Гулькем
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Гулькем

ГУЛЬКЕМЪ.

Козрей умеръ; 70 дней жилъ Эссидъ въ доме слезъ, надъ могилою родителя своего, восшелъ на тронъ отеческiй, и восклицанiя народа раздались на горахъ Испаганскихъ. Да благоденствуетъ Эссидъ, радость Персiи! воззвалъ онъ, упавъ ницъ предъ юнымъ Монархомъ. Вокругъ ступеней трона лежали вельможи и целовали землю. Эссидъ принялъ благословенiя народныя съ веселымъ лицомъ чистаго сердца, съ пылающими глазами удовольствованнаго честолюбiя и съ гордою душею человека, хотящаго быть справедливымъ.

Онъ велелъ Гассану мудрому итти во дворецъ за собою - бросился тамъ въ его объятiя и сказалъ: "ты былъ наставникомъ и другомъ Козроя: будь теперь моимъ!".... Гассанъ преклонилъ голову, ответствуя: "Государь! я стою при дверяхъ гроба; скоро Ангелъ смерти проводитъ меня къ отцу твоему: что велишь ему, сказать?"... Эссидъ, подумавъ, отвечалъ: "скажи, что я хочу блаженствовать щастiемъ моихъ подданныхъ"...; "Всемогущiй Да исполнитъ твое желанiе!. сказалъ Гассанъ: ты Царь, и твори щастливыхъ; ты человекъ, и будь щастливъ!"... Эссидъ съ видомъ благоволенiя подалъ руку Гассану, и мудрый поцеловалъ ее съ умиленiемъ; но вздохнулъ и примолвилъ:. "Государь! ты узнаешь, какъ трудно быть Царемъ и человекомъ!"... Эссидъ ответствовалъ съ улыбкою: "сыну Козроеву и другу Гассанову не трудно!"

Гассанъ жилъ еще месяцъ, и готовясь заснуть сномъ вечнымъ, произнесъ. тихимъ голосомъ: "будь человекъ для своего щастiя!" Эссидъ облобызалъ умирающаго, и Гассанъ отдалъ ему запечатанную хартiю, говоря: "Когда не будешь щастливъ, то распечатай, и найдешь правила, которымъ следуя, отецъ твой наслаждался жизнiю. Прости!"... Эссидъ со слезами закрылъ глаза мудрецу - и еще на могиле его повторилъ клятву творить людей щастливыми.

Онъ сдержалъ слово, и не только въ указахъ подписывался отцемъ народа, но и въ сердца подданныхъ впечатлелъ, сiе имя. Самыя отдаленныя области цвели его благотворенiемъ, ибо Монархъ два раза въ годъ путешествовалъ по всему Государству, строго наказывалъ вельможъ неправосудныхъ и зналъ бедныя хижины не менее своего дворца великолепнаго. Лесть не дерзала забавлять его богатыми пиршествами, но вся Персiя торжествовала праздникъ общаго благоденствiя - и черезъ два года Эссидъ виделъ уже везде людей щастливыхъ, которые справедливо именовали его творцемъ ихъ щастiя. Путешествiе Монарха въ третiй годъ царствованiя было торжественнымъ шествiемъ среди полей обработанныхъ, городовъ цветущихъ, деревень веселыхъ и миллiоновъ радостныхъ, которые, упадая предъ ницъ, восклицали: отецъ нашъ! Эссидъ возвратился; спешилъ къ могиле Гассановой и сказалъ съ умиленiемъ: "Гассанъ! я не преступилъ клятвы; сделалъ Персовъ щастливыми, и самъ блаженствую!"

Онъ действительно чувствовалъ себя блаженнымъ, или, лучше сказать совсемъ себя не чувствовалъ, занимаясь безпрестанно государственными делами; но когда число ихъ уменшилось - когда добродетельные вельможи имъ образованные, и самъ народъ облегчилъ трудъ его - тогда Эссидъ имелъ уже более свободнаго времени. Любовь Персовъ веселила его какъ и прежде; - сельскiе праздники, которые везде сопутствовали ему въ путешествiяхъ, еще были прiятны душе Монарха; но они казались ему уже не наградою за труды, а только народнымъ веселiемъ, въ которомъ онъ могъ участвовать единственно по доброте своего сердца.

