| Автор: | Лермина Ж., год: 1877 |
| Категории: | Роман, Приключения |
14
ПОСЛЕДНЯЯ БОРЬБА
Как ни был силен Дьюлуфе, он даже и не думал сопротивляться.
В одну секунду он забыл все: и свою силу, и то святое дело, которое он отстаивал, он видел только один ужасный для него факт.
Бискар решился убить его!
Бискар, которого он спас с опасностью для собственной жизни, из-за которого он терпел ужасные муки, бросился на него с ножом!
"Ужасный для всех, добрый для меня!" - думал он всегда о Бискаре.
Когда лезвие ножа вонзилось в его тело, он не чувствовал физической боли, он изнемогал от душевной раны.
Волки бросились на него. Он позволил схватить себя, в то время как, несмотря на рану, ему стоило лишь тряхнуть плечом, чтобы повалить их всех на землю.
Негодяи воспользовались его бездействием, и тонкими просмоленными веревками связали его по рукам и ногам.
Между тем, Дьюлуфе истекал кровью. Голова у него закружилась, он потерял сознание. Теперь он был не более, как бесчувственная масса в руках своих противников.
-- В Каньяр! - бросил Бискар.
Негодяй действовал под влиянием холодной, обдуманной злобы, которая во сто крат ужаснее самых бурных порывов бешенства. Неожиданное сопротивление того, кого он считал своим слепым орудием, и как раз в такую минуту, когда он был уже близок к цели, казалось ему предательством.
Кто внимательно следит за развитием характера этого странного человека, мечтавшего держать в страхе весь мир, тот, несомненно, понял, что этим бесчеловечным существом руководило, действительно, безумие, мания. Его цель, страсть, будущее - все сосредоточилось на одном образе - на Марии де Мовилье.
До сих пор он оставался таким же, как и тогда, в Оллиульских ущельях. Он оставался влюбленным! Этот зверь любил! Он, правда, по-своему понимал это святое чувство. Ему известны были только вспышки дикой, бешеной страсти, больше ничего.
Быть может, он любил Дьюлуфе. Кстати, он однажды доказал это, когда на суде Волков унес великана на своих руках и тем спас его от ужасной пытки. Кто знает, если бы Дьюлуфе угрожала неотвратимая опасность, Бискар, быть может, пожертвовал бы для него своей жизнью.
Но тут речь шла о Жаке! Речь шла о Марии! При одном звуке ее имени он становился зверем!
-- На смерть! В Каньяр! - рычал он.
Дьюлуфе был приговорен. Бедняга погиб безвозвратно!
Черным ходом вынесли его со связанными руками и ногами и доставили на крутой берег Сены.
Словно мешок, бросили туда бандиты бесчувственного, истекающего кровью Дьюлуфе.
Один из Волков, который был не кто иной, как Бибе, схватил длинный багор и оттолкнул барку от берега.
-- Кажется, ему порядком-таки попало, - сказал другой, по прозвищу Франк.
-- Должно полагать, между ними что-нибудь да вышло, недаром же Биско ухлопал своего любимца.
-- Он много себе позволял, вот что.
-- Я всегда говорил, что рано или поздно ему не миновать такого конца.
Лодка, между тем, плыла вдоль берега. Скоро в густой тени возникли контуры собора Богоматери.
Волки живо перетащили все еще бесчувственного Дьюлуфе в другую барку, ветром прибитую в канал, и теперь они плыли под низко нависшими каменными сводами.
Это был один из рукавов, ведущих в Каньяр.
Проходя под этими мрачными сводами, можем ли мы умолчать о двух предыдущих жертвах Бискара?
Увы! Именно там эти два благородных существа гибли во цвете лет! Мюфлие! Кониглю! В ушах звучит еще глухой звук топора, перерубившего твою воловью шею, о, Мюфлие, и твою лебединую шею, о Кониглю!
Сам Бибе, конечно же, не обладавший кротостью агнца, и тот не мог удержаться, чтобы не почтить память двух осужденных.
