на Байрона и только смешны, - то переводы г. Минаева... Но скажем несколько слов об этом деятеле российской словесности, деятеле весьма плодовитом, но может быть не вполне известном нашим читателям. Специальность музы г. Минаева - обличение; сперва он обличал г. Камбека, водопроводы, рысаков, - а потом обличил тех, кто обличал г. Камбека, водопроводы и рысаков. Таким образом его можно назвать самообличонным обличителем. Г. Минаев объявил однажды, что пушкинский стих теперь общее достояние, - но это не мешает ему писать стихи, где неверные эпитеты, плеоназмы и грамматическия ошибки на каждом шагу, а также уснащивать свои вирши частицами "ведь, ужь, лишь" и тому подобными пособиями плохих стихотворцев. Далее - г. Минаев пародировал всех русских поэтов от Пушкина до г. Плещеева, - но обыкновенно выходило, что его пародии более походили на печальные подражения какой-нибудь плачевной музы, чем на пародии. Случалось ему и самому сочинять стихи, но - увы! эти стихи скорее походили на плохия пародии, чем на самостоятельные излияния глубокогражданской поэзии. Его эпиграммы переносят нас в первую четверть текущого столетия и по большей части представляют перифраз следующого общеизвестного четырестишия:

Например:

Вот еще отрывок:

"Тêбе" очень хорошо, а вот другой:

Но, скажет читатель: для чего вы выписываете эти безобразные вирши? А вот потрудитесь узнать, который из двух выписанных отрывков: - пародия, а который серьозное стихотворение?

Заключаем: г. Минаев не есть бездарность полная, но та жалкая посредственность, которая хуже всякой бездарности. Как она ни бьется, ничего у нея не выходит. Хочет пародию написать, выйдет плохое стихотворение; свое задумает изобразить, выйдет пародия; остроту вздумает отпустить, плоско выйдет; вместо веселости возбуждает зевоту; не знает - похвалить или посмеяться, и чаще надсмехается, потому в этом великий разум полагает. Бьется, бедная, как рыба об лед, а ничего добиться не может. Важности на себя напускает ужасной; хорошия слова выучила: о сознании, тяготении зла и протесте поговорить умеет.

А каково самолюбие? Вот послушайте:

"Какой-нибудь присяжный критик или рецензент, крошечное самолюбие которого где-нибудь задето в этой книге, - говорит г. Минаев в предисловии к изданию своих писаний, - критик, из юмористических стихотворений признающий только помещенные в хрестоматии Галахова эпиграммы на скупцов, волокит и т. д., такой критик может-быть с гневом воскликнет: какая необходимость была издавать все эти полемическия рифмы и т. д. и т. д.?

Хотя нас вероятно и задел г. Минаев какой-нибудь эпиграммой, а не задел, так заденет, но мы гневно не воскликнем. Гневаться не за что. И вопроса такого нам даже в голову никогда не может придти. Ответ на это давным-давно готов: не только нет надобности издавать подобные стишки, но и писать их не следует; лучше чем-нибудь полезным заняться. Но что делат? Посредственность везде протрется. Напрасно только она нынче в предисловиях старается разжалобить читателя; вон г. В. Крестовский тоже Лазаря распевает. Напрасно, напрасно: наш век безжалостный и безсердечный. И то наша литература слишком долго терпела всякия нахальства. Пора-бы давно прихлопнуть всю эту пустошь и мелочь. Пора очистить литературную атмосферу от миазмов. Ужь очень они величаться стали; чуть не за ароматы себя выдают.

И так сей-то г. Минаев наложил руку на Байрона. Может-быть читателю уже известны открытия, сделанные некоторыми журналами в переводе "Чайльд-Гарольда." Так Б. д. Ч. обратила внимание на то, что Карфаген, по переводу г. Минаева, очутился в Италии. На это переводчик отвечал, что у него стояло:

Там пали стрелы Карфагена,

а наборщик набрал:

Там были стены Карфагена.

Премудреные нынче завелись наборщики. Во всем они виноваты: вместо Калятафими набирают Кастельфидаро (см. "Голос"), и всегда наберут точно нарочно для показания невежества автора. Выйдет грамматический смысл и в то-же время ужасная безсмыслица. Мы не удивимся, если теперь какой-нибудь автор напечатает, что в рукописи его статья или перевод был очень хорош, а наборщик так набрал, что вышло скверно. Так и с г. Минаевым: наборщик так набрал его перевод, что просто читать нельзя. Экой шалун наборщик!

Чтó стены Карфагена - пустяки! "Отечественные Записки" в одной IV песни открыли, что по переводу г. Минаева Понт Эвксинский превратился чуть-ли не в горный пик, Двина в Дунай; что он Трояна и Трою смешал; нимфу Эгерию назвал прелестным уголком и т. д. Там-же приведено курьозное описание смерти дельфина (см. "О. З.", 65, Февраль, II). Мы в свою очередь возьмем хоть третью песню и заранее уверены, что откроем в ней дива дивные. Напр. в строфе XXXVII находим следующие стихи:

Что за диво? С какой стати весталка названа льстивой? У Байрона никакой весталки нет, а слава названа вассалом (thy vassal).

