Демагог и лэди Файр.
II. Переворот.

II.
Переворот.

Лиззи была первой женщиной, встретившейся на его пути. Он, как новый Адам, смотрел на нее с изумлением. Рай, где он встретил свою Еву, находился в другой части дома и был отделен низкой стеной. Здесь, у этой стены, Дан в недавнее время проводил все свои свободнее летние вечера, в рубахе, с трубкой во рту, и болтал с Лиззи о всякой всячине, когда она снимала белье с веревок или просто сидела у дверей, чтобы подышать свежим воздухом. Он и сам не мог бы сказать, когда и как дело дошло у них до теперешних отношений. Он был так занят другими делами, что ему это и в голову не приходило.

Годдар постепенно привык к самому факту ее существования, а затем ему показалось вполне естественным, что он должен на ней жениться. В его социальном кругу жена составляла необходимую часть ежедневного существования. Притом Лиззи была самой хорошенькой девушкой, которую он когда-либо видел. Когда он целовал ее пухлые губки, по всему его телу пробегали какие-то искры. Это было, по его мнению, ясным доказательством того, что он ее любит. И вот, в один прекрасный день он отправился к ее отцу, бывшему пароходному капитану с Темзы, и получил его согласие на брак. Годдар имел хороший заработок, что дало ему возможность сделать небольшие сбережения. И отец Лиззи, который не имел никаких особых семейных добродетелей и находил дочь слишком дорогой роскошью, на радостях основательно напился, чтобы отпраздновать это событие. Познакомившись потом с ним поближе, Годдар начал смотреть на него, как на старого гуляку, очень жалел Лиззи и стремился возможно скорее вырвать ее из его лап.

Для Годдара было очень трудной задачей соединить все это вместе - и ремесло, и самообразование, и занятие политикой, и ухаживание. Последнее занятие было безусловно самое приятное, но, с точки зрения утилитарной, оно не давало пока никаких выгод. До той поры, как он влюбился в Лиззи, Дан с негодованием отвергал всякую мысль "волочиться" за девушками, потому что считал это лишней и преступной тратой драгоценного времени. Даже и теперь он иногда чувствовал себя в некотором роде виноватым. Ему хотелось поскорее жениться, устроиться и окончательно и навсегда обеспечить за собой хорошенькое личико Лиззи. А после того - в своей дальнейшей мирной и ничем посторонним не смущаемой жизни - все сердце, всю энергию отдать великому движению, которое его поглощало.

Может быть, Лиззи и в самом деле была права: маленькая практика в искусстве любви была бы ему, пожалуй, полезна, но совершенно в другом, смысле, чем это представляла себе Лиззи.

Спустя несколько дней после лекции в Радикальном Клубе, Годдар повел свою невесту в театр. Несколько недель перед этим он был с ней в театре "Лицеум"; он тогда думал, в простоте своего сердца, что Лиззи получит такое же эстетическое наслаждение, как и он сам. Но она до смерти там скучала, вернулась домой надутая и вопрос о хождении в театр сделался с той поры опасной темой разговора. На этот раз, в виде компенсации, он выбрал "Адельфи", и результат был совсем иной: Лиззи смеялась и плакала, сжимала руку Даниэля и необыкновенно веселилась. Она сама не знала, кем она больше восхищалась - Вильямом Террис или Даниэлем. На империале омнибуса, когда они возвращались домой, Лиззи решила этот вопрос в пользу Даниэля. Она крепко прижалась к нему и притянула его руку к своей талии; а затем сняла свою скромную потертую перчатку и положила мягкую теплую ручку на его руку. Годдар растрогался, крепко прижал ее к себе и наклонил голову так, что ее пышные светлые кудри коснулись его губ.

- Почему бы тебе не ласкать меня так почаще Дан? - прошептала она. - Вот так, как сейчас. Я себя чувствую гораздо уютнее.

- Для этого нужно быть на империале омнибуса, - сказал Дан.

Она нежно подтолкнула его, чтобы показать, что она оценила его шутку, и продолжала:

- Я не сержусь, когда ты целуешь меня, Дан. Я люблю это. Теперь, когда мы жених и невеста, ты должен быть страшно глупым, прижимать меня, говорить мне, как я хороша, и все такое.

