Великий Пандольфо.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Великий Пандольфо. Глава III. (старая орфография)

ГЛАВА III.

Пола успела перекинуться всего несколькими словами с своей занятой по горло хозяйкой.

- Свободна я, Клара?

- Что за вопрос! Конечно.

- Я была очень хорошей, могу я теперь поиграть в карты часик-другой? Уверяю вас, что он будет паинькой. Его вполне можно теперь оставить одного.

Лэди Димитер снова поблагодарила ее. Она наставила его на путь истинный. И, представьте, на это не потребовалось даже особенных усилий. Миссис Уинтертон (жена епископа) была очарована им. Пола могла засесть за карты и играть со спокойной совестью; лэди Димитер была так благодарна ей.

Таким образом, когда в гостиную вернулись мужчины, Пола, искусно маневрируя, избегла всеподавляющого человека, явно ищущого её общества; а под конец вечера она скрылась на терассе вместе с Спенсером Бабингтоном.

Однако, на следующее утро Пандольфо нашел ее одну с книгой в руках в итальянской саду. Он подошел к ней с шляпой в руке.

- Дорогая лэди, чем я обидел вас?

Она холодно посмотрела на него, прервавши свое чтение.

- Я не понимаю, о чем вы говорите.

- Я умирал от желания говорить с вами вчера вечером. Что такое отрывки разговора за обеденным столом? - Наперсток воды для изсушенного жаждой человека. И вы не дали мне возможности приблизиться к вам. Разве это честно?

- Почему я должна была дать вам такую возможность? - прибегнула она к обычной женской уловке отвечать вопросом на вопрос.

Он как-то картинно опустился на садовую скамейку рядом с нею.

- Потому что я достоин этого. Действительно достоин. Никто, кроме меня, не осмелился бы сказать вам - именно вам - Поле Фильд - простите, что я называю вас вашим именем, которое я вчера же постарался узнать, но Пола Фильд - это живое существо, а миссис Фильд нечто вежливо-абстрактное. Да, да, - и он протестующе поднял руку и улыбнулся сияющей улыбкой. - Не бойтесь. Обращаясь к вам, я всегда буду вежлив и абстрактен. Но когда я думаю о вас, попробуйте запретить мне иметь конкретное представление о вас! Кто такое мисс Кауфман? Но скажите Анжелика Кауфман - и покрывало сразу спадет с неизвестной, и она предстанет перед вами во всем своем блеске. Что вы скажете о моей аналогии?

- Что я очень скромная женщина, не славящаяся, к счастью, ничем, и что мои знакомые обыкновенно зовут меня миссис Фильд.

- Ставлю миллион фунтов против одного пенса, что это не так. - Он откинулся на спинку скамейки, так что она зашаталась. - Художественная целость вашего личного Я делает вас Полой Фильд для каждого, кто знает вас хотя бы не больше пяти минут, или даже только видел ваш портрет в газетах. О, я знаю, - сказал он, нагибаясь вперед, - что вашим замечанием вы хотели поставить меня на мое место. Но мое место не там, где вы думаете.

- А где же оно? Я хотела бы знать, - спокойно спросила Пола.

- Там, где я захочу. Не обстоятельетва поместили меня, но я сам стал туда, где добивался стать. Год за годом я подымался все выше и выше. Все это дело воли или сознания собственной цены. Потому-то я - минуту тому назад - начал говорить вам что-то и замолчал... Каждый щенок может сказать самой обыденно-красивой женщине, что она самое прекрасное существо в мире. Но кто из настоящих мужчин - кроме меня, - он ударил себя в широкую грудь, - имел смелость сразу же сделать такое заявление Поле Фильд?

- Поэтому вы против меня. Я не подхожу под общую мерку. Я не подхожу под размер клеточки, куда можно поместить Спенсера Бабингтона или другого, вроде хотя бы этого скучного прелата из Дедминстера, или этой половой психопатки, пишущей такие ужасные романы. Вы съеживаетесь и прячетесь в свою британскую скорлупку для обороны. Но вы очень хорошо знаете, что в душе вы говорите: почему бы человеческому существу и не быть особенным, единственным? И в самом деле, где же тут преступление?

- Это не преступление, но может стать неудобством.

Он откинул голову и добродушно разсмеялся. Она заразилась его смехом.