Или стр. XVIII.

Куда упал орел? Не на печальную ниву он упал, а над нею; где-же он взрывал песок? Но это еще ничего. До сих пор думали, что паук тчот паутину, а нынче оказывается, что сама

паутина ткет узор (XLVII).

Не говорим уже о безпрестанных грамматических ошибках, о "в" вместо "на", ни об ужасных рифмах, вроде:

ни о стихах, которые могут соперничать с продуктами г. Овчинникова, напр. что лучше:

Стоит-ли заниматься раскапыванием этой безобразной кучи? Еще подумают, что мы нарочно отыскиваем нелепости к г. Минаева, а отыскивать их вовсе не нужно. Возьмем напр. II строфу всех четырех песен и посмотрим, осталось-ли хоть малое подобие Байрона в переводе г. Минаева.

II строфа 1 песни.

Во время оно на острове Альбионе жил юноша, который не находил услаждения в путях добродетели, но расточал дни свои в самом грубом распутстве и с весельем раздражал сонливое ухо ночи. Увы! по истине это был безстыдный парень, сильно предававшийся попойкам и непристойным кутежам; на немногое на земле милостиво смотрел он, кроме наложниц, да плотоугодных собраний, да роскошного бражничанья всякого рода.

Quasi-перевод г. Минаева.

Единственное сходство, что и Чайльд Гарольд и "шалун" (это слово из жаргона камелий очень мало) предавались разврату. Г. Минаев не только успел в этой строфе сделать несколько грамматических ошибок, но кроме того из Чайльд сделал посетителя Ефремова. Обличитель всегда обличителем останется. Нечего и говорить, что ни тон, ни размер, ни намеренно-старинный слог поэта не переданы, - кто думает о таких мелочах?

II строфа 2 песни.

Байрон.

Ветхая деньми! царственная Афина! где, где твои мощные люди, где твои великие духом? Прошли - мерцающие сквозь сон былова - передовыми на ристалище, которое ведет к мете славы; они взяли приз и исчезли, - и это все? Школьный рассказ, быстропреходящее удивление! Напрасно ищут (здесь) оружие воина и стóлу мудреца; и над каждой полуразвалившейся башней, тусклой от тумана веков, еще носится седая тень былой мощи.

Есть-ли у г. Минаева какое-нибудь подобие Байрона? Сохранен-ли хотя один образ подлинника? Хотя одна мысль передана-ли правильно? Замечательно единственно превращение греческой столы в римскую тогу и выходка против классического образования, выраженная эпитетом "досужий?" Отчего это меча нельзя найти под развалинами? Выписывая эту вторую строфу из издания г. Гербеля, мы нечаянно взглянули на начало третьей и здесь наткнулись на такой курьоз, что не можем не выписать:

Как вы думаете, что это за человек одной минуты? Что означает вся эта безсмыслица? У Байрона:

Сын востока, встань! Приблизься! Подойди, - но не нарушай покоя этой беззащитной урны; взгляни на это место - гробницу народа, жилище богов, на чьих алтарях уже погас огонь. ⁴

Байрон.

И вот снова я на море! еще раз! А подо мною скачут волны, как конь, знающий своего ездока. Приветствую их рёв! Пусть несут они меня, куда-бы ни лежал путь! Пусть дрожит как тростник натянутая мачта, пусть разорванный парус, трепещущий, носится крепким ветром, - все-же я должен идти вперед: ибо я похож на морскую поросль, брошенную со скалы на пену океана, и которая должна плыть повсюду, куда-бы ни забросила ее волна, куда-бы ни погнало дыхание бури.

Quasi-перевод г. Минаева.

Перевод столь прелестен, что в комментариях не нуждается.

Байрон.

Она (Венеция) смотрит только-что вышедшей из океана морской Цибелой, величаво возвышаясь в воздухе, в тиаре гордых башень, правительница морей и всех морских сил. И такою она была: её дочери получали в приданое добычу с народов, и неисчерпаемо-богатый Восток лил в её лона искрящиеся потоки драгоценных камней; она была одета в пурпур, на её пирах возседали монархи и считали, что это возвышает их достоинство.

Quasi-перевод г. Минаева.

Мы выбрали II-ую строфу каждой песни, но могли-бы выбрать вместо II-ой пятую, десятую, или какую угодно, и все-таки пришли-бы к тем-же результатам. Если-бы не сыпался дождь, то может быть лился-бы песок, или что-нибудь в этом роде. Вообще "Странствия Чайльд-Гарольда" в quasi-переводе г. Минаева являются "Странствиями присяжного поставщика сатирических стишков". Фельетонный тон, безсмыслица грамматическая и логическая, изменение смысла ради рифмы, - все это делают "Странствия" до того утомительными, что вряд-ли кто дочтет их до конца. Нам случилось слышать отзывы лиц, нечитавших Байрона в подлиннике, - "ну ужь ваш прославленный Байрон! Это просто фельетонный болтун!" Таковым он и является в переводе "русского поэта" г. Минаева.

Сей-же "русский поэт" поместил в No 1 "Современника" за нынешний год перевод первой песни "Дон-Жуана", перевод отличающийся теми-же достоинствами, как и перевод Чайльд-Гарольда. Здесь вы откроете также не мало курьозов. Напр. (стр. иХ) про отца Жуана, дона Хозе, названого Жозе, говорится, что он был

Готический испанский дворянин.

Вы конечно не сразу догадаетесь, что это такое обозначает "готический дворянин". У Байрона сказано, что дон Хозе вел свой род от самых настоящих "готских" предков. Но г. Минаеву неизвестно, вероятно, как Готы попали в Испанию, а слово "Gothic" означает также и готический. Или в стр. XVII про мать Жуана говорится:

Как масло может равняться нравственности? Что за безсмыслица? Дело в том, что макассаровое масло называется "incomparable oil", "l'huile incomparable", "ни с чем несравнимое масло", и Байрон в шутку говорит: "ничто земное не смогло превзойти её добродетелей, кроме твоего "ни с чем несравнимого" масла, Макассар!"

Дон Жуан написан октавами и отличается необыкновенной веселостью, неподдельным остроумием, всегда нечаянными сравнениями, неожиданными рифмами, которые заставляют вас хохотать на каждом шагу. Нечто в роде того представляют октавы "Домика в Коломне". Дон Жуан, хотя-бы хорошо переведенный, но не октавами, потеряет наполовину.

Нечего и говорить, что г. Минаев, столь плохо владеющий стихом, не совладал "с тройным созвучием"; нечего и говорить, что грошовое остроумие литературного не в силах предать юмора Байроновой поэзии. Напр. Байрон шутливо говорит про дона Хозе - "всадник лучше его никогда не садился на лошадь, а если и садился, то никогда не спешивался", а г. Минаев передает это так:

Он на коне сидел как властелин!

Попоробуем опять сличить несколько строф. Напр. I. У Байрона:

У г. Минаева.

Почему-же прямо? Вся соль первой строфы таким образом совершенно утрачена.

У Байрона.

Что осталось от этого шуточного и милого описания в следующих стихах г. Минаева?

Возьмем через пять строф, XV.

У Байрона.

А у г. Минаева.

Пропустим еще пять и возьмем ХХ.

У Байрона.

У г. Минаева.

- Но довольно, довольно! кричит читатель. - Избавьте нас, ради Бога, от этих безсмысленных виршей!

И нам кажется, что довольно. Все строфы отличаются такою-же точностью и таким-же смыслом. Теперь нравоучение:

Мы понимаем, почему "Современник" поместил quasi-перевод Дон-Жуана и почему "Русское Слово" помещало и Чайльд-Гарольда. Сии два органа русской словесности презирают искусство и всяческими словами поносят великих поэтов. Для них quasi-перевод г. Минаева - клад; этим переводом они вероятно думали отвадить российское юношество от изучения Байрона, явив его пустым фельетонным болтуном. Но как эта безстыжая подделка могла попасть в издание Байрона? Очень просто: г. Гербель вероятно на столько-же знаком с Байроном и английским языком, как и г. Минаев. Мы советуем г. Гербелю издать свои и минаевские переводы Байрона, присовокупив к оным перевод 2-й части Фауста г. Овчинникова под заглавием "Образцовых переводов". Можно впрочем и другое заглавие придумать, более поучительное, напр. "Образцы, как не следует переводить. Руководство для борзописателей".

Г. Гербель объявил, что он издает Шекспира. Что если выбор будет такой-же, как и Байрона? Что если сам издатель вздумает перевести что-нибудь? Что если г. Минаев наложит руку и на Шекспира? Что до г. Гербеля, то мы вполне уверены, что он станет переводить именно: "Love's Labour's Lost" и боимся, что все издание можно будет назвать "Editor's Labour's Lost".

1 Неужели орбиты? Известно-ли г. опытному наблюдателю, что такое орбита? Пародируя Пушкина, мы скажем: какое плохое знание анатомии, но за то какой задор!

2 Это тоже род уснащения, вместо - народ. Ну ужь народец эти новомодные поэты! Невольный каламбур.

"коварной".

4 Пересматривая корректуру, мы наткнулись на новый курьоз. Далее, в той-же III строфе у г. Минаева говорится:

Нет, не безсмертны даже боги:

Упал (sic) Юпитер, Магомет.

4 По грамматическому смыслу следовало-бы сказать: стали ломать.

5 Член парламента.

6 Неожиданная рифма: "Vanity" (суэта) и "Insanity" (сумасшествие).