Гулькем

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гулькем (старая орфография)

ГУЛЬКЕМ.

Козрей умер; 70 дней жил Эссид в доме слез, над могилою родителя своего, восшел на трон отеческий, и восклицания народа раздались на горах Испаганских. Да благоденствует Эссид, радость Персии! воззвал он, упав ниц пред юным Монархом. Вокруг ступеней трона лежали вельможи и целовали землю. Эссид принял благословения народные с веселым лицом чистого сердца, с пылающими глазами удовольствованного честолюбия и с гордою душею человека, хотящого быть справедливым.

Он велел Гассану мудрому итти во дворец за собою - бросился там в его объятия и сказал: "ты был наставником и другом Козроя: будь теперь моим!".... Гассан преклонил голову, ответствуя: "Государь! я стою при дверях гроба; скоро Ангел смерти проводит меня к отцу твоему: что велишь ему, сказать?"... Эссид, подумав, отвечал: "скажи, что я хочу блаженствовать щастием моих подданных"...; "Всемогущий Да исполнит твое желание!. сказал Гассан: ты Царь, и твори щастливых; ты человек, и будь щастлив!"... Эссид с видом благоволения подал руку Гассану, и мудрый поцеловал ее с умилением; но вздохнул и примолвил:. "Государь! ты узнаешь, как трудно быть Царем и человеком!"... Эссид ответствовал с улыбкою: "сыну Козроеву и другу Гассанову не трудно!"

Гассан жил еще месяц, и готовясь заснуть сном вечным, произнес. тихим голосом: "будь человек для своего щастия!" Эссид облобызал умирающого, и Гассан отдал ему запечатанную хартию, говоря: "Когда не будешь щастлив, то распечатай, и найдешь правила, которым следуя, отец твой наслаждался жизнию. Прости!"... Эссид со слезами закрыл глаза мудрецу - и еще на могиле его повторил клятву творить людей щастливыми.

Он сдержал слово, и не только в указах подписывался отцем народа, но и в сердца подданных впечатлел, сие имя. Самые отдаленные области цвели его благотворением, ибо Монарх два раза в год путешествовал по всему Государству, строго наказывал вельмож неправосудных и знал бедные хижины не менее своего дворца великолепного. Лесть не дерзала забавлять его богатыми пиршествами, но вся Персия торжествовала праздник общого благоденствия - и через два года Эссид видел уже везде людей щастливых, которые справедливо именовали его творцем их щастия. Путешествие Монарха в третий год царствования было торжественным шествием среди полей обработанных, городов цветущих, деревень веселых и миллионов радостных, которые, упадая пред ниц, восклицали: отец наш! Эссид возвратился; спешил к могиле Гассановой и сказал с умилением: "Гассан! я не преступил клятвы; сделал Персов щастливыми, и сам блаженствую!"

Он действительно чувствовал себя блаженным, или, лучше сказать совсем себя не чувствовал, занимаясь безпрестанно государственными делами; но когда число их уменшилось - когда добродетельные вельможи им образованные, и сам народ облегчил труд его - тогда Эссид имел уже более свободного времени. Любовь Персов веселила его как и прежде; - сельские праздники, которые везде сопутствовали ему в путешествиях, еще были приятны душе Монарха; но они казались ему уже не наградою за труды, а только народным веселием, в котором он мог участвовать единственно по доброте своего сердца.

Эссид захотел особенных, личных наслаждений Сераль его был наполнен красавицами; но долго обычай, а не любовь приводила его к красавицам. Наконец он бывал уже чаще с ними. Все желали страстно взоров его и пылали к нему почтительною любовию. Эссид наслаждался - но скоро охладел в душе, и должен был упрекать себя нечувствительностию к любви прелестных жен своих.