-- Он был ничего себе! - произнес он в виде надгробной речи, имея в виду Мюфлие.
-- И Кониглю был добрый малый, - закончил Франк.
Не затрепетали ли при этом души ваши от радости, несчастные жертвы! Пожелаем вам этого! А если существует загробная жизнь, дай Бог, чтобы, соединясь с белокрылыми ангелами, внимая божественным звукам небесных арф, услышали вы эти любимые голоса друзей ваших, о, Мюфлие! о, Кониглю! Эти голоса, которые хотя и огрубели от вина, все же идут из глубины преданных вам сердец.
-- Ну, готово! Приехали, - сказал Франк.
И оба Волка подхватили Дьюлуфе.
Он даже не шевелился.
-- О, когда Бискар бьет, он редко промахивается!
наполненный ядовитыми испарениями реки.
Глубокий мрак царил в тюрьме.
По бледности и неподвижности Дьюлуфе походил на мертвеца. Но он был только в сильном обмороке, обессилев от потери крови.
Не прошло и часа после прибытия Дьюлуфе в Каньяр, как он уже пришел в себя. Глубокий вздох вырвался из его груди.
Он открыл глаза, потом тотчас же закрыл их. Окружающий мрак удивил и даже испугал его. Сначала он ничего не помнил, что с ним было. Потом, мало-помалу, к нему начало возвращаться сознание. В памяти воскресло ужасное слово: "Каньяр".
Это было последним словом, которое произнес Бискар.
Сделав отчаянное усилие, Дьюлуфе вскочил на ноги. Но вдруг он зашатался и схватился рукой за грудь. Бедняга вздрогнул, ощутив на ней кровь.
Крупные слезы покатились по его морщинистым щекам.
Сердце его разрывалось на части от острой и нестерпимой боли. "В Каньяр!" Не в этом ли мрачном месте, не желая изменить своему повелителю, испытал он ужаснейшие страдания, какие только может вынести человеческое существо? И это самое место Бискар избрал могилой для него!
О, он понимал теперь все: его обрекали на смерть, бросив в эту отвратительную яму. Уже не в первый раз слышал он из уст Бискара эти ужасные слова. И ни одна из жертв, осужденных на подобное изгнание, никогда не возвращалась оттуда. Дьюлуфе хорошо знал это.
Но какое же преступление совершил он?
Несчастный с трудом восстановил в памяти все подробности последней сцены, происшедшей между ним и Бискаром.
Ему вспомнился Жак.
Ну, что же! Да, он действительно не желал смерти бедного мальчика, которого так часто, бывало, качал на коленях, которого "Поджигательница" всегда звала птенчиком. "Поджигательница"! Другое ужасное воспоминание! Бискар - бесчестное, низкое существо! Он убивал всех тех, кого любил Дьюлуфе! А он считал еще этого мерзавца своим другом! Нет, он его злейший враг! А Жак, не ужасно ли, не бесчеловечно ли было вести его на эшафот, его, невинного бедняжку, и в ту минуту, как прозвучит зловещий удар ножа, кричать его матери, кричать Марии де Мовилье:
-- Вот он, твой сын! На, возьми его теперь!
Грубой, животной натуре Дьюлуфе непонятно было это утонченное, дьявольское злодейство! Зверь убивает, но не мучит! Дьюлуфе не был палачом. Судорожно хватая себя за голову, несчастный прислонился к холодной стене, обдумывая все эти ужасы.
Жак погиб! И он, Дьюлу, был отчасти виновен в этом! Зачем объявил он о своих намерениях Бискару? Не лучше ли было отправиться к маркизе де Фаверей, открыть ей все и навести полицию на след Бискара и Волков?
Изменить! Это слово заставило его содрогнуться. Нет, он поступил правильно, иначе поступить было нельзя. Надо было предпринять эту последнюю попытку Могли он предполагать, что ни одно человеческое чувство не было доступно этому каменному сердцу? Могли он подозревать, что Бискар ради того только, чтобы навсегда похоронить ужасную тайну, не отступил перед убийством его, Дьюлу, которого он всегда называл своим другом?
