Великий Пандольфо.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Великий Пандольфо. Глава II. (старая орфография)

ГЛАВА II.

Приятной слабостью лэди Димитер было её обыкновение раз в неделю обращать свой дом в западном Хертфордшэре в пещеру львов. Они являлись с выхоленными гривами и элегантно подстриженными хвостами к чаю в субботу, и их вежливо, но решительно выпроваживали до ленча в понедельиик. Они могли привозить с собой жен, мужей, тренеров и других спутников. Дом был обширный, так что львы могли вволю рычать, где угодно. Если же второй лев, входя в комнату, где уже находился один лев, находил первого скучным или, вообще, несимпатичным, то он свободно мог уйти и рычать где и сколько его душе угодно. Лэди Димитер, как безстрашный Даниил, умела тактично вращаться среди них. У нея был дар примирять всех, даже самых непримиримых. В Хинстед-Парке заключалась дружба между самыми неподходящими людьми и часто заключались самые невообразимые матримониальные союзы.

Иногда гости видели маленького смущавшагося человечка, медленно проходившого по гостиным. И тогда львы спрашивали друг друга, кто это и что он тут делает. Лишь после терпеливых разспросов они иногда случайно узнавали, что это лорд Димитер. А потом уж они узнавали в нем человека, который всегда поздно вечером равнодушно спрашивал их, хотят ли они брэнди или виски с содовой водой. - Он ужасно боялся львов своей жены.

Она была дородной высокой женщиной с обширным умом и полной грудью - достойная лэди, очень добрая и деятельная. Она весьма основательно председательствовала во многих комитетах. Она посвящала каждому новому льву в Хинстеде десять минут, и после этого он сразу становился ручным.

В ту субботу двое львов встретились в холле, украшенной галлереей и парадной лестницей; вернее не в холле, а в передней пещере. Они явились первыми, приехав в эту летнюю сухую пору на автомобилях. По дороге они непеременно обгоняли друг друга, так что попеременно глотали пыль, поднятую соперником; поэтому сердца их бьили переполнены взаимной антипатией, особенно, когда они почти одновременно прибыли к тому же месту назначения. Один из них был Спенсер Бабингтон. Он приветствовал хозяйку натянутым:

- Как поживаете, Клара?

Другой сказал:

- Моя дорогая лэди, какое наслаждение видеть вас в этой чудесной оправе.

На это лэди Димитер ответила:

- Не знаю, знакомы ли вы друг с другом?..

- Мы много видели друг друга в дороге. Начиная с самой Мраморной Арки, - ответил Бабингтон.

- Я опередил вас, - вскричал его соперник, залившись смехом. - Мой шофер - самый замечательный во всей Европе.

Губы Бабингтона зазмеились высохшей улыбкой профессионального дипломата.

- Почему же не во всем мире?

- Почему? Да потому, что он действительно лучший. Если бы я не был о нем такого мнения, я прогнал бы его. Я как нибудь разскажу вам о нем.

- Этого вы никак не сможете сделать, пока я вас не познакомлю по всем правилам искусства, - пошутила лэди Димитер. - Сэр Спенсер Бабингтон - сэр Виктор Пандольфо.

- Если бы я знал, что это вы, - начал Пандольфо, - я бы... - Он замолк.

- Что? - спросил Бабингтон.

- Я поехал бы вдвое быстрее, чтобы не причинять вам безпокойства. Мой автомобиль с такою же легкостью пробегает сто миль в час, как и двадцать.

Бабингтон был в высшей степени холоден.

- Это самый грошевый американский автомобиль. Я разобрал его на части, снова собрал, заменив некоторые моими собственными усовершенствованиями, из которых ни одно пока не патентовано мною. Как видите - эксперимент, и, как я уже сказал вам - мой автомобиль это чудо. Птица на колесах.

- Во всяком случае, после вашего путешествия вас, наверно, обоих томит жажда, - сказала лэди Димитер, направляясь к чайному столу. - Чаю, сэр Спенсер?

- Будьте добры.

- Сэр Виктор?

- Могу я обратиться к этим многообещающим более прохладным струям?

И Пандольфо махнул рукой в сторону стола, стоявшого у стены и уставленного сверкающим серебром, стеклом, хрустальными графинами, кувшинами и вазами со льдом.

Хозяйка гостеприимно улыбнулась ему. На полпути он остановился.

