Диогенова бочка
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Диогенова бочка

Дiонъ. Ты все останешься неправъ, Любезной Дiогенъ, хотя бы я во всемъ согласился съ тобою; разсказывая приключенiя жизни своей, ты даешь имъ совсемъ другiя краски; но естьли Философовъ - - -

Дiогенъ. О! естьли послушать Философовъ, то я не иное что, какъ тщеславной глупецъ, которой странностями хочетъ обратить на себя вниманiе всехъ Грековъ. Я разсказалъ тебе приключенiя моей жизни; теперь суди, что необыкновеннее: оне, или мой характеръ? Я думаю, приключенiя.

Дiонъ. Конечно, естьли положиться на твои слова. Однакожъ въ моихъ глазахъ ты все не правъ. Что за странная мысль жить въ бочке! Признайся, Дiогенъ, что ты хотелъ блеснуть своими затеями.

,,О боги! блеснуть!" вскричалъ Дiогенъ, вставъ съ места и сложивъ печально руки. Онъ прошелъ взадъ и впередъ несколько разъ, опять селъ подле своего прiятеля, взялъ его за руку и говорилъ съ жаромъ: ,,Въ этой бочке, другъ мой! прежде меня жили люди, и теперь еще живетъ человекъ, которой научился въ ней быть человекомъ. О! естьли бы ты зналъ, что заставило меня поселиться въ ней, тогда скорее почелъ бы меня Платоническимъ энтузiастомъ, нежели глупцомъ тщеславнымъ.. Клянусь, что я не хотелъ ни блистать, ни отличаться. Каждой разъ, бывая въ Коринфе, провожу ночь въ бочке, и орошаю ее горячими слезами.

Дiонъ. Ты возбудилъ во мне великое любопытство. Пожалуй разскажи мне...

Дiогенъ. Ты не забылъ еще, какъ оба мы жили въ Афинахъ. После отъезда твоего въ Азiю, и я скоро простился съ Афинами. И что делать мне тамъ оставалось? Все указывали на меня пальцами; я прослылъ чудакомъ за то - что не хотелъ обобрать богатаго Морона; евнухомъ - что не соблазнилъ дочери почтеннаго моего хозяина, которая чувствовала ко мне склонность; богоотступникомъ - что две мины, за которыя хотели допустить меня къ таинствамъ левитскимъ, я отдалъ бедному семейству; трусомъ - что я не хотелъ ложно присягнуть для погубленiя главнаго жреца, моего непрiятеля; словомъ, я увиделъ что былъ не на своемъ месте и - отправился въ Коринфъ. Не думай, чтобы я надеялся найти тамъ другихъ людей: Нетъ! я пошелъ въ Коринфъ для того, чтобы попировать у богатаго сластолюбца Леонта, и между темъ уговорить его сделать двухъ человекъ щастливыми. Мне удалось изполнить мое желанiе. Леонту было очень прiятно видеть Дiогена, сидящаго съ нимъ за роскошною трапезою, на которой стояло двадцать разныхъ яствъ и столько же сортовъ винъ самыхъ вкусныхъ. Я такъ я отправился въ Коринфъ, какъ, сказано, на пиръ къ богатому Леонту.

Путешествiе мое также покажется тебе страннымъ - и не мудрено; потому что для тебя всего обыкновеннее видеть молодыхъ Афинянъ, Спартанцевъ, Эпиротовъ, оставляющихъ отечество для того, чтобы возвратиться домой повесами или нищими, обжорами или больными, чтобы надоедать каждому разсказами о статуяхъ Дiанина храма, или описанiемъ великолепной фелюки, на которой они имели честь гулять по морю съ какимъ-нибудь Сатрапомъ. А я предпринималъ путешествiе именно для того, чтобы попировать.

Дiонъ. Где же бочка, бочка?

