Автор: | Лонгфелло Г. У. |
Категория: | Поэма |
Часть первая
I
В благословенной Акадии, на берегах бухты Минас, |
В уединенной тиши посреди плодородной долины |
Скрылась деревня Гран-Прэ. Луга, простираясь к востоку, |
Имя давали селенью и тучные пастбища стаду. |
Дамбы, насыпанные руками крестьян, преграждали |
Путь бушующим волнам прилива; но в должное время |
Шлюзы впускали море гулять по зеленой равнине. |
К югу и к западу были сады и широкие нивы - |
Льна и злаков посевы; а к северу - лесом заросший |
Горный массив Бломидон поднимался; там, на вершинах |
Тучи свои расставляли шатры, и морские туманы |
Вниз глядели, не смея спуститься к счастливой долине, |
Где, средь угодьев своих, лежала деревня акадцев. |
Срублены были дома в ней из кедра и крепкого дуба - |
Так, как крестьяне в Нормандии строили испокон века. |
Крыши двускатные, сильно вперед выдаваясь, |
Дверь защищали от ливней и тень у порога давали. |
Там, вечерами, когда заходящее летнее солнце, |
Женщины в белоснежных чепцах и передниках пышных - |
Алых, зеленых и синих - сидели за пряжей, готовя |
Лен для ткацких станков, чей стук, из домов раздаваясь, |
С ровным жужжанием прялок сливался и с девичьем пеньем. |
С важностью сельский священник по улице шел, и детишки |
Игры свои прерывали, когда он протягивал руку, |
Чтобы благословить их, - и робко ее целовали. |
Жены и девы вставали с его приближеньем, усердно |
Кланяясь пастырю. С поля домой возвращались мужчины; |
Солнце гасло, и сумрак густел над землей. С колокольни |
Благовест проникновенно звучал, и над каждою крышей |
Как фимиам, воскуряемый к небу, струей поднимался |
Дым голубой очага, как символ довольства и мира. |
Так в простоте и любви акадские жили крестьяне, |
Жили в любви они к богу и людям, не зная ни страха |
Перед тираном, ни зависти, этой проказы республик. |
Не было нужды у них в замках и засовах. Жилища |
Вечно стояли открыты, как и сердца их владельцев; |
Самый богатый там жил как бедняк, самый бедный - в достатке. |
Располагались ферма и дом старика Бенедикта |
Беллефонтена; и с ним жила, управляя хозяйством, |
Дочь его, Эванджелина, краса и гордость округи. |
В семьдесят зим своих бодр и силен еще был старый фермер. |
Крепок и статен, как дуб, осыпанный хлопьями снега, |
Седоволосый, смуглый лицом, как дубовые листья. |
Дивно была хороша она, дева семнадцати весен; |
Очи ее чернели, как ягоды дикого терна, |
Но не кололи, - а мягко лучились приветливым светом |
Из-под каштановых прядей; и все в ней отрадой дышало. |
Ах, как была прелестна она в знойный полдень июля, |
Возле жнецов появляясь с крынкой домашнего пива! |
Или в воскресное утро, когда деревенская церковь |
Звоном торжественным воздух кропила, как пастырь духовный |
Веткой иссопа кропит прихожан после праздничной службы, - |
Как была хороша она, проходя по деревне |
С четками и Псалтырем, в белой нормандской наколке, |
В синем платье, с серьгами старинными, что по наследству |
Переходили от матери к дочери сквозь поколенья! |
Вся светилась она после исповеди, безмятежно |
Возвращаясь домой с благодатью господнею в сердце. |
Словно небесная музыка, мимо она проходила. |
Дом Бенедикта стоял на широком холме возле моря - |
Прочный, из брусьев дубовых построенный; и сикомора |
Возле порога росла, вьюнком оплетенная цепким. |
Вход и веранда украшены были нехитрой резьбою; |
Тропка отсюда вела через сад и в лугах исчезала. |
Под сикоморой стояли ульи с двускатною кровлей - |
Вроде тех, что у пыльных Европы дорог укрывают |
Ящик для бедных или же статую Девы Марии. |
Ниже по склону холма был глубокий и чистый колодец |
С темной замшелой бадьей - и колода, где лошади пили. |
С севера, дом от ветров защищая, толпились амбары, |
Хлев, конюшня и двор, где лежали старинные плуги; |