Однажды Эссид, гуляя в саду, увидел Заиду, юную невольницу, которая сидела на траве в горестной задумчивости и плакала" Прежде он не замечал ее: бледное лицо, печальный вид и слезы украсили невольницу в глазах Монарха. "Заида! ты плачешь?" сказал Эссид... Она спешила отереть покрывалом слезы, и старалась весело улыбнуться. - Ты печальна? - "Можноли, Государь, печалиться там, где ты?!"... Но Эссид видел еще новые слезы в глазах её... "Разве те одни нещастливы, которых не удостоивает своего внимания!"... Эссид взял ее за руку, и с улыбкою спросил: для чего же не старалась ты обратить его на себя?... Заида потупила глаза в землю, тихонько отняла руку свою, и сказала: я не привыкла искать любви.... И так я прошу твоей! ответствовал Эссид, и снова взял её руку. Заида вздрогнула, задумалась и тихо отвечала; "естьли ты найдешь ее."...

его благодеяниями, она сказала ему: "ты заслужил мое сердце; я люблю тебя!"... И Монарх обнял ее с живейшею радостию, воскликнув: о Гассан! теперь знаю, что есть щастие! я люблю и любим!

Но первая Султаньша с лукавою усмешкою сказала ему: "Заида любит не тебя, Государь, а твоего невольника Омара! вот причина её всегдашней горести!"... "Омара? воскликнул Эссид с великим гневом: нещастная!... Где он? Да явится в сию минуту для своей погибели!"

Омар пришел.... Между тем Эссид успокоился. Ты любишь мою невольницу? спросил он: как вы могли узнать друг друга? - "Она дочь моего соседа. Мы всякой день видались в саду отца Занидина." - Чем ты заслужил любовь её? - "Любовию, почтвнием, горестию." - А естьли она изменила тебе? - "Невозможно, или мне остается умереть."... Эссид велел; призвать Заиду и сказал ей: избери меня или его!... Заида побледнела; взглянула с кротким смирением на Царя, с нежною горестию на Омара; упада к ногам Эссидовым и сказала: "Государь! прости его и будь доволен моею смертию!"... Она схватила кинжал, но Эссид и Омар вместе вырвали его из рук её... За что ты полюбила невольника? спросил Монарх. - "За то, что он полюбил меня." - Для чего же моя любовь не могла тебя тронуть? - "Государь! дерзаю быть откровенною: любовь требует равенства!" - Но как же любят меня другия Одалиски? - Заида молчала.... Или ты думаешь, что оне меня обманывают? - "Я знаю только мое сердце"... Знай же и сердце твоего Монарха! сказал Эссид с жаром: возьми все дары мои и будь супругою Омара. Юноша! ты заставил меня в первый раз позавидовать другому человеку: ибо она хотела умереть за тебя. Поди и наслаждайся!... Царь остался наедине и мыслил: "Гассан! ты сказал правду: трудно быть Монархом - и щастливым! Может быть Заида права; может быть оне любят во мне одного Царя. Завтра узнаю."

На другой день Эссид с ужасом вошел в комнату нежнейшей своей любовницы и сказал: "Ради Аллы сокрой меня, или я погиб!" Любовница скрыла его. В сию минуту вбегают два вельможи, приставляют кинжал к Султаньшиной груди, и восклицают с гневом: "где Эссид? он должен умереть!"... Здесь, здес! говорит Султаньша дрожащим голосом: только пощадите меня!".. Эссид вышел и сказал ей с холодным презрением: "удались навеки! любовь в устах твоих есть гнусное злословие... О Заида! ты права!"...

Эссид в тот же день отпустил всех жен своих. Оне пошли с радостию, ибо он дозволил им взять сокровища. Гассан! Гассан! мыслил Царь: нет щастия на троне! Но где же искать его? Я отдал бы все богатства за одно сердце, меня любящее!

Потеряв надежду иметь любовницу, Эссид начал сомневаться и в искренности друзей своих. Их почтение, ревность, усердие, перестали ему казаться дружбою. Любезнейшему из них он, сказал в один вечер: "Ясуф! клянись быть истинным моим другом; забудь во мне Царя. Я для тебя человек, и никогда, никогда не буду Монархом!"... Ясуф положил руку на сердце и клялся быть Эссидовым другом.

