| Автор: | Лермина Ж., год: 1877 |
| Категории: | Роман, Приключения |
25
ОТКРЫТОЕ МОРЕ
День клонился к вечеру.
Солнце медленно скрывалось за горизонтом. Алые, как кровь, полосы тянулись там и сям по небу, постепенно бледнея и уступая место однообразному серому покрову.
Как мрачно и неприветливо казалось теперь море, и это гнетущее впечатление усиливалось с каждой минутой. Даже слабый ветерок не рябил гладкую, зеркальную поверхность воды. Глубокая тишина царила над океаном, одна безбрежность которого уже заключала в себе что-то зловещее.
Среди этого безграничного пространства каким же одиноким и беспомощным казалось небольшое судно, поникшие паруса которого походили на крылья раненой птицы!
Странным и загадочным казалось это судно: корпус его, выкрашенный черной краской, полностью сливался с цветом волн, формой своей оно одновременно походило на торговое судно и на военный корабль. А между тем простая коронада [короткая и легкая пушка], укрепленная на корме, казалась лишь безвредным украшением.
На палубе матросы лежали у подножия мачт или же сидели кружком у носовых крамболов [брусья, с помощью которых вытаскивают якорь из воды], почти в полном молчании.
Но что особенно подчеркивало странный вид судна, так это следующее обстоятельство.
Обыкновенно на торговых судах, на носу, за фок-мачтой, установлен ворот, применяющийся исключительно для подъема якорей. Он бывает цилиндрической формы и действует в горизонтальном направлении между двумя поддерживающими его реями.
К брасам [снасти, поворачивающие реи в горизонтальном направлении] этого ворота были привязаны двое полуобнаженных людей. Руки их скручены локтями назад при помощи просмоленного каната.
Несчастные были связаны вместе спина к спине.
Как долго томились они в этом ужасном положении? Судя по их страшно осунувшимся лицам, покрасневшим векам, по их в изнеможении согнутым ногам, на которые, казалось, осели всей своей тяжестью их истерзанные тела, судя по всему этому можно было подумать, что пытка продолжалась уже немало времени.
И действительно, с самого утра того дня, когда судно это оставило берега Франции, день и ночь проводили они в этом положении: резкий ветер резал им лицо, солнце и едкие испарения моря жгли глаза, ни на минуту не могли они расправить затекшие конечности или пройтись по палубе. Они испытывали смертельное оцепенение, вызванное жестокими страданиями. И как будто боясь, чтобы смерть-избавительница не явилась слишком скоро им на выручку, несчастным каждый день приносили пищу, и матрос должен был кормить их, так как даже на это время им не развязывали рук.
Сначала криками, стонами, воплями о помощи выражали они свой протест.
Обнаженные по пояс, их тела качались вместе с мачтами, головы бессильно опущены, глаза то и дело моргали под стекавшими на них ручейками пота. С дьявольским искусством придуман был этот дикий план медленной смерти: было пущено в ход все, что только могло усилить эти страшные, нечеловеческие муки.
Мучениками, о которых мы сейчас говорили, были, увы, наши бедные друзья: Мюфлие и Кониглю.
Опрокинутые, полураздавленные в таверне "Золотой якорь", они были схвачены Волками, которые уже готовы были, следуя приказанию Бискара, убить их, как вдруг дикая, свирепая мысль мелькнула в изобретательном уме вождя Волков.
Бискар понял, какую выгоду мог он извлечь из этого обстоятельства для водворения на корабле необходимой дисциплины.
Эта медленная пытка, совершавшаяся беспрерывно на глазах экипажа, должна была стать поучительным примером для непокорных.
Кониглю выглядел умирающим. В Мюфлие, более сильном и бодром, по временам возникали проблески протеста. Каждый раз, замечая на палубе Бискара, он гордо поднимал голову и прямо смотрел ему в лицо своими большими глазами. Бискар пожимал плечами и, злобно усмехаясь, проходил мимо.
Всякий раз Мюфлие не мог утерпеть, чтобы не пробормотать ему вслед:
-- Еще Бог знает, умру ли я, не дождавшись расправы над тобой.
Сами Волки, эти бандиты, для которых ничего не стоило ограбить, убить человека, даже они как-то инстинктивно стыдились подобной жестокости и, проходя мимо несчастных осужденных, невольно отворачивались.