Он спросил:

- Вы простили меня?

Она улыбнулась. День был солнечный, ясный, с небольшим ветерком; в тени было приятно, голос её собеседника был симпатичен, поведение его льстило ей. В ответ на его вопрос она сказала:

- Кажется. По крайней мере прощу, если вы заговорите о чем либо другом.

- С вами я готов говорить о чем угодно.

Она ответила шуткой, и, таким образом, мир между ними был возстановлен.

Она убедилась, что его хвала себе не была пустым хвастовством, как казалось вначале. Ум его был складом всяких знаний, ярко украшенным его пылким воображением. В его речах красочность и выразительность занимали место аргумента. Своим острым женским умом Пола скоро определила, что внимательному собеседнику открывались самые лучшия стороны его души.

Когда они встали и направились к дому в ожидании ленча, они были друзьями. По крайней мере, Пандольфо торжественно провозгласил этот факт.

На остальное время своего пребывания у Клары Пола подчинилась его превосходству и переносила его с печальной покорностью. Он всегда умел заинтересовать ее, иногда он даже очаровывал ее, а частенько по её спине пробегала невольная дрожь. Последнее ее злило, так как она привыкла холодно и уверенно обращаться с мужчинами. С детства она привыкла к их поклонению, вызываемому её царственной красотой. Она обладала здравым смыслом и юмором, которые и придавали уверенность её приятным манерам. В некотором отношении она предпочитала общество мужчин и, зная их, безстрашно проводила с ними время. Поэтому инстинктивная женская боязнь перед мужчиной была для нея нова и как-то неприятна. Боязнь эта не была вызвана опасением, что Пандольфо перейдет границы приличий в речи или действиях. Его первая дань её красоте была его самым чудовищным заявлением. В глазах его, когда он смотрел на нее, не было выражения, с которым ей иногда приходилось бороться, применяя против других мужчин все свое оружие и умение. На самом деле в нем не было ничего, что заставило бы предполагать в нем пылкого, преданного или смиренного влюбленного. Он раз навсегда объявил ее женщиной, стоящей наравне с ним в его же плоскости. Это было великолепное самомнение, колоссальная наглость - неслыханное хвастовство. Но на этом дело и кончалось. Он перенес ее в те сферы, в которых, по собственным словам, находился сам, и неясно давал понять ей, что намеревался удержать ее там навеки; во всяком случае, она представляла себе свое положение, именно, в таких образных выражениях. Она боялась его и не находила обыкновенной простой причины своего страха.

Она была обыкновенной женщиной, ненавидящей всякия ухищрения. Она прожила до сих пор, испытав любовь, перенеся смерть и многое, что требовало мужества. Прямота этого человека и привлекала, и подчиняла ее ему. Должна же была поэтому быть и прямая причина её боязни перед ним!

Ничто в нем даже отдаленно не внушало мысли о гипнотической силе. Она говорила себе, что он был слишком необъятен. Еще меньше он напоминал собой вампира - существа, которое понемногу без угрызений совести завладевает вами и высасывает вашу жизненность, чтобы питать этим свое немощное существо. Бедный Спенсер - она тотчас-же отбросила эту невеликодушную мысль, - скорее принадлежал к этому типу. К тому же этот поразительный человек не предъявлял ровно никаких требований. Это было сияющее самодовольство. Он расточительно отдавал всего себя и ничуть не сомневался, что она согласна принять этот подарок.

Она сказала Кларе Димитер:

- Он засасывает. Я чувствую себя, как щепка, несущаяся вниз по течению бурной реки. Конечно, он мне нравится. Но я предпочитаю спокойную жизнь. Я никогда больше не возьмусь укрощать ваших львов. Это слишком утомительно. И, кроме того, это влечет за собой последствия.

Она оказалась пророчицей: укрощение имело последствия. Он настоял на том, чтоб в понедельник утром отвезти ее в Лондон в своем автомобиле. Во первых - переполненный поезд в душный июльский день был не для женщины её рода. Во-вторых, если она с ним не поедет, то будет считаться одним из тех биллионов невежественных человеческих существ - т. е. всего человечества, исключая его самого и его шофера, поклявшагося молчать, - которые не имели ни малейшого понятия о возможностях, достигаемых перестроенной им машиной. Кроме того, там было новое приспособление в пружинах, нейтрализующее толчки, благодаря которому даже продолжительная поездка по каменистой неровной дороге казалась приятной, а сама дорога представлялась гладкой, как зеркало.