Через несколько дней Царь сказал ему: "Ясуф! сердце мое пылает любовию к юной супруге Галемовой: лети, и через несколько минут будь с нею во дворце моем!"... Ясуф побледнел. Государь! ответствовал он в изумлении: Галем есть добродетельный вельможа. Можешь ли ты, зеркало справедливости... "Я люблю, дражайший Ясуф; и естьли ты мой друг, то помоги мне".... Я друг твой, и не могу согласиться на дело постыдное. Эссид топнул ногою и грозным голосом воскликнул: "жену Галемову или твою голову!"... Ясуф скрылся, и через несколько минут привел в сераль жену Галемову. Монарх велел ей немедленно возвратиться к супругу; взглянул на Ясуфа с горестию и сказал ему: "Ты не хотел сделать для Эссида, что сделал для Царя. Поди, Ясуф, ты не друг мой, а раб Монарха Персидского!"... Иду, ответствовал Ясуф с трепетом: но естьли бы ты сам любил во мне друга, а не подданного, то не мог бы столь равнодушно удалить меня от твоего сердца....

Эссид не хотел уже обходиться с людьми, ибо сам не мог быть человеком. С того времени он был только Монархом и любил одну добродетель: правосудие. Но благоволение и любовь не смягчали судов его, и справедливость Монарха казалась народу жестокостию. Начали увеличивать его ошибки уменьшать добродетели, и Царь гневно воскликнул: "гнусные души! вы недостойны ночей, проводимых мною в трудах для вашего блага!"... Он сделался в самом деле жестоким, ибо возненавидел людей.

Открылся заговор к столице, и головы падали. Народ изъявлял ненависть к Монарху, и под щитом её корыстолюбивые начали грабить, сильные угнетать слабых, в уверении, что народ будет винить только Государя. Эссид наказывал преступников, но не мог истребить преступления. Трон сделался его нещастием, ибо он обратился в губительное судилище. Открылся явный мятеж в государстве: Эссид поразил мятежников - и новые ожидали меча его в столице.

"Боже мой!" воскликнул Монарх в один вечер, после казни многих бунтовщиков: "долго ли мне наказывать? долго ли разить сих лютых тигров? Пусть они терзают друг друга, когда ненавидят мое правосудие!"... Он велел двум невольникам нести за собою мешки с золотом и камнями драгоценными, сел на лошадь, выехал из своей Империи, как заключенный выходит из темницы, и спешил в Аравию.

"Здесь буду жить!" сказал он на цветущей долине, осененной пальмами: "здесь забуду, что есть на свете люди, кроме меня"... Невольники разставили шатер в тени четырех пальм; оп дал им часть своего золота и велел удалиться"

Эссид остался один, взял сокровища и понес их в пещеру. Между ими нашел он Хассанову хартию; вспомнил его слова; сел в тени высоких пальм и читал следующее:

"Эссид! Всевечный да исполнит мою надежду! Да будут миллионы подданных тобою щастливы, и смерть покажется тебе Ангелом райским!... и недоволен роком своим, когда читаешь мое письмо: сия мысль для меня горестна. Я человеком, а всего труднее на престоле. Блаженство жизни основано Всевечным на добродетели, любви и дружбе. Добродетель требует жертв собственности, а Монарх отдает не свое; будучи правосудным, он исполняет только свою должность, и еще не может назваться превосходным человеком. Для сердца твоего нужна любовь, для души святая дружба. Самовластитель окружен слугами; но слуги не друзья. Любострастие предлагает ему свои удовольствия; но любострастие не любовь. Умей заслужить друга и любовницу! Они должны забыть Царя в человеке. Не давай им золота: оно не твое. Отдай, что единственно принадлежит тебе: сердце. Одною любовию и дружбою купи любовь и дружбу. Естьли великая душа твоя может обойтися без их удовольствий, то будь щастлив мыслию, что миллионы тобою щастливы, и не требуй от них никакой награды. Когда же сердце твое против людей ожесточится, то оставь престол и сокройся в неизвестности: там скорее можно быть щастливым, ибо там живет добродетель, любовь и дружба. Прости, Эссид!"