Да, эти люди имели стыд, жалость! Но что могли они сделать?
Вокруг Бискара были сгруппированы члены Высшего Совета, и кто только хоть одним словом выразил бы свое неудовольствие против этой меры, тому, быть может, самому пришлось бы подвергнуться такому же наказанию, один вид которого уже приводил всех в трепет.
В этот вечер громкий хрип вырвался из груди Кониглю.
-- Друг мой, - сказал он, - мне кажется, что сегодня ночью будет мне конец.
-- Что такое? - перебил его Мюфлие, сделав невероятное усилие, чтобы повернуться лицом к своему товарищу, но канаты не позволили ему сделать ни малейшего движения.
-- Я скоро умру.
-- Ах, что говорить, старина! - печально произнес Мюфлие. - Если сегодня настал твой черед, то завтра придет и мой! Но что меня злит, так это то, что я вовлек тебя в эту чертовщину.
-- Ну, так что же? Я на тебя не в обиде. Только прежде чем помереть, мне хотелось бы пожать тебе руку.
С минуту длилось молчание.
-- Послушай-ка, Кониглю, - начал вдруг Мюфлие, - хоть тебе и плохо приходится, но все-таки не надо отчаиваться.
-- Отчего это?
Постой, я скажу, хоть с виду это и кажется пустяками. Дело вот в чем. Я думаю, что с нами произойдет перемена.
-- К лучшему?
-- Черт возьми, да разве может быть что-нибудь хуже теперешнего? Не знаю почему, но мне кажется, что сегодня ночью будет схватка. Я не могу предположить, что друзья Жака бросили его. Да и безрукие братья. Они ведь спаслись! Ну, да что тут разговаривать, одним словом, таково мое убеждение. И потому прошу тебя, мой миленький Кониглю, будь так любезен, не умирай до завтрашнего дня!
-- Постараюсь! - ответил покорный Кониглю.
В это самое время у грот-мачты происходила следующая сцена.
Жак и Эксюпер молча бродили по палубе, каждый из них был погружен в свои размышления. Но в ту минуту, когда они подходили к баку [место на корабле, где помещается компас], двое матросов загородили им путь.
-- Нельзя, - грубо сказал один из них.
-- Как видите, всегда то же запрещение, - заметил Эксюпер.
-- Но почемуже это? - спросил Жак.-- Весь экипаж имеет право свободно расхаживать по всей палубе, одним нам запрещается подходить к баку!
На этот вопрос, непосредственно обращенный к матросам, ни тот, ни другой не дали никакого ответа.
Жак нетерпеливо топнул ногой.
-- Надо будет объясниться с капитаном - сказал он. - Там происходят гнусные вещи, которые люди с душой не могут больше выносить.
-- Не говорите так громко, пойдемте лучше со мной, - кротко заметил Эксюпер, увлекая его к корме.
Жак после минутного колебания последовал за своим собеседником. Оба уселись на корме, возле нактоуза [носовая часть палубы].
-- Сударь, - начал Эксюпер, - вот уже несколько недель мы путешествуем вместе и только сегодня мы заговорили друг с другом. Знаете вы, кто я?
-- Нет, а между тем, извините за откровенность, какая-то невольная симпатия влечет меня к вам.
-- Я со своей стороны тоже не раз чувствовал непреодолимое желание заговорить с вами, но я не смел.
Отчего это?
Эксюпер вспыхнул.
-- Потому что вы, без сомнения, не знаете, откуда я.
-- Какое мне дело!
-- Нет, нет. Зачем хитрить! - возразил Эксюпер. - В моей жизни случилось большое несчастье, я убил человека!
-- Вы! - невольно вырвалось у Жака. С самой первой встречи с Эксюпером его всегда поражало безмятежное спокойствие, разлитое по лицу этого человека. О, неужели такое выражение лица мог иметь убийца?
-- Говоря "Я убил", я выразился не совсем точно. Я попробовал, в порыве бешенства, наказать одного обокравшего меня мерзавца, но его разбитый череп был починен, и только несколько месяцев тому назад он отдал свою подлую душу дьяволу, в то время как я.
-- Ну, что же?
-- Я семь лет пробыл на каторге.
Невольным движением Жак попятился от своего собеседника.
