Великий Пандольфо.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Великий Пандольфо. Глава I. (старая орфография)

Уильям Дж. Локк 

Великий Пандольфо 

Перевод с английского Т. А. И. 

Издательство "Хронос"
РИГА 

ГЛАВА I.

Пола Фильд с полной терпимостью относилась к большинству людей. Это такой же Божий дар, как и голос, как искусство писать красками или умение решать задачи крест-на-крест. Она имела много друзей, разсеянных по всему свету, которым очень охотно платила взаимностью за их любовь. В некоторых из них это вызывало ревность. Они язвили ее подобно скорпионам и называли неискренней. Происходило это не потому, что она обещала больше, чем могла дать; но люди всегда придавали её симпатии к ним более глубокое значение, чем следовало.

Пола была женщина с особым, присущим только ей очарованием. Сэр Спенсер Бабингтон, один из представителей после-военной дипломатии, славившийся постоянным взвешиванием своих сухих фраз, сказал как-то, что, живи она лет сто тому назад, она была бы королевой, пользующейся всеобщим поклонением и обожанием. Тот факт, что он был влюблен в нее в течение уже многих лет, ничуть не умалял точности сделанного им определения.

Мужчины, самые разные, влюблялись в нее в продолжение всей её почти тридцатилетней жизни. Она же выбрала только одного, и это был военный, Джоффри Фильд, кости которого покоились теперь на маленьком чопорном кладбище около Соммы. Это был чудеснейший малый, и она отдала ему свое сердце. Всем своим поклонникам она всегда повторяла:

- Что пользы в такой женщине, как я? У меня в сердце не осталось ведь ни одного уголка, который я могла бы вам предоставить?

Некоторые вздыхали и уходили. Другие намекали, что искали в ней не только сердце. И так как у нея не было состояния и ей с трудом удавалось сводить концы с концами, то она была в том же положении, как и Лэди в "Комусе"; она тоже разгоняла своих шумливых поклонников, но менее резко, обращаясь к ним с тонкой иронией.

Спенсер Бабингтон, впрочем, не принадлежал ни к тому, ни к другому роду её поклонников.

Будучи девушкой, она уже испытала все прелести его запыленного ухаживания. Когда она стала женой Джоффри, Спенсер остался её искренним другом; когда Пола овдовела, он все еще был её верным поклонником. Терпеливая улыбка, с которой она переносила скуку, неразрывно связанную с его присутствием, была единственным способом выражения её искренней признательности.

Но всему бьивают границы. Женщине не всегда удается сдерживать свои нервы. Когда тело покрыто густой сетью мельчайших и в высшей степени чувствительных точек - простительна некоторая резкость выражений.

Они находились в её маленькой квартирке в Бэзиль-Мэншенс. Был душный июльский день, но солнца не было видно: один из дней, когда она, здоровое существо, выросшее на воле, чувствовала себя как нельзя хуже. Спенсер Бабингтон случайно зашел на чашку чая, и, под влиянием метеорологических условий, снова просил ее выйти за него замуж; совсем как если бы они бродили по полям с душистым сеном, или сидели у освещенного луною моря, раскрывшого перед ними свою тайну.

Пола чувствовала, что она в испарине, что прядка её волос прилипла ко лбу. Мужчине нужна особая мудрость, чтобы понять все безразсудство признавания в любви женщине, которая в испарине, особенно, если эта женщина неодобрительно встречает его попытку. В обращении с женщинами Спенсер Бабингтон не был мудр и не знал их особенностей. Получив мягкий отказ, он продолжал настаивать.

Наконец, она сказала с усталостью в голосе:

- Мой дорогой Спенсер, вы были бы куда более милым существом, если бы приняли мой отказ.

- Значит, это окончательный отказ?

- Самый окончательный, который можно себе представить.

- Жаль, - сказал он.

- Что жаль?

Это уж была неизбежная несдержанность. Она приподнялась с подушек и села, готовая вступить в схватку.

- При данных обстоятельствах - немного странный вопрос, - сказал он.

- Ничуть. Вы делаете мне предложение четвертый раз в этом году.