Они сидели на передних местах "буса"; заднюю публику можно было не считать за зрителей; многолюдная улица внизу была так же далека от них, как и ярко блиставшие звезды наверху. Даниэль поддался ласкающему нежному шопоту и наградил Лиззи долгим поцелуем влюбленного. Когда немного спустя контролер спросил их билеты, Годдар совершенно забыл о своих коллективистских убеждениях и сделался вдруг ярым индивидуалистом.

- Как это несносно, что нам мешают! Это следовало бы запретить! - убежденно сказал он, снова усаживаясь поудобнее. И Лиззи вполне согласилась с ним.

К концу дороги их охватило молчаливое настроение. Лиззи устала и задремала, положив голову на его плечо. Внезапный толчок омнибуса разбудил ее. Она засмеялась и протерла глаза.

- Кажется, я спала. А ты что делал все это время?

- Думал, - ответил он, улыбаясь.

- О чем?

- Я думал о моей предстоящей речи в субботу в Хайд-Парке. Там будет демонстрация по поводу восьми-часового дня и Лига просила меня, чтобы я выступил с нашей программой, видишь, я становлюсь совсем важной особой, Лиззи.

- А я ожидала, что ты скажешь, что думал обо мне, - сказала она обиженно. - Ты гадкий!

И в течение всего остального времени, пока они не расстались, Годдар должен был потратить всю свою энергию на то, чтобы восстановить "глупые" отношения, которые, по мнению Лиззи, только и могли составить их счастье.

сомнению, что он не откажется от них. Тревожные мысли зарождались в нем. Он невольно спрашивал себя - достаточно ли благоразумен тот шаг, который он собирался предпринять? Сомнения мучили его и долго отгоняли его сон. 

* * *

Но раньше, чем он мог окончательно обдумать этот вопрос, случились новые и неожиданные события, совершенно перевернувшие его жизнь.

Это произошло два дня спустя. Он сидел в конторе адвоката и с совершенным изумлением смотрел на маленького бородатого джентльмэна, и слушал его, и ему казалось, что голос этого человека доходил до него откуда-то издалека. Годдар пришел сюда, будучи вызван письмом, и принес кое-какие документы, которые у него имелись - брачное свидетельство его покойной матери, свое собственное метрическое свидетельство и старый договор об его учении ремеслу. Годдар думал, что дело идет о какой-нибудь незначительной сумме денег, оставленной ему умершим дядей. Он никогда его не видал, потому что дядя порвал всякие сношения с его матерью за то, что она обесчестила семью, выйдя замуж за простого ремесленника Сама Годдара. Дан полагал, что суровое сердце старика, безжалостно отказывавшего в помощи своей овдовевшей сестре, смягчилось перед смертью и он постарался хоть несколько загладить свою вину перед ней и ее сыном. Годдар ничего не знал про Роберта Хэга кроме того, что тот был состоятельный человек и имел магазин галантерейных товаров в Бирмингэме. Но когда поверенный об'явил ему, что этот незнакомый дядя умер без жены, без детей, не оставив никакого завещания, и что он, Годдар, его ближайший родственник, является прямым его наследником и получает не только предприятие дяди, но и крупную сумму наличного капитала, который приносил от четырехсот до пятисот фунтов в год, - он открыл рот от изумления, и прошло некоторое время, пока Дан, наконец, не пришел снова в себя.

- Разве нет никого, кто бы имел большее право на эти деньги? - спросил он.

- Ни души. После смерти жены и дочери у покойного мистера Хэга не осталось никого из родственников, кроме вас.

Ему казалось, что он живет какой-то фантастической, театральной жизнью.

- Очень просто, - ответил адвокат. - Среди бумаг мистера Хэга были найдены письма вашей матери. В последнем письме, в котором ваша мать обращалась к нему за помощью по случаю смерти вашего отца, был указан адрес столярной мастерской, куда вас отдали в обучение. Там-то мы узнали ваш настоящий адрес.

Годдар встал со стула и прошелся по комнате.

- Во всем этом очень трудно сразу разобраться, - сказал он, останавливаясь перед поверенным. - Что вы бы мне посоветовали?