Эссид два раза прочитал Гассаново письмо - и терялся в лабиринте мыслей: то желал возвратиться на трон, чтобы снова благотворить людям; то надеялся в неизвестности вкусить конечное щастие смертного - воспоминал жизнь свою, видел заблуждения и старался оправдать себя. Как! думал он: разве я не любил подданных? разве не жертвовал им всею жизнию? Неблагодарные! чем они заплатили своему другу?... Но, может быть, они раскаялись, потеряв отца и Государя; может быть, признательным воспоминанием награждают теперь любовь мою!

Сия мысль, лестная для Эссидова самолюбия, так усилилась в душе его, что он решился тайно возвратиться в отечество; зарыл свое золото, выкрасил себе лицо и волосы, и под именем Гулькема явился в Персии. Несогласие и раздоры варствовали в государстве. Не многие желали Эссидова возвращения; другие только хвалили его или бранили, следуя своим личным выгодам; некоторые называли тираном. Он пришел в Испагань, думая, что многие люди, осыпанные некогда его милостями, благословляют там Эссидову память, но к изумлению своему нашел в столице только одного друга - и сей друг был Омар,

Хотели избирать нового Царя. Один Омар противился сему намерению и требовал, чтобы еще год ожидали Эссидова возвращения. Царя избрали, и великодушный Омар воскликнул: "Естьли не могу служить Эссиду, то по крайней мере могу быть его мстителем!" Он махнул кинжалом и вонзил его в сердце новому Царю. Народ в ту же минуту растерзал убийцу. Гулькем поднял глаза к небу и тихо сказал: "у меня был друг, но я узнал и потерял его в одно мгновение!"... Он спешил в дом к Омару: Заида стояла у дверей, и сосед рассказывал ей о печальном конце мужа её. Она воскликнула: "Слава Небу! и я могу умереть за Эссида!"... Заида пронзила грудь свою кинжалом.

Эссид, пораженный быстрыми ударами судьбы, стоял в изумлении. Сестра Заидина выбежала из дому, с криком бросилась на её тело, обнимала, целовала мертвую и лишилась памяти. Никто не смел помочь ей, боясь родственников умерщвленного Царя. Эссид взял нещастную на руки, вынес из города, сел подле колодезя, окропил ее водою - и Зюлима открыла томные, прелестные глаза свои.

Эссид сказал ей имя свое - имя Гулькена - звал ее жить с собою в пустыню, и клялся быть нежным братом её. Они через несколько дней пришли в шатер Эссидов. Красавица занялась хозяйством, и мало по малу облака горести исчезли на лице её.

Душа Зюлимы была одна из тех прелестных, невинных душ, которые не имеют понятия о зле и считают всех людей друзьями; хотят жить единственно для себя, но живут только для ближних, и думают о других. Она видела Эссидово старание угождать ей, и ни мало не удивлялась. Он построил беседку, украсил,ее розами и ясминами, ввел Зюлиму в сие жилище, и надеялся, что она хотя нежным взором изъявит ему благодарность; но Зюлима только сказала: "прекрасно! я буду здесь с утра до вечера."

Всякой день, сделав что нибудь для прелестной, он спрашивал: Зюлима! естьли бы Омар был жив, то хотела ли бы ты возвратиться к нему? и Зюлима ответствовала: ах! с какою радостию я возвратилась бы в Испагань! - "И меня бы здесь оставила?" - Ты мог бы итти со мною! - "Нет." - И так мы ходили бы к тебе в гости." - - Гулькем огорчился её холодностию и думал: "О Гассан! гдежь любовь, которую ты обещал мне в неизвестности'?" Он не видал, что Зюлима уже любила его; не видал, как она безпокоилась в разлуке с ним, и с каким весельем всякой раз летела к нему на встречу! Зюлима хотела бы оживить Заиду, чтобы говорить с ней об одном Гулькеме! Но она говорила только о Заиде, и бедный любовник крушился.

засмеялась. Он дал ей шелковый пояс: она носила его только один день - и Гулькем сказал ей: ты не любишь меня! Зюлима отвечала с усмешкою; ты не знаешь, что говоришь!