Блеяли овцы в овчарне; а рядом, в пернатом серале, |
Важно выхаживал толстый индюк и петух кукарекал, |
Как в старину, когда Петр, услыхав его, горько заплакал. |
Полные сеном амбары стояли, как маленький город; |
Наверх вели, в благовонные житницы, полные хлеба. |
Тут же была голубятня, откуда любви воркованье |
Вечно неслось; а флюгера, под ветром вращаясь, |
Пели песню свою о превратностях и переменах. |
Так в мире с богом и с ближними жил, не ведая горя, |
Старый фермер акадский с милою Эванджелиной. |
Многие парни, когда она в церкви склонялась в молитве, |
Глаз от нее не могли оторвать, как от некой святыни; |
Счастьем было руки ее или одежды коснуться! |
Часто поклонники в благоприязненном мраке |
К двери являлись ее и, замерев в ожиданье, |
Сердце пытались унять, чтобы громко оно не стучало; |
Или, во время престольного праздника, в пляске веселой |
Руку ее, осмелев, пожимали, шепча торопливо |
Нежных признаний слова, растворявшихся в музыке танца. |
Но лишь один Габриэль был девушке мил и любезен, |
Юный сын кузнеца Лаженесса Базиля, который |
Был уважаем весьма в деревне Гран-Прэ и в округе; |
Ибо во все времена, у всех племен и народов |
Дружбу водили давно Базиль с Бенедиктом. Их дети |
Сызмальства вместе росли, как брат и сестра; преподобный |
Фелициан, исполнявший в приходе и роль педагога, |
Грамоте вместе учил их по книге святых песнопений. |
Но, лишь допет был псалом и урок ежедневный затвержен. |
Быстро дети бежали в кузницу дяди Базиля. |
Там, застыв у дверей, они восхищенно смотрели, |
Как, в коленях зажав коня вороного копыто, |
Ловко он гвозди вбивал, а рядом обод тележный, |
Словно огненный змей, свивался в кольцо среди углей. |
Часто в осенних потемках, когда снаружи казалось, |
Будто бы кузница брызги огня рассыпает сквозь щели, |
Сидя в тепле, возле горна, следили они за работой |
Шумных мехов, и когда их пыхтенье стихало |
И, пробежав по золе, гасли искорки, -дети смеялись |
И говорили, что это - монашки, входящие в церковь. |
Часто зимою на санках с горы они мчались стрелою |
И далеко, разогнавшись, катились по снежной равнине, |
К шумным птенцам забирались под крышу амбара, надеясь |
Ласточка в клюве приносит, чтоб зренье вернуть своим крошкам; |
Камешек этот волшебный найти - большая удача! |
Быстро годы промчались, и дети уж больше не дети. |
Юношей стал Габриэль с лицом веселым, как утро, |
С неунывающим взглядом, решительным и отважным. |
Женщиной стала она в желаньях своих и надеждах. |
«Солнцем Святой Евлалии» звали ее - по примете, |
Что это солнце сулит садоводам обилие яблок; |
Мужу в дом принесет она, думали, счастье и радость, |
Щедрое солнце любви и детишек румяные лица. |
II
Вновь подоспела пора, когда ночи длинней и прохладней, |
И ослабевшее солнце вступило под знак Скорпиона. |
Птиц перелетные стаи неслись по свинцовому небу |
От берегов ледовитых к теплым полуденным странам. |
Собран был урожай; в лесу непокорном деревья |
С ветром сентябрьским боролись, как с ангелом божьим Иаков. |
Признаки все предвещали суровую, долгую зиму. |
Пчелы, предвидя нужду, свои переполнили ульи, |
И звероловы-индейцы зимы ожидали студеной, |
Вслед за ненастной порой настало то славное время, |
Что богомольные фермеры звали «всесвятское лето». |
Светом волшебным наполнился воздух; и облик природы |
В свежести детской предстал и чистоте первозданной. |
Мир царил на земле, и в тревожную грудь океана Успокоенье сошло. |
Все звуки смешались в единой Чудной гармонии; шум детворы, петушиное пенье, |
Крик пролетающих птиц, голубей воркованье на крышах - |
Все звучало как нежный призыв; и огромное солнце |
С лаской взирало на землю сквозь золотые туманы; |
Каждое древо в лесу, одевшись в наряд яркоцветный - |
