| Автор: | Лермина Ж., год: 1877 |
| Категории: | Роман, Приключения |
23
ПО ВОЛЧЬЕМУ СЛЕДУ
Чтобы объяснить, кто были эти непрошеные гости, помешавшие Бискару грезить о светлом будущем, мы должны вернуться назад, к тем из наших друзей, которые, по правде сказать, были оклеветаны слишком вспыльчивым Арчибальдом де Соммервилем.
Ну да, действительно. Мюфлие и Кониглю, вопреки данному слову, вопреки клятве чести, вдруг исчезли из дома, где они нашли приют и защиту!
Они нарушили клятву! Они навлекли на себя все проклятия, которые обрушиваются на голову клятвопреступников!
Будь проклят Мюфлие! Будь проклят Кониглю!
Легкомысленные обвинения! Безрассудный приговор!
В этом очень скоро убедится беспристрастный читатель.
Как мы уже сказали, Мюфлие и Кониглю, воодушевленные словами Арчибальда, опрометью бросились к его дому.
Как джентльменам и как жизнелюбам, им хотелось исполнить свое обещание. Они спешили туда, горя нетерпением доказать свою зарождавшуюся честность, а также, что греха таить, пообедать за накрытым белоснежной скатертью столом, уставленным вкусными яствами и дорогими винами.
Они явились в дом.
-- Вот и мы! - с торжествующим видом бросили они лакею.
Тот был, правда, немного смущен возвращением обоих бандитов, но, давно уже привыкнув к странным прихотям своего господина, не сказал им ни слова.
Теперь совесть наших друзей была покойна.
Пора было подумать и о желудке. Мюфлие живо распорядился насчет обеда и сам назначил меню. Да еще какое меню! Право, им остался бы доволен самый тонкий гастроном!
Какое счастье! Мучиться столько времени голодом и вдруг попасть в такое изобилие!
Они ничего не говорили, ни о чем не думали, оба всецело отдались процессу насыщения.
Молча набивали они себе рот, усердно работая челюстями и беспрестанно смачивая глотки дорогим вином.
Все это они запили душистым ликером. Затем легкая дрема сомкнула глаза нашим друзьям. Мечты и пищеварение шли рука об руку.
Так прошло несколько часов.
Как вдруг...
С нижнего этажа донесся до них чей-то громкий голос.
Мюфлие открыл один глаз и стал прислушиваться.
Кониглю тоже навострил свои длинные уши.
Вот что они услышали:
-- Друзья мои, - говорил Арман де Бернэ, - я в отчаянии, нас ожидает новая катастрофа, я это предчувствую. Исчезновение подлого Бискара и похищение Жака нанесли смертельный удар маркизе де Фаверей. Хватит ли у нее сил перенести это последнее горе?
-- Но что же такое случилось? - спросил Арчибальд.
Арман рассказал о неудаче, постигшей его в Консьержери, куда явился он распорядиться насчет отправки Жака в Ла-Форс.
К этим двум голосам примешивались и другие, которых сразу узнали наши сибариты. Это были голоса братьев Правого и Левого, которым они были обязаны своим знакомством с превосходным маркизом.
Мюфлие и Кониглю сначала не поняли, в чем дело, но объяснения Армана были так ясны, что вскоре уже нельзя было сомневаться.
Так, значит, Жак снова попал в руки Бискара! Экая дьявольщина! Ведь это становилось опасным. Оба друга слишком хорошо знали Бискара, они могли всего ожидать от его свирепости. Они боялись за жизнь Жака.
-- Слушай, Кониглю, - торжественным тоном произнес Мюфлие, - я собираюсь сделать тебе одно предложение.
-- Какое еще?
-- Готов ты следовать за мной на край света?
Кониглю вздрогнул.
Какой резкий контраст между этой теплой, уютной комнаткой и тем холодным, бесприютным краем света, на который намекал ему приятель! Все это быстрее молнии промелькнуло в уме Кониглю, но он нисколько не скрывал от себя, что выбор его был уже сделан.