Эссидъ захотелъ особенныхъ, личныхъ наслажденiй Сераль его былъ наполненъ красавицами; но долго обычай, а не любовь приводила его къ красавицамъ. Наконецъ онъ бывалъ уже чаще съ ними. Все желали страстно взоровъ его и пылали къ нему почтительною любовiю. Эссидъ наслаждался - но скоро охладелъ въ душе, и долженъ былъ упрекать себя нечувствительностiю къ любви прелестныхъ женъ своихъ.

Однажды Эссидъ, гуляя въ саду, увиделъ Заиду, юную невольницу, которая сидела на траве въ горестной задумчивости и плакала" Прежде онъ не замечалъ ее: бледное лицо, печальный видъ и слезы украсили невольницу въ глазахъ Монарха. "Заида! ты плачешь?" сказалъ Эссидъ... Она спешила отереть покрываломъ слезы, и старалась весело улыбнуться. - Ты печальна? - "Можноли, Государь, печалиться тамъ, где ты?!"... Но Эссидъ виделъ еще новыя слезы въ глазахъ ея... "Разве те одни нещастливы, которыхъ не удостоиваетъ своего вниманiя!"... Эссидъ взялъ ее за руку, и съ улыбкою спросилъ: для чего же не старалась ты обратить его на себя?... Заида потупила глаза въ землю, тихонько отняла руку свою, и сказала: я не привыкла искать любви.... И такъ я прошу твоей! ответствовалъ Эссидъ, и снова взялъ ея руку. Заида вздрогнула, задумалась и тихо отвечала; "естьли ты найдешь ее."...

его благодеянiями, она сказала ему: "ты заслужилъ мое сердце; я люблю тебя!"... И Монархъ обнялъ ее съ живейшею радостiю, воскликнувъ: о Гассанъ! теперь знаю, что есть щастiе! я люблю и любимъ!

Но первая Султаньша съ лукавою усмешкою сказала ему: "Заида любитъ не тебя, Государь, а твоего невольника Омара! вотъ причина ея всегдашней горести!"... "Омара? воскликнулъ Эссидъ съ великимъ гневомъ: нещастная!... Где онъ? Да явится въ сiю минуту для своей погибели!"

Омаръ пришелъ.... Между темъ Эссидъ успокоился. Ты любишь мою невольницу? спросилъ онъ: какъ вы могли узнать другъ друга? - "Она дочь моего соседа. Мы всякой день видались въ саду отца Занидина." - Чемъ ты заслужилъ любовь ея? - "Любовiю, почтвнiемъ, горестiю." - А естьли она изменила тебе? - "Невозможно, или мне остается умереть."... Эссидъ велелъ; призвать Заиду и сказалъ ей: избери меня или его!... Заида побледнела; взглянула съ кроткимъ смиренiемъ на Царя, съ нежною горестiю на Омара; упада къ ногамъ Эссидовымъ и сказала: "Государь! прости его и будь доволенъ моею смертiю!"... Она схватила кинжалъ, но Эссидъ и Омаръ вместе вырвали его изъ рукъ ея... За что ты полюбила невольника? спросилъ Монархъ. - "За то, что онъ полюбилъ меня." - Для чего же моя любовь не могла тебя тронуть? - "Государь! дерзаю быть откровенною: любовь требуетъ равенства!" - Но какъ же любятъ меня другiя Одалиски? - Заида молчала.... Или ты думаешь, что оне меня обманываютъ? - "Я знаю только мое сердце"... Знай же и сердце твоего Монарха! сказалъ Эссидъ съ жаромъ: возьми все дары мои и будь супругою Омара. Юноша! ты заставилъ меня въ первый разъ позавидовать другому человеку: ибо она хотела умереть за тебя. Поди и наслаждайся!... Царь остался наедине и мыслилъ: "Гассанъ! ты сказалъ правду: трудно быть Монархомъ - и щастливымъ! Можетъ быть Заида права; можетъ быть оне любятъ во мне одного Царя. Завтра узнаю."

