| Автор: | Лермина Ж., год: 1876 |
| Категории: | Роман, Приключения |
19
ВИДЕНИЯ И БЕЗУМИЕ
Что делать? Куда идти? На что решаться? Несчастному моло-. дому человеку казалось, что он получил удар обухом по голове. Он шатался, как пьяный.
Не было ли это продолжением того сна, который, в последние дни все чаще увлекал его в мир иллюзий, и не превратилось ли вдруг очаровательное сновидение в отвратительный кошмар?
Как известно нашим читателям, дом де Белена находился на улице Сены.
Не сознавая, что делает, Жак шел вперед, спотыкаясь, временами останавливаясь и прислоняясь к стене.
-- А! Вот этот уже готов! - раздался возле него крикливый голос гамена.
-- Э! Старина! Ты, верно, потерял шляпу? - добавил другой.
-- И голову вместе с ней...
-- Вы, должно быть, нездоровы? - заметил, подходя к нему, один из прохожих.
Жак не отвечал.
-- Что с вами? - спрашивал его другой.
Наконец, свежий воздух заставил Жака опомниться. Он поднял голову и оглянулся.
Около него собралась уже толпа зевак. Мысли Жака неожиданно прояснились и он испугался, поняв, что ему, быть может, придется давать объяснения своему странному поведению.
Возможно, все эти люди думают, что он вор?
По странному совпадению, после недавних обвинений де Белена, Жак вдруг припомнил те наставления, которые давал ему некогда дядя Жан, когда старался развратить его душу и увлечь на путь зла.
-- Видишь ли, молодчик, - говорил дядя Жан, - когда ты попадешь впросак и надо будет вывернуться, разыграй из себя важного барина... Брось в лицо толпе первое попавшееся имя, только бы перед ним стояло "де"... Прикинься оскорбленным. И держу пари, сто против одного, что дураки станут извиняться...
-- Я граф де Шерлю, - сказал громко Жак.
Да, Бискар хорошо знал нравы толпы.
Этот граф, без шляпы, бледный, взволнованный, должен бы быть просто отведен в полицию, как подозрительная личность.
Но - граф! Один из "де"! И безукоризненно одетый!...
Это оригинал! - сказал кто-то.
-- Коллега лорда Сеймура...
-- Оставим его в покое!
Жак вполне овладел собой, по крайней мере, все его способности были направлены на то, чтобы избавиться от назойливого любопытства. Услышав замечания толпы, он спокойно вынул часы и, показывая их окружающим, сказал:
-- Господа, я прошу вас засвидетельствовать, что теперь действительно десять часов.
-- Совершенно верно, даже две минуты одиннадцатого, - отвечал какой-то буржуа.
-- В таком случае, я, значит, выиграл пари, - заметил Жак. - Не будете ли вы так добры указать мне ближайший шляпный магазин?
В толпе послышался веселый ропот.
-- Так вот, значит, что! Это было пари? Пройтись без шляпы!
И комментарии не заставили себя ждать...
В то же время какой-то простак, гордый возможностью оказать услугу одному из легендарных парижан, подвиги которых наполняют парижскую хронику, поспешил указать Жаку нужный ему магазин. Через минуту дверь магазина уже закрылась за Жаком.
Спустя несколько минут, когда рассеялись последние любопытные, он вышел, на этот раз уже в полном костюме. Интереснее всего то, что все произошло, так сказать, помимо его воли. Он просто повиновался какому-то необъяснимому побуждению. Это было как бы неожиданное прорастание дурных семян, посеянных в его душе тем, кто некогда сказал его матери:
"Твой сын умер на каторге или на эшафоте!"
И действительно, никогда еще самый закоренелый преступник не выпутывался из подобного положения с большей легкостью и непринужденностью!
Когда, наконец, Жак пришел в себя, он вздрогнул. Странная вещь: он испугался самого себя. Смелость, высказанная им, изумляла его и пугала одновременно. Мгновение ему казалось, что оскорбления, которыми осыпал его де Белен, были им вполне заслужены и что он действительно был негодяем, которого стоило изгнать с позором.
Мало-помалу он замедлил шаги. Волнение, владевшее им, ослабело, и подлинное его положение представилось ему четко и детально.
Он был изгнан. Это было ясно. Были у него средства к существованию? Он вспомнил, что в шляпном магазине вынимал из кармана несколько золотых.
Он захотел проверить, не было ли это галлюцинацией.
Нет, это было правдой. У него в кармане оказалось около пятнадцати луидоров. Для графа де Шерлю это было ничто, для безвестного Жака это было целое состояние.
-- Теперь я не боюсь никого и ничего, - произнес с улыбкой Жак. - Я сумею занять место, в котором мне отказывают!
Но он чувствовал себя разбитым. Это было вполне естественно, так как ничто так не утомляет человека, как нравственные потрясения.
Я ничего не соображаю, - прошептал он. - Неплохо бы отдохнуть.
Он был в эту минуту около Королевского моста. На углу улицы Бак он увидел кофейню и вошел туда.
-- Что угодно господину? - спросил его гарсон.
Об этом Жак не подумал.
-- Дайте "Шартрез", - сказал он, ухватившись за первое пришедшее ему на память слово.
-- Зеленый или желтый?
-- Зеленый.
Гарсон взглянул с удивлением на посетителя, требовавшего в такое время этого возбуждающего напитка.