А между тем это было так. Теперь рухнула последняя надеж -да на спасение Жака. Ужасная трагедия разыграется до конца. Бискар бросит несчастной матери окровавленную голову ее сына! И белое, чистое лицо, которое она один лишь раз поцеловала в ущельях Оллиуля, она снова прижмет к своим устам, но уже холодное лицо мертвеца!
Надежды больше не было. Дьюлуфе знал теперь, где он! Он знал, что Каньяр не отдает назад своих жертв. Он умрет от голода, истощения, печали.
тому, кто хочет жить!
Он вскочил на ноги. Он уже чувствовал себя гораздо сильнее, чем предполагал. Рукой ощупал рану. Она не глубока. Но кровотечение было обильным. Он чувствовал, что жизнь его в опасности. Что ж! Пока лихорадка не начала свою разрушительную работу, у него остается еще достаточно времени!
Но что ему делать?
Он поднял свои огромные руки и с радостью отметил, что они не утратили прежней силы. Но с кем, с кем же бороться?
Медленно обошел он свою тюрьму.
Она представляла собой прямоугольную комнату. Стены были сложены из камней, скрепленных цементом, окаменевшим от времени. Пробить стену? Нечего было и думать об этом. Он бы только переломал ногти и пальцы в этой бесполезной попытке. Вылезть в окошко? Мешают железные прутья. Их три. Чтобы выскочить в окно и броситься в воду, что медленно и тягуче протекает рядом, надо вырвать, по крайней мере, два прута.
Это самое доступное и реальное. Дьюлуфе на минуту остановился, собрался с духом, призывая на помощь всю свою волю и сделав над собой страшное усилие. Он совершил немало подобных подвигов. Своими сильными, огромными ногами он уперся в мягкую почву, затем просунул обе руки в отверстие и, скрестив пальцы, обхватил широкий прут, подавшись всем туловищем назад. Мускулы напряглись и он начал тянуть прут к себе. Напрасно! Прутья были крепко вделаны в стену! Средний, за который он сейчас ухватился, кажется, никак не вырвать, как он тут ни трудись. Ну, не робей же, Дьюлу! Надо во что бы то ни стало добиться цели, спасти Жака, спасти его мать. Это может искупить всю твою прошлую порочную жизнь. Смелей, Дьюлу! Ведь у тебя же не детские руки!
Приняв более удобную позу, он снова обхватил руками толстый прут. Потом, перегнувшись назад, что есть силы рванул его к себе!
Прут вырвался, причем кусок камня отскочил от стены! Но в то же время раздался страшный крик. Дьюлуфе лежит на земле. Он бьется, корчится, хрипит!
В этом ужасном падении он сломал себе бедро.
Несчастный лежал на земле, судорожно сжимая в руках обломок вырванного из стены прута.
Как дикий зверь, кричал он. С пеной у рта, впиваясь ногтями в грязь, силясь встать на ноги, кричал он, как безумный, от дикой, нестерпимой боли. К перелому кости добавилось повреждение мышц. Огромная кость обнажилась сквозь ткани тела. Это хрипение великана, не желавшего покориться страшной пытке, было ужасно. Долго боролся он. Наконец, ему удалось привстать на одно колено, сломанная нога подвернулась под ним. Имей он нож, он бы, кажется, попробовал отрезать ее. В таком положении пробыл он некоторое время, вытянув руки, прижавшись лицом к стене и судорожно грызя камень, так сильны были его страдания.
Он хотел встать. Сломленная нога была страшно тяжела, как будто налита свинцом. При каждой попытке приподняться он снова падал на землю, и каждый раз боль становилась все более жестокой.
Наконец, будучи не в силах уже терпеть ужасные, нестерпимые страдания, он в изнеможении опустился на землю и закрыл глаза. Крупные жгучие слезы текли по его искаженному муками лицу.