-- Вот, видите ли, - грустно произнес Эксюпер, - я имел основания предупредить вас. К чему хитрить, к чему хитрить...
Голос Эксюпера дрожал, когда он произносил эти слова. Жак, невольно тронутый его тоном, быстро шагнул к нему.
-- Милостивый государь, - сказал он, - я не вызывал вас на признания. Но так как вы уже сделали первый шаг, то, по-моему, лучше всего полностью открыться мне. К несчастью, я сам хорошо знаю, какие ужасные последствия влекут иногда за собой человеческие заблуждения.
-- Что хотите вы этим сказать? - спросил Эксюпер.
-- Я сам был осужден на смерть.
-- Как! За какое же преступление?
-- По обвинению в двух убийствах, которых не совершил.
-- Вы были невиновны?
-- О, не сомневайтесь в этом, даю вам честное слово!
-- Я верю вам. И так как мне кажется, что мы в будущем можем быть полезны друг другу, я расскажу вам сейчас всю свою историю, и если вам угодно, вы тоже изложите мне свои похождения.
И без малейшего колебания Эксюпер поведал Жаку все подробности того любопытного дела, в котором ученый Лемуан играл такую низкую роль.
-- Вот это хорошо, - сказал Эксюпер, когда Жак умолк. - Вы признались мне в своих грехах, да еще и раскаиваетесь в них. У меня же на совести только одно непредвиденное несчастье, о котором вы уже знаете, но я нисколько не раскаиваюсь в своем поступке. В этом вся разница между нами. Но не думайте, что я ради пустого любопытства свел разговор на эту тему. Прежде всего скажите, испытываете ли вы доверие ко мне?
-- Слушая вас, я сознаю, что вы заслуживаете уважения порядочных людей.
-- Благодарю вас за доброе слово! Ничто не могло бы доставить мне большого удовольствия. Этим одним словом вы приобрели себе друга, который докажет это вам на деле, когда вы будете нуждаться в нем. Теперь поговорим о другом. Прежде всего заметьте вот что: мы с вами хоть и разговорились всего в первый раз, да и то случайно, но все-таки теперь знаем друг друга: я - беглый каторжник, вы - осужденный на смерть, уже почти прощенный. Теперь нам остается задать себе вопрос: что за люди окружают нас?
-- Матросы, я полагаю.
-- Неужели? Ах, мой милый, я, знаете ли, специально занимался изучением всех языков, распространенных на земном шаре, но, кроме мертвых, редких и забытых языков Запада и Востока, кажется, есть еще один, на котором общается только весьма ограниченное число особого рода индивидуумов.
-- И язык этот?
-- Называется "арго".
-- Но ведь это язык воров?
-- И каторжников. Мне приходилось слышать его. Я его изучил и даже, благодаря этому наречию, сделал несколько весьма редких открытий. Но дело не в этом. Мы теперь в океане, близ Зеленого Мыса, среди матросов, которые, естественно, должны бы были говорить на морском жаргоне. Но как объясните вы мне то обстоятельство, что эти достойные люди бегло говорят на языке каторжников?
-- В самом деле?
-- О, я не ошибся, и настолько же бегло, как я говорю на языке Мольера и Шекспира. Но, чтобы говорить на каком-нибудь языке, надо сначала изучить его. Не можете ли вы объяснить мне, где эти превосходные матросы научились столь выразительному наречию? Что касается меня, я вижу только одно объяснение этому факту - они все побывали на каторге!
Жак только собирался ответить, но в ту минуту, когда Эксюпер излагал доводы, основанные на самой здравой логике, под ним вдруг открылась опускная дверь и наш лингвист тут же провалился в люк, крышка которого тотчас же закрылась за ним.
-- Помогите! Несчастье! - в испуге крикнул Жак.
В эту минуту перед ним возникли двое каких-то незнакомцев.
-- Что вы сказали? - спросил один из них.
-- Тут сейчас в трюм провалился человек!
-- Ничего, - возразил тот - Один из люков плохо закреплен, вот и все!
-- Но он, может быть, ушибся, и я хочу...
-- Несколько легких ушибов. Что за важность! Фельдшер займется им! А вам не угодно ли вернуться в свою каюту, так как ночь будет скверная.
Эта, в сущности, вежливая просьба была произнесена тоном, не допускавшим возражений. Жак не мог не заметить этого.