. Тотчасъ. Я сперва шелъ по дороге; потомъ, оставивъ ее, нечувствительно взобрался на красивой холмъ, спустился въ долину и очутился на берегу моря. Что нужды? думалъ я: мне не трудно будетъ берегомъ дойти до Коринфа. На деревахъ и кустахъ везде я находилъ для себя обильную трапезу; ночи проводилъ въ рыбачьихъ хижинахъ или на утесахъ, и такимъ образомъ приближался къ Истму. Наконецъ я зашелъ въ самую глубину утесовъ, которые простираются черезъ весь перешеекъ; виделъ вокругъ себя высокiя крутыя скалы, здесь и тамъ прохладныя долины, осеняемыя дубами, дикими розовыми и другими кустами, межъ которыми струились източники воды прозрачной; слышалъ вдали шумъ морскихъ волнъ, разбивающихся о гранитной берегъ; не было никакой дорожки, никакихъ следовъ ноги человеческой. Я легъ подъ кустомъ розовымъ и предался сладкой дремоте. Вдругъ ветеръ заревелъ въ утесахъ, и шумъ волнъ раздался на подобiе ударовъ грома. Самъ не знаю, отъ чего вздумалось мне посмотреть на разъяренное море, которое прежде много разъ виделъ. Взбираюсь на крутые утесы, но не вижу моря; всхожу еще выше, выше, достигаю вершины последней скалы, но буря уже миновалась, и море тихо колебалось въ берегахъ своихъ; проглянуло солнце красное, и я увиделъ внизу предъ собой прiятную долину, окруженную гранитами. Взоры мои летаютъ надъ долиною, и встречаютъ сидящую подъ кустомъ женщину, которая держала младенца на рукахъ своихъ. Не видно было никакой хижины. Нещастная! ей, можетъ быть, нужна помощь, подумалъ я и сошелъ внизъ. Приближась къ ней, увиделъ молодую, прекрасную женщину, одетую въ богатое платье. Незнакомка была одна; не смотря на то, прелести ея скрывались подъ одеждою - ты знаешь, что женщина стыдливая все изъ меня можетъ сделать. На левой руке она держала младенца; правою брала изъ пазухи смоквы, и ела ихъ, омочая пищу свою слезами.

Она услышала шорохъ, посмотрела вокругъ, вскочила, затрепетала, протянула ко мне руку, показывая, будто хочетъ оттолкнуть меня, хотя я стоялъ отъ нея не близко; потомъ искала взорами, куда бы уйти отъ меня. Я стоялъ неподвижно и просилъ ее не бояться. Незнакомка ничего не отвечала, но слезы ея полились еще сильнее. Я " повторила она со вздохомъ, и прижалась лицемъ своимъ къ дитяти. Наконецъ мы познакомились. Она разсказала мне въ короткихъ словахъ, что корабль, на которомъ ехала, разбился у здешнихъ береговъ, и что волны выбросили ее съ маленькимъ сыномъ на берегъ.

Я приметилъ, что другое нещастiе удручаетъ ее. Она равнодушно разказывала о кораблекрушенiи; но при каждомъ слове, которое, по видимому, ничего не значило, а въ самомъ деле имело отношенiе къ нещастнымъ ея приключенiямъ, жестокая горесть раздирала ея сердце. Я соболезновалъ объ участи ея, и въ другой разъ предложилъ ей свою помощь. Она покачала головою, посмотрела на меня съ недоверчивостiю и ясно дала мне заметить, что боялась меня более, нежели дикаго уединенiя. Между темъ солнце закатилось. ,,Сколько ни кажусь страшнымъ для тебя, я сказалъ ей съ усмешкою, однакожъ ты позволишь мне провести ночь въ твоемъ убежище; не уже ли захочешь, чтобы я сломилъ себе шею между скалами?"

Она кинула взоръ на утесы и, ударивъ себя рукою въ лобъ, произнесла медленно: ,,какъ я нещастлива". ,,Праведные боги!" вскричалъ я противъ воли своей: ,,какiя злодейства поселили въ этой невинной душе толь мрачную недоверчивость? Я человекъ; боюсь боговъ и уважаю друзей ихъ - нещастныхъ. Будь въ томъ уверена и ничего не опасайся!" Въ самомъ деле, говоря это, я столько было тронутъ, что на глазахъ моихъ навернулись слезы.