А Жак лихорадочно пытался схватить ускользавшую от него логику... Его мысли стремились вырваться из узкого круга переживаний. Когда бутылка и стакан возникли перед ним (тогда еще не подавались вина в наперстках, как в наше время), он налил себе стакан и осушил его залпом.
Алкоголь опалил ему желудок. Это ощущение показалось ему приятным. Он налил второй стакан, затем третий...
Несколько минут он сидел неподвижно и задумчиво. Но пары алкоголя вскоре подействовали на мозг. Перед его глазами как бы разорвалась завеса.
Негодяй! Вор!
Ему казалось, что эти слова все еще раздаются в его ушах. Он глухо вскрикнул и поднес руки ко лбу, как бы пытаясь вырвать из него воспоминания.
Невозможно, невыносимо подвергаться подобным оскорблениям!... И, чтобы избавиться от этого кошмара, он выпил еще...
На этот раз возникшая картина приобрела четкость. Все это было правдой. Малейшие обстоятельства, самые ничтожные подробности предшествовавшей сцены, все, даже интонация голоса де Белена, все возвращалось, повторялось, воскресало в его памяти...
Несколько слов сорвалось с его побледневших губ:
-- Этот человек солгал!
Потом, минуту спустя:
-- Я ему это докажу, я отомщу ему!
Он подкрепил эти слова сильным ударом кулака по столу.
Гарсон подошел к нему.
Я замечу господину, - сказал он отеческим тоном, - что он беспокоит прочих посетителей.
Действительно, неподалеку от него за столом сидело несколько офицеров из Орсейской казармы, которые смотрели на странного соседа и говорили, подталкивая один другого локтями:
-- Этот молодец, должно быть, слишком хорошо поужинал!
-- Хорошо, - сказал Жак. - Вот ваши деньги.
С этими словами он бросил на стол луидор и направился к выходу.
-- А сдачу, господин?
-- Не надо.
Гарсон поспешно бросился отворить дверь щедрому посетителю, но на обратном пути не удержался, чтобы не сказать одному из офицеров:
-- Если бы мне сообщили, что этот молодец идет убить кого-нибудь, я не стал бы спорить!
Между тем Жак принял решение.
Он хотел во что бы ни стало узнать всю правду. Но кто мог пролить свет на нее? Во-первых, дядя Жан, во-вторых, Дьюлуфе, "Кит" или "Поджигательница". У этих личностей при помощи искусных расспросов он сумеет узнать правду о своем прошлом. Затем, после этого, он думал пуститься на поиски Манкаля.
План был ясен, и он был уверен, что у него хватит сил привести его в исполнение. Он чувствовал в себе какие-то новые силы, не понимая, что его нервы находились под влиянием винных паров. Его цель была четко намечена. Надо было принудить каждого из них рассказать все, что ему известно, и во что бы то ни стало докопаться до истины.
Манкаль! Что это за человек? Что значило это странное письмо, смысл которого от него ускользал? Можно было подумать о сообщничестве в каком-то темном деле, тогда как он видел Манкаля всего два раза: на улице Людовика Великого и у герцогини Торрес.
При этом имени Жак невольно вздрогнул.
О! Она не увлекла бы его в эту бездну! Весь свет мог ему изменить, но она осталась бы и тогда для него ангелом надежды!
Итак, сначала надо было отыскать дядю Жана. С первых же дней своего нового положения Жак почти совсем забыл о том, кто его воспитал. Быть может, дядя Жан из скромности не хотел прийти к нему в дом герцога? Быть может, он боялся, что блуза каменщика будет выглядеть грязным пятном среди этой роскоши?
Первой мыслью Жака было идти в таверну "Зеленый Медведь". Там он надеялся найти Дьюлуфе и узнать у него, где работает дядя Жан.
Он чувствовал себя гораздо спокойнее, думая о скорой встрече со своими старыми покровителями. Они сумеют защитить его, и кроме того, избавят, от этого гнетущего чувства одиночества и ненужности кому бы то ни было.
Но эти иллюзии были непродолжительны.
"Зеленый Медведь" совершенно преобразился. Когда Жак подошел к нему, старая вывеска валялась на земле, а рабочие были заняты ремонтом фасада. Внутренность таверны была набита посетителями, нисколько не походившими на бывших завсегдатаев "Зеленого Медведя".
За прилавком, цинк которого блестел незнакомым для Жака блеском, новый хозяин, засучив рукава, старательно разливал посетителям белое вино.
-- Скажите, пожалуйста, - спросил он, вежливо приподнимая шляпу, - этот кабак сменил владельца?
Кабатчик гневно вскинул голову.
-- Кабак! Кабак!
Очевидно, это слово неприятно отозвалось в его ушах. Но при виде молодого человека, по-видимому принадлежащего к высшему классу общества, он смягчился и отвечал более ласковым тоном:
-- Я хозяин этого заведения.
-- И давно уже?
-- Всего несколько дней.
-- А! - сказал Жак изумленным тоном. - Но ваш предшественник?...
Кабатчик взглянул на Жака. Потом, видимо, неожиданная мысль мелькнула в его мозгу. Он позвал мальчика, занимавшегося в углу мытьем бутылок, и поставил его на свое место за стойкой.
Затем он подошел к Жаку и, подмигнув ему, сказал вполголоса:
-- Понимаю!... Пойдемте, поговорим!...