- Может быть, сэр Спенсер переменит свое решение?

- Благодарю, нет. Чай более освежает. Один кусок, дорогая Клара. Большое спасибо.

- Вот ваш сахар так не звенит, дорогой мой, - сказал Пандольфо, подходя к ним с огромным стаканом в руке, в котором весело позванивали кусочки льда.

- Это очень хорошо, лэди Димитер. Составитель - почти гениален. Но не совсем. Я сообщу вам секрет, который сделает его вполне гениальным. Одна капелька - только капелька Fernet Branca.

- Это что такое? Я этого не знаю, - разсмеялась лэди Димитер.

- Если сэр Виктор простит мне мои слова, - вмешался Бабингтон, - это самая гадкая жидкость, какую мог изобрести только извращенный вкус современной Италии. От нея тяжелеет язык и разрушаются стенки желудка.

- Наоборот, мой дорогой. Она щекочет язык и возбуждает деятельность здорового желудка. Это один из неоценимых подарков Италии всему человечеству. А Италия - заботливая мать, дарящая мир безсмертными подарками. Кроме того, ее пькуг по капелькам, а не стаканами, как чай.

Лэди Димитер безпокойно взглянула на часы. Гости, едущие поездом, могли прибыть только через двадцать минут. А на то, что еще кто-нибудь приедет на автомобиле, не было никакой надежды. Никогда еще ей не приходилось оказывать гостеприимство двум новым львам, которые отнеслись бы друг к другу с такой антипатией. Она понадеялась, что другие элементы, вмешавшись, смягчат различие их характеров и вкусов. Что могло быть общого, подумала она, между знаменитым изобретателем и дипломатом, который тоже был небезызвестен? Между крупным человеком с свободными широкими жестами и откровенными заявлениями - и сухим тонкогубым апостолом скрытности? Она судорожно заговорила о доме и его художественных сокровищах. Вот хотя бы этот Сассоферрато. Какой-то русский князь уговорил бедного Димитера купить у него эту картину. Он вывез ее из России свернутой в трубку. Но, по мнению лэди Димитер, она была слишком слащавой, не в её вкусе.

Бабингтон прошел через весь холл и остановился перед картиной, играя ленточкой своего монокля.

- Великолепный экземпляр, имеющий всю изысканную законченность этого художника. Я не приверженец тех, которые отрицают и пренебрегают эклектиками поздняго периода. Они все же хранили священную искру Рафаэля. У меня в моей маленькой коллекции тоже есть один Сассоферрато, но я сомневаюсь в его подлинности. - Он обернулся, держа кончиками пальцев свой никогда неупотребляемый монокль. - Если Димитер согласится разстаться с ним - помните, что в Итон-Сквэре есть дом, где он найдет радушный прием.

- Если бы это зависело от меня, мой дорогой, то вы теперь же могли бы взять его под мышку и унести, - сказала лэди Димитер, смеясь. - Но вам придется считаться с моим жадным до денег мужем.

Тем временем Виктор Пандольфо осмотрел картину, все еще держа в руке пустой стакан. Он снова подошел к чайному столу.

- Великолепно. Сассоферрато не достиг совершенства - но кто из нас достигает его? Во всяком случае он всегда стремился к одной и той же цели, его постоянно мучила одна идея. Простое широкое подражание - это море, в котором безсильно захлебнулось много гениев. Целая путаница деталей, ведущая к какой-то неясной цели - вот, в чем заблудились многие миллионы ревностных, но слепых душ, погибших, наконец, от собственной сухости. Нужно, чтобы впереди всегда стояло Великое Главное, а детали лишь подчинялись ему. Наш друг Сассоферрато, - тут пальцы Пандольфо на миг забили трель на его лбу, - не имел божественного дара - комбинировать. Рафаэль имел этот дар. Сэр Исаак Ньютон, Гарвей, Пастер, простаки, глупцы, как мы с вами, - тут он поклонился в сторону Бабингтона, - те, кто строил Парфенон - все имели его... Во всяком случае, я рад, что вы любите эклектиков. Это были бедняки, переполненные истинным откровением, но у них не было средств и способов передать его. К их услугам была лишь устаревшая формула. Поэтому я и люблю их. Я хотел бы посмотреть вашего Сассоферрато. Но с другой стороны, я предпочитаю им их последователей - натуралистов - Караваджо. Он старается дать новую форму своей идее, но он один из тех, которые погибли, захлебнувшись в поднятых им самим волнах...