Она зарыдала и подала мне руку; такимъ образомъ мы заключили оное знакомство. Я сыскалъ себе место для ночлега на одной стороне между утесами; она укрылась на другой. По утру мы опять сошлись на долине. Мне хотелось узнать о небольшомъ ея хозяйстве. Взявъ ее за руку, я сказалъ съ чувствомъ состраданiя: ,,какъ мне жаль тебя! безъ хижины, безъ крова, подвержена суровостямъ воздуха!" Она улыбнулась и отвечала: ,,у меня есть хижина; ахъ! она ". Тутъ она привела меня къ подошве одного утеса, при которомъ лежала большая бочка выброшенная на берегъ морскими волнами. ,,Вотъ мое жилище!" Горестно смотрелъ я на постелю, сделанную изъ тростника и листьевъ древесныхъ; постелю, которую боги и злодеянiя людей определили для невинности. Я не могъ удержаться, чтобы не объявить ей моего мненiя. Слезы блеснули въ глазахъ ея, и мне кажется, что это были слезы благодарности. ,,При всемъ томъ я здесь несравненно щастливее," сказала она ,,нежели когда была бы въ другомъ месте."

Я просилъ ее оставить дикую пустыню и идти со мною. Легкимъ движенiемъ головы она дала мне знать, что не можетъ на то решиться. Я усугубилъ мою прозьбу и услышалъ въ ответъ, что она не въ силахъ предпринять путешествiя по гранитнымъ утесамъ. ,,Ахъ! продолжала она: дай мне спокойно умереть здесь; мне остается жить не долго." Теперь только я могъ приметить, чего прежде, не знаю по чему, не удалось мне сделать, что огонь погасъ уже въ ея взорахъ, что розы поблекли на щекахъ ея. Теперь только съ ужасомъ я увиделъ томное, бледное лицо ея, которое улыбалось ко смерти; услышалъ слабый, тихiй голосъ ея, которой, подобно пенiю лебедя, возвещалъ близкую кончину.

и облегчала скорбь свою повествованiемъ о любви своей къ дитяти, и о томъ, какъ она занималась его судьбою. О! я съ радостiю согласился бы просидеть подле нее целой годъ, прижавъ руку ея къ моему сердцу, устремивъ взоръ на ея угасшiе глаза, чуждые нескромныхъ желанiй, и слушать томной, но милой голосъ ея! Разве мало горестей боги посылаютъ намъ? Нетъ! Надобно еще, чтобы люди съ яростiю Фурiй отнимали у невинности краткiя минуты веселiя, которыя въ уделъ ей достаются! - Приключенiя этой женщины поселили во мне ненависть къ человечеству; прежде я только насмехался надъ людьми, а тогда готовъ былъ проклинать ихъ. И эту перемену сделала - бочка!

Дiонъ. Ты еще не кончилъ. Разскажи мне приключенiя женщины.

Въ одинъ прекрасной вечеръ я сиделъ на гранитномъ утесе подле Xариклеи, такъ называлась женщина. Одною рукою она оперлась на плечо мое, другую положила на мое колено. Тутъ она разсказала мне горестную свою исторiю; повествованiе продолжалось до самой ночи.

Она родомъ изъ Андоса - небольшаго острова въ морскомъ заливе; на пятнадцатомъ году вышла за мужъ за Каллiаса, прекраснаго молодаго человека. Описывая щастливые дни первой любви своей и брака, на минуту забыла она горесть настоящую. Нежная краска показалась на щекахъ ея; слабый лучь веселiя живилъ ея взоры, грудь ея приметно поднималась подъ одеждою. Это служило доказательствомъ истинны словъ ея, когда она говорила, что чувственныя удовольствiя не были однимъ изъ главнейшихъ ея наслажденiй. Съ возторгомъ она возпоминала о протекшихъ дняхъ блаженства и часто обращала къ морю радостные взоры, какъ бы желая найти ту хижину, въ которой была столько щастливою. Но когда дошло дело до претерпенныхъ злоключенiй, огонь погасъ въ глазахъ ея и слезы полились ручьями. Она поднесла дитя къ лицу своему, омочила его слезами и покрыла поцелуями.