- Его необходимо продать, - быстро сказал Годдар. - Я в этом ничего не понимаю.

- Я бы не советовал продавать его, - сказал поверенный. - Повидимому, это крупное дело. Вам следует его сохранить. Войдите в курс этого дела - и вы скоро с ним освоитесь.

- И сделаюсь галантерейщиком? О, нет! Я очень горжусь своим ремеслом и охотно продолжал бы его. Но носить длинный сюртук и продавать воротнички и галстуки за прилавком - я боюсь, что не гожусь для этого.

Он засмеялся, представив себя приказчиком. Поверенный тоже улыбнулся. Смуглое, энергичное лицо с большим лбом и блестящими глазами, в которых сверкали сила и ум, казалось, было создано для более серьезной работы, чем покупка и продажа галантерейного товара.

- Да, - сказал Годдар, - мне вообще о многом придется подумать в эти дни.

Он сел в поезд окружной дороги и поехал обратно в мастерскую, откуда он отлучился на несколько часов. Всю дорогу он был словно во сне. Мысль о богатстве, так внезапно свалившемся на него, все еще не укладывалась в его сознании. Одна за другой возникали в его воображении картины предстоящих перемен в его жизни - одна перемена влекла за собой немедленно другую. Он бросит свое ремесло или, если будет им заниматься, то только в виде развлечения. Никогда во всю жизнь ему не придется работать ни одного часа для заработка. Он сможет жить в удобном собственном доме, окружить себя книгами, - перед его глазами мелькнул бесконечный ряд полок. Обладание крупным доходом вызовет перемену в привычках, в пище, в одежде. У него будет бесконечно много свободного времени. Мысль, постепенно пробивавшаяся в его сознании, осветила, как солнце, его мозг и заставила его сердце забиться трепетной радостью - перед ним открылась великая работа его жизни. Ему не придется больше стоять у края великой борьбы, отдавая ей только немногие часы свободного времени. Он сможет окунуться в самую ее середину и отдать на борьбу за народное дело весь свой ум, сердце и энергию. Лицо его горело, он взволнованно дышал: день был очень холодный и пассажир, сидевший против него в вагоне третьего класса, с удивлением смотрел, как Годдар отирал пот со своего лба.

власть, - и лицо Лиззи потускнело перед блестящими мечтами о работе, борьбе и победах...

Придя в мастерскую, Годдар первым делом отправился искать хозяина, но последнего не было дома. Даниэль снял пиджак, одел фартук, засучил рукава и принялся шлифовать письменный стол. Ему не верилось, что он занимается этим ремеслом в последний раз. Инструменты казались ему уже чужими. Он уже мысленно передавал их молодому подмастерью, который работал рядом с ним. Годдар говорил и шутил с товарищами с обычным своим добродушием, благодаря которому он пользовался общим расположением, но он с трудом поддерживал внешнее спокойствие. Он старательно работал с уверенностью искусного ремесленника. Ящики входили в желобки без малейшей зацепки, выдвижная полка свободно выдвигалась и вдвигалась, и Даниэль был доволен, что ему удалось кончить работу, которую начал. Покончив со столом, он нежно провел рукой по гладкой полированной поверхности столешницы. Он гордился своей работой. Из-под его рук вышла прекрасная вещь.

"Если все, что я буду делать в будущем, окажется так же хорошо, как это, я не должен буду бояться соперников". 

* * *

Все кончено! Он переговорил с хозяином, товарищи сердечно поздравили его и, по доброму английскому обычаю, выпили в соседнем трактире за его здоровье и будущие успехи. Годдар простился с ремеслом, которое ему доставило много честного счастья. Им снова овладело чувство сказочной неправдоподобности. Перемена случилась так внезапно, так неожиданно! Утром он проснулся бедным рабочим; вечером он заснет обладателем сказочного богатства, а на следующий день поедет за ним в Бирмингэм. Несмотря на свою сильную волю, он никак не мог подавить экстравагантные мечты и отнестись к делу спокойно. Воображение не подчинялось разуму и уносило его ввысь, и он невольно строил фантастические воздушные замки.