-- Я повинуюсь, - хладнокровно отвечал он.
И с этими словами Жак направился к лестнице, ведущей в отведенную ему каюту в кормовой части судна.
Но едва ступив на первую ступеньку, он внезапно оглянулся.
-- Милостивый государь, - сказал он, - вы отвечаете мне, по крайней мере, что никакое несчастье не угрожает господину Эксюперу?
-- Даю вам слово, - ответил тот с иронической усмешкой.
Жак отправился в свою каюту. Через минуту ее дверь закрылась за ним, и он слышал, как ее запирали снаружи железным засовом.
Зачем это держали его, как арестанта? Неужели боялись, что он убежит? Но куда же, разве море, его окружавшее, не было самой надежной и непреодолимой преградой?
Да и к чему бежать? Ведь он с радостью принял предложения, переданные ему почтенным Маладреттом.
Мысль об искуплении ошибок прошлого трудом и риском была так заманчива, что Жак даже и не думал вдаваться в подробности.
Маладретт внушал ему доверие. Широкое, исполненное надежд поприще, открывавшееся перед ним, неудержимо влекло его вперед.
Он находил весьма вероятным это помилование при определенных условиях. К тому же, разве тот, кого считал он хозяином судна, отрицал, что во всем этом был только исполнителем воли маркизы де Фаверей?
Одного этого имени достаточно было для Жака, чтобы мигом рассеять все сомнения. Этим же именем опровергал он подозрения, по временам возникавшие у него.
В самом деле, манеры членов экипажа, набранного стараниями господина Маладретта, не могли внушать особого доверия. И всякий, обладая хотя малейшей дозой опытности, которой совершенно не хватало Жаку, на его месте сразу заметил бы на лице этих странных людей клеймо порока и разврата.
В то время, как Мюфлие, Кониглю и братья Мартен дрались в таверне "Золотой якорь", Жак был уже отправлен на корабль и заперт в отведенной ему каюте.
В течение всей первой недели он был лишен элементарной свободы. Быть может, его враги боялись, чтобы он случайно не узнал кого-нибудь из Волков, которых приходилось ему видеть раньше?
Но воспоминания Жака о прошлом были так неясны, сбивчивы, черты бандитов, которых случалось ему видеть лишь изредка, так смутно запечатлелись в его памяти, что это опасение было излишним.
Да, наконец, какую он мог представлять угрозу? Разве он не был в полной власти своих врагов? Разве мог он сопротивляться?
Потому уже ему позволено было выходить на палубу.
Но Жак и не думал обижаться на подобное обращение с ним. Разве он не был осужден? Какое право имел он выражать свое неудовольствие, он, обязанный жизнью таинственной покровительнице, которой он поклялся в покорности и преданности? Его, правда, удивляли некоторые подробности жизни на этом странном корабле, но он приписывал их особенностям морского ремесла. Но все же кое-что настораживало.
Напрасно пытался он расспросить окружающих о цели путешествия и о роли, ему предназначенной. Никто не отвечал ни слова.
Но Жак скоро заметил, что не один он терпел подобное обращение.
Эксюпер все время проводил на палубе, в кормовой ее части, углубившись в чтение или занятый своими мыслями, и никогда ни одно слово не было произнесено между ним и матросами. Это вынужденное одиночество должно было сблизить обоих и только их взаимная застенчивость отдалила на время разговор, уже приведенный нами и имевший такую странную развязку.
Кроме того, сближению их помогла одна и та же мысль, разом пришедшая в голову обоим пленникам. Хотя им и запрещалось ходить на носовую часть палубы, все же они были свидетелями ужасной пытки, которой были подвергнуты оба несчастные, привязанные к брашпилю.
Их сострадательные души были возмущены при виде этого варварства, о причинах которого они не догадывались. Они слышали стоны несчастных, видели, как страшно узлы канатов резали им плечи.
Жак решился вступиться за них. С этой целью он и обратился к Эксюперу, лицо которого, несмотря на свою странность, внушало ему полнейшее доверие.
Читатели знают уже, что из этого вышло. И вот Жак снова оказался заключенным в своей каюте, где принялся размышлять об этом странном сближении беглого каторжника с осужденным на смерть. Что за люди окружали его?
А в то время как он терялся в лабиринте загадок, вот что происходило на палубе.