- Поездка понравится вам, - сказал он. - Почему лишать меня простой радости доставить вам приятное?

И действительно, какая у нея была уважительная причина для отказа? Предложить довезти в своем автомобиле одинокую женщину - самая обыкновенная вещь. Она поехала. И должна была согласиться, что слова его не были пустым хвастовством. Ни одна гондола на ленивейшем канале Венеции не могла двигаться вперед с более томной плавностью.

Так началась чарующая, но в то же время стеснительная интимность. Через несколько дней он явился к ней, сговорившись с ней заранее по телефону, и принес модель предохранителя для её брошки.

Он объявил, что предохранитель верен, как смерть; как ребенок, он жаждал её восхищения и одобрения. Что ей оставалось делать, как не доверить ему своей брошки? На этот раз он готов был подчиниться условностям и отдать сделать предохранитель из платины.

- Но почему? - спросила она недоверчиво. - Ваш новый металл очень неприятен на вид?

- Он еще не достиг совершенства, - отвечал он. - Я работаю теперь над этим вопросом. Он должен выйти из моих рук совершенно безукоризнегным, чтоб быть положенным к вашим ногам.

Через некоторое время он снова приехал к ней, очень спеша. Лэди Димитер и другие знакомые обещали позавтракать с ним в его доме в Чельси. Не приедет ли и она? Она справилась - в какой день? От нея зависело назначить день, отвечал он, давая понять, таким образом, что и лэди Димитер и другие гости зависели от её решения. Наудачу - так как был уже конец сезона, она предложила вторник. Значит завтрак состоится во вторник.

Тем временем она повсюду собирала о нем обрывки сведений. До своего посещения Хинстеда она никогда не знала даже имени его; теперь же большинство её знакомых слышали о нем. Репутация его состояла из целой гаммы самых противоречивых мнений: одни его считали очаровывающим всех джентльмэном, другие - мужланом без всяких манер; одни - безупречным идеалистом, другие - низким распутником; одни - гением, другие - шарлатаном. Но деталей никто не знал, кроме таких, которые были явно экстравагантны. Никто, казалось, не знал, откуда он появился. Да и сведения о его изобретениях и достижениях были неопределенны. Кто рассказывал, что Адмиралтейство было обязано его уму всеми своими применениями антиторпедных изобретений; кто, наоборот, говорил, что он добился своих знаков отличий просто силой, как наглый вор, входящий спокойно средь бела дня в магазин ювелира, на глазах у всех берущий алмазное ожерелье и уходящий с ним. Поклонники Маммона, как всегда, рассказывали, что он купался в золоте, которое принесли ему его изобретения; злые языки и завистники намекали, что он находился на краю банкротства и разоблачения.

Пола нашла, что дом его - такая же загадка, как он сам. Дом был безличен, как музей; необитаем, как парадные аппартаменты исторического замка, демонстрируемого туристам. Он был богато обставлен в стиле Людовика XVI и ампир. В комнатах была развешана небольшая, но прекрасная коллекция картин.

Сэр Спенсер Бабингтон, приглашенный специально, чтоб полюбоваться картиной Андрэа Ваккаро, сказал Поле:

- Когда слишком красноречиво расхваливают что-либо, так и ждешь, что где-то откроется подвох. Однако, он не обманывает, чорт его возьми.

- Почему вы хотели бы, чтобы он обманывал вас? - спросила Пола.

- Я не люблю таких всеподавляющих Зевсов.

Разговор этот был после ленча, за которым Пандольфо расхваливал шампанское 1892 года, называя предразсудком отказ от этого вина днем. Гости отведают идеальнейшее из всех вин, подающихся к завтраку. Бабингтон вежливо спросил, возможно ли, чтобы шампанское держалось 30 лет? Пандольфо улыбнулся. Ему первому налили бокал. Он втянул в себя аромат вина, потом попробовал его, снова улыбнулся и сделал жест по направлению к Бабингтону.

- Вы будете судьей; достаточно, чтоб ваши ноздри дрогнули и лоб нахмурился - бутылка будет унесена, и шампанское уйдет в вечность.