И не дожидаясь ответа Жака, он провел его в маленькую соседнюю комнату и поспешно запер дверь.
-- Значит, вы из них? - спросил он Жака.
-- Из каких, из них?...
-- Э! Да, Боже мой! Разве меня можно надуть?... О! У меня на это такой глаз!
Не понимая, что хочет сказать этот человек, Жак кивнул головой.
-- Только, пожалуйста, не думайте, что я презираю вас за это... - продолжал кабатчик. - Черт побери!... Такие люди как вы, - защита всех честных людей!... Вас надо только благодарить за то, что вам угодно исполнять этот долг...
Жак едва мог сохранить хладнокровие. За кого принимал его кабатчик?
-- Короче, - сказал он, - дадите ли вы мне какие-нибудь сведения?...
-- Конечно! Я скажу вам все, что только знаю... Есть кое-что нового за последние два дня.
Нового?
-- О! Да! С хорошей мышеловкой всех их можно подцепить... Это верно... Но позвольте мне предложить вам кое-что...
С этими словами кабатчик вышел, и через минуту вернулся с двумя стаканами и бутылкой вина. Выходя из зала, он шепнул одному из своих клиентов.
-- Это из "Рыжей"! Вы знаете, при нашем ремесле надо быть в хороших отношениях с этими птицами!...
-- Послушайте же, - сказал Жак кабатчику. - Вы мне сказали, что знаете кое-что новое. Конечно, вы знаете куда переехал Дьюлуфе?
-- Переехал? - сказал, смеясь, кабатчик. - Вот это великолепно!... Переехал в тюрьму с кандалами на ногах, не правда ли?
-- Что вы хотите этим сказать?
-- Не прикидывайтесь простачком! Ничего страшного, если его и поймали! Этот Дьюлуфе, кажется, порядочная каналья?
Жак решил больше не удивляться. Очевидно, произошло какое-то недоразумение. По крайней мере, он думал, что ему удастся узнать что-нибудь из того, что его интересовало.
-- Он не пойман, - сказал он. - Я его ищу... и если вы поможете мне найти его, я вам хорошо заплачу...
Кабатчик нахмурил брови.
-- А!... Погодите! Не во гнев вам будь сказано, я не ем такого хлеба... Я работаю, чтобы жить... Ну, ладно!... Если я смогу помочь вам зацепить его, я это сделаю... но - даром!... Так, что не предлагайте мне денег, господин "Четверть глаза"! - закончил кабатчик, начинавший невольно раздражаться.
"Четверть глаза!..." Жак знал это слово. Его, значит, принимают за полицейского агента! Он и не думал протестовать, видя в этом недоразумении средство скорей и верней достичь своей цели.
-- Не сердитесь, - сказал он. - Если я так сильно желаю напасть на след этого Дьюлуфе, так это потому...
-- Что это обеспечит вам повышение?... Ну, хорошо! Несмотря на то, что вы мне сейчас сказали, я на вас не сержусь... и докажу вам это... Во-первых, надо вам сказать, что здесь бродит теперь полным-полно молодцов... и каких! Настоящие висельники... Сначала, в первые дни, они считали, не знаю почему, что я из шайки... Один даже вошел сюда и, протянув мне руку, сказал мне довольно забавное слово...
-- Какое?
-- Название зверя. Он протянул мне свою грязную лапу и сказал: "Волк"... - "Что? Волк? Убирайся-ка, старое животное!" Он тогда выпучил на меня глаза и убрался вон... Я подошел к двери и видел, как он собрал своих друзей, наговорил им целый ворох, все указывая на этот дом... и потом все ушли.
-- Что же вы предполагаете?
-- Сначала я ничего не предположил, но в тот день я увидел одного из ваших товарищей, знаете, такой маленький, черномазый...
-- Да, да, я знаю, - сказал Жак, конечно же, и в глаза не видевший этого маленького, черномазого "товарища". - И что же он вам сказал?
-- Что разыскивают целую шайку негодяев, которые называли себя "Парижскими Волками"... Начальник их, кажется утонул. Эти бандиты постоянно торчали здесь, так как этот Дьюлуфе был тоже...
Что?
-- Э! Волк, что же еще?... Право, можно подумать, что я говорю с вами по-еврейски! Вы не понимаете, что ли?
-- Нет! Я отлично понимаю, - сказал Жак, мысли которого начинали путаться... - Значит, здесь было сборное место "Парижских Волков"?
-- Вы это отлично знаете, потому как сами пришли сюда ради этого...
-- И Дьюлуфе был из их числа?
-- Конечно!... Как и Биско. Они делали тут такие дела, что у всего квартала мороз гулял по коже!
-- Дьюлуфе... Спасся.
-- Черт побери... Он успел уволочь свои ноги, когда увидел, что дело становится жарким... Но, - заметил вдруг словоохотливый кабатчик, - право, можно подумать, что вы ничего не знаете!
-- Знаю!
Жак выпил вина, чтобы придать себе бодрости. В эту минуту в его голове сверкнула, как молния, неожиданная мысль. Он вспомнил о странной сцене, при которой он присутствовал... Это когда мнимые работники дяди Жана бросились на Дьюлуфе...
-- Что же, - сказал он, - можете вы мне сказать, как напасть на след Дьюлуфе.