После ухода Жака тотчас же три человека вышли на палубу и послали за тем, кто исполнял обязанности капитана.
Двое из этих троих уже нам знакомы. Это были Бискар и Маладретт. Третий, известный под именем Жана-Хромого, занимал высокий ранг в иерархии бандитов.
-- Что, ваши прогнозы сбываются? - коротко спросил Бискар капитана.
-- Да.
-- Так вы ожидаете шторм?
-- Более того, это может быть один из тех ураганов, против которых бывает порой бессильно все мореходное искусство. Менее чем через час кораблю придется выдерживать ужасную борьбу с разъяренной стихией.
С минуту длилось молчание.
Взоры всех четырех собеседников обратились к небу. Солнце полностью скрылось. Густые черные тучи заволокли все небо, не пропуская ни одного луча света. Вдали слышался какой-то глухой, неопределенный шум, что-то вроде отдаленных раскатов грома. Воздух был нестерпимо жаркий, тяжелый и удушливый.
-- Вы ручаетесь за судно? - спросил Бискар.
Капитан молчал. Лицо его как бы подернулось судорогой.
-- Почему вы молчите?
-- Вы позволите мне откровенно высказать свою мысль?
-- Да.
Вот что, я отвечаю за все, если только буду уверен в своем экипаже.
-- А разве вы в нем сомневаетесь? Неужели вы заметили дух неповиновения в матросах? В таком случае назовите мне виновных, и обещаю вам должным образом наказать их, если бы даже мне пришлось собственноручно убить этих негодяев.
Капитан вместо ответа указал на нос корабля.
-- Посмотрите сами, не замечаете ли вы, что все эти люди, еще не зная об ожидающей их опасности, уже выглядят грустными и унылыми?
-- Отчего это?
-- Оттого, - ответил тот, повышая голос, - что вы, желая наказать двух виновных, подвергаете весь остальной экипаж пытке, почти равной той, которая происходит теперь у них на глазах!
Молния гнева сверкнула в глазах Бискара.
-- Что это значит? - грубо спросил он.
Тот, к кому он обращался, нынешний сообщник бандитов, некогда носил честное, незапятнанное имя и пользовался уважением в обществе.
Безрассудная любовь и страсть к игре довели его до преступления и толкнули на путь порока.
Но и в этом человеке, как и во всех окружавших его злодеях, не совсем еще угасло чувство человеколюбия.
-- Предводитель, - отвечал он, - вы никогда не были на бойне?
-- Вы смеетесь надо мной? - проговорил Бискар, сердито нахмурив брови.
-- Нет, но выслушайте меня. На бойнях мясники привыкают к убийству, тем не менее, если им попадается животное здоровое, сильное, в котором жизнь слишком долго борется со смертью, они чувствуют жалость. Вид страданий животного ужасает их, возмущает их душу и они одним ударом пришибают его, чувствуя облегчение на сердце.
-- Что все это значит?
-- Прикажите своим людям убить тех двух изменников. Они зарежут их. Но не обрекайте своих людей на постоянное зрелище страшных, дьявольских мук. Наблюдая это нечеловеческое страдание, они теряют силу духа, и во время шторма, я не поручусь за своих матросов!
Бискар разразился тем зловещим смехом, который так хорошо знаком был его врагам и был всегда предвестником какой-нибудь дикой, свирепой выходки.
-- Хорошо, - коротко сказал он.
Затем он медленно направился к баку и остановился в нескольких шагах от двух несчастных мучеников.
-- Отвязать их, - коротко приказал он.
Несколько человек торопливо вскочили с мест и усердно принялись развязывать веревки, стягивающие онемевшие от боли тела осужденных.
то сами Мюфлие и Кониглю не тешили себя подобной фантазией. В этом внезапном прекращении их пытки они чувствовали что-то недоброе. Мюфлие забыл даже о своих утешительных предсказаниях, которые несколько минут тому назад он излагал своему товарищу.
Не в силах держаться на ногах, оба в изнеможении повалились на палубу.
-- Поднять их! - приказал Бискар.
Несколько матросов бросились исполнять приказание.
-- Что, если в лежачем положении привязать их к брашпилю, будут они мешать управлению кораблем? - спросил он, обращаясь к капитану.
-- Да, - отвечал тот.
-- Ну, так привязать их к борту судна!