ей золото, жемчуги, драгоценные камни, поместья за одну ночь наслажденiй - и его предложенiя отвергнуты съ презренiемъ. Ему вздумалось похитить ее. Каллiасъ настигаетъ его въ то самсе время, когда злодей увлекалъ свою жертву; разгоняетъ невольниковъ, повергаетъ на землю робкаго похитителя и возвращается домой съ своею супругою. Вдругъ требуютъ Каллiаса къ суду, читаютъ доказательства вины его, выслушиваютъ свидетелей, пожимаютъ плечами, сожалеютъ о нещастномъ жребiи Каллiаса, советуютъ ему во всемъ положиться на волю боговъ и, въ силу законовъ, отдаютъ его Мелону въ вечное рабство. Мелонъ вырываетъ Хариклею изъ объятiй супруга ея, котораго приказываетъ, отягчивъ оковами, отправить въ рудокопни Коринфскiя на работу.

Сластолюбецъ предлагаетъ Хариклее свободу мужа ея на постыднейшемъ условiи, достойномъ развращенной души его. Любовь и целомудрiе борются въ невинномъ сердце. Хариклея въ нерешимости: она повергается къ ногамъ властелина судьбы мужа своего; злодей улыбается и требуетъ пожертвованiя непорочностiю. Она обещается изполнить его волю, естьли Каллiасъ на это согласится; отправляетъ вернаго невольника съ пись-омъ къ своему супругу. Каллiасъ читаетъ письмо, бледнеетъ, возводитъ къ небу взоры. Онъ написалъ въ ответъ следующее: ,,Нетъ, Xариклея! я знаю тебя. Неверность твоя спасетъ меня; но ты не будешь спокойна во всю жизнь. Живи для твоего и моего младенца, залога любви нашей. За Стиксоме увижу тебя верною, непорочною. Прощай - за тебя умираю."

Отдавъ письмо, Каллiасъ бросился въ пропасть бездонную. Невольникъ возвращается, съ рыданiемъ разсказываетъ то, что виделъ, и отдаетъ письмо нещастной. Она въ отчаянiи падаетъ на землю. Пришедъ въ себя, бежитъ на площадь, рыдаетъ, кричитъ и требуетъ правосудiя. Народъ вступился за бедную. Мелонъ убежалъ въ Коринфъ и, въ объятiяхъ прелестницъ, забылъ свое преступленiе. Хариклея решилась сама ехать за нимъ и тамъ собственными руками заклать злодея въ жертву тени своего супруга. Она беретъ сына и отправляется съ нимъ на корабле.

па берегъ, была ея жилищемъ. Здесь провела она несколько недель, питаясь плодами; силы ея отчасу ослабевали. Она съ ужасомъ представляла себе, что сынъ ея долженъ будетъ умереть голодною смертiю, когда сама лишится жизни; отчаявалась, надеялась; наконецъ, увидясь со мною, обрадовалась и не боялась уже, что сынъ ея умретъ отъ голода.

Вотъ краткая исторiя этой женщины! Я слабо и холодно изобразилъ тебе только главныя черты ея горести. О! естьли бы ты слышалъ ее самую! есть-либы виделъ, какъ она вдругъ вставала съ места, простирала руки къ светлому месяцу, жаловалась на боговъ, потомъ опять садилась подле меня и съ тихими вздохами, томнымъ, прерывающимся голосомъ продолжала свое повествованiе естьли бы ты виделъ, какъ она вспомнивъ о своемъ супруге, изступленiи бросалась ко мне на шею, омочала лицо мое своими слезами и требовала отъ меня и отъ боговъ мщенiя! Твердые граниты смягчились бы ея жалобами, естьли бы могли понимать ихъ. Я, холодной, нечувствительной Дiогенъ, которой надо всемъ насмехался, я самъ заливался слезами, какъ маленькой робенокъ, лежалъ у ногъ ея, склонялъ печальное лице на грудь ея и въ сладостномъ умиленiи целовалъ ея руки.

Посмотри, Дiонъ! я и теперь плачу, возпоминая объ этой Ночи. Слушай дале. Мы жили на долине, какъ будто небо определило намъ быть заточеннымъ между скалами. Ни одинъ разъ не приходило мне на мысль желанiе съ нею разстаться. Я забылъ о свете и провелъ целой месяцъ - щастливейшiй въ моей жизни - въ семъ тесномъ круге скорби и сетованiя. Здоровье Хариклеи часъ отъ часу изнемогало; каждое утро она выходила изъ своей бочки бледнее и слабее; ея чувствованiя каждой день становились тише и спокойнее. Часто я съ горестiю и досадою смотрелъ на нее, сидящую въ глубокой задумчивости, руки, клала ихъ на разтерзанное сердце. потомъ, прижавъ голову невиннаго младенца къ бледнымъ губамъ своимъ, тихо произносила: ,,будь щастливъ!"

Такое для меня зрелище, такiя впечатленiя продолжались целой месяцъ. Наконецъ силы совершенно оставили ее; она не могла уже встать съ одра болезни. Я сиделъ у ея постели, держалъ сына ея на своихъ коленахъ, и виделъ, какъ она умирала каждую минуту; ничего более не виделъ, не слышалъ, не чувствовалъ, кроме ея смерти. Вся долина ничего более не вмещала въ себе, кроме плачевныхъ приключенiй Хариклеи. О вы, живущiе въ шумномъ свете! тысяча предметовъ развлекаетъ васъ, тысяча предметовъ удаляетъ васъ отъ зрелища человеческой бедности! а я сиделъ при Хариклее, и ничего другаго не виделъ, кроме того, какъ смерть перерывала нити жизни ея, одну за другою; одне горестныя стенанiя наполняли слухъ мой; одни угасающiе глаза были предметомъ моего зренiя. Я умиралъ каждую минуту вместе съ нею.

Наконецъ Хариклея улыбнулась, подала мне руку, взглянула на сына, вздохнула и - скончалась. Не буду разсказывать тебе, какимъ странностямъ я предавался после ея смерти; теперь я слыву въ Грецiи холоднымъ насмешникомъ, но тогда прослылъ бы сумазброднымъ мечтателемъ и фанатикомъ. Ненависть моя къ людямъ была безпредельна. Я поклялся на могиле Хариклеи никогда не оставлять долины, умереть тамъ, где она скончалась, и скрыть отъ сына ее, что существуютъ на свете другiе люди, они умертвили его родителей, следственно онъ не могъ любить ихъ. Бочка Хриклеи досталась мне въ наследство. Ни одинъ сынъ Царскiй не наследовалъ Престола отца своего съ такою гордостiю, съ какою я вступилъ въ обладанiе бочкою, въ которой скончалась невинность. Садясь въ нее, я торжественно обещался самъ передъ собою, жить тамъ до моей смерти. Ахъ, Дiонъ! Ни одной ночи я не провелъ въ бочке безъ того, чтобы не сделаться смиреннее, чувствительнее, терпеливее. Казалось, что Генiй добродетелей Хариклеи: терпенiя, кротости, доброты сердца, еще оставался на одре ея смерти. Никогда я не ложился на постелю Xариклеи, не повторивъ клятвы своей быть столь же терпеливымъ, стольже человеколюбивымъ, кроткимъ и простосердечнымъ, какъ эта женщина.

Время умерило печаль мою, а вместе съ нею погасило во мне ненависть къ человечеству. Я разсуждалъ о томъ, что должно делать съ робенкомъ, котораго боги даровали мне, и которой столько былъ дорогъ моему сердцу. Я зналъ и чувствовалъ, что праздное уединенiе не есть назначенiемъ для человека, хотя бы беды и нещастiя ожидали его въ обществе. ,,Такъ!" сказалъ я, прижимая дитя къ моему сердцу: ,,ты долженъ учиться терпеть, сынъ мой! ты долженъ жить между людьми! Наследiе твоей матери, эта бочка, единственный памятникъ ея существованiя, пусть научитъ тебя быть человекомъ, пусть научитъ терпеливо сносить то, чего избежать не можно!"

и предлагаетъ мне ехать съ нимъ вместе. Я требую, что бы бочка, драгоценное наследство моего сына, взята была на корабль. Лаомедонъ смеется моей странности. ,,На что тебе бочка?" спрашиваетъ онъ. --,,Я живу въ ней; а человекъ не долженъ оставлять своего жилища." - Какая мысль! Дiогенъ все таковъ же, какъ былъ прежде !

Бочку мою взяли. Простясь съ прахомъ Хариклеи на ея могиле, я селъ на корабль. Скоро мы очутились подле Коринфа. Меня съ мальчикомъ и бочкою высадили на берегъ, и выгрузили привезенные товары. Насъ окружила толпа любопытныхъ. Тутъ вздумалъ я о Мелоне, убiйце родителей моего мальчика, и вдругъ мысль о намеренiи Хариклеи, отмстить злодею, подобно вдохновенiю боговъ, проникла мою душу, овладела ею. Я подкатилъ бочку подъ тенистое масличное дерево, селъ съ мальчикомъ на земле и дожидался вечера. Шумъ утихъ; по захожденiи солнца, я легъ въ бочке и заснулъ спокойно съ планомъ въ голове моей.