На другой день Эссидъ съ ужасомъ вошелъ въ комнату нежнейшей своей любовницы и сказалъ: "Ради Аллы сокрой меня, или я погибъ!" Любовница скрыла его. Въ сiю минуту вбегаютъ два вельможи, приставляютъ кинжалъ къ Султаньшиной груди, и восклицаютъ съ гневомъ: "где Эссидъ? онъ долженъ умереть!"... Здесь, здесъ! говоритъ Султаньша дрожащимъ голосомъ: только пощадите меня!".. Эссидъ вышелъ и сказалъ ей съ холоднымъ презренiемъ: "удались навеки! любовь въ устахъ твоихъ есть гнусное злословiе... О Заида! ты права!"...

Эссидъ въ тотъ же день отпустилъ всехъ женъ своихъ. Оне пошли съ радостiю, ибо онъ дозволилъ имъ взять сокровища. Гассанъ! Гассанъ! мыслилъ Царь: нетъ щастiя на троне! Но где же искать его? Я отдалъ бы все богатства за одно сердце, меня любящее!

Потерявъ надежду иметь любовницу, Эссидъ началъ сомневаться и въ искренности друзей своихъ. Ихъ почтенiе, ревность, усердiе, перестали ему казаться дружбою. Любезнейшему изъ нихъ онъ, сказалъ въ одинъ вечеръ: "Ясуфъ! клянись быть истиннымъ моимъ другомъ; забудь во мне Царя. Я для тебя человекъ, и никогда, никогда не буду Монархомъ!"... Ясуфъ положилъ руку на сердце и клялся быть Эссидовымъ другомъ.

Черезъ несколько дней Царь сказалъ ему: "Ясуфъ! сердце мое пылаетъ любовiю къ юной супруге Галемовой: лети, и черезъ несколько минутъ будь съ нею во дворце моемъ!"... Ясуфъ побледнелъ. Государь! ответствовалъ онъ въ изумленiи: Галемъ есть добродетельный вельможа. Можешь ли ты, зеркало справедливости... "Я люблю, дражайшiй Ясуфъ; и естьли ты мой другъ, то помоги мне".... Я другъ твой, и не могу согласиться на дело постыдное. Эссидъ топнулъ ногою и грознымъ голосомъ воскликнулъ: "жену Галемову или твою голову!"... Ясуфъ скрылся, и черезъ несколько минутъ привелъ въ сераль жену Галемову. Монархъ велелъ ей немедленно возвратиться къ супругу; взглянулъ на Ясуфа съ горестiю и сказалъ ему: "Ты не хотелъ сделать для Эссида, что сделалъ для Царя. Поди, Ясуфъ, ты не другъ мой, а рабъ Монарха Персидскаго!"... Иду, ответствовалъ Ясуфъ съ трепетомъ: но естьли бы ты самъ любилъ во мне друга, а не подданнаго, то не могъ бы столь равнодушно удалить меня отъ твоего сердца....

Эссидъ не хотелъ уже обходиться съ людьми, ибо самъ не могъ быть человекомъ. Съ того времени онъ былъ только Монархомъ и любилъ одну добродетель: правосудiе. Но благоволенiе и любовь не смягчали судовъ его, и справедливость Монарха казалась народу жестокостiю. Начали увеличивать его ошибки уменьшать добродетели, и Царь гневно воскликнулъ: "гнусныя души! вы недостойны ночей, проводимыхъ мною въ трудахъ для вашего блага!"... Онъ сделался въ самомъ деле жестокимъ, ибо возненавиделъ людей.

Открылся заговоръ къ столице, и головы падали. Народъ изъявлялъ ненависть къ Монарху, и подъ щитомъ ея корыстолюбивые начали грабить, сильные угнетать слабыхъ, въ уверенiи, что народъ будетъ винить только Государя. Эссидъ наказывалъ преступниковъ, но не могъ истребить преступленiя. Тронъ сделался его нещастiемъ, ибо онъ обратился въ губительное судилище. Открылся явный мятежъ въ государстве: Эссидъ поразилъ мятежниковъ - и новые ожидали меча его въ столице.

"Боже мой!" воскликнулъ Монархъ въ одинъ вечеръ, после казни многихъ бунтовщиковъ: "долго ли мне наказывать? долго ли разить сихъ лютыхъ тигровъ? Пусть они терзаютъ другъ друга, когда ненавидятъ мое правосудiе!"... Онъ велелъ двумъ невольникамъ нести за собою мешки съ золотомъ и камнями драгоценными, селъ на лошадь, выехалъ изъ своей Имперiи, какъ заключенный выходитъ изъ темницы, и спешилъ въ Аравiю.

"Здесь буду жить!" сказалъ онъ на цветущей долине, осененной пальмами: "здесь забуду, что есть на свете люди, кроме меня"... Невольники разставили шатеръ въ тени четырехъ пальмъ; опъ далъ имъ часть своего золота и велелъ удалиться"

Эссидъ остался одинъ, взялъ сокровища и понесъ ихъ въ пещеру. Между ими нашелъ онъ Хассанову хартiю; вспомнилъ его слова; селъ въ тени высокихъ пальмъ и читалъ следующее:

"Эссидъ! Всевечный да исполнитъ мою надежду! Да будутъ миллiоны подданныхъ тобою щастливы, и смерть покажется тебе Ангеломъ райскимъ!... и недоволенъ рокомъ своимъ, когда читаешь мое письмо: сiя мысль для меня горестна. Я человекомъ, а всего труднее на престоле. Блаженство жизни основано Всевечнымъ на добродетели, любви и дружбе. Добродетель требуетъ жертвъ собственности, а Монархъ отдаетъ не свое; будучи правосуднымъ, онъ исполняетъ только свою должность, и еще не можетъ назваться превосходнымъ человекомъ. Для сердца твоего нужна любовь, для души святая дружба. Самовластитель окруженъ слугами; но слуги не друзья. Любострастiе предлагаетъ ему свои удовольствiя; но любострастiе не любовь. Умей заслужить друга и любовницу! Они должны забыть Царя въ человеке. Не давай имъ золота: оно не твое. Отдай, что единственно принадлежитъ тебе: сердце. Одною любовiю и дружбою купи любовь и дружбу. Естьли великая душа твоя можетъ обойтися безъ ихъ удовольствiй, то будь щастливъ мыслiю, что миллiоны тобою щастливы, и не требуй отъ нихъ никакой награды. Когда же сердце твое противъ людей ожесточится, то оставь престолъ и сокройся въ неизвестности: тамъ скорее можно быть щастливымъ, ибо тамъ живетъ добродетель, любовь и дружба. Прости, Эссидъ!"

Эссидъ два раза прочиталъ Гассаново письмо - и терялся въ лабиринте мыслей: то желалъ возвратиться на тронъ, чтобы снова благотворить людямъ; то надеялся въ неизвестности вкусить конечное щастiе смертнаго - воспоминалъ жизнь свою, виделъ заблужденiя и старался оправдать себя. Какъ! думалъ онъ: разве я не любилъ подданныхъ? разве не жертвовалъ имъ всею жизнiю? Неблагодарные! чемъ они заплатили своему другу?... Но, можетъ быть, они раскаялись, потерявъ отца и Государя; можетъ быть, признательнымъ воспоминанiемъ награждаютъ теперь любовь мою!

Сiя мысль, лестная для Эссидова самолюбiя, такъ усилилась въ душе его, что онъ решился тайно возвратиться въ отечество; зарылъ свое золото, выкрасилъ себе лицо и волосы, и подъ именемъ Гулькема явился въ Персiи. Несогласiе и раздоры варствовали въ государстве. Не многiе желали Эссидова возвращенiя; другiе только хвалили его или бранили, следуя своимъ личнымъ выгодамъ; некоторые называли тираномъ. Онъ пришелъ въ Испагань, думая, что многiе люди, осыпанные некогда его милостями, благословляютъ тамъ Эссидову память, но къ изумленiю своему нашелъ въ столице только одного друга - и сей другъ былъ Омаръ,

Хотели избирать новаго Царя. Одинъ Омаръ противился сему намеренiю и требовалъ, чтобы еще годъ ожидали Эссидова возвращенiя. Царя избрали, и великодушный Омаръ воскликнулъ: "Естьли не могу служить Эссиду, то по крайней мере могу быть его мстителемъ!" Онъ махнулъ кинжаломъ и вонзилъ его въ сердце новому Царю. Народъ въ ту же минуту растерзалъ убiйцу. Гулькемъ поднялъ глаза къ небу и тихо сказалъ: "у меня былъ другъ, но я узналъ и потерялъ его въ одно мгновенiе!"... Онъ спешилъ въ домъ къ Омару: Заида стояла у дверей, и соседъ разсказывалъ ей о печальномъ конце мужа ея. Она воскликнула: "Слава Небу! и я могу умереть за Эссида!"... Заида пронзила грудь свою кинжаломъ.

Эссидъ, пораженный быстрыми ударами судьбы, стоялъ въ изумленiи. Сестра Заидина выбежала изъ дому, съ крикомъ бросилась на ея тело, обнимала, целовала мертвую и лишилась памяти. Никто не смелъ помочь ей, боясь родственниковъ умерщвленнаго Царя. Эссидъ взялъ нещастную на руки, вынесъ изъ города, селъ подле колодезя, окропилъ ее водою - и Зюлима открыла томные, прелестные глаза свои.

Эссидъ сказалъ ей имя свое - имя Гулькена - звалъ ее жить съ собою въ пустыню, и клялся быть нежнымъ братомъ ея. Они черезъ несколько дней пришли въ шатеръ Эссидовъ. Красавица занялась хозяйствомъ, и мало по малу облака горести исчезли на лице ея.

Душа Зюлимы была одна изъ техъ прелестныхъ, невинныхъ душъ, которыя не имеютъ понятiя о зле и считаютъ всехъ людей друзьями; хотятъ жить единственно для себя, но живутъ только для ближнихъ, и думаютъ о другихъ. Она видела Эссидово старанiе угождать ей, и ни мало не удивлялась. Онъ построилъ беседку, украсилъ,ее розами и ясминами, ввелъ Зюлиму въ сiе жилище, и надеялся, что она хотя нежнымъ взоромъ изъявитъ ему благодарность; но Зюлима только сказала: "прекрасно! я буду здесь съ утра до вечера."

Всякой день, сделавъ что нибудь для прелестной, онъ спрашивалъ: Зюлима! естьли бы Омаръ былъ живъ, то хотела ли бы ты возвратиться къ нему? и Зюлима ответствовала: ахъ! съ какою радостiю я возвратилась бы въ Испагань! - "И меня бы здесь оставила?" - Ты могъ бы итти со мною! - "Нетъ." - И такъ мы ходили бы къ тебе въ гости." - - Гулькемъ огорчился ея холодностiю и думалъ: "О Гассанъ! гдежь любовь, которую ты обещалъ мне въ неизвестности'?" Онъ не видалъ, что Зюлима уже любила его; не видалъ, какъ она безпокоилась въ разлуке съ нимъ, и съ какимъ весельемъ всякой разъ летела къ нему на встречу! Зюлима хотела бы оживить Заиду, чтобы говорить съ ней объ одномъ Гулькеме! Но она говорила только о Заиде, и бедный любовникъ крушился.

и засмеялась. Онъ далъ ей шелковый поясъ: она носила его только одинъ день - и Гулькемъ сказалъ ей: ты не любишь меня! Зюлима отвечала съ усмешкою; ты не знаешь, что говоришь!

"здоровъ ли братъ мой?" Онъ подалъ ей руку, и сказалъ: "я боленъ, и скоро умру!" Зюлима, побледнела, затрепетала, и могла только ответствовать: "нетъ, я умру прежде!"

Гулькемъ прижалъ ее къ своей груди, целовалъ съ восторгомъ и едва могъ успокоить. Она сидела подле него и плакала отъ нежности. Мысль о смерти единственнаго друга оживила любовь ея. "Что мне делать безъ тебя въ свете?" говорила Зюлима: "одна мысль о разлуке съ тобою ужасна".... Съ той минуты они не разлучались, и ложе болезни сделалось брачнымъ.