- Читал, читал, читал! - сказал Пандольфо, улыбаясь и размахивая рукой.

- Поэтому, мой дорогой сэр, - сказал Бабингтон, - вы должны согласиться, что я не придерживаюсь вашего мнения.

- Но это чудесно! Великолепно! - вскричал Пандольфо, широко раскинув руки и все еще сжимая в левой руке свой пустой стакан. - Лэди Димитер, вы как та лэди в заколдованном замке. Вы свели двух рыцарей и бросили между ними вашу перчатку - вашего Сассоферрато - и мы из-за него изрубили друг друга в куски.

Дверь холла вдруг распахнулась, и слуга доложил о прибытии ожидаемых гостей. Виднелись фигуры дам и мужнин. Лэди Димитер встала и пошла им навстречу. Пандольфо взял Бабингтона под руку и увел его в дальний угол холла, лежавший против роскошно украшенной лестницы.

- Дорогой мой, - сказал он, - в ваших книжках вы правы, как может быть прав всякий, основывающий свое мнение на логических выводах. Но все же во всех этих художниках есть какая-то общность. Вот у меня есть Андрэа Ваккаро - один из натуралистов.

- Я знаю этого художника, - сказал Бабингтон.

- Так вот, придите и посмотрите его. И если он перевернет ваше мнение об этом периоде - то я подарю вам его.

Его навязчивая любезность была неотразима - и Бабингтон был обольщен.

- Сознаюсь, - признался он, - что для меня это неожиданность - очень приятная неожиданность - что человек, чье имя связано с механическими и чисто утилитарными изобретениями, в действительности увлекается тем же предметом, что и я.

- Да благословит вас Бог! - вскричал Пандольфо. - Но ведь я увлекаюсь очень многим. Я, действительно, очень хотел бы, чтоб вы посмотрели моего Андрэа Ваккаро. Назовите любой день. Когда угодно. Приходите к завтраку. Я покажу вам целую уйму вещей.

Лэди Димитер, разливавшая чай гостям, бросила взгляд в дальний угол, где теперь с несомненной любезностью говорили оба льва. И она мысленно поздравила себя, что и на этот раз ее вывез её редкий такт.

К концу времени, назначенного для переодевания к обеду, она вошла в комнату Полы Фильд, приехавшей очень поздно, и горячо поцеловала Полу.

- Дорогая, этот зверинец так задержал меня, что я не могла урвать ни одной минутки, чтоб поговорить с вами. Как мило с вашей стороны приехать помочь мне.

- Помочь вам справиться с бедным львом, на долю которого не досталось ни одной христианки? Я думаю, что мне удастся укротить его.

Пола разсмеялась, дразнящая, очаровательная, и на мгновение взгляд её упал в огромное зеркало, перед которым она стояла. В зеркале отражалась стройная изящная фигура женщины, изящная головка которой была украшена вьющимися каштановыми волосами. В голубых, почти фиолетовых глазах искрилась насмешливая улыбка. Все вместе взятое было достойно поэта или художника. Мягко сверкающее серебристое платье придавало её внешности особую величественность.

Взгляд лэди Димитер последовал примеру Полы.

- Всегда воплощенное совершенство, - вздохнула она, любуясь Полой.

Она знала, что сама она была воплощенным отчаянием всех портних.

Но Пола ответила с сожалением:

- Вы уже видели его на мне, Клара, и увидите еще не раз. Все-таки оно довольно славное, правда? Что же, наконец, с этим, как его, Рудольфо?

Голос лэди Димитер стал жалостным.

Пола покачала головой.

- К сожалению, не слышала.

- Он величайший изобретатель наших дней, и он будет вашим кавалером за столом. Все это вышло так вот почему.

Она наскоро объяснила свое затруднительное положение. Сам Пандольфо только вчера по телефону просил позволения приехать на этой неделе. Она пригласила его на той неделе вместе с компанией ученьих, все членами Королевского Общества, которые прямо были готовы лопнуть от количества умных мыслей; она думала, что он заинтересует их и расшевелит их немножко. Но он, оказалось, будет занят. И поэтому ей тут же сразу пришлось согласиться и просить его приехать на этой неделе. И вот он тут, нарушая всю сплоченность заботливо подобранной компании гостей. Как она уже сказала Поле, он совсем не подходил к окружающим. Сегодня дней она думала, что он прямо съест бедного Спенсера Бабингтона.