Между темъ Лаомедонъ разсказывалъ въ Корннфе о Дiогене и его бочке.

На другой день, открывъ глаза, я увиделъ уже стоящую около бочки толпу любопытныхъ, которые смотрели на насъ и шутили. Встаю, умываюсь, умываю, мальчика, набираю плодовъ и учу ходить моего сына. Это занимало всехъ, а мне того-то и хотелось. Сперва подходилъ народъ и насмехался надо мною. Потомъ явились знаменитые граждане, осматривали бочку, останавливались, смеялись, подходили ближе, спрашивали. Я давалъ ответы самые простые, по моему обыкновенiю, и между темъ осведомлялся объ имени каждаго посетителя. Наконецъ явился Мелонъ. ,,Ты называешься Мелономъ? ты сынъ Лизiаса?" - Точно. - Я пристально смотрелъ на него. Онъ шутилъ надъ бочкою. ,,Эта бочка, прiятель дорогой!" сказалъ я, ,,ближе къ тебе, нежели, можетъ быть, ты думаешь. Ты отдалъ бы за нее мраморные чертоги, съ темъ только, чтобы провести въ ней хоть одну ночь такъ спокойно, какъ я живу уже целой месяцъ. Слушай!" прибавилъ я: ,,естьли Фурiи вздумаютъ когда-нибудь напасть на тебя съ своими пламенниками, то ожидай ихъ изъ этой бочки. Въ ней живетъ Дiогенъ - и твое отчаянiе."

Злодей смутился. ,,Естьли ты хочешь знать более", прибавилъ я, ,,то приходи ко мне въ нынешнюю ночь; я разскажу тебе нечто. Онъ пошелъ отъ меня въ глубокой задумчивости; по наступленiи ночи опять явился. Я хотелъ разтерзать его сердце. Оба мы сели подле бочки, въ которой дитя уже спало. Ясной месяцъ освещалъ насъ. Можно было наблюдать лицо его. Я разсказалъ ему слышанныя тобою приключенiя Хариклеи, не упоминая объ ея имени. Начало повествованiя онъ слушалъ съ смущенiемъ, не прерывалъ продолженiя и становился часъ отчасу внимательнее. Я виделъ, какъ лицо его изменялось; виделъ, какого труда стоило ему казаться спокойнымъ. Взоръ его помрачился, когда я говорилъ объ отчаяиiи нещастной по полученiи известiя о смерти ея мужа. Вздохъ насильно вырвался изъ груди его, не смотря на то, что онъ всячески старался удержаться. Наконецъ речь дошла до последнихъ часовъ жизни Xариклеиной и ея смерти; онъ затрепеталъ, отворотился отъ меня, закрылъ рукою лицо свое и, казалось, утиралъ текущiя слезы. ,,Здесь," говорилъ я, ,,въ этой бочке скончалась нещастная." Онъ уныло взглянулъ на бочку. ,,Посмотри," продолжалъ я: "на сiи доски градомъ падали ея слезы, слезы горести безконечной; въ семъ тесномъ жилище раздавались ея вздохи и стенанiя. Оставленная отъ всего света, въ нищете, въ изнеможенiи, въ отчаянiи, принужденная съ невиннымъ младенцемъ умирать голодною смертiю, Xариклeя скрывалась въ сей бочке, которая была гробомъ ея. Такъ, Мелонъ! между сими досками, надъ которыми ты смеешься, раздавалось смертное храпенiе женщины, лишенной жизни отъ твоего злодейства." - Я замолчалъ.