- Назовем его Н-ным. Не все ли равно? Я еще раз повторяю вам, что не могу выйти за вас замуж... по той простой причине, что не хочу. Вы говорите - жаль. Я спрашиваю, почему? Даже для дипломата эта фраза слишком неопределенна. Вам жаль меня... будто в своем упрямстве я упустила что-то очень полезное для себя.

Он встал и выпрямился перед нею, высокий, худощавый, породистый, чисто-выбритый, серьезный, чуть-чуть лысеющий. Он играл моноклем в черепаховой оправе, который болтался у него на шее на широкой шелковой ленте. Хотя он всегда был изысканно одет - в Спенсере Бабингтоне все было изысканно - этот монокль был единственным признаком фатовства. Никто никогда не видел его с моноклем в глазу. Одна жизнерадостная лэди как-то сказала, что он наверно надевает свой монокль только в ванне, чтобы разглядеть свою совесть.

- Не слишком ли это жестоко, Пола? - спросил он.

Она ответила, что готова дать объяснение.

- Как жаль, - сказал он, - что двое старых испытанных друзей, как мы с вами, не могут соединить свои жизни. Мне будет не хватать того счастья и уюта, который вы могли бы дать мне. Для меня это большая потеря, и я сотни тысяч раз пожалею об этом. У меня есть положение и не с кем разделить его... Большой дом - и некому украсить его... Мне не с кем поделиться моими мыслями, вкусами, стремлениями и честолюбием. Очень одинокая жизнь, уверяю вас.

Она ответила, немного раздраженно - он был так сух, а она была от нестерпимой жары вся мокрая:

- За ваши сорок лет вы наверно могли отыскать сотню женщин, которые реагировали бы на ваше чувство.

Он повторил тот же жест, на этот раз с оттенком отчаяния.

- Вам угодно нарочно не понимать меня.

Он произнес эту фразу с таким видом, будто добровольно приносил себя в жертву.

Пола разсмеялась, а когда она смеялась, она была очаровательна.

- Нет, дорогой мой, я понимаю вас. Я знаю вас с тех пор, как была маленькой. И я вас очень люблю. Вы мой единственный настоящий друг среди мужчин.

- Так почему же?.. - начал он.

- Вот в том то и дело, - прервала она его. - Почему вы хотите обратить ценимого друга в ничего не значущого мужа?

- Я протестую против этого выражения, - сказал он, выпрямившись и застывая еще больше, - я все же человек с известным значением.

- Конечно, мой дорогой, взбалмошный Спенсер, - разсмеялась она снова. - Где ваша логика? Кто говорит, что вы не имеете значения? Я говорила о вас, не как о человеке, но как о супруге. Нелюбимый муж должен, как муж, не иметь значения. Не так ли?

Она видела, что он уязвлен. Но он всегда был уязвлен, когда она отказывалась выйти за него замуж. И она всегда чувствовала угрызения совести за причиненную ему боль. Но как бы то ни было, даже в повторяющихся муках совести уже начинала чувствоваться монотонность.

- У меня сотня причин, чтоб не желать выйти за вас замуж, но добрая тысяча, чтоб не желать испортить наши прекрасные отношения, длящияся всю нашу жизнь.

Разве может женщина отказать мужчине еще более мягко? Но он продолжал доказывать.

- Наши точки зрения различны, значит надо только согласовать их, как бы переместить наше духовное зрение в общий фокус. Я не могу представить себе, что наши отношения могут испортиться. Напротив. Вы упрекнули меня только что за то, что я остался холостяком. Я дѵмал, что в глазах женщин разборчивость может считаться до некоторой степени достоинством. Я не мог выбрать себе сотни других подходящих женщин по той простой причине, что существовали вы. Вы знаете это уже давно. Я питал надежду. Но боги и вы - решили иначе.

Он отвернулся, не без достоинства, и стал смотреть в окно. Она мягко сказала:

Он быстро обернулся.

Она кивнула.