-- Что вы хотите этим сказать?-- спросил, бледнея, капитан.
-- Черт возьми, сударь, вы что, вдруг оглохли? Я не люблю повторять дважды! Я приказываю привязать канатами этих подлецов к портам, чтобы их туши висели за бортом и не маячили здесь, на палубе! Ясно?
Несколько минут длилось гробовое молчание.
Все присмирели.
Капитан сжимал кулаки и кусал губы.
-- Что же, намерены вы исполнить мое приказание? - произнес Бискар с каким-то зловещим спокойствием.
-- Но, эта пытка еще ужаснее.
В подтверждение слов капитана по палубе пронесся робкий шепот, умолявший пощадить несчастных.
Вместо ответа Бискар сделал шаг вперед и вынул из-под плаща руку, в которой сверкнул пистолет. Не говоря ни слова, приставил он дуло к голове одного из матросов. Раздался выстрел - и несчастный упал с пробитым черепом. Это ужасное зверство привело в страшный трепет бандитов и возвратило Бискару неограниченную власть над ними. По знаку капитана Мюфлие и Кониглю были схвачены матросами. Они охали и стонали, но ни одного слова не сорвалось сих уст. Как будто они стыдились вымаливать себе прощение.
Минуту спустя их тела, привязанные под мышки, висели на вантах [канаты, поддерживающие мачту] и качались над морской пучиной.
-- Теперь вы можете свободно маневрировать, - произнес Бискар со злобной усмешкой.
Капитан, бледный как полотно, с испугом взглянул ему в глаза. В эту самую минуту мачты угрожающе затрещали под страшным напором ветра.
Капитан бросился отдавать приказания.
Корабль, подхваченный ветром, со страшной быстротой несся по волнам.
Ужасный вид представляло в эту минуту море.
Шквал бешено ревел. Волны вздымались горами. Судно прыгало по ним, как мячик, и жутко скрипело сверху донизу.
Густые черные тучи, заволакивающие все небо, местами разрезались молниями, которые огненными полосами отражались в воде.
Маладретт стоял возле командующего кораблем и передавал экипажу его приказания. Судно казалось живым существом, напрягающим все силы, чтобы вырваться из когтей страшного чудовища. Бискар с двумя членами Высшего Совета Волков стоял на носу судна, возле бушприта [наклонная мачта в передней части корабля], конец которого временами рассекал волны.
Глава Волков, без шляпы, гордо вскинув голову, казалось, вызывал на бой разъяренную стихию. Борьба этого рода, для него еще новая, как-то странно возбуждала и увлекала его. И в этом случае он тоже не сомневался в своем торжестве.
Лети же проклятый бриг, - кричал он, протянув руку к морю, - лети скорее! Пусть ураган подгоняет тебя! Как можно быстрее - вперед! Туда, к тем сокровищам, которые должны дать мне власть над миром! Смотри, не поддавайся буре, ты несешь на себе будущего повелителя мира, Царя Зла!
В эту минуту раздались страшные раскаты грома. Одна из мачт переломилась и с треском обрушилась на палубу.
Матросы бросились туда с топорами.
Снасти были мигом перерублены, обломки отделены от ствола и брошены за борт.
Командовавший кораблем отлично знал свое дело. Матросы необыкновенно дружно и ловко исполняли его приказания. Все эти люди с позорным прошлым перед лицом опасности ощущали в себе силы и мужество солдат. О, это был страшный бой человека со стихией!
Бискар подошел к капитану.
-- Вы справитесь с ураганом? - быстро спросил он.
-- Да, - отвечал тот. - Через час наступит утро и шторм прекратится.
Он сказал правду.
Крик торжества вырвался из груди Бискара.
Бриг очень мало пострадал. Мачта, на которой подымают парус в бурю, заменила ту, которая сломана была ураганом.
-- Какое-то судно слева от нашего! - раздался вдруг крик вахтенного.
В ту же минуту Бискар, вспомнив о двух своих несчастных жертвах, торопливо заглянул за борт.
Проклятие! - прошептал он.
Канаты, связывающие их тела, были разорваны.
Мюфлие и Кониглю исчезли.
Значит, морская пучина похитила у Бискара его жертвы? И этот изверг проклинал смерть, которая, более милосердная чем он, сжалилась над мучениками.
-- Судно слева от нас! - повторил матрос.