Алый, багряный иль желтый, сверкало в росистых подвесках, |
Словно платан, наряженный Ксерксом в шелка и алмазы. |
Вот наступил час покоя, отдохновенья и мира. |
День остыл и погас, и сумрак вечерний на небо |
Первую вывел звезду. Коровы, домой возвращаясь, |
Землю месили копытами и, прижимаясь друг к другу, |
Жадно вдыхали ноздрями хмельную вечернюю свежесть. |
Первой, звеня бубенцами, с ленточкой яркой на шее, |
Белая телочка Эванджелины шагала степенно, |
Вслед за стадом пастух отару пригнал с побережья; |
Блеяли сытые овцы; сторожевая собака |
С важным, внушительным видом бежала за ними, пушистым |
Рьяно махая хвостом, и, бросаясь то влево, то вправо, |
В кучу сгоняла отбившихся и торопила отставших; |
Эта собака была защитником спящей отары |
В темные ночи, когда в лесу волчий вой раздается. |
Позже всех, уже при луне, возвратились телеги |
С влажных покосов, груженные доверху сеном душистым. |
Весело кони заржали, сверкая росою на гривах, |
И закачались на спинах у них деревянные седла |
Ярких расцветок, и кисточки алые заколыхались, |
Словно цветущей алтеи пышно-тяжелые гроздья. |
Мирно стояли коровы, доверив набухшее вымя |
Ловким пальцам доярок; и равномерно о днища |
Звонких ведер стучали бурливые белые струйки. |
Вновь донеслись со двора мычанье скота, всплески смеха, |
Эхом подхвачены между сараев, - и снова умолкли. |
Створы амбарных дверей затворились со скрипом протяжным, |
У очага в своем кресле в тот вечер сидел старый фермер, |
Глядя, как струйки огня, треща, пробегали по сучьям, |
Словно враги по горящему городу. А за спиною |
Тень его исполинская зыбко качалась по стенам, |
Вздрагивала, и кривлялась, и в темных углах пропадала. |
Гномы резные со спинки дубового кресла смеялись |
В бликах пламени, и оловянные миски на полках |
Вспыхивали, как щиты ополченья, готового к бою. |
Что-то он напевал потихоньку - старинную песню |
Или рождественский гимн, который отцы его пели |
Встарь, среди яблонь нормандских и на виноградниках Сены. |
Рядом Эванджелина сидела за пряжей льняною; |
Ткацкий станок в углу дожидался ее терпеливо, |
Молча: педаль не скрипела, и бойкий челнок был недвижен; |
Только крутящейся прялки жужжанье, подобно волынке, |
Сопровождало обрывки тех песен, что пел старый фермер. |
И, как во время церковной службы, когда умолкает |
Хор, в тишине раздается с амвона священника голос, - |
Так же, в паузах песни, часы равномерно стучали. |
Стукнул засов деревянный, и дверь повернулась на петлях. |
Сразу узнал Бенедикт походку соседа Базиля, |
И по тому, как сердце внезапно забилось, узнала |
Эванджелина, кого он привел с собой. «Здравствуй, дружище! - |
Радостно фермер воскликнул. - Ну что же ты стал у порога? |
Ближе садись к очагу, без тебя твое место пустует; |
Трубку свою и табак, как всегда, найдешь ты на полке; |
Нравится мне любоваться сквозь вьющийся дым этой трубки - |
Или же кузни -лицом твоим добрым, румяным и круглым, |
Точно луна, что мерцает над жатвой в осеннем тумане». |
Вот что ответил на это кузнец, широко улыбаясь |
И у огня занимая свое любимое место: |
«Счастлив ты, Бенедикт! Всегда у тебя наготове |
Шутка и песня; ты бодр неизменно, когда остальные |
Злых предчувствий полны и бед неизбежных страшатся, -- |
Словно тебе каждый день подзову найти выпадает!» |
И, чуть помедлив, чтоб взять принесенную Эванджелиной |
Трубку и раскурить ее от уголька, он продолжил: |
«Четверо суток стоят англичане на якоре в бухте, |
Что за цель у них - неизвестно. Но есть приказанье |
Всем завтра утром собраться в церкви, где будет объявлен |
Важный рескрипт королевский. Увы! Ждать хорошего трудно. |
Много мрачных догадок сегодня тревожит акадцев». |
Но отвечал Бенедикт: «Быть может, совсем не враждебна |
Цель, что сюда привела корабли англичан. Может статься, |