"Гассанъ! ты сказалъ правду!" думалъ Гулькемъ, нежно обнимая супругу: "щастiе есть любовь; и клянусь Пророкомъ, что мне уже ничего не надобно - ни друга, ни добродетели - для совершеннаго блаженства. Зюлима есть другъ мой, а любовь добродетель. "

Ближнимъ соседомъ его былъ молодой Арабъ. Гулькемъ иногда ходилъ къ нему въ гости, и полюбилъ говорить съ нимъ. Они разсуждали о правилахъ мудрости и благоденствiи людей. Молодой Арабъ думалъ несогласно съ Гулькемомъ, и съ великимъ жаромъ утверждалъ свои мненiя. Часто разставались они въ твердомъ намеренiи никогда уже не видаться. Абулъ - такъ назывался Арабъ - мыслилъ, что надобно быть добродетельнымъ единственно для добродетели, что все удовольствiя ничто; что дружба есть безразсудность, а любовь заблужденiе. "Я пекусь, о щастiи жены моей (говорилъ онъ) не по любви къ ней, а для всемiрнаго блага. У меня нетъ друзей; но я всегда, пожертвовалъ бы другомъ своимъ непрiятелю, естьли бы общая польза того требовала." Гулькемъ утверждалъ, что такая добродетель свойственна Божеству, а не людямъ, которыхъ чувствительное, но слабое сердце можетъ любить только по выбору, а не всехъ.

Хотя они съ великимъ жаромъ спорили, однакожь не могли жить другъ безъ друга. Абулъ, уверяя, что онъ любитъ въ Гулькеме только человека и равно со всеми, и не отходилъ отъ его ложа.

Наконецъ особенный случай открылъ имъ глаза. Персы напали на Арабскiй караванъ, и всехъ людей умертвили: Арабы клялись отмстить Персамъ. Въ одинъ вечеръ Абулъ съ ужасомъ прибежалъ къ Гулькему и сказалъ ему: "мои братья хотятъ завтра умертвить тебя: спасайся!" Зюлима, съ воплемъ бросилась въ объятiя къ супругу, дочь обнимала колена отца. Въ ту же ночь Абулъ проводилъ ихъ за границу, и сказалъ: "Я исполнилъ долгъ человека и спасъ тебя; но впредь не кажись мне на глаза, или заставишь меня пожертвовать тобою отечеству, котораго воля священна для гражданина." Онъ простился со слезами, и несколько разъ. возвращался уверить Гулькема дрожащимъ голосомъ, что ему должно будетъ выдать его Арабамъ.

Гулькемъ три дни прожилъ въ новомъ своемъ убежище, и вдругъ ночью явился въ шатре Абула, который съ радостнымъ изумленiемъ бросился къ нему въ объятiя. "Я здесь, сказалъ Гулькемъ: мне хотелось видеться съ тобою. Предай меня, естьли хочешь!" .... "Тебя, моего друга? ответствовалъ Арабъ: скорее самъ погибну! ты презираешь опасность, а я на веки оставляю страну свободы, чтобы жить; съ тобой!" Абулъ на другой день былъ уже за границею вместе съ Гулькемомъ.

Они поселились въ окрестностяхъ Багдада, сделались благотворителями людей и построили домъ, въ которомъ бедные находили пищу и отраду; двери его никогда не затворялись. Гулькемъ жилъ съ Зюлимою и другомъ въ хижине среди пальмовой рощи, на лугу ароматическомъ, въ самой благословенной стране Азiатской. Онъ воспитывалъ дочь свою для любви и нежности.

Гулькемъ въ глубокой старости лишился Зюлимы и друга. Дочь осталась единственнымъ союзомъ его съ землею. Она была для него любезнымъ сновиденiемъ которое отдаляетъ пробужденiе, украшая последнiя минуты утренняго сна.

Наконецъ дочь Гулькемова отдала сердце свое достойному юноше. Мудрый старецъ открылъ ему тайну щастiя и а богатства въ рукахъ благодетельнаго супруга ея, для утешенiя нещастныхъ

Могила его видна близъ дороги Испаганской; на камне вырезаны слова: добродетель, любовь и дружество были моимъ щастiемъ. домомъ Гулькемовымъ. На семъ месте все путешественники останавливаются, пьютъ чистую воду и благословляютъ память добродетельнаго.