- О, разве он тут? - спросила Пола с маленькой гримаской.

Лэди Димитер кивнула.

- Да. Спенсер и Джордж Брендон - поэт, и мисс Драгма Уинзсорн, которая пишет эти неприличные книги, и епископ из Дедминстера (который, как я предполагаю, читает их, - вставила Пола), и председатель Департамента Торговли, и Парагвайский министр и, очаровательная американская певица. Все замечательные люди. И вот в этот-то идеальный львиный ров родственных душ свалился, как снег на голову, бурный Пандольфо.

- Я должна была, конечно, наскоро пригласить еще одну женщину. И вы были единственной, кто, по моему, может справиться с ним. И, дорогая, я знала, что вы не обидитесь за позднее приглашение.

- Обидеться! - засмеялась Пола. - Не говорите глупостей. Лишь только мне представляется возможность покинуть мою переполненную вещами квартирку и приехать сюда, я выкидываю всю мою гордость за окно, а сама выкидываюсь в дверь и бросаюсь в первое такси.

Лэди Димитер глубоко и облегченно вздохнула.

- Вы всегда такая милая, Пола. Но я ведь должна была дать вам хоть какое-нибудь объяснение.

- Разскажите мне еще что-нибудь об этом Пандольфо.

Лэди Димитер внезапно убедилась в скудости своих сведений. Она все время повсюду встречала его, в течение всего сезона. Он изобрел что-то во время войны - применение танковой системы к подводным лодкам - она не знала точно, как и что. Лэди Димитер жила в золотом угаре всеобщей неосведомленности. - Как бы то ни было, он был награжден знаками отличия. Он считался авторитетом в безпроволочной телеграфии. Кроме того, ходили какие-то слухи об изобретенном им новом металле, который превосходил сталь. Насколько она помнит - его лансировала герцогиня, дорогая, вечно разсеянная Лавиния - и ей он был обязан своему успеху в обществе. А потом "Ежедневный" - она безузспешно старалась вспомнить имя газеты - в общей один из этих Ежедневных Ужасов начал раздувать его славу и таким образом...

- Что я могла поделать, дорогая? Я должна была включить его в список приглашаемых мной знаменитостей.

Снабженная этими смутными сведениями относительно человека, предназначенного быть её соседом за столом, Пола Фильд немного позже вошла в гостиную, наполненную сдержанным жужжанием голосов. С большинством приглашенных она была знакома. Улыбки и почтительные приветствия воздали дань её красоте и очарованию. Заметя ее, Спенсер Бабингтон направился к ней через всю комнату, по привычке играя ленточкой своего монокля. Он держался с достоинством, как всегда.

- Какой чудесный сюрприз. Лэди Димитер не намекнула даже, что я встречу вас тут.

- Как бы то ни было, я тут. Но и вы вчера не заикнулись о том, что приедете сюда.

- Однако, повидимому, вы все же рады видеть меня, и это очень мило с вашей стороны. Я удивляюсь, что вы еще не возненавидели меня.

- Вы плохо знаете меня, - сказал он.

Она хотела ответить, но за её спиной раздался приятный голос, покрывший вежливое журчание голосов всех присутствующих.

- Дорогой мой, я не верю в этих Комачини, братство художников и архитекторов. Это один из мифов, созданных в средние века. Идея вашего собора зародилась в мозгу англичанина, который получил свое вдохновение непосредственно от Бога. Итальянцы же совершенно не причем тут.

Она обернулась и увидела улыбавшагося человека, который одним жестом руки смахнул с лица земли и Комачини, и епископов, и всех, кто не соглашался с его мнением. Это была личность, останавливавшая на себе взгляды всех; наружность этого человека тоже была незаурядная: оливковый оттенок кожи, темные сияющие глаза, резко-выраженные черты лица, высокий лоб, с которого были откинуты густые волосы бронзового оттенка, причесанные по последней моде. Его единственной уступкой личным вкусам был низкий широкий воротник, открывавший полную могучую шею. Он по наружности мог бы сойти за певца. Его сильные руки и нервные пальцы выразительно жестикулировали.

