Нечто о Лафонтене Баснописце

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Нечто о Лафонтене Баснописце (старая орфография)

Обыкновение заставлять детей выучивать басни было известно в самой глубокой древности. Платон, будучи весьма строгим к Гомеру, почитал Езопа превосходным Моралистом. Он хотел, чтобы дети сосали басни: с молоком матерним, чтобы кормилицы безпрестанно твердили им о баснях; думал, что сим способом можно впечатлеть в уме и сердце правила для будущого поведения: ибо младенцы с жадностию слушают повествования, и с любопытною внимательностию замечают все подробности. Лафонтен очень хорошо объяснил сие философическое замечание о таком Искустве, в котором он сам превзошел всех Древних, и достиг высоты изящества, до которой ни один новейший Писатель не возносился. "Вместо того, чтобы видеть себя принужденными исправлять наши навыки," так он пишет: "лучше будем стараться заблаговременно сделать их добрыми. Какой же способ к тому удобнее, ежели не басни? Скажите дитяти, что Красс, идучи на войну против Парфян, зашел в их область, не подумавши о средствах из нее выдти; что должен был погибнуть сам и погубить целое войско, не смотря на все старания избавиться от бедствия. Скажите тому же дитяти, что лисица и козел спустились в колодезь для утоления жажды; что лисица, с помощию спины: и рогов своего товарища, как по лестнице вышла из колодезя, a козел напротив итого остался в нем, потому что не был предусмотрителен: из того следует, что во всяком случае надобно смотреть на конец дела. Спрашиваю, какой из сих двух примеров сделает в дитяти большее впечатление? Не правда ли, что оно будет внимательнее к последнему, то есть, к такому, которой для его вразумительнее?"

До Лафонтена мы не имели басен, если выключить несколько опытов, весьма неудачных. Хотя французской язык., прежде еще, нежели доведен до совершенства, отличался какою то милою простотою, которая естественно изчезала по мере вычищения языка; но ни кто из Поэтов не мог соединить с даром повествования той любезной невинности, той цели нравоучительной, того искуства изображать душевные свойства, которых Басня требует. Может быть, одному Мароту удалось бы успеть в том, и быть для Лафонтена тем, чем был Мальгерб для Руссо; но Maрот, обративши все внимание свое на любовные мелочи, не пытался проложить сей новой путь в Поэзии. Другому столетию было предоставлено судьбою произвести неподражаемого Баснописца, тому столетию, в продолжение которого все части Словесности украсились образцовыми творениями. Лафонтен, от природы тихий и боязливый, не устрашился идти по следам своих предшественников. Упомянув о Древних, он говорит далее: "Новейшие Писатели подражали древним. Не только чужестранцы, но даже наши соотечественники оставили нам примеры. Правда, в то время, когда они писали, язык был весьма не похож на нынешний, следственно и наших Писателей по сему должно причислять к иностранным. Но это не отвратило меня от предприятия." Лафонтен иначе не сочинял, как по совету друзей; когда пришло ему на мысль приняться за басни, он сообщил свое намерение. славному Академику Патрю, одному из лучших наших прозаических Писателей. Патрю, устрашенный трудностями, сопряженными с таким предприятием, советовал Лафонтену писать прозою; ему казалось, что французская Поэзия, стесненная правилами столь строгими, никак не способна для милой небрежности, которой требует повествование в Басни. Какая была бы потеря для Словесности, если бы Лафонтен послушался сего робкого совета! По счастию Поэт чувствовал свои силы я решился на них положиться; скоро друг его приведен был в крайнее изумление, увидя первые опыты его таланта.

Басни Лафонтеновы не имели надобности в комментаторах; многие любители Словесности брали на себя труд заставить читателей чувствовать красоты, по мере впечатлений, которые сами они чувствовали. Изо всего, что было писано о сем предмете, люди, имеющие вкус, извлекли заключение, которое почитаю приличным здесь поместить. Талант Лафонтенев особенно состоит в украшении нравоучения всем тем, что ни имеют в себе прелестного кроткая снизходительность, приятной дар нравиться, пленяющее добродушие, наконец воображение самое живое, самое гибкое.. Точная картина общества представляется вам в сборище животных, которых природные побуждения преобразованы в страсти. У них видите наши учреждения, наши обыкновения, наши нравы, наши предразсудки. Каждое животное отличается особливым своим свойством, и никогда от него не удаляется: оне разсуждают о важных делах политических и моральных; не разительная противуположность между действующими лицами и предметами, о которых оне толкуют 5 производит то, что вся важная строгость изчезает. Езоп и Федр указали на сию остроумную мысль; приличную характерам. У них есть провинции и города столичные; оне заключают мир и объявляют войну. К сим важным действиям Политики, Баснописец обыкновенно присоединяет cлaвнейшия историческия события, упоминает о древних и новых героях; и сколь ни кажется странным такое смешение, вы нигде не увидите на принужденности, ни усилий. Напрасно захотели б вы искать в Пиитике таинства, каким образом, без нарушения приличии, можно соединять великия черты историческия с предметами маловажными; но Лафонтену было было открыто, хотя он сам, может быть, не подозревал, что знает его. Непреодолимая страсть к своему искуству, которое называл очаровательным, заставляла его, так сказать, принимать на себя виды лиц, представляемых в басне; читателю кажется, что не Лафонтен, но сами животные говорят и разсуждают: от того столько точности, столько любезности в характерах и повествовании. В баснях Лафонтеновых нет ни строгой учительской морали, ни колких наставлений Молиеровых. Он знал, что снизходительность есть отличительное свойство аполога, которого было первое назначение - заманивать людей в круг их обязанностей. Главное и общее заключение, выводимое из басен Лафонтеновых, есть: "должно с терпением покориться судьбе своей лучше убегать злых, нежели с ними бороться." Он редко удаляется от сего учения, столь сообразного с самим его характером; в немногих только баснях от него отступает, и против своего обыкновения выводит следствие, что "со злыми надлежит вести войну безпрерывную." Сие-то совершенное сходство характера Баснописца с самым свойством аполога украшает его творения прелестями неподражаемыми. Не смотря на то, Лафонтен имел еще возвышеннейшее понятие о совершенстве Басни, и думал, что не достиг до него. Вот собственные слова его о сем предмете, слова, дышущия скромностию и милым добродушием: "может быть, труд мой поселит охоту в других пойти далее и приближить Басню к точке совершенства."