-- Умереть! - прошептал он, прерывающимся голосом. - Я должен умереть! Ах! Бискар! Бискар! Это ты меня убиваешь.
Потом мысль его вернулась к "Поджигательнице".
-- Я ненадолго переживу тебя, моя бедная старуха! И знать, что нас даже не бросят в одну яму! Если бы я мог надеяться на подобную милость, это все же хоть немного бы, да утешило! Ведь ты, в сущности, была добрая женщина! Если бы ты видела, что твой Дьюлу страдает, так ты бы позаботилась о нем, не так ли?
Этот великан во многом походил на ребенка.
-- Как хочется пить! - произнес он.
Он взял в руки ком грязи и жадно поднес ко рту. Но потом с отвращением выплюнул. Запах плесени был невыносим. Вдруг он вздрогнул. Ужасная, раздирающая душу мысль внезапно пришла ему на ум.
Если он хотел сейчас бежать, то для того только, чтобы спасти Жака, чтобы во всем признаться его матери!
Но Теперь, теперь нечего было и думать об этом Все было напрасно! Злополучный рок стал союзником Бискара! Жак был осужден на смерть.
Открыв глаза, Дьюлуфе представлял себе эту ужасную сцену. Жак, которого он знал с детства, Жак, с отрезанным воротом рубашки, с обнаженной шеей и плечами, приближающийся к эшафоту, и там палач! Помощники! Ремни! Нож, с быстротой молнии наносящий роковой удар!
Сердце бедняги разрывалось на части. Он обезумел от ужасных страданий, физических и нравственных.
-- Проклятие! - простонал несчастный безумец, разражаясь рыданиями.
И он впал в сильный, продолжительный обморок, походивший на смерть.
Сколько времени пробыл он в этом состоянии, распростертый на земле, дрожа и стуча зубами от лихорадки, он не мог знать.
Вдруг к нему снова вернулось сознание. Холодный воздух тюрьмы вызвал легкий озноб. Бессознательно привстал он немного, облокотившись на локоть. Он был в полном изнеможении.
Через минуту он поднял голову.
Он лежал в углу, опершись головой о стену.
Ему казалось, что рядом происходит что-то странное.
Быть может, все это только чудилось его расстроенному, разгоряченному мозгу?
Он стал внимательно прислушиваться.
Он не ошибся! Нет до него действительно доходил человеческий голос, слабый, как стон.
Так, значит, он был не единственной жертвой, обреченной на эту ужасную смерть? Кто же был этот бедняга, что хрипел в нескольких шагах от него?
Он продолжал прислушиваться.
Сомнений больше не было. Снова послышался крик, на этот раз сильнее, громче прежнего. Был ли это вопль о помощи. Но откуда же мог ждать ее несчастный, заживо похороненный в этой ужасной яме?
Но вот жалобный стон обрывается странным образом.
Теперь слышны уже не вопли, а громкая веселая песня! Право, у заключенного должны быть здоровые легкие.
Теперь он мог ясно разобрать слова песни:
Тут голос на минуту смолк, потом продолжал:
На последних словах Дьюлуфе что есть мочи закричал: "Ко мне! Помогите!"
Голос тут же смолк.
Дьюлуфе повторил свою отчаянную мольбу.
Но, должно быть, сосед его был человек недоверчивый: он теперь хранил глубокое молчание.
-- Проклятие! - проворчал Дьюлуфе.
Чего искал он? Он и сам не сумел бы ответить, но верил, что чудесная помощь не замедлит явиться ему в стенах этой ужасной тюрьмы.
Несмотря на страшную боль, ему необходимо было движение. Бездействие и неподвижность угнетали его. Не в силах подняться на ноги, он пополз.
Вдруг он наткнулся на железный прут, который стал причиной его неудачного падения.
-- Черт возьми! - воскликнул он. - О! Я знал, что не все еще потеряно!