- Я больше не выйду замуж.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда он ушел, она стала ходить по маленькой тесной гостиной, не находя себе покоя. Было слишком рано, чтоб одеваться и ехать на обед, куда она была приглашена. Чувство одиночества угнетало ее. Неужели она искренно собиралась остаться верной памяти Джоффри в течение вереницы грядущих лет? Ведь каждый новый год открывал более мрачные перспективы, чем предыдущий. Предположим, что она доживет до семидесяти лет. Значит впереди еще сорок один год. Сорок один год холодного одиночества. Всегда одна - некому встретить ее, когда она возвращается вечером. Одна и ночью, если не считать присутствия в доме одной или двух горничных, ибо её хозяйство всегда будет скромным; одна в своей квартирке или маленьком особнячке в течение сорока лет. Утром ей предстояло одной встречать наступающий день. Одна, как и теперь, хотя она лишь на час осталась наедине с своими тоскливыми воспоминаниями.

И все же теперь, когда она была во всем блеске своей красоты, происхождения и положения в обществе - все шло в высшей степени прекрасно. Общество предоставляло развлечения, скрадывавшия это ужасное чувство одиночества. Но в будущей, когда красота её увянет, - будет новое поколение, которое уж не будет знать ее и пройдет мимо нея, поколение, которому она будет ненужна. Те красящияся стареющия женщины, которых она знала, страстно цеплялись за остатки своей былой красоты - оне сохранили свое положение в обществе и почет потому, что были богаты. Это была гадкая, унизительная мысль. Но надо было смотреть действительности в глаза. Лишь их средства поддерживали их положение, хотя их время давно прошло. Но кто через 20 лет будет искать общества наштукатуренной старухи из чистого человеколюбия или просто из жалости? Ничто так не переполнено самой мрачной меланхолией, как душа женщины, которая стоит лицом к лицу с возможностью увядания своей красоты; особенно в том случае, если этой женщине приходилось задумываться над тем, может ли она позволить себе пригласить двух-трех друзей к обеду и угостить их бутылкой приемлимого шампанского.

Она нетерпеливо отвела рукой волосы с вспотевшого лба. У нея не было ни малейшого желания стать наштукатуренной старухой. Она обожала старушек, умевших стариться с благородством и грацией. Мысленно она увидела себя через 20 лет - в сорок девять лет - приятной седой пожилой лэди, тихо доживающей свой век в деревушке где-нибудь в Уорстершэре, имеющей важную кошку в доме и принимающей по воскресеньям викария.

критики, - который разошелся почти в четырехстах экземплярах. Возможно, что если она будет настойчивой, то приобретет новый интерес к жизни вместе с порядочным годовым доходом. Но все это не уничтожало её одиночества.

Плодом её кратковременного супружества была крохотная дочка. Ребенок был крепкий, здоровый, как и можно было ожидать от двух таких великолепных родителей. Но он схватил где-то детскую болезнь и умер. Будь ребенок в живых - у нея были бы высшия причины для существования. Она смело могла бы готовиться встретить все грядущие годы. Однако, все это прошло давно. Было почти забыто. Спрятано в самых священных, затаенных уголках её памяти.

Несколько писем, требовавших ответа, лежало на её письменном столе. Она села и приготовила бумагу и перо. В настоящее время жизнь её была полна, и было бы неблагодарностью с её стороны жаловаться - но жизнь её была полна суетного и несущественного. На полочке письменного стола стояла в серебряной рамке фотография её убитого мужа. Он был в форме - чудесный малый с приятным открытым лицом.

Почти нет дома в Великобритании, где не было бы такого мучительного воспоминания о сломленной во цвете лет мужской жизни.

Положив локти на стол и опустив подбородок на руки, Пола мысленно обратилась к портрету. Сочтет ли ее муж недостойной эгоисткой и гадкой, если она снова вьийдет замуж? За какого-нибудь хорошого простого человека, который будет ей другом и избавит ее от кошмара одиночества в старости? Он ведь знал, что она отдалась ему и телом, и душою, и сердцем. Она пыталась быть храброй и с искусным спокойствием смотреть на мир, как он, когда встретился с врагами отечества; но в душе она была трусихой, обладавшей лишь великолепной внешней выдержкой. Доставит это ему неприятность, если она когда-либо снова... И ей показалось, что сжатые губы портрета улыбнулись, и до ушей её, откуда-то издали, донесся знакомый незабываемый голос, прошептавший слова утешения: "Дорогая, неужто ты считаешь меня такой собакой на сене? Думаю, ты моя навеки, сколько бы мужей у тебя не было после меня".