В Англии - неурожай из-за долгих дождей или засух, |
Голод у них, а у нас трещат закрома от избытка». |
«Люди в деревне толкуют иное, - качнув головою, |
Молвил в сомненье кузнец и со вздохом тяжелым добавил: - |
Луисбург и Бо-Сежур не забыты, и Порт-Рояль тоже. |
Многие в лес из деревни бегут и, в тени его скрывшись, |
Ждут с замиранием сердца, что завтрашний день уготовит. |
Ты ведь знаешь: оружье недавно у нас отобрали, |
Только крестьянские косы остались да молот кузнечный». |
Фермер ему отвечал с улыбкою невозмутимой: |
«Жить без оружья спокойней среди своих стад и угодий; |
Здесь, под мирной защитою дамб, осаждаемых морем, |
Мы целей, чем в форту, под обстрелом вражеских пушек. |
Этот вечер благой; ведь сегодня - день обрученья. |
Выстроен дом и амбар. Для молодых постарались |
Плотники, вышло на славу! Распахана пустошь у дома; |
Сеном амбары полны, кладовые - запасами на год. |
Старый Рене Леблан уже и контракт заготовил; |
Скоро он явится; счастье детей - разве это не радость?» |
Возле окна с женихом своим стоя, Эванджелина |
Нежно зарделась при этих словах отца. Но внезапно |
Скрипнула дверь, и почтенный нотариус тут появился. |
III
Словно весло, обветшавшее в долгой борьбе с океаном, |
Гнут, но не сломлен годами казался нотариус сельский. |
Пряди желтые, в цвет кукурузных метелок, спускались |
С двух сторон высокого лба, и очки роговые, |
Сидя верхом на носу, выражали глубокую мудрость. |
Двадцать детей породил он, и сотня внучат на колено |
К деду взбирались, играя часами его на цепочке. |
В пору войны он четыре мучительных года томился |
В старой французской тюрьме, обвиняемый в «дружбе с врагами». |
Стал осмотрительней к старости он и мудрей, но по сути |
Все любили его; но особенно дети, которым |
Он рассказывал сказки о Ла-Гару, страшном волке, |
О домовых, что ночами водят коней к водопою, |
И о невинном Летише, о некрещеном младенце, |
Что обречен был, как дух-невидимка, скитаться по свету; |
Также о том, как в сочельник коровы беседуют в стойлах, |
Как лихорадку лечить пауком, заключенным в скорлупку, |
О четырехлепесткового клевера свойствах волшебных, - |
Словом сказать, обо всем, что хранит деревенская мудрость. |
Встав при его появленье и вытряхнув пепел из трубки, |
«Здравствуй, папаша Леблан! - воскликнул кузнец. - Ты ведь знаешь |
Все пересуды, какие ведутся ныне в деревне; |
Что ты нового скажешь: с чем прибыли к нам англичане?» |
Скромно, достойно ответил на это нотариус сельский: |
«Много я сплетен слыхал, только проку в них, кажется, мало; |
Мне ничего достоверно про цель англичан неизвестно. |
Впрочем, в недобрых намереньях трудно мне их заподозрить; |
Мы ведь мирно живем, - за что причинять нам обиду?» |
«Боже правый! - вскричал, не сдержавшись, кузнец раздраженный. - |
Несправедливости ныне кругом; и кто сильный, тот правый!» |
Но, не смутясь его пылом, ответил нотариус сельский: |
«Правда у бога одна, и правда всегда торжествует; |
Вспомнил я кстати рассказ, которым не раз утешался |
Я в темнице, когда арестантом сидел в Порт-Рояле». |
То был любимый рассказ старика, повторяемый часто, |
Если он слышал, как люди на несправедливость роптали. |
«В некоем городе древнем (каком - я сейчас не припомню) |
Посередине площади высилась на постаменте |
Статуя бронзовая Правосудья, сжимавшая твердо |
В левой руке весы, в правой - меч, в знак того, что навеки |
Вознесено правосудье в законах и в сердце народа. |
Даже птицы там в чашах весов свои гнезда свивали, |
Не опасаясь меча, сверкавшего грозно на солнце. |
Но с течением лет развратились понятья и нравы. |
Власть подменила закон, и сильный железной рукою |
Слабого стал притеснять. И случилось, что в доме вельможи |
Нитка жемчужин пропала, и в том обвинили служанку - |