-- А! Вот и заговорила любовь к ремеслу... Хорошо, слушайте! Вы знаете, что он был здесь не один... У него была какая-то женщина, настоящее чудовище, которую звали "Поджигательницей"...
-- Да, это я знаю.
-- Ну, так вот что случилось... Вчера вечером... Это было около одиннадцати часов... Да, так, в одиннадцать... Я собирался уже запирать. Все ушли... И вдруг передо мной возникла эта ведьма... Она была пьяна так, что не стояла на ногах... И начала же она меня честить! "Убирайся отсюда, ступай к черту, старый хрыч!..." Я отвечал ей: "Чего вам от меня надо? Оставьте меня в покое, я здесь у себя дома...". "У себя! Ты врешь!..." Потом, как бы вспомнив, она сказала: "Да, это правда!... Ну, так дай же мне стаканчик... у меня есть кругляши... Я плачу..." И прежде чем я успел разинуть рот, чтобы ответить, она уже вошла... Я подумал тогда, что лучше всего избавиться от нее, если ей уступить, а потом у меня возникла идея порасспросить ее немного...
-- Хорошая мысль! - заметил Жак.
-- Но вы думаете, что она так и стала сейчас говорить? Нет!... Она пила, пила, пила... Эта ведьма - настоящая губка...
-- Дальше!
-- Я рассказываю все, как было. Если вы торопитесь...
-- Я не тороплюсь, мне просто хочется поскорее узнать, что она могла вам рассказать!
-- Собственно говоря, не очень-то много. Она говорила: "Понимаешь, мой малютка, это животное, старый Кит хотел не пустить меня еюда... О! Он мне даже запретил... Но я хотела видеть своими глазами. Все они ведь врут..."
-- Вы не спросили у нее, где "Кит"? То есть, Дьюлуфе...
Конечно! Я не дурак... Но она отвечала мне жестом, который я не хочу повторять, и сказала: "Он все еще в своей шкуре и меняет ее только каждые полгода!" Это было совсем не много... Видя, что от нее ничего не добьешься, я хотел выпроводить ее. Тогда вот и случилась странная штука...
-- Что же? Говорите!
-- Я тихонько толкал ее вон, а она упиралась, все требуя пить... Кстати сказать, она не заплатила за вино... но я не требовал с нее. Но в ту минуту, когда она уже была на тротуаре, она пошатнулась, так как была совсем пьяна, упала и вышибла у меня окно... Я рассердился и крикнул: "Ну, ты старая волчица, ты мне развалишь весь дом!..." Вы понимаете, я был рассержен... Едва я сказал это, как вдруг я получил великолепный удар кулаком в переносье... У меня искры из глаз посыпались... Но, однако, я не был настолько оглушен, чтобы не видеть здоровенного дьявола, который схватил старую ведьму, как узел с бельем, взвалил ее себе на плечи и, не обращая на меня никакого внимания, бросился бежать в сторону набережной...
-- И вы пошли за ним?
-- Вы думаете? Нет, я был доволен одной зуботычиной и пошел спокойно спать!
-- Но тогда какие же сведения?...
-- Подождите! Сейчас дойдет очередь и до этого. Знаете, что я узнал на другой день утром? Что на углу набережной и улицы Арси был большой пожар, целый этаж сгорел... И кто поджег? Та старая ведьма, "Поджигательница"... Я не говорю, что она сделала это нарочно... Она была слишком пьяна... Но она, верно, как-нибудь обронила искру... К тому же она, уходя, просила у меня спичек для трубки...
Жак поспешно поднялся.
-- Она не сгорела?
-- Нет. Только, говорят, она порядком попортилась... и потом совсем будто помешалась... Ну, да это меня не касается...
-- Благодарю вас, - сказал Жак. - Я найду эту женщину, и у нее...
-- Счастье ваше, если вам удастся у нее что-нибудь разузнать...
-- Я попытаюсь. По всяком случае, я вам очень благодарен за те сведения, которые вы мне сообщили... Надеюсь, что мы еще увидимся, и если мне понадобится ваша помощь...
-- К вашим услугам... Только, в свою очередь, не можете ли вы оказать мне маленькую услугу?...
-- С удовольствием!... Какую?
-- Вы знаете, на рынке есть погребки, которые не запираются всю ночь. Я хотел бы тоже иметь на это позволение.
-- Но я здесь при чем? - спросил Жак.
-- Ну, да, говорите! У вас есть связи там, на Иерусалимской улице... Одно словечко, и...
-- Да, вы правы... Я попытаюсь... Я увижу...
-- Вы можете сделать кое-что получше...
-- Что?
Передать мою просьбу... О! Она уже готова... Это не трудно ведь?... Да? Вы сделаете, вы добрый малый!
И кабатчик почти силой всунул в его руку прошение.
Что делать? Отказать, значило признаться в обмане...
-- Хорошо, я берусь за это! - сказал Жак с воодушевлением.
-- Еще стаканчик!...
-- Благодарю вас! Вы говорите, что сгоревший дом...
-- На углу набережной и улицы Арси... Это легко найти.
Жак поспешно вышел, пожав на прощанье руку кабатчику, который и слышать не хотел о плате за выпитое вино.
-- Ну, наконец-то, убрался! - проворчал кабатчик, когда дверь заперлась за Жаком. - Туда же, ломается еще!... А сам ни к черту не годен!
Между тем Жак спешил на-улицу Арси.
Не отдавая себе отчета почему, но он отчаянно цеплялся за эту последнюю спасительную доску. Он надеялся найти Дьюлуфе и через него отыскать дядю Жана.
В ту минуту, когда он вышел на набережную, печальное зрелище представилось его глазам.
Читателям известен уже угловой дом улицы Арси. Там мы видели Волков, распределяющих добычу. От этого дома оставалась только груда развалин, над которой все еще поднимался к небу густой едкий дым. Это убежище бедности и порока было разрушено в несколько часов...
Но печальнее всего было то, что пострадали и соседние дома, населенные по большей части честными рабочими, ищущими возможность, как можно дешевле разместить свое семейство и свое убогое имущество.
Один день разрушил и уничтожил все, что годами с таким трудом они накапливали ценой лишений...
Если бы хоть инструменты были спасены! Но нет, человек спасает прежде всего тех, кто дорог его сердцу. Он думает только о тех, кого он любит...
Большая ошибка! - скажет филантроп. - Прежде чем спасать жену и детей, надо подумать о том, что могло бы обеспечить их существование...
В ту минуту, когда Жак подошел, перед одним из соседних домов собралась куча людей. Все они взволнованно говорили.
-- Они ее уведут! - кричала одна женщина. - И слава Богу! Ведь эта нищая подожгла дом...
-- Но она сама сгорела! Говорят, что она умирает...
-- Какое нам до этого дело? Она умрет так же успешно в тюрьме, как и здесь!
В тюрьме! Скажите лучше, что надо бы помешать ей околеть своей смертью, чтобы иметь возможность отправить ее на гильотину!
-- Эта тварь меня разорила!
-- В тюрьму ее!
Крики гнева и яростные проклятия слышались каждую минуту все громче и настойчивее.
Вдруг воцарилось молчание.
Из дома вышли полицейский комиссар и следователь. Перед ними шли два жандарма, раздвигая толпу.
-- Эта женщина не принадлежит более правосудию, - сказал комиссар. - Ее будет судить один только Бог...
Ропот неудовольствия послышался среди толпы.
-- Она умерла?... Ей повезло!
Жак подошел к комиссару.
-- Скажите, пожалуйста, эта женщина умерла? - спросил он, поднося руку к шляпе.
Чиновник взглянул на него с удивлением. Какая связь могла существовать между этим хорошо одетым господином и умирающей старой нищей?
-- Вы не доктор ли? - спросил он в свою очередь.
-- Да, - отвечал смело Жак.
-- Что ж, по правде сказать, - продолжал комиссар, понижая голос, - эта несчастная так мучится, что бесчеловечно было бы арестовать ее... Я убежден, что ей остались едва ли несколько часов жизни. Впрочем, я велел присматривать за ней, и в случае, если мои предположения не оправдаются, я исполню свой долг.
-- Могу я увидеть ее? - спросил Жак.
-- Конечно, - сказал комиссар, - тем более, что вы доктор. Вы окажете большую услугу правосудию, если вам удастся помочь ей хотя бы немного. Я убежден, что эта женщина принадлежит к шайке преступников, которая до сих пор не попадается нам в руки... Пропустите доктора к умирающей, - прибавил он, обращаясь к жандармам.
-- На втором этаже, господин, - сказал ему жандарм, указывая на лестницу.
Жак поднялся наверх. Его сердце сильно билось, однако надежда узнать что-нибудь о Дьюлуфе или дяде Жане придавала ему сил.
Толкнув полузакрытую дверь, он вошел в комнату, где лежала несчастная.
Как бы ни было велико совершенное ею преступление, наказание было слишком ужасно!
Она была еще жива, если можно было назвать живой бесформенную массу, от которой сама смерть, казалось, отступала с ужасом.
Она лежала на толстом слое ваты.
По странной игре случая, лицо ее пострадало менее всего. Хотя и опухшее, оно сохраняло, однако, человеческий вид. Но опаленные веки, казалось, не могли открыться. Фиолетового цвета губы были уродливо раздуты. Это было ужасно!
Увидев ее, Жак вздрогнул и должен был схватиться за стену, чтобы не упасть.
Он, превозмогая жуткое впечатление, усиливающееся еще едким запахом горелого мяса, подошел к несчастной и склонился над ней.
Она его не слышала и не видела.
Он произнес имя Дьюлуфе.
Она оставалась неподвижной. Только ее дыхание стало еще более хриплым и прерывистым...
В эту минуту Жак услышал шаги на лестнице.
Вскоре дверь отворилась и вошел жандарм в сопровождении трех женщин.
Одной из них была маркиза Фаверей, как всегда одетая в черное, с бледным, как бы изваянным из мрамора, лицом. Ее сопровождали две молодые девушки: одна с белокурыми волосами, другая - черноглазая брюнетка.
Это были Люси де Фаверей и ее подруга Полина де Соссэ, сирота, для которой маркиза была второй матерью.
Как могла попасть сюда маркиза? Лишенная всякой радости в жизни, она старалась заглушить душевные мучения, делая добро, облегчая участь страждущих.
Мы уже знаем, что она организовала общество, целью которого была беспощадная борьба со злом.
Но это было еще не все. Никогда никакая сестра милосердия не проявляла большего участия, когда нужно было, насколько это позволяли возможности, загладить последствия бедствий, так часто обрушивающихся на бедных.
Едва узнав о пожаре на улице Арси, она поспешила помочь несчастным.
Теперь она шла к "Поджигательнице", надеясь, если не облегчить ее страдания, то, по крайней мере, хотя бы дать мир ее душе.
При виде маркизы Жак вздрогнул, и им невольно овладело странное волнение.
Маркиза де Фаверей остановилась на пороге, увидя молодого человека с благородным и мужественным лицом, на которое горе и страдания наложили уже свою печать.
-- Это доктор, - сказал жандарм.
Молодой человек почувствовал жгучий стыд. Сейчас эта ложь показалась ему ужасной. Он хотел признаться в обмане... но не смел.
Между тем маркиза подошла к постели несчастной и опустилась возле нее на колени.
-- Нет никакой надежды? - спросила она Жака, внимательно взглянув на "Поджигательницу".
Глаза их встретились. И, странная вещь, оба невольно вздрогнули.
Действительно ли не существует голоса крови, как это считают скептики? Нет, сама жизнь доказывает обратное.
Однако они ничего не поняли. Они не могли объяснить себе причины овладевшего ими волнения.
Это было минутное чувство. Внутренний голос не кричал Жаку: "Это твоя мать! Это Мария де Мовилье!". Он не кричал маркизе: "Это твой сын! Это сын Жака де Котбеля!"
-- Нет, надежды нет, - отвечал в смущении Жак.
-- Но у этой несчастной есть, может быть, муж, дети? - продолжала маркиза.
-- Я не знаю! - сказал Жак, не смея произнести имя Дьюлуфе.
-- Смотри, мама! - сказала Люси. - Она, кажется, приходит в себя!
Действительно, лицо "Поджигательницы" нервно подергивалось. Не было ли это последним усилием жизни?
-- Вы слышите меня? - спросила Мария де Фаверей... - Хотите вы чего-нибудь?... Взгляните на меня!... Говорите!...
При виде Люси, при звуке ее голоса Жак почувствовал к ней такое же непонятное влечение, какое он чувствовал к маркизе де Фаверей. Кто же были эти женщины, вид которых так смущал и волновал его?
А Полина! Какой очаровательный ребенок! Она была бледна, пытаясь преодолеть тяжкое впечатление, произведенное на нее этим потрясающим зрелищем. Услышав стон несчастной, она устремила полные слез глаза на Жака, как бы взывая к его познаниям.
Стыдясь своего бессилия, Жак опустил голову. Кровь бросилась ему в лицо.
Вдруг хриплый крик вырвался из груди умирающей.
Сжальтесь! - крикнула она, - Пощадите!
-- Что вы хотите сказать? - спросила маркиза, наклонясь над несчастной.
Биско! - продолжала умирающая. - Нет! Нет! Я не изменила! Нет!... Не жги меня... Сжалься! На помощь!... Ко мне, Дьюлу!...
Это громко произнесенное имя вырвало Жака из задумчивости, в которую он был погружен. Он приблизился к постели умирающей, так что свет упал ему прямо на лицо.
При виде его "Поджигательница" вздрогнула, как бы пытаясь подняться.
А? Это ты! Племянник убийцы! - бешено вскрикнула она. - Это ты, подлый разбойник!... Ты пришел узнать, умерла ли я?
-- Боже мой, - воскликнул Жак. - Что означают эти ужасные слова?
-- Страдание помрачает ее ум, - сказала маркиза де Фаверей, обращаясь к молодому человеку, - без сомнения, она принимает вас за кого-нибудь из знакомых ей лиц.
Но в эту минуту старуха разразилась таким пронзительным и резким смехом, что все невольно вздрогнули.
-- Нет! Нет! - кричала она. - Я не ошибаюсь... Это он!... Это мальчишка дяди Жана! Да! Дядя Жан! Это он меня убил, сжег... О! Как я страдаю! Он привязал меня к постели и потом разжег огонь!... Это он, твой дядя Жан!... Это Биско! Это Волк! Волк!...
-- Он послал тебя посмотреть, удалось ли его злодейство?... - продолжала умирающая. - Подлец! Подлец...Ты доволен, видя как я страдаю?... О! Я горю... Берегитесь, госпожа!... У вас такой добрый вид, у вас есть дети. Берегитесь его! Это Жако... Жако, который воровал в мастерских! Жако, которого выгоняли отовсюду!... Он убьет! Убьет!... Берегитесь! Волк! Волк!
Невольный ужас овладел молодыми девушками.
Маркиза устремила на Жака испытующий взгляд. Что это была за симпатия, которая сейчас так влекла ее к нему?! Он молчал. Пораженный, уничтоженный, он склонил голову в полном отчаянии.
Действительно, последний удар жестоко поразил Жака. Эти обвинения, в которых ложь смешалась с правдой, относились к нему! Дядя Жан. Почему звался он Биско? Какая может быть связь между "Парижскими Волками" и каменщиком, которого он всегда считал честным работником?
Перед этой неразрешимой задачей, которая казалась Жаку адской машиной, колеса которой все крепче и крепче его захватывали, он сходил с ума!... Отвечать, значило подтвердить, значило принять часть того, что говорила "Поджигательница". Признать дядю Жана в то время, когда она обвиняла его, когда она называла его убийцей, палачом!...
-- Эта женщина помешалась, вы правы! - с усилием произнес Жак.
Маркиза не спускала с него глаз. Какое-то отдаленное, смутное воспоминание воскресло в ее душе. Нет! Это невозможно! Этот человек не мог быть одним из тех злодеев, которых называли "Парижскими Волками"!
-- Но, кто же вы! - воскликнула она, увлеченная чувством, более сильным, чем ее воля.
-- Я граф де Шерлю!...
Люси вскрикнула, услышав это имя. Она знала, что граф де Шерлю был другом герцога де Белена, которого она ненавидела и который добивался ее руки... Она бросилась в объятия Полины и шепнула ей на ухо несколько слов.
-- Зачем вы пришли сюда? - продолжала суровым тоном маркиза. - Вы ведь назвались доктором?
-- Я не могу отвечать, - сказал он, - как и не умею лгать! Нет, я не доктор. Я проходил мимо. Любопытство, жалость привели меня сюда...
-- Жалость! Это правда! - вскрикнула "Поджигательница".
-- Правда! Он пришел, чтобы покончить со мной! Ну, тронь меня!... Госпожа, прошу вас, пошлите за жандармами, пусть его схватят, пусть его арестуют... Это вор, это убийца! Это Жак, Волк!...
-- Милостивый государь, - сказала холодно маркиза де Фаверей, - я не знаю, может ли эта женщина лгать перед смертью. Но как бы то ни было, я не хочу проникать в эту тайну. Вы можете уйти...
Значит, вы верите этой ужасной, безумной клевете? - воскликнул Жак, делая шаг вперед.
-- Я не верю ничему, но ваше присутствие мучает эту несчастную. Вы говорили о гуманности, о сострадании! Во имя этой гуманности я умоляю вас уйти!
Жак в отчаянии оглянулся вокруг, как бы надеясь, что к нему протянется чья-либо рука помощи. Маркиза и обе молодые девушки снова склонились над постелью умирающей.
Но "Поджигательница"... Почему она его обвиняла? Он хотел бы поговорить с ней, расспросить ее... В агонии она боролась с какими-то ужасными призраками...
-- Жак... убийца! - кричала она. - Кровь!... На гильотину! Волк!
Прощайте! Я проклят! - вскрикнул Жак и бросился вон из комнаты.
Жандарм пропустил его, повинуясь полученным приказаниям, но не удержался, чтобы не заметить своему товарищу:
-- Странно! У этого доктора оригинальная манера лечить больных!
-- Я с удовольствием задержал бы его! - отвечал другой.
Жак ничего не слышал. Он бежал, не понимая, какой странной, даже подозрительной должна была показаться его поспешность...
Им овладело какое-то безумие. Он ничего не понимал. Повсюду, в доме по улице Сены, в "Зеленом Медведе", в этой комнате на улице Арси, везде его оскорбляют, везде ему бросают в лицо эти ужасные обвинения!
А между тем, что же он сделал? Какое преступление совершил он? Что это были за разбойники, к которым его причислили и прозвище которых внушало такое отвращение и страх?
На лицах молодых девушек он видел неподдельный ужас! И это было еще горше, чем оскорбления де Белена, чем унизительная фамильярность кабатчика.
Надо с этим покончить! - повторил он себе еще раз. - Надо найти дядю Жана!
Будучи рабочим, он жил на улице Сен-Жан, в одном из тех убогих лачуг, где гнездится нищета. Дядя Жан тоже жил там, хотя и бывал дома редко.
По крайней мере, содержатель этой ночлежки мог сказать, где его можно найти...
Но в ту минуту, когда Жак хотел свернуть в улицу Пти-Пон, он чуть не столкнулся с каким-то оборванцем, который шел ему навстречу.
При виде его незнакомец остановился.
Куда ты идешь? - спросил он.
Жак взглянул на него. Ему казалось, что он где-то видел этого человека.
-- Это вы мне говорите? - спросил он.
-- Конечно, тебе... Жако!
Это был тот Волк, который был известен под кличкой "Двенадцать франков"...
Вы меня знаете?... - спросил Жак.
-- Что за вопрос? Племянник Биско?
Опять это имя!
-- Биско? Кто это?
-- Вот как! - вскричал с гневом "Двенадцать франков". - Да ты, я вижу, смеешься надо мной?
Но дядя Жан? Где он? Что с ним случилось?
-- Недалеко от Биско! - ответил, смеясь, Волк. - Ты прав. Лучше называть это имя! Но теперь нет времени на разговоры! Куда ты идешь?
-- На улицу Сен-Жан...
-- Я так и думал! Ну, малютка, счастлив ты, что меня встретил... Быть бы тебе в западне... Там поставили мышеловку!
Жак знал это слово. Значит, полиция наблюдала за посетителями ночлежки...
Но где же найти дядю Жана? - спросил он снова.
-- Ну, уж этого не знаю, поищи у себя в карманах! Может быть, он умер!
-- Умер?
-- Черт побери! Ему пришлось порядком понырять!
-- А работы, которые он начал?
-- Работы! - хмыкнул "Двенадцать франков". - Ба! Ну, они не пропадут! Да и, между нами будь сказано, - продолжал он, понижая голос, - я не думаю, чтобы с ним в самом деле случился карачун. Это старая лисица!
В эту минуту на перекрестке показалось несколько человек.
-- Ого! - сказал Волк. - Будет болтать!... Я тебе дал хороший совет, малыш! Нечего ходить домой, тебя там сцапают... Теперь удираем каждый в свою сторону. Прощай, Жако!
С этими словами "Двенадцать франков" удалился со всей возможной резвостью своих длинных ног.
к какому-то таинственному обществу так же, как и Манкаль, и что сам Жак был их жертвой...
Все сразу изменило несчастному. Исчезли даже те, на которых он собирался рассчитывать при любых обстоятельствах.
Изгнанный из общества, куда он только что был введен, покинутый своими старыми друзьями, он был теперь один, без помощи и совета.
Облокотившись на парапет моста, он бессознательно смотрел на черную воду, погруженный в мрачную задумчивость.
Холод, которого он не чувствовал, пробирал его насквозь, в то же время голова его начинала кружиться, а вода неодолимо манила его в свою пучину. Сколько несчастных становятся жертвами этой таинственной, притягательной силы волн!
Этой идеей была смерть.
К чему жить? Что могло ждать его в будущем?
-- Да, - прошептал он, - я должен умереть...
Он взглянул на Сену более спокойными глазами.
Нет, не так, - прошептал он. - Это смерть трусов...
-- Если бы сейчас, в той комнате, где мучалась эта несчастная, одно из этих очаровательных созданий бросило бы мне одно слово, один взгляд сострадания, мне кажется, у меня хватило бы тогда мужества жить и бороться. Они же прогнали меня! И как, однако, одна из них взволновала меня... Это странно!... Мне кажется, что уже когда-то, очень давно, над моей колыбелью наклонялась какая-то женщина, и, мне кажется, что у нее были такие же черты... Но нет, безумие! Я брежу!... А вот - действительность!...
-- Мать! - продолжал он после минутного молчания. - Да! Есть дети, которые засыпают в объятиях своих матерей... а я одинок, брошен в мир нелепым случаем... Какой-то знатный господин соблаговолил однажды вспомнить, что я существую... Он думал, что это позднее признание загладит его проступок... Он бросил мне свое имя, свое состояние, как милостыню... О! Этот титул, эти деньги, - как все это кажется мне теперь смешным и ничтожным!...
Жак снова вспомнил двух девушек, которых он встретил при таких странных обстоятельствах. Как они были хороши!... Особенно одна из них поразила его. Это была Полина де Соссэ. Думая о ней, он чувствовал, что его сердце бьется как птица в силках.
Когда я буду умирать, это будет моим последним воспоминанием, - прошептал он.
Умирать! Он спросил себя еще раз, решился ли он окончательно, и не почувствовал ни малейшего колебания. Прежде всего надо было достать оружие. Он пошел на Королевскую улицу, купил там пару пистолетов и велел зарядить их.
По требованию оружейника он назвал свое имя: граф де Шерлю! Он испытывал какое-то горькое удовольствие, называя имя, которое скоро должно было исчезнуть вместе с ним...
Положив пистолеты в карман, он направился к Булонскому лесу. Это было легендарное место самоубийств. Дикие массы деревьев еще не были тогда прорезаны прямыми аллеями. Ничего не могло быть лучше для дуэлянтов и самоубийц... Парижский шум не проникал сюда. В тени деревьев, перед лицом неба палец нажимал спуск... и все было кончено... На следующий день лесной сторож находил в чаще леса труп.
Теперь нет таких удобств. Отчаянный вид и бледность лица привлекают внимание полиции и часто рука, направляющая оружие в грудь или в висок, бывает остановлена в критическую минуту.
В эпоху нашего рассказа дело решалось проще и легче.
В конце Елисейских полей прохожие были редки. К тому же была зима и все кутались в теплые пальто, не заботясь о выражении лиц встречных прохожих.
Жаку нравились тишина и уединение. Именно в таких условиях хотел он умереть.
Не обратив на себя ничьего внимания, он дошел до заставы Мальо и, повернув направо, очутился перед небольшим рестораном. Не евши ничего целый день, он чувствовал себя слабым. Он подумал, что в решительную минуту силы могут ему изменить. Он не чувствовал ни малейшего колебания, но боялся, что рука его дрогнет: он желал умереть, но не желал быть обезображенным.
уверенным, что клиент оплатит свой счет. Но наружность Жака внушала ему доверие. Это, вероятно, несчастный любовник... "Можно подождать до десерта и там уже подать счет", - подумал он.
Окончив завтрак, Жак расплатился и дал луидор гарсону. Тот, ввиду такой щедрости, счел своим долгом оказать ему услугу.
-- Если господин хочет, чтобы ему не помешали, - сказал он, - тогда надо идти по этой тропинке, а потом свернуть налево...
-- Благодарю вас, - сказал Жак и углубился в лес по указанной дороге.
Но он не обратил должного внимания на слова услужливого гарсона. Он шел слишком долго, потом повернул направо и, наконец, неожиданно вышел на дорогу.
Со стороны Курбвуа мчалось элегантное ландо, запряженное кровными рысаками.
Молодой человек не хотел больше видеть человеческого лица. Он бросился в лес и там, за деревьями, вынул из кармана пистолет, осмотрел поспешно курок, вставил капсюль...
Затем, подняв руку, приставил дуло пистолета к виску...
И чей-то голос произнес:
-- Ты хочешь умереть? Ты?... Нет! Нет! Я тебя люблю!