-- Объясни хорошенько, в чем дело, - сказал он.
Мюфлие встал, и с достоинством вытянул руку как Демосфен при произнесении филиппики. Только он забыл, что главное условие ораторского искусства - это свободное владение языком и ногами.
-- Природа изменяет мне, - с глубоким унынием пробормотал он заплетающимся языком. - Кониглю, пусть живительный сон возвратит нам силы, и я изложу тогда свои планы!
-- По мне, так лучше бы сейчас, - возразил Кониглю.
Глаза его так и слипались и бедняга беспрестанно тыкался носом в тарелку.
Нет. Ты не в состоянии теперь пить из чистого источника великих человеческих мыслей. Пойдем лучше спать.
-- Ты не будешь будить меня? - умоляющим тоном спросил Кониглю.
-- Презренный раб! Спи! Мюфлие же бодрствует!
Четверть часа спустя звучный и равномерный храп в два голоса уже слышался из их спальни.
Но, кажется, мозг Мюфлие продолжал работать и во сне, и мысли его нисколько не потеряли своей ясности. Доказательством этого может служить то, что в два часа ночи он проснулся, проворно вскочил с постели и принялся что было сил толкать Кониглю и шептать ему на ухо: "Вставай!".
Лентяю Кониглю это пришлось совсем не по вкусу. Давно уже не спал он на мягкой, теплой постели, и едва лишь начал открываться перед ним сладкий мир грез, как огромная ручища Мюфлие принялась беспощадно трясти его.
Но Мюфлие не принимал никаких возражений. Он был необыкновенно серьезен и сосредоточен, как человек, принявший непоколебимое решение.
-- Кониглю, - важно сказал он, - тебе доступен, подобно мне, путь добродетели?
В ответ на патетические слова Мюфлие Кониглю сладко зевнул.
-- Что касается меня, - продолжал Мюфлие с оттенком некоторого волнения, - передо мной внезапно открылся целый мир. Какие сладкие грезы, Кониглю! Это спокойствие души, этот мир совести, этот золотой век возрождения для наших увядших сердец! О! Друг мой! Это было для меня как бы откровением. В Мюфлие есть что-то патриархальное.
-- Ладно. Дальше что? - равнодушно спросил Кониглю, которого мало трогала эта патриархальность.
-- Дальше что? Но разве никогда в бессознании ночи, не слышался тебе голос: "Кониглю, ты на дурном пути! Кониглю, берегись!"
-- Заткнись, - брезгливо бросил Кониглю, - ты просто бесишь меня!
Мюфлие картинно закрыл лицо руками.
-- Боже! Неужели сердце Кониглю очерствело до такой степени, неужели не доступно оно голосу чести и добра? - сокрушался он.
-- Ну, брось ты всю эту ерунду! - не выдержал Кониглю. - Или дай мне спать, или говори прямо, что тебе от меня нужно!
Мюфлие медленно поднял голову и задумчиво вскинул глаза на своего друга.
-- Хорошо. Я сейчас скажу тебе все! Если ты не способен меня понять, тем хуже для тебя. На те высоты, куда я, возможно, взлечу, не дано тебе следовать за мной! Но не об этом речь. Случилось ужасное несчастье. Все наши друзья с горя опустили руки. Не по нраву мне это. Оно меня терзает. А добрая маркиза, женщина первый сорт, у которой глаза величиной, ну, право, с мой кулак, что тоже что-нибудь да значит. Так вот, мы с тобой, Кониглю, обязаны им высоким понятием чести!
Кониглю с боязливым удивлением смотрел на своего друга.
В нем проснулся художник. Сон как рукой сняло.
Во все глаза смотрел он наМюфлие,любуясь его вдохновенным видом. Он казался ему каким-то полубогом.
Они дьявольски озабочены, - продолжал Мюфлие, мешая возвышенный слог с просторечием. - Воробышек-то маркизы снова попался в лапы к Бискару. Уж он теперь постарается ухлопать его! А мы-то что делаем для его спасения? Мы. Ты? Я? Ничего! Ничего! Ничего!
-- Так что же! Мы не годимся на великие дела. - наивно отвечал Кониглю.
-- Ну вот это и скверно! Это гнусно, Кониглю! Разве ты не чувствуешь в себе силы, которой требуют великие дела?
-- Как же!
-- У меня явилась мысль!
-- Ишь ты, черт тебя побери!
Эта оценка высокого интеллекта Мюфлие вызвала у него улыбку. Кстати сказать, после ловкой проделки с крысами, его достоинства значительно возросли в глазах Кониглю.
-- Вот что я придумал, - сказал он. - Надо узнать, где Бискар!
-- Вот еще! Как будто это так легко!
-- Быть может.
-- Глупее-то ты ничего не мог выдумать, - заявил Кониглю.
-- Выслушай же меня! Бискар увез Жака. Из слов Дьюлу я отлично понял, чего добивается эта мразь. Он мучил мать. Он теперь мучает сына. О, я хорошо знаю нашего дружка! Он не останавливается на полпути! Ну вот, он словил мальчугана уж, конечно, не для того, чтобы выпустить его из рук и, разумеется, снова примется за прежнюю музыку. Отсюда я вывожу вот какое заключение: надо как можно скорее отыскать Бискара, а то не найдешь и следов, и тогда пиши пропало! Придется начинать сначала.
-- Хорошо, - сказал Кониглю, - понимаю.
-- В самом деле? - с иронической улыбкой спросил Мюфлие. - Пойми еще и это: все графы, маркизы, герцоги и тому подобная дьявольщина могут сколько душе угодно искать Бискара. Это будет все равно, что в ступе воду толочь. Найдут, как же! Черта с два! Никто! Но есть на свете хитрецы, пройдохи, которым удастся это сделать. Это Мюфлие и его маленький Кониглю!
-- Как! Ты хочешь.
-- Не раздумывая, прямо приступить к делу. И пуститься в погоню!
-- За Бискаром?
-- За Бискаром!
И Мюфлие быстро вскочил с места. Последние слова произнес он с такой зловещей решимостью, что бедного Кониглю передернуло.
-- Но ведь он нам свернет шею. Если в тот раз нам удалось избежать смерти.
-- Благодаря нашему уму и потрясающей смелости. Ну, и в этот раз мой гений спасет нас! Да и что же тут особенного? Ведь Бискар такой же человек, как и мы с тобой!
Брр! - невольно вырвалось у Кониглю. - Еще Бог знает, такой ли.
Мюфлие пожал плечами.
-- Ты боишься, Кониглю? - спросил он его с презрительной усмешкой.
-- Разумеется, нет. Однако ж.
-- И ты не хочешь отличиться на поприще добродетели? Видишь ли, Кониглю, у меня есть одна заветная мечта. Мне хотелось бы быть на ты с маркизом, человеком весьма порядочным. Я хотел бы, чтобы он сказал мне: "Мюфлие, ты славный малый!" Ну, что же! Нужно заслужить это! Чего не могли сделать они, сделаем мы! Как тебе нравится это?
Кониглю бросился обнимать его.
-- Мюфлие, ты велик! Ты неповторим!
-- Это уже слишком, слишком! - немного ломаясь, отвечал Мюфлие. - Так ты пойдешь со мной?
-- На край света! Но что ты задумал?
-- Уж останутся мной довольны!
-- Скажи, мне хочется знать, что именно?
-- По дороге я расскажу тебе все!
-- Значит, мы удерем?
-- Непременно!
-- Каким же способом?
-- Как и в первый раз, в окно. О, Мюфлие теперь уже не думает о любви! Более возвышенные мысли бродят в его могучей голове!
И, продолжая разговаривать, друзья наскоро оделись.
Кониглю с обычным проворством открыл окно.
Мюфлие живо вскочил на карниз и уже занес ногу, чтобы прыгнуть, как вдруг, словно озаренный внезапной мыслью, быстро обернулся и, вытянув вперед руку, взволнованным голосом сказал:
-- О, ты, дом, где я желал бы провести остаток дней своих в качестве швейцара или кого другого, да будет известно тебе, обитель моего друга-маркиза, что ты увидишь Мюфлие или мертвым или победителем!
-- И Кониглю тоже! - добавил Кониглю.
А теперь, да помогут нам боги!
Минуту спустя, идя по знакомой дороге, они очутились за стенами парка, тянувшегося вдоль улицы Сент-Оноре.
Там Мюфлие свернул на улицу Магдалины и быстрыми шагами двинулся вдоль бульвара.
Кониглю старался не отставать от товарища.
Некоторое время они молчали.
-- Прежде всего, скажи мне вот что, - начал Кониглю, - согласен ли ты ответить на один вопрос?
-- Согласен!
-- Ну вот! Одна мысль занимает меня: отчего это мы удираем, словно воры?
-- Нельзя ли не употреблять таких вульгарных слов? - перебил Мюфлие.
-- Я беру их назад. Но мне кажется, что было бы гораздо проще открыть весь план маркизу.
-- Черт возьми! - произнес Мюфлие, щелкнув пальцами. - Разве ты не понимаешь, что бы из этого вышло? Этот честный человек пожелал бы идти туда, куда идем мы! Ему все нипочем, и он наверняка сломал бы себе шею! А я этого не желаю! Я хочу поднести ему в виде сувенира нашу победу, пожать его благородную руку и сказать: "Вот что сделали Мюфлие и Кониглю!" Черт возьми! Ведь и у нас есть самолюбие!
-- Ты всегда прав!
-- Я это отлично знаю!
-- Но куда же мы теперь идем?
Мюфлие нагнулся к самому уху своего товарища и шепнул ему несколько слов, которые приняты были одобрительным мычанием. И оба друга молча продолжали путь.
Была поздняя ночь, так что нечего было бояться непредвиденных встреч.
В ту эпоху среди позорных домов, окружавших Лувр, которые со временем затмила своим блеском улица Риволи, славился грязный переулок, до 1806 года носивший скромное имя Панье-Флери (корзины в цветах).
Убежище разврата, преступления, нищеты во всей их ужасной наготе!
Историю этой улицы, можно бы вкратце выразить в четырех словах: убийства, грабежи, нищета и разврат.
В средние века, говорит Таксиль Делор в одном из своих сочинений: "Улицы Парижа служили местом ночных сборищ для воров. Там неопытный мальчик и порочный старик упивались позорными наслаждениями, подлые сирены прибирали к рукам добычу и уже не выпускали ее из своих когтей. С последними ударами вечернего звона, призывающего к тушению огней, разбойники и развратники забирались в свои логовища и бесчинствовали там до утра."
Века проходят. Порок меняет личину, но все же остается пороком.
в большинстве случаев, не оставалась в долгу у своего мужа. В эпоху Первой империи произошла великая реформа.
Улица Панье-Флери в это время сменила свое скромное название на имя знаменитого скульптора старого Лувра, Пьера Лескота.
В 1815 году там разыгралась ужасная драма. Иностранцы овладели Парижем.
Одна несчастная девушка, погрязшая в бездне разврата, решилась на последнюю низость - отдалась казачьему унтер-офицеру.
В числе драгоценностей, которыми хвастал перед ней этот дикарь, она узнала фамильный бриллиант, который отец ее, сержант гвардии, всегда носил у сердца. Чтобы завладеть этой драгоценностью, надо было только убить старика.
Несчастная девушка решилась отомстить своему любовнику за смерть отца.
Она выбрала удобную минуту, когда казак спал, взяла один из его пистолетов и пустила ему пулю в лоб.
Она созналась во всем и умерла в тюрьме.
И после Июльской революции улица эта сохраняла тот же характер. Ночью она по-прежнему мрачна и безмолвна. Там можно было встретить тогда только мошенников, содержателей ночлежных притонов да еще развратниц. Всюду попадались полустертые вывески, на которых при слабом свете фонаря можно было прочесть слова: "Здесь можно получить ночлег".
Но, Боже, что это был за ночлег! В грязной и низенькой конуре, кишевшей крысами и клопами, напоминавшей собой притоны разврата в старом Лондоне, лежали вповалку те, которых с большой натяжкой можно было назвать людьми.
Вот к этой-то улице и направлялись оба бывших сообщника "Парижских Волков".
И правда, Мюфлие должен был обладать немалой долей храбрости, чтобы решиться отправиться в один из этих притонов, где в случае, если бы их узнал кто-нибудь из окружения Бискара, они оба могли дорого заплатить за свою смелость.
Разве они уже забыли о несчастье, случившемся с ними на улице Роше?
Дойдя до площади Пале-Рояль, они остановились напротив весьма неказистого памятника, носившего тогда громкое название - Шате д'О (водяной замок).
-- Главное, Мюфлие, будь осторожен! - пробормотал Кониглю.
-- Послушай-ка,-- важно отвечал тот, - я подумал обо всем и сказал себе вот что: не надо, чтобы маркиз считал нас беглецами. Если с нами обоими случится несчастье, если нас поймают и запрут в яму, где придется опять питаться сырыми крысами, тогда он не узнает правды и с проклятием будет вспоминать о нас. Ведь ты этого, конечно, не желаешь?
-- О, нет!
-- И я тоже. Значит, нужно устроить так, чтобы в случае несчастья попался только один.
-- Что ты хочешь этим сказать?
-- Я хочу сказать, что войдет только один из нас и что, если ему кое-что сломают, другой даст тягу и побежит рассказать обо всем маркизу.
-- Идет! - произнес Кониглю. - Пойду я!
Да нет же! Я!
-- Нет - я. Видишь ли, Мюфлие, ты один у меня на свете. Мне необходим мой Мюфлие. Я пропал бы без него.
Желая скрыть свое волнение, Мюфлие принялся кашлять и плевать.
-- Ладно, старина! - сказал он слегка дрожащим голосом.-- Вот что! Давай бросать монету!
Кониглю расхохотался.
-- Откуда это? Ведь у нас нет ни гроша!
-- И то правда! Ну, так мокрый палец. Обрати внимание, я послюнявлю один из пальцев. Ты не глядя, наугад, возмешься за любой из них. Если тронешь мокрый, идешь ты, если сухой, то я. Согласен?
-- Согласен!
И Кониглю дотронулся до сухого пальца.
Сказать правду, Мюфлие не смочил ни одного.
-- Теперь, - начал он, - мы уже с тобой, значит, сговорились. Знаешь, что я хочу сделать? Честный Малуан живет там, на первом этаже. Окно на улицу. По-моему, Малуан был всегда добрым приятелем. Я думаю, он нас не выдаст. Я еще посмотрю, нельзя ли и его увлечь с собой на путь добродетели. Одним словом, буду дипломатом и постараюсь разузнать у него, куда девался Биско..Ты же жди меня внизу. Если я скажу. "Гм! Гм!" - значит, ты можешь войти. Если я попаду в какую-нибудь ловушку, все же я успею закричать. Тогда ты смываешься и скажешь маркизу: "Раз только вздумал Мюфлие сделать доброе дело, и на тебе, влип!".
-- Не говори так, Мюфлие!
-- Ах ты старая мокрая курица! Не бойся! Давай сюда лапу! Вперед!
И они пожали друг другу руки, как ратные товарищи перед боем.
Затем оба, осторожно пробираясь вдоль стен, пошли на улицу Пьер-Лескот.
Уже давно пробило полночь. Ничто не нарушало глубокой тишины, царившей над этим мрачным, пустынным переулком.
Разврат уснул, сморенный усталостью. Нищета тоже старалась забыться сном. Преступление было на промысле. Притон опустел.
Что касается полиции.
То было блаженное время, когда патрули, мерно постукивая своими тяжелыми каблуками о мостовую, брали на себя труд своими громкими "Кто идет!" и "Слушай!" предупреждать господ грабителей, что пришло время удирать.
При этих сигналах, наполнявших спокойствием души доверчивых обывателей, мошенники приостанавливали свои ночные проделки и живо прятались по углам. Патруль проходил, задрав кверху голову, словно разнюхивая воздух. Как только заворачивал он за угол улицы, злодеи выходили из засады и со вздохом облегчения спокойно принимались снова за прерванные дела.
Спите, обитатели Парижа, спите спокойно!
Друзья наши осторожно пробирались вперед.
Мюфлие положил руку на плечо Кониглю и молча указал ему пальцем на окно, черневшее на первом и единственном этаже какого-то дрянного домишки с обвалившейся штукатуркой, у которого на фонаре с разбитым стеклом красовалась неизбежная надпись, сообщавшая о временном гостеприимстве и о ночлеге.
На первый взгляд, дом этот казался совсем необитаемым.
Жильцы, если только они были, должно быть, отдыхали от, дневных трудов или еще не возвратились с ночных.
-- Хорошо, если Малуан дома, - прошептал Мюфлие.
-- О, это порядочный малый, - заметил Кониглю.
-- Гм! Еще Бог знает.
И Мюфлие чуть было не расхохотался.
-- Как же ты попадешь туда? - спросил Кониглю.
-- Не в дверь, я полагаю. Дом битком набит Волками и не стоит, мне кажется, будить их.
-- Ну так как же?
-- А окно-то? Нагнись-ка, милый Кониглю, и давай сюда твои могучие плечи!
-- Хорошо! Понимаю. Отличная мысль!
И Кониглю мигом исполнил приказ своего друга.
Мюфлие, как будто взбираясь по самой обыкновенной лестнице, встал своими огромными ножищами ему на бедра и одним прыжком очутился у него на плечах. Кониглю немедленно выпрямился, а Мюфлие ухватился за стену, чтобы сохранить равновесие.
В таком положении, один на другом, их общий рост был более одиннадцати футов.
оконные стекла. У него не было никакого инструмента, которым он мог бы вырезать стекло, но Мюфлие верил в свою звезду, как все великие люди или великие плуты (что, скажу мимоходом, иногда бывает одно и то же, как мы уже наблюдали это).
И он не ошибся. Звезда действительно покровительствовала ему и теперь: одно из стекол заменял газетный лист.
Мюфлие проткнул пальцем бумагу и, просунув руку в отверстие, стал отворять задвижку, приготовившись в случае тревожного крика проснувшегося хозяина, сейчас же дать исчерпывающие ответы на его вопросы.
Ничего! Смелей! Он осторожно отворил окно и тихонько влез в комнату.
Сначала это были глухие переливы, потом они стали все громче и громче, подобно отдаленным раскатам грома, повторяемым эхом гор. И грохот, и свист, и чего тут только не было!
Малуан храпел! Да еще как!
"Странно, - подумал Мюфлие. - Кажется, с ним этого никогда не случалось, я ведь знаю. Нет, это не он. Но мне знаком этот храп!"
И Мюфлие старался припомнить, где и когда он его слышал.
И Мюфлие, из предосторожности сняв башмаки, босиком, вытянув вперед руки, чтобы на что-нибудь не наткнуться, стал медленно пробираться в ту сторону, откуда слышался храп.
Вдруг он почувствовал, что ноги его коснулись как будто стенок кровати. Значит, он нашел то, что искал.
Он осторожно начал ощупывать пространство.
Храпа больше не было слышно.
До чего это дотронулась его рука?
Почему при одном этом прикосновении какой-то странный трепет охватил все его существо?
Он еще раз пощупал! Нет, он не ошибся! Нет, это был не Малуан! Малуан был худой! А тут под руку попалось ему что-то толстенькое, пухленькое, эластичное.
-- Оставь меня в покое! - закричал чей-то немного пьяный голос. - Ты надоедаешь мне, Густав!
-- Что же это такое? Помогите! - закричал тот же голос.
Но Мюфлие быстро зажег спичку, и вслед за этим раздался двойной крик:
-- Анатоль!
-- Германс!
И где пришлось ему встретиться с ней? Он краснел за нее.
Что касается Германс, испуганная, как лань при виде волка, дрожа и краснея, она медленно отодвигалась, все плотнее и плотнее кутаясь в простыни, обрисовывавшие ее роскошные формы.
Мюфлие был очень несчастен. Неверность Германс была слишком тяжелым ударом для его чувствительной души.
Она, его Германс, у Малуана, у друга!
-- Так ты, бездушное создание, - сказал он глухим голосом, - ты забыла меня, ты мне изменила!
В ответ на эти жестокие слова она робко подняла свою всклокоченную голову, всю в пуху, и, заикаясь, прошептала:
-- Анатоль, я считала тебя умершим!
Мюфлие задумался.
Положим, это резон, - сказал он. - Но все же, Германс, это нехорошо, после того, что ты мне поклялась. Ты бы должна была подольше носить траур. В нашем кругу ведут себя лучше. Наконец.
Он подавил тяжелый вздох и продолжал:
-- Где же он?
-- Кто это?
-- Тот мерзавец! Он!!!
Но кто же, наконец, такой этот он? Ну, мой миленький Мюфлие, полно делать такие страшные глаза. Сверни-ка мне сигаретку!
Она так нежно, так ласково произнесла эти несколько слов: "Мой миленький Мюфлие!", что наш Отелло был растроган до слез.
Он поспешно свернул сигаретку своей возлюбленной, постаравшись положить туда побольше табаку, чтобы показать свое великодушие, и любезно подал ее Германс вместе с зажженной спичкой.
-- Ты принесла мне много горя, ветреная женщина! - простонал он. - Но скажи мне, скажи мне. О-о, делать нечего, приходится мне произносить это проклятое имя: где Малуан?
-- Ах, перестань! - воскликнула Германс.
Нет. Ты ответь мне и если будешь откровенна, быть может, я и соглашусь забыть.
Она нежно улыбнулась ему.
-- Анатоль!
-- Германс!
-- Теперь, - сказала Германс, - ты узнаешь все, что хочешь. Прежде всего, твой Малуан - подлец.
-- Кому говоришь ты это?
-- Во-первых, он уверял меня, что тебя укокошили!
-- Ну, что же, он мог так думать. Я и сам был уверен, что придется мне протянуть ноги.
Наконец, понимаешь, горе, печаль, уединение.
-- Оставим, оставим это!
-- Он клялся мне в вечной любви.
-- Неужели?
-- Он говорил; что женится на мне!
Полно, брось ты эти глупости! Продолжай. Словом, ты его любила.
-- О, так себе. Посуди сам.
-- Германс!
-- Ты сейчас поймешь. Вот, дня через три, он мне и объявляет, что намерен удрать. О, я впала в отчаяние.
-- Дальше?
Куда ты отправляешься? - спрашиваю я его. - "Не твое дело!" - отвечает он. - Я выхожу из себя.
-- А потом?
Он ничего не хотел говорить. Промямлил только о каком-то дальнем путешествии... по делам. Я сначала, было, все это враньем сочла! И мне хотелось знать! Я подозревала тут женщину! Я была не лучше сумасшедшей! Но вот он засыпает...
-- Германс!
-- Я тихонько встаю. Обшариваю его карманы и в куче разной дребедени нахожу бумажку, на которой написано было: "Маладретт и К® в Круазике". Постой, думаю я, ведь это на море! Соображаю, что это близ Нанта. Он просыпается, я ласкаюсь к нему.
Опять, Германс!
-- Постой же! Он признается мне во всем! Он отправляется в какую-то, черт ее там знает, землю... с Волками... с Биско... со всей ватагой... С минуты на минуту ждал он приказаний. И вот я была брошена, как негодный башмак.
Мюфлие внимательно слушал. Слова Германс развеяли его печаль.
-- Так, значит, он должен был ехать в Круазик? - спросил Мюфлие.
-- Да, и там сесть на корабль, отправляющийся в... О, какое дурацкое имя! Кам... Кабош! Не знаю.
Он уже уехал?
-- Да, часа три-четыре тому назад!
-- Один?
-- Нет с Волками: с "Добычей", "Франком" и какими-то там еще товарищами.
-- И ты ничего не знаешь о мальчике, о том, кого хотели сегодня гильотинировать?
И которому, однако, еще не свернули шею. Как не знать, слышала, что это Бискар перехватил его у полиции!
-- Отлично! Вот и ключ к разгадке! - воскликнул Мюфлие. - Послушай-ка, Германс, славная ты девочка. Я тебя прощаю!
-- Ах, вот это мило! Ты, значит, останешься?
-- Я, в этой комнате, где поруганы были самые святые чувства? Ни за что на свете!
-- Тогда зачем же ты спрашиваешь у меня все это?
Затем, что это не твое дело. Я судья над тобой, и мне не годится отдавать тебе отчет. Итак, Малуан отправился...
-- В Круазик.
-- Где же это находится?
Говорю тебе, на берегуморя, за Нантом!
-- Хорошо! А назначенный к гильотинированию или, лучше сказать, похищенный Бискаром, отправился с ними, с Биско, с Волками.
Сказать по правде, я думаю, что так.
-- Германс, ты просто ангел! Я удивляюсь, почему не вижу у тебя белых крыльев!
Он подошел к окну. "Гм! Гм!" - произнес он, выглянув на улицу.
-- Ты зовешь кого-нибудь? - всполошилась Германс. - Пожалей мою стыдливость!
Мюфлие улыбнулся какой-то загадочной улыбкой, между тем как за окном возник силуэт Кониглю.
скрывалось за тучами. Как бы то ни было, но Германс рассказала ему все, что только знала.
Смутно слышала она о какой-то экспедиции, которая должна была добыть огромные богатства Бискару. Целью их путешествия была какая-то далекая страна за морем. С давних пор уже сделаны были тщательные приготовления к этому путешествию.
Как будто армия бандитов отправлялась на войну.
Сборным пунктом назначен был Круазик.
Помирившись с Германс, Мюфлие надавал ей самых заманчивых обещаний, даже пообещал сделать ее своей супругой, и в конце концов снова присоединился на улице к Кониглю.
Надо было, не теряя ни минуты, ехать в Круазик.
Но где же взять деньги? Вот в чем был камень преткновения.
-- Вернемся к маркизу, - решил Кониглю.
-- Нет, - настаивал Мюфлие. - Я хочу обойтись без него. Ах, если бы нам достать Жака! Вот это было бы торжество!
Правда-то правда! Но как это сделать!
Мюфлие задумался.
-- Помнишь ли ты, Кониглю, некое несчастье в нашей жизни в тот день, когда мы были связаны, как колбасы, теми двумя скоморохами?
-- Братьями Правым и Левым!
Так, так!
Так они - друзья маркиза. Надо пригласить их принять участие в нашем деле. У них, наверно, есть деньжата. Они оказали нам услугу, познакомив нас с этим превосходным Арчибальдом. Не надо быть неблагодарным! Мы разделим с ними славу!
-- Согласен! Но где же они?
-- У Тронной заставы. Побежим-ка туда!
-- Я готов!
И оба друга, оставив прекрасную Германс мечтать о будущем счастье, бросились к окраине города.