Инстинктивно она спросила - хотя догадалась сама, как только слова замерли на её губах:

- Это еще кто?

- Сэр Виктор Пандольфо. Я провел с ним почти все время, что мы тут. Довольно интересная личность.

Тут лэди Димитер налетела на Пандольфо и увлекла его от епископа, познакомив с Полой. Перекинувшись с ними несколькими словами, она увела с собою Бабингтона, оставив Полу наедине с Пандольфо. Пола приготовилась было начать разговор какой-то банальной фразой, когда увидела, что его глаза были устремлены на нее. Наконец, она прервала затруднительное молчание каким-то неловким вызовом.

- Ну что-же?

- Вы самая прекрасная женщина, которую я когда либо видел, - сказал он.

Она вспыхнула до корней своих волос. Она даже немного испугалась; инстинктивная привычка женщины искать защиты заставила ее было подумать, что она может упросить Клару дать ей другого соседа. Но цивилизация и привычка взяли верх. Она разсмеялась.

- Ваш опыт, очевидно, очень ограничен.

- Ничуть, - ответил он. - Он обширен, как солнце, которое освещает правых и виноватых, уродливых и прекрасных. Я делал наблюдения во всех частях света.

- И, без сомнения, всегда делали то же замечание.

Он поклонился.

- Вы острите. Но оставим это. Боюсь, что у меня совсем нет остроумия. Я раб точности. Если бы я не был точен, то дно морей было бы устлано костями неисчислимых английских моряков. Вы думаете, что я сказал вам праздный и грубый комплимент?

- Вы правильно определили свою фразу, - сказала она, отгородившись от него броней своего достоинства.

- Умоляю вас, откажитесь от этого мнения. К чему мне говорить женщинам праздные комплименты?

- Это глупая манера посредственных людей, - сказала Пола.

- За человека, который должен вести меня в столовую, - сказала Пола, заметив всеобщее стремление к двери. - Пойдемте.

Она положила кончики пальцев на его согнутую руку.

- Надеюсь, что наш спор будет не слишком горячим.

- Люди, подобные вам и мне, не могут спорить. Это психологически невозможно.

Они заняли свои места в длинной веренице гостей.

- Почему?

- Это для посредственностей, - сказал он. - Мы с вами слишком велики для этого.

В том же духе продолжалась их беседа в свободные промежутки парадного обеда. Пола, друг детства Клары Димитер, вдова, средства которой сильно уменьшились за последнее время, - до сих пор всегда испытывала особое эстетическое удовлетворение, гостя в Хинстеде и видя убранство старинной барской столовой. Она сызнова переживала свою жизнь, проведенную среди подобной обстановки. Она любила старинные дубовые панели, величественных Рэйнольдсов и Рэйбернов в их гордых позолоченых рамах, любила мерцание статуй, стоящих в амбразурах окон; безукоризненное убранство стола, уставленного массивным серебром и превосходным хрусталем, отражавшимся в полированной поверхности стола, как в озере; любила камни и жемчуг на изысканно одетых женщинах, вкрапленных по одной между двумя мужчинами, одетыми в мертвенное черное с белым; любила панораму оживленных человеческих лиц; любила даже таинственность одетых в серую ливрею слуг, безшумно двигавшихся вокруг стола, подобно священнодействующим теням. Она любила роскошь севрского обеденного прибора и пенящееся, искрящееся шампанское в своем бокале. Ей доставляло изысканное удовольствие видеть, как каждый раз, когда за её спиной останавливался безшумно прислуживающий лакей, по её знаку протягивалась обтянутая белой перчаткой рука, держащая бутылку с золотым горлышком, и снова бокал доливался шампанским.

Но сегодня её всегдашнее наслаждение любимыми, но потерянными для нея вещами было по большей части испорчено ослепляющей ее ненавистью к её всеподавляющему соседу. Она все сызнова пробовала обращаться к своему соседу справа - поэту, но лишь для того, чтобы невнимательно слушать его разглагольствования о гольфе, о системах игры в Монте Карло, о действительно незаменимой мази для коричневых ботинок и других подобных вещах, которые составляют постоянную тему разговоров современных, уважающих себя, поэтов. Краем уха она все время ловила звучный голос Пандольфо, занятого сочным разговором с своей соседкой слева - женой епископа. Она сердилась на себя за то, что снова обращалась к нему с вновь возродившимся интересом.

Он указал на открывшуюся бриллиантовую брошь на её корсаже.

- Вы потеряете это. Позвольте мне посмотреть ее?

Она положила брошь на его ладонь.

- Да. Вроде тех замков и застежек, которые делаются на дешевых драгоценностях японского происхождения. Весь свет делится на дураков, идиотов и страховые общества. Они действительно берутся страховать вещи, подобные этой. Неужели вы хотите потерять ее?

- Это самая дорогая из всех моих вещей.

дел мастеров древности! Я пришлю вам модель на той неделе. Если она понравится вам, то я приделаю такой предохранитель к вашей брошке. - Ловкими сильными пальцами он выпрямил платиновую булавку и сжал затвор.

- А до тех пор и это продержится.

Она поблагодарила его; уверенное, но легкое обращение его пальцев с хрупкой вещью вызвало её восхищение. Ювелир сделал бы то же самое при помощи тонких щипчиков. Вежливость заставила ее заметить:

- Вы упомянули о своем новом металле, сэр Виктор?

- Он перевернет весь мир. Он будет более блестящим, чем полированное серебро, таким же нетускнеющим, как платина, которая, однако, всегда похожа на олово; он будет тверже алмаза и не будет снашиваться, так что в пушках не будут стираться нарезы, а тончайшая игла швеи никогда не будет ломаться.

- неожиданно спросил он.

- Нет, насколько я помню, не встречала.

- Так вот вы теперь встретились со мною, какого вы мнения об изобретателях?

- По моему, это люди с прекрасными намерениями, - ответила Пола.

- Немного сумасшедшие при этом? Не так-ли? Что же поделаешь, нельзя же жить среди вечной сказки и сохранить неизменное равновесие, как вот тот - Бабингтон. Изобретатель бродяжничает не только на дорогах человеческих стремлений, но и на тропинках необходимости и слабостей человека и часто проходит по лужайкам забавы.

Она улыбнулась.

--Интересно, да. Но где же сказочность?...

- Когда вы в своем священном уединении моете свои волосы - скажите - я спрашиваю чисто из любопытства - как вы сушите их?

- Как называется ваш аппарат?

- Как его... что-то вроде "Перфекто".

- Вот видите, я подозревал это. - Что же я мог изобрести еще более романтическое - раз мне дана возможность сушить ваши прекрасные волосы?

Она сбросила с себя свою неприступность и разсмеялась.

- Я сбежал из страшных мастерских, где Молох приказал высушить в пять секунд ужасно пахнущия вещества; я укрылся в лесной прогалине и растянулся на мшистом берегу лесного ручья. Вокруг меня робко скользили нимфы, и я сказал им: "Вы прекрасны наружностью и статны собой; но вас решительно портят ваши длинные мокрые волосы". А одна из них спросила меня: "Скажи нам, как высушить их скорей, потому что если мы долго сидим на солнцепеке, то у нас страшно разбаливается голова?" У меня мелькнула мысль, и я пригласил их в мастерскую Молоха, где оне могли бы сразу высушить свои косы. Но раздался обычный женский ответ: "Дорогой, но нам нечего одеть". И я им сказал на это, будучи добрым малым, как всегда: "Раз вы не хотите итти к Молоху, Молох придет к вам". Вот вам и сказка под грубой оболочкой, дорогая лэди.

Она снова засмеялась.

- Да вы, к тому же, немножко поэт.

- Немножко? Совершенный поэт! Создающий вещи из своих мечтаний. Можете вы дать лучшее определение?

- Завтра я брошу вам вызов. Готовьтесь. Определения очень важны всегда. А за ночь вы можете придумать несколько.

об этом с поэтом Брендоном, который отвечал ей с чувством смутной неловкости. Это был юноша, чистый британец с свежим лицом, застенчивый; он чувствовал, что прекрасная лэди, имени которой он не уловил, потому что она разсеянно повернула свою карточку лицом вниз, совсем не интересовалась им. Он чистосердечно признался, что он очень скромная личность. И Пола, быстро раскаивающаяся всегда, заметила всю недостойность своего поведения и дарила его своим милостивым вниманием до конца обеда.

Дамы встали; Пандольфо отодвинул стул Полы.

- Со временем вы ко мне привыкнете, - сказал он с смеющимися, сияющими глазами.