"здоров ли брат мой?" Он подал ей руку, и сказал: "я болен, и скоро умру!" Зюлима, побледнела, затрепетала, и могла только ответствовать: "нет, я умру прежде!"

Гулькем прижал ее к своей груди, целовал с восторгом и едва мог успокоить. Она сидела подле него и плакала от нежности. Мысль о смерти единственного друга оживила любовь её. "Что мне делать без тебя в свете?" говорила Зюлима: "одна мысль о разлуке с тобою ужасна".... С той минуты они не разлучались, и ложе болезни сделалось брачным.

"Гассан! ты сказал правду!" думал Гулькем, нежно обнимая супругу: "щастие есть любовь; и клянусь Пророком, что мне уже ничего не надобно - ни друга, ни добродетели - для совершенного блаженства. Зюлима есть друг мой, а любовь добродетель. "

Ближним соседом его был молодой Араб. Гулькем иногда ходил к нему в гости, и полюбил говорить с ним. Они разсуждали о правилах мудрости и благоденствии людей. Молодой Араб думал несогласно с Гулькемом, и с великим жаром утверждал свои мнения. Часто разставались они в твердом намерении никогда уже не видаться. Абул - так назывался Араб - мыслил, что надобно быть добродетельным единственно для добродетели, что все удовольствия ничто; что дружба есть безразсудность, а любовь заблуждение. "Я пекусь, о щастии жены моей (говорил он) не по любви к ней, а для всемирного блага. У меня нет друзей; но я всегда, пожертвовал бы другом своим неприятелю, естьли бы общая польза того требовала." Гулькем утверждал, что такая добродетель свойственна Божеству, а не людям, которых чувствительное, но слабое сердце может любить только по выбору, а не всех.

Хотя они с великим жаром спорили, однакожь не могли жить друг без друга. Абул, уверяя, что он любит в Гулькеме только человека и равно со всеми, от его ложа.

Наконец особенный случай открыл им глаза. Персы напали на Арабский караван, и всех людей умертвили: Арабы клялись отмстить Персам. В один вечер Абул с ужасом прибежал к Гулькему и сказал ему: "мои братья хотят завтра умертвить тебя: спасайся!" Зюлима, с воплем бросилась в объятия к супругу, дочь обнимала колена отца. В ту же ночь Абул проводил их за границу, и сказал: "Я исполнил долг человека и спас тебя; но впредь не кажись мне на глаза, или заставишь меня пожертвовать тобою отечеству, которого воля священна для гражданина." Он простился со слезами, и несколько раз. возвращался уверить Гулькема дрожащим голосом, что ему должно будет выдать его Арабам.

Гулькем три дни прожил в новом своем убежище, и вдруг ночью явился в шатре Абула, который с радостным изумлением бросился к нему в объятия. "Я здесь, сказал Гулькем: мне хотелось видеться с тобою. Предай меня, естьли хочешь!" .... "Тебя, моего друга? ответствовал Араб: скорее сам погибну! ты презираешь опасность, а я на веки оставляю страну свободы, чтобы жить; с тобой!" Абул на другой день был уже за границею вместе с Гулькемом.

Они поселились в окрестностях Багдада, сделались благотворителями людей и построили дом, в котором бедные находили пищу и отраду; двери его никогда не затворялись. Гулькем жил с Зюлимою и другом в хижине среди пальмовой рощи, на лугу ароматическом, в самой благословенной стране Азиатской. Он воспитывал дочь свою для любви и нежности.

Гулькем в глубокой старости лишился Зюлимы и друга. Дочь осталась единственным союзом его с землею. Она была для него любезным сновидением которое отдаляет пробуждение, украшая последния минуты утренняго сна.

Наконец дочь Гулькемова отдала сердце свое достойному юноше. Мудрый старец открыл ему тайну щастия и а богатства в руках благодетельного супруга её, для утешения нещастных

Могила его видна близ дороги Испаганской; на камне вырезаны слова: добродетель, любовь и дружество были моим щастием. домом Гулькемовым. На сем месте все путешественники останавливаются, пьют чистую воду и благословляют память добродетельного.