" вскричалъ онъ голосомъ робкимъ. ,,Теперь понимаешь," я сказалъ ему, ,,что у тебя есть совесть? Тихое дыханiе сына тебе кажется храпенiемъ умерщвленной матери! Нигде не скроешься отъ Фурiй: оне гнездятся въ твоемъ сердце; собственное твое дыханiе будетъ казаться тебе последними вздохами умирающей Xариклеи." Мелонъ онемелъ и дрожалъ, какъ въ лихорадке. Я схватилъ его за правую руку, насильно притащилъ къ бочке, и продолжалъ съ жаромъ: ,,Здесь я поклялся мстить за нещастную; здесь умерла она, здесь раздавалось последнее храпенiе твоей жертвы. Злодей! ты слышишь его? вотъ казнь твоя! Въ этой ужасной для тебя бочке поселюсь въ Коринфе, охотно возложу на себя должность Фурiй, которымъ надлежитъ мучить тебя,убiйца нечестивый! Теперь торжествуй, сластолюбецъ! усыпляй совесть свою забавами, музыкою, пирами! Я подкачу бочку свою передъ твои чертоги. Собеседники твои скажутъ со смехомъ: ,,вотъ Дiогенъ съ бочкою!" Тогда отчаянiе разольетъ желчь во все твои члены; тогда сердце перевернетея во внутренности твоей; тогда онемеешь среди пированiя и съ трепетомъ будешь взирать на предметъ твоего мученiя."

Мне казалось, что Мелонъ не слышалъ последнихъ словъ. Онъ упалъ на бочку, обнялъ ее своими руками, зарыдаль; потомъ, вставъ съ поспешностiю, побежалъ изо всей силы. Я имелъ намеренiе только отмстить за нещастную; но сделалъ более - привелъ въ чувство злодея. Спустя два дни, ночью разбудилъ меня голосъ говорящаго человека: это былъ Мелонъ. ,,Дiогенъ!" сказалъ онъ горестно: ,,ты разтерзалъ мою душу." Онъ наклонился къ младенцу, омочалъ его слезами и продолжалъ, всхлипывая: ,,О естьли бы боги возвратили жизнь родителямъ твоимъ, я купилъ бы ее собственною моею кровiю! но постараюсь сделать то, что въ моей власти. Отныне будешь моимъ сыномъ. Симъ рукописанiемъ укрепляю за мальчикомъ половину моего именiя и делаю его своимъ наследникомъ."

Это изумило меня. Я не могъ вверить дитя сластолюбцу, и не зналъ, что делать, не смотря на все доказательства любви Мелоновой къ невинному малютке. Между темъ онъ разорвалъ связь съ прелестницами и началъ вести себя воздержно и кротко, безъ принужденнаго оказанiя наружной честности, такъ что я отважился отдать ему мальчика и бочку. Я перешелъ къ нему въ домъ. Мелонъ поставилъ бочку въ самомъ скрытномъ месте своего сада, сделалъ надъ нею кипарисовую беседку, и большую часть дня въ ней просиживалъ. Спустя несколько месяцовъ я разстался съ нимъ, будучи совершенно уверенъ въ его изправленiи.

посетилъ Мелона. Печаль его уже разсеялась; характеръ важный и твердый занялъ ея место въ душе его. Сынъ Хариклеи любилъ новаго своего благодетеля съ детскою нежностiю. Я бросился въ объятiя Мелоновы. ,,О Дiогенъ!" сказалъ онъ: ,,какимъ драгоценнымъ подаркомъ ты наградилъ меня! Буря с страстей утихаетъ; возникающая чувственность изчезаетъ, когда прикасаюсь къ твоей бочке." Теперь минуло уже пятнадцать летъ тому, какъ бочка поставлена въ саду Мелоновомъ; каждой разъ, бывая въ Коринфе, провожу ночь въ бочке, и каждой разъ просыпаюсь умнее и чувствительнее въ семъ тесномъ вместилище, бывшемъ жилищемъ отчаянiя и добродетели.

Вотъ исторiя бочки, которая была причиною, что я прослылъ глупцомъ и чудакомъ. Да благоволятъ боги, чтобы каждой человекъ жилъ въ чертогахъ съ такою честiю для себя, какъ я въ бочке! - Ахъ! смотри, какъ этотъ бедной юноша измучился подъ тяжелою своею ношею; мне жаль его! помогу ему нести.

Пускай его несетъ одинъ! Скажи же мне, Дiогенъ, разве Мелонъ - - Дiогенъ. Мелонъ также скорее пособилъ бы юноше, нежели сталъ разсказывать. Прости до свиданiя!