Держа в зубах прут, он снова ползком придвинулся к стене.
Он делал сверхчеловеческие усилия.
Все силы этого могучего и дикого существа сосредоточились на этой последней отчаянной попытке.
Уже вторые сутки этот человек, обладавший волчьим аппетитом, ни крошки не держал во рту.
Вторые сутки лежал он в этой ужасной яме, истекая кровью.
Перелом бедра причинял ему ужасную боль, которая с каждой минутой делалась все сильнее и сильнее.
Но Дьюлуфе не хотел уступать. Обеими руками ухватился он за железный прут и, что было сил, начал бить им в стену.
Труды его увенчались успехом. Разрыхленный сыростью песчаник крошился под ударами ржавого, но тяжелого железа.
Голос соседа смолк. Слышался только глухой стук прута о стену.
Пот выступил на лбу у бедного Дьюлуфе. Судорожно сжав губы, продолжал он борьбу, двойную борьбу: с невыносимой болью и с прочностью стены, отнимавшей его последние силы.
Вдруг он радостно вскрикнул.
Железо проникло в промежуток между двумя камнями. Оно стало как бы рычагом.
-- Смелей, Дьюлуфе! - прошептал узник. - Отыщи точку опоры!
И он страшным усилием налег на прут своей огромной грудью.
Камень с шумом покатился на землю.
Он продвинулся всего на куриный шаг! За отверстием была новая стена, как устроены все капитальные стены.
-- О! Черт меня побери! Кто затеял весь этот содом? - закричал чей-то громкий, гортанный голос.
Теперь было слышно превосходно.
-- Кто вы? - крикнул Дьюлуфе.
-- Вот как? Вздумалось любопытничать! А кто вы?
-- Я заключенный.
-- Нужно полагать, что так! Я тоже! Но это еще не ответ. Дальше?
-- Зачем буду я отвечать вам? Если вы не доверяете мне?
-- Резонно! А зачем ты ломаешь стену, старина?
-- Я хочу бежать отсюда!
-- Так, славная мысль.
-- Но мне знаком этот голос, - удивленно сказал Дьюлуфе. - Быть не может! Я своими ушами слышал удар топора! Не может быть, чтоб это был он! Друг! - продолжал Дьюлуфе: - Ради всего святого назови мне свое имя!
Тот громко расхохотался.
-- Во-первых, признаюсь, что у меня нет ничего святого! Был у меня один приятель, так его укокошили! Теперь кончено, вздор все это! Прощай, любовь!
-- Черт возьми! Назови свое имя!
-- О, если только это нужно для вашего счастья, с удовольствием. Я.
И он запел:
-- Мюфлие! - закричал Дьюлуфе. - Само небо послало тебя!
-- Небо? Это что-то новое!
-- Я Дьюлуфе!
-- Провались вы все! Дьюлу! Добрый малый! Здорово, старина! Как поживаешь?
Этот сильный, плавный, звучный голос принадлежал превосходному, бесподобному Мюфлие!
-- Пробивай же стену, старина! - крикнул он.
Дьюлуфе не знал что и думать. В голове его вертелся вопрос: не был ли этот воскресший мертвец плодом его расстроенного воображения? В порыве отчаяния схватился он за железный прут и с новой силой принялся колотить им в стену.
Надежда вновь вернулась в его душу. Он больше не думал о своих страданиях.
Ударам железа мерно вторил звучный голос Мюфлие:
-- Ломай! Ломай же! Смелей!
Отверстие все увеличивалось. Вот уже вывалился второй камень, за ним третий, сильный запах мускуса захватил дух. Наконец, огромная ручища высунулась оттуда и схватила железный прут.
-- Оставь, старина, дай я немного поколочу! Мне тоже надо размяться!
И пока Дьюлуфе, задыхаясь, лежал на земле, Мюфлие все колотил в стену. Она мало-помалу обваливалась.
И вскоре силуэт Мюфлие возник в этой узкой рамке с отбитыми углами. Это был он, мохнатый, растрепанный, с целым лесом волос, в беспорядке падавших ему на глаза и смешивавшихся с усами, которые терялись в его огромной бороде.
Мюфлие-обезглавленный, Мюфлие-труп стал снова живым Мюфлие.
-- Эй, Дьюлу! - крикнул он. - Давай сюда руку! Ну, что ты там делаешь на полу? Отчего же ты не двигаешься?
-- Приятель, - отвечал Дьюлуфе, - у меня переломаны ноги!
-- Как, переломаны? Как же так?
Мюфлие задумчиво покачал головой.
-- Ясно! Ты не сохранил равновесия. Дьюлу, ты забыл законы гимнастики! Но ведь это не все, что ты там еще делал?
Дьюлуфе колебался. Снова вспомнилась ему та глубокая привязанность, в которой он поклялся Бискару. Конечно, если бы король Волков мучил только одного Дьюлу, он, быть может, и простил бы ему. Но тут речь шла о Жаке. Надо было помешать страшному, гнусному делу.
-- Это Бискар велел бросить меня сюда, сказал Дьюлуфе после непродолжительного молчания.
-- Бискар! Твой приятель! Орест, по выражению древних наших учителей, Орест, для которого ты был Пиладом!
-- Бискар хотел убить меня.
-- Ну уж, это совсем гнусно! Ты был у него собакой, и помню я там, на суде Волков, ты жарился, как цыпленок, лишь бы только не изменить ему! Подличать между друзьями скверно! Вот видишь ли, Дьюлу, есть люди, которые не ценят меня и которые позволяли себе иногда разные неприличные выходки на мой счет, но я никогда бы не сделал этого! У меня тоже был друг.
В голосе Мюфлие слышались слезы.
-- У меня был Кониглю! Бедный Кониглю! Его отправили к праотцам! Да. Да. Но никогда, ни за что на свете, я не сделал бы ему зла! Правда, я порядком поколачивал его, когда, бывало, он слишком насолит мне, но это ведь любя!
Дьюлуфе молча смотрел на этого человека, мощная фигура которого виднелась в полумраке тюрьмы. И, может быть, думалось ему, что сердце этого злодея, точно так же, как и его собственное, открыто еще добрым человеческим чувствам.
Не имея возможности самому сделать доброе дело, спасти Жака, не мог ли он доверить это Мюфлие, который был еще здоров и силен?
-- Но как же остался ты в живых? - спросил он своего соседа, повинуясь внезапно промелькнувшей у него в голове мысли.
-- О, это, право, забавно! - расхохотался Мюфлие. - Ты знаешь, Бискар попадется рано или поздно черту в руки! Бискар дал, не знаю какое, приказание там, в суде. Меня схватили и потащили. Я ожидал, если можно так выразиться, быстрого охлаждения. Ничуть не бывало! Вижу, топор поднимается и, что же, ударяет в сторону, в доску, на которой ничего не было! Я поворачиваю голову, что было весьма возможно, так как она держалась еще на плечах. Как они хохотали! Потом меня снова хватают, тащат по каким-то переходам, под какими-то сводами, где все так скверно и воняет гнилью. В конце концов меня бросают в тюрьму. И в какую мрачную! Черт возьми! Дверь с адским лязгом захлопывается. Я - узник! И, между нами, мне отныне жилось не очень хорошо, тем более, что я забыл заказать себе обед, и мне не дали проглотить ни крошки!
Но небо одарило меня, смею сказать, меня, Мюфлие, порядочной дозой не совсем обычной философии. Я жалел в особенности о Германс! А потом о Кониглю! Мне сказали, что он умер! У меня даже мороз пробежал по коже. Брр! Да. И вот начал я жить в этой вонючей яме. Мюфлие, говорил я себе, друг мой, когда глупеют, спят. И ты глупеешь, это несомненно. Так спи же, спи. И я ложусь и сладкий сон овладевает мной
Это продолжается неизвестно сколько времени. Я просыпаюсь, с криком: "Ай! Ай!" Знаешь отчего, Дьюлу? Я не ел, зато меня ели! Что было далеко не одно и то же.