Она протерла глаза, потянулась и снова взялась за перо. "Какая я глупая", - сказала она.

Пола быстро настрочила свои письма смелым крупным почерком и взялась за какой-то роман. Но мысли её бродили. К чему вся эта путаница мыслей - все лишь из-за того, что милый старина Спенсер сделал ей снова предложение? Она знала его всю свою жизнь. Верный друг - безусловно. И она была готова пересечь моря и континенты, если бы он нуждался в ней, как в поверенной или сиделке. Но несмотря на то, что она искренне уважала его, и на то, что у него было крупное положение - она все же не могла выйти за него замуж, - даже если бы он остался последним и единственным мужчиной на земле.

Не было никакого сомнения в его достоинствах, но всегда, если только он не находил ее чем-нибудь раздраженной, как сегодня, она смотрела на Спенсера Бабингтона с юмористической точки зрения. Что в нем было такого, что открывало шлюзы её юмора - этого она не знала. Отчасти в этом был виноват Бесенок Неудачи, занятый всегда обнаружением человеческих слабостей. Этот неутомимый Бесенок свел как-то вместе горничную Полы и слугу Бабингтона. Хозяева их гостили в одном поместьи общих знакомых, а слуги воспользовались случаем и посвятили друг друга в маленькия тайны своих господ. Горничная Полы была верная неоценимая девушка, служившая у нея еще во времена её счастливого девичества, и потому пользовалась некоторыми привиллегиями. Не успела Пола остановить ее, как она уже выпалила свои сведения о некоторых странностях в привычках Бабингтона. Пола умела быстро сдерживать поток сплетен Симкинс, но Симкинс приобрела умение молниеносно выпаливать новости. Пола против своего желания узнала, что у Спенсера была строгая система в отношении белья. У него была дюжина фланелевых пижам, перенумерованные от 1 до 12, которые должны были подаваться ему в строгой последовательности номеров. Он сам следил за точностью порядка, ведя для этого специальную книгу белья. При малейшей ошибке он заявлял, что все его хозяйство выбито из колеи, что окончательно погибла домашняя экономия всей страны и что вся Европа находится под угрозой большевистского переворота.

- Замолчите, Симкинс! Как вы смеете передавать мне такия отвратительные сплетни?

Почему же сегодняшнее предложение Бабингтона лишило ее равновесия? В этом она не могла отдать себе отчета.

К тому времени, когда она переоделась, чтоб ехать на званый обед, она снова приобрела свое спокойствие. Все же на свете еще были кушанья и вина для услады изысканного вкуса. У нея еще была красота, было здоровье, и молодая кровь текла в её жилах. Званый обед обещал быть скучным, так как гости все были стары и принадлежали к политическим и финансовым кругам. Но она знала, что старики-хозяева искренно любили ее, и их широкая приветливая улыбка вознаградит ее за всю последующую скуку.

Совершенно одетая она ждала в гостиной, пока подадут такси, как вдруг раздался звонок по телефону. Донесся голос слуги. Миссис Фильд? Лэди Димитер желала поговорить с ней. Останьтесь, пожалуйста, у телефона. Потом послышался голос самой лэди Димитер.

- Это вы, Пола, дорогая? Говорит Клара. Можете вы приехать к нам завтра и остаться до понедельника?

- В чем дело?

- Почему я приглашаю вас в последнюю минуту?.. Будьте ангелом и приезжайте, и я тогда разскажу все подробно.

- Нет, нет. Понимаете, неожиданный гость, чудак. Он совсем не подходит ко всем окружающим. Вы приедете? Да?

- Пандольфо. Сэр Виктор Пандольфо.

- Никогда не слышала этого имени, - сказала Пола.