Девочку, что сиротою жила в этом доме богатом. |
Встретила смерть она возле бронзовых ног Правосудья. |
Но, едва вознеслась душа ее чистая к небу, |
Страшный гром прогремел, разразилась над городом буря, |
Молнии гневный удар из рук Правосудия выбил |
Чаши тяжелых весов и сбросил со звоном на землю. |
Тут и увидели все сорочье гнездо в углубленье |
Чаши и в стенке гнезда - вплетенную нитку жемчужин». |
Молча дослушал кузнец, но казалось, что этим рассказом |
Не был он убежден и лишь возразить затруднялся. |
Мысли его застыли в складках лица, как зимою |
Пар застывает на стеклах причудливым, резким узором. |
Эванджелина меж тем засветила настольную лампу |
И оловянную кружку наполнила доверху темным |
Пивом домашним, что славилось крепостью и ароматом. |
Сам же нотариус, вынув чернильный прибор и бумаги. |
Твердой рукою вписал имена жениха и невесты, |
Возраст и дату, размеры приданого точно означив. |
Все, как должно, законным порядком свершил и покончил. |
В нижнем углу печать оттиснул большую, как солнце. |
Вознагражденье тройное в серебряной звонкой монете. |
Сельский нотариус встал, благословил нареченных, |
Поднял заздравную кружку и выпил до дна за их счастье. |
После губы степенно отер, поклонился и вышел, |
У очага в молчаливом раздумье хозяев оставив. |
Вскоре, по обыкновению, вынесла Эванджелина |
Доску для шашек. Игра началась. Старики, раззадорясь, |
Вместе смеялись над промахом каждым и каждой удачей - |
Цепь ли кому удавалось прорвать или дамку поставить. |
В это время поодаль, в сумраке ниши оконной, |
Нежно шептались влюбленные, глядя, как месяц восходит |
Над океаном седым и серебряной мглою долины. |
Так миновал этот вечер. В девять часов с колокольни |
Звон раздался - сигнал для тушенья огней; и тотчас же |
Гости, простившись, ушли. И в доме покой воцарился. |
Долго, долго еще звучали слова расставанья |
В памяти Эванджелины, отрадой ее наполняя. |
Вот уж прикрыт был золою жар в очаге, и неспешно |
Вверх по дубовым ступенькам шаги отца проскрипели. |
Озарена в темноте ореолом лучистого света, |
Словно не лампа в руках, а сама она счастьем сияла. |
Вот очутилась она в простой своей девичьей спальне |
С белыми занавесями на окнах, с высоким комодом, |
Где на просторных полках лежали, сложены в стопки, |
Шерсть домотканая и полотно - все ее рукоделье, |
То приданое, что драгоценней коров и баранов, - |
Верный знак, что невеста прилежною будет хозяйкой. |
Вскоре сделалась лампа ненужною, ибо потоки |
Мягкого лунного света, вливаясь в окно, затопили |
Спальню - и сердце Эванджелины волной всколыхнули. |
Ах, несказанно прекрасна была она в лунном сиянье, |
Ножками стоя босыми на светлом полу своей спальни! |
Ведать не ведалось ей, что в эту минуту средь сада |
Медлил влюбленный впотьмах, прикован к ее силуэту. |
Но про него она думала; и непонятной печалью |
Сердце ее омрачалось порой, как скользящею тенью |
Месячный диск в небесах затмевался на миг. Но бесследно |
Таяла грусть, когда из-за мглистого полога тучи |
Как Измаил, что с Агарью ушел от шатров Авраама. |
IV
Радостно солнце наутро в лучах разлилось над деревней, |
Радостным блеском сверкнуло над волнами Минасской бухты. |
Где корабли англичан раскачались под бризом. |
Жизнь уже пробудилась в Гран-Прэ, и труд многошумный |
Сотнями рук стучал в золотые ворота рассвета. |
С ферм соседних и хуторов, со всей сельской округи |
Шел беспечный народ, принаряженный, словно на праздник. |
Шутки, приветствия, оклики, радостный смех молодежи |
В воздухе ярком звенели. С полей и лугов отдаленных |
По неприметным тропинкам, по следу телеги на дерне |
Новые группы крестьян подходили, сливаясь друг с другом. |
Вскоре, задолго до полдня, все звуки работы в деревне |
Смолкли. Толпою заполнились улