Чтоб положить у самых ног
Чудесной девы - на песок,
А взгляд ее был хмур и строг.
И вот, за шляпой шаг свой двинув,
Прицелившись зонтом-махиной,
Она попала в середину.
И с мрачной хладностью чела,
Хоть шляпа мята вся была,
Нагнувшись, шляпу подняла.
А он от грез был лучезарен,
Затем сказал, что благодарен,
Но слог его был так кошмарен:
«Утратив блеск, кому он нужен
Сей ком, а денег стоил - ужас!
».
Она ж в ответ: «Ах, зван он в гости!
Что ж, вас дождутся ваши кости!
Блеснуть хотели шляпой? - Бросьте!»
Вздыхает он и чуть не плачет.
Она усмешку злую прячет,
А он как пламенем охвачен:
«Да что мне «блеск»? - и он поведал:
Я б досыта всего отведал:
Там чаем - чай, обед - обедом».
«Так в чем преграда? - Ну ж, не трусь.
Путь к знаньям дерзостен, боюсь,
Ведь люди - люди, гусь лишь гусь».
Он простонал взамен речей,
И мысль уйти, да поскорей,
Сменилась: «Что б ответить ей?!»
«На ужин! - и хохочет зло, -
Чтоб улыбаться за столом,
Упившись пенистым вином!»
«Скажите, есть ли униженье
Для благородного творенья
Найти и в супе утешенье?»
«Вам пирожка иль что послаще?
И так - без снеди преходящей!»
«Но благородство человека
Не в том, что он в теченье века
Не съел ни ростбифа, ни хека!»
Ее глаза сверкнули строго:
«Лишь подлый люд, а вас тут много,
Шутить способен так убого!
Коптите небо для утех
И землю топчите - вот смех -
Они не ваши, а для всех!
Мы делим их, хоть поневоле,
С народом диким, что на воле
На обезьян похожи боле».
«Теории плодят сомненья,
А ближний, я не исключенье,
Нам дан не ради осужденья».
Она разгневана, как волк,
А он шел в тьму наискосок
И тростью исследил песок.
Валькирией, средь страсти, бреда,
Она сражалась до победы,
Чтоб слово вымолвить последней.
Сказала, созерцая шторм,
«Мы дарим больше, чем даем».
Ни «да», ни «нет» в ответ, но светел
Он стал, сказав: «Наш дар - лишь ветер», -
Он сам не знал, что он ответил.
«И есть тогда, - сказала так, -
Сердца, что могут биться в такт.
Что гонит вдаль их? Мир? Сквозняк?»
«Не мир, но Мысль, - он ей в ответ, -
Безбрежней моря в мире нет,
Ведь Знаний тьма - ведь Знанье свет».
Ее ответ упал сурово
На его голову свинцовым,
Огромным слитком полпудовым:
«Величье с Благом свет льют вечный
Но легкомыслен, опрометчив,
Кто каламбурит век беспечно.
А кто, куря, читает «Таймс»,
А в Рождество идет на фарс,
Преступным кажется для нас!»
«Ах, это правило подчас, -
Стеня, зардевшись и стыдясь,
».
Она спросила: «Отчего же?»
Свет мягкий ощутив на коже,
Воскликнул он: «Не знаю, боже!»
Волною золотой пшеницы
К монахам в окна свет стучится,
Природный цвет дав рдевшим лицам.
Взгрустнув, что он краснел, ославясь,
Сказала горько: «Нам на радость,
Величье побеждает слабость».
«Ах, истина, ты хуже бремени, -
Сказал, - ты так несвоевременна,
Не лезешь в лоб, тяжка для темени».
И покрасневши в первый раз
Сказала хладно, напоказ:
«Она тяжка, но не для вас».
Она опять взглянула строго.
И он взмолился: «Ради бога!»
«Ведь эта мысль, - хоть вы с трудом
С ней миритесь, - ваш мозг умом
Вдруг осветила, скрывшись в нем.
Лишь тот, кто плакал, тосковал,
Что высшим Знаньем осиян.
Как цепь, что все соединяет,
Как колесо, что поднимает,
Нас Мысль Познаньем озаряет».
Никто из них не шел быстрей.
А он казался все мрачней.