При этом слышался ужасный писк. Черт возьми, это были крысы! О! Я хорошо узнал их, бездельниц! Не соблюдая ни малейшей учтивости, они без всякой церемонии сгрызли мои сапоги и теперь принялись было за мои ноги.
Я вскакиваю, топаю ногами, лягаюсь. Таким образом я давлю несколько дюжин моих врагов, и твари разбегаются.
Хорошо! Славно отделался! Но ведь я был голоден! И вот я, что есть силы, принимаюсь барабанить в стены! Кричу, зову на помощь, вою! Черта с два, придут они, как же! Ни одна скотина глаз не кажет! Часы проходят, а во рту ни крошки! Делать нечего, я снова закрываю глаза и принуждаю себя заснуть.
Да, но ведь сон не вечен! Я снова просыпаюсь и снова застаю крыс, угощающихся за счет моей особы! На этот раз они грызли мои икры! Лакомый кусочек, которым восторгалась бывало Германс.
"Если крысы едят меня, - подумал я, - почему бы мне не есть крыс? А? Гениальная мысль!"
Но вот тогда-то я по неопытности и совершил одну глупость. Не в силах совладать с нетерпением, тем более извинительным, что я провел, по всей вероятности, часов тридцать шесть или сорок без пищи, я со всего размаху бросился на крыс, давя их туловищем, ногами и руками. Сказать, мой старый Дьюлу, что сырая крыса особенно вкусна, было бы преувеличением. Но хорошо очищенная лапа ее отдает слегка мускусом, что напоминало мне, увы, доброе старое время моей жизни в большом свете.
Но эта первая охота возбудила в крысах недоверие ко мне. Они не показывались целых полдня. К счастью, у меня был порядочный запас. Видя, что он истощается, я прибегнул к ребяческой хитрости, на которую эти дуры легко поддались. Я притворился спящим и после некоторого колебания, привлеченные блеском остатков моих сапог, крысы снова явились и повели было на меня атаку. На этот раз я был поделикатнее и удовольствовался несколькими штуками. Мне не хотелось слишком скоро истощать свою богатую житницу.
Но идея, согласись, гениальна! И, как видишь, я жив, здоров и даже толст! Назло Бискару!
Дьюлуфе задумчиво слушал этот красочный рассказ.
Он хорошо понимал, что жизнь угасает в нем с каждой минутой. Вся надежда теперь была на Мюфлие.
-- Слушай, - сказал Дьюлуфе товарищу, когда тот наконец умолк. - Ты ненавидишь Бискара?
-- О! Его-то? Как же! Попадись он мне только в руки.
-- Брось свои смешные угрозы. Ты хорошо знаешь, что Бискар сильнее тебя.
-- Я нападу на него врасплох!
-- Дело не в этом. Убить Бискара толку мало, надо загладить хоть часть зла, им причиненного. Вот чего я хочу.
-- Ну, да! Ты все то же доброе животное, что и прежде. Ну, посмотрим! О чем речь?
-- Помнишь Жака?
-- Этого лгунишку-то, как же! Он был не злой, этот клопик! Так что с ним?
-- Он осужден на смерть.
-- Да, ну! - воскликнул Мюфлие, вскакивая с места. - Кем же? Бискаром?
-- Уголовным судом, приговором присяжных.
-- Быть не может! В чем же его обвиняют?
-- В убийстве.
-- Он невиновен. Не он убил де Белена и де Сильвереаля.
-- Постой, мне знакомы эти имена! Друг мой, маркиз Арчибальд, который, кстати сказать, должно быть, беспокоится о моей участи, - маркиз знал его и говорил, - между нами, разумеется. - что он страшная сволочь! Так их укокошили. Кто же, если не тот мальчишка?
-- Волки. По приказу Бискара!
-- Вот кто убийца - так убийца! - произнес Мюфлие с невольной дрожью.
-- Хочешь помочь мне спасти Жака?
-- Зачем же он довел дело до приговора?
-- Он не мог выпутаться из чертовых сетей, расставленных Бискаром. Он, правда, защищался. Но улики были против него. Он погиб.
-- Но ведь этот мальчишка - Бискара! Отчего же король Волков не освободил его?
-- Потому что он-то, Бискар, и хочет его смерти!
-- Быть не может! Мне казалось, что он привязан был к этому мальчику!
-- Бискар никого не любит. - задыхаясь произнес Дьюлуфе. - Но не прерывай меня больше, Мюфлие, ведь я сильно страдаю. Я чувствую, что скоро умру.
-- Тебе! Умереть! Мой старый Кит! Ах! Полно врать!
-- Спасибо, Мюфлие, но, говорю тебе, я чувствую, что смерть моя приближается. Так отвечай же мне откровенно, хочешь ли ты спасти Жака?
-- Честное слово, да! В особенности, если это доставит тебе удовольствие!
-- Окажи мне эту милость! Я хочу, чтобы совершилось доброе дело. Я не могу больше. Тебе оно принесет счастье.
-- Ну, разумеется! Можешь положиться на слово Мюфлие! Скажи мне, что надо сделать и, клянусь Богом, если я виден буду тебе оттуда, где будешь ты после смерти, ты останешься доволен мной!
-- Помоги мне привстать! - задыхаясь прошептал Дьюлуфе. - Мне очень тяжело! В голове у меня темнеет. Мысли путаются.
Слезы навернулись на глаза Мюфлие. Странно было видеть, как этот грубый великан расчувствовался при виде смерти старого товарища. Волки на такое, как правило, не реагировали.
Он приподнял раненого.
Он заговорил, хрипя и задыхаясь.
-- Жако - сын маркизы де Фаверей. Смотри, не забудь это имя!
-- Фаверей! Нет ничего проще! Это друг моего приятеля маркиза.
-- Ступай к ней и скажи, что тогда, давно, в Оллиульских ущельях, близ Тулона, был украден ребенок. Это был ее сын. Сын Жака де Котбеля. Она долго искала его, но он был во власти Бискара! Ты понимаешь меня?
-- Ну! Этот ребенок Жако. Тот, что осужден на смерть!
-- Ах! Бедная женщина! - невольно вырвалось у Мюфлие.
-- Ты лучше Бискара. Он убил меня за то, что я не хотел, чтобы преступление совершилось! Ступай же к маркизе де Фаверей и передай ей это от имени Дьюлуфе, соучастника Бискара.
-- Она мне не поверит.
-- Сию же минуту! Побегу что есть мочи.
-- Поклянись мне в этом!
-- Клянусь всеми святыми!
Мюфлие поднял руку и плюнул на землю.
-- Спасибо! Поторопись. Не теряй ни минуты! Можешь бежать. В окно. Я сломал прут. Ах, зачем должен я умереть! Я так боюсь, что ты опоздаешь. Но я не могу! Не-мо-гу.
Рот умирающего наполнился кровью.
-- Мюфлие, - слабо выдавил он. - Твою руку! Мю! "Поджигательница". Как она страдала! Жако, будь спасен! Бискар!
Несчастный приподнялся в последний раз.
И он тяжело грохнулся на землю. Он был мертв.
Мюфлие встал на колени и заботливо склонился над его безжизненным телом.
Острая, раздирающая душу скорбь охватила сердце этого странного существа.
-- Дьюлу, мой бедный Дьюлу! - твердил он. - Нет! Не умирают, когда этого не хотят! Немного скверно, старина?
-- Честное слово! - сказал Мюфлие, в то время как крупные слезы катились с его усов. - Все это так забавно действует на меня. И мне приходит на ум Кониглю! Прощай, Дьюлу! Бедный Дьюлу!
И, закрыв лицо руками, злодей заплакал, как ребенок.