Бабингтон понюхал вино в бокале, потом глотнул; будучи строгим судьей и щепетительно честный в своих речах и поступках, он одобрительно поклонился хозяину.

- Вино предыдущого поколения, конечно, - сказал Пандольфо. - Нежное, но крепкое, дышащее особым постоянным ароматом - как пахнут лавандой старинные шкатулки.

- Вы правы, - ответил Бабингтон, хотя в глубине души проклинал этого самоуверенного, никогда не ошибающагося человека. - Недостаточно крепко для обеда, но превосходно для ленча.

Пандольфо обернулся к Поле:

- Фома неверующий, - сказал он. - В этом состоит трагедия моей жизни. Я всегда должен выдержать борьбу с узким недоверием перед тем, как начать творить что-либо.

Бабингтон снова потерпел поражение; на этот раз причиной были перепелки, от которых он отказался.

- Простите, но перепелки это...

- Обыкновенно всего только перепелки. Понимаю. Нечто сухое, как какой-нибудь официальный перечень. Но эти - это птицы рая в миниатюре. Создание этого блюда - результат конференции между мной и шефом одного недавно лишенного трона монарха. Поверьте мне - и попробуйте.

Из вежливости Бабингтон попробовал, общипал сочную птичку до костей, и из эпикурейской обжорливости попросил еще - одну.

По мнению Бабингтона, который пришел с намерением раскритиковать Андрэа Ваккаро, и убедился, что это безукоризненное произведение одного из поздних итальянских мастеров, и который против своей воли должен был признать достоинство тридцатилетняго шампанского и дичи, которую до этих пор не брал никогда в рот, по мнению Бабингтона, Пандольфо был всеподавляющим существом, которое обладало проклятым даром быть всегда правым.

Когда они уехали, лэди Димитер, предложившая подвезти Полу в своем автомобиле, восхваляла и завтрак, и хозяина.

- Но, - заметила она, - у этого человека, кажется, нет личной домашней жизни.

Пола разсмеялась.

- Милый жеманный Спенсер больше бы подходил к этой необитаемой гостиной.

- В доме не хватает женщины, дорогая моя.

- Вы мысленно уже сняли помещения отеля Риц и прикидываете, хватит ли места для всех гостей, которых вы позовете на мою свадьбу.

Лэди Димитер назвала ее весьма неблагодарной женщиной. В её словах Пола разслышала непривычную резкую нотку серьезности. Она стала мягко возражать. Даже такая неизлечимо-романтичная женщина, как Клара Димитер, не могла ясно представить себе такую возможность.

- Дорогая Пола, - сказала лэди Димитер, - если исключить чисто физическую невозможность вроде того, что газовый фонарь сбежит с черепахой - нет ничего невозможного между существами различных полов. Возьмите меня - вышла же я за Димитера.

- Франк очень мил и джентльмэн до мозга костей, и он знает, что вы обожаете его.

- Это все так. И это только доказывает справедливость моей теории. Посмотрите на него и посмотрите на меня. Кто бы мог себе это представить.

это самая счастливая пара на свете. Клара чисто по-женски решила вопрос, не считаясь с частностями. Пола отнесла лорда Димитера к разряду джентльмэнов - многозначительное обстоятельство. Она весело сказала:

- Вы всегда стараетесь выдать меня замуж, Клара, но вам не удастся это. Быть вдовой - это совсем не неприлично.

Лэди Димитер положила руку на колено подруги.

- Если женщина такова, как вы - то быть вдовою неприлично. Положительно неприлично.

Через несколько минут, когда Пола снова очутилась одна в своей тесной гостиной, она случайно увидела в зеркале свое отражение. Она почувствовала свою молодость, свое великолепное здоровье - и вдруг у нея появилась какая-то тоска по чему-то большому, по вечной сказке жизни; как будто в душе её неустанно шевелились какие-то щупальца, тянувшияся, старавшияся захватить это нечто. Она вздохнула и отвернулась от зеркала, прижав руку к груди. Дорогая глупая светская Клара доходила до более глубокого понимания человеческого существа, чем сама подозревала.

- Да... Да!

- Дорогая, - раздался голос лэди Димитер.

И Дорогая должна была выслушать, что Виктор Пандольфо по-уши влюблен в нее. Что же Кларе теперь с ним делать?

- Пригласите его завтракать в свой противный клуб и отравите его, - ответила Пола, вешая трубку.

Она была сердита на Клару. Клара, милейшее существо на свете, которое она знала с детства, которая, будучи спокойной и невозмутимой, была в школе вместо матери маленькому робкому неуклюжему существу - теперь позволяла себе слишком много. Виктор Пандольфо был забракован, как и Спенсер Бабингтон, как последний, за кого она вздумала бы выходить замуж. Кроме того, какое основание было у Клары для такого скороспелого заключения? Предположив даже, что этот человек был влюблен в нее - разве только ради не вполне неприятной для каждой женщины заботы отделаться от нежелательного поклонника - какое ей в сущности до этого дело? До самого вечера мысли о лэди Димитер не покидали ее.

Через два дня прислали брошку, искусно снабженную предохранителем из платины, и не букет, но целую груду роз; при этом письмо:

"Брошку для украшения груди, цветы кладу к ногам самой прекрасной женщины в мире".

"В самом деле форменное объяснение", - подумала Пола. Была ли форма этого объяснения хороша или нет - это уж другой вопрос.

огромный ящик, сопровождаемый только одной строчкой для объяснений:

"Приношу вам первые плоды".

Пришлось позвать швейцара с молотком и отвертками, чтобы открыть ящик. Из соломы и другой упаковки вынули отлитую из серебристого металла статую Персея, держащого голову Медузы, Бенвенуто Челлини. Пола видела бронзовый оригинал, стоящий в Лоджии дел Ланци во Флоренции. Она видела кое-где и копии. Но никогда до сих пор она не видела ни одной из массивного серебра. За неимением места, где статуя была бы видна со всех сторон, она поставила ее на стол в своей столовой. Некоторое время Пола смотрела на статую в недоумении. Неудобно было вдове принимать в подарок от посторонняго серебряную статую.

И все же статуя была не из серебра. Пола сообразила, что это было не серебро, но хваленый новый металл Пандольфо. Да и его слова говорили ясно "первые плоды". Она правильно угадала - это были результаты первых опытов применения его металла в искусстве.

Отливка была произведена великолепно. Очевидно, она стоила таких же усилий, как и в свое время отливка оригинала самому Бенвенуто. Это новое вещество, несмотря на все свои техническия совершенства, было безжизненно и скучно. Оно было так совершенно и в то же время так невозможно. Сердце её замерло.

- Получили вы ее? Что вы о ней скажете? Это стоило мне многих месяцев труда, не говоря уже о небольшом состоянии. Но я могу отлить из этого металла все статуи мира. Он будет стоить всего лишь сотую часть стоимости бронзы. Искусство всех времен, - он широко распростер свои руки, - доступно всем. За несколько шиллингов - пустяк - и самый бедный сможет украсить свой дом безсмертными произведениями вечно сияющей Красоты. Бронза очень дорога. Менее богатые покупают гипсовые слепки и ставят их на камины или в свои крохотные садики - и статуэткам отбивают уши, и носы их лопаются, а погода и служанки делают их в конце концов предметами всеобщих насмешек. Но, что вы думаете? Разве я не разрешил эту задачу? Между прочим, - он оглянулся в гостиной. - Где Персей?

- В столовой на столе, - ответила Пола, не говоря конечно, что это обстоятельство угнетало ее.

- Великолепно, - воскликнул он со своей обычной помпезной манерой. - Почетное место. Верно, Бенвенуто посылает вам из рая свою самую горячую благодарность. И я тоже польщен. Это стоит немалого - быть как бы переводчиком Бенвенуто. Дайте взглянуть, как это выглядит. Вы ничего не имеете против?

Улыбаясь, она провела его в свою маленькую столовую; сердце её наполнилось жалостью к этому пылкому ребенку, который не сомневался в её всепоглощающем интересе к своим воздушным замкам. Он обошел вокруг статуи, великолепно освещенной окном, выходящим на северо-восток, внимательно разглядывая ее с нахмуренный лбом.

- Вы этого не сделаете, - сказала Пола. - Мне она нравится.

- Мне противно дарить вам что-нибудь свое, что не является совершенством.

- Тогда я оставлю ее у себя, пока не явится совершенство.

Они прошли в гостиную.

- Наследственность, - ответил он с видом торжествующого вызова. - Мой отец торговал в разнос на улицах Лондона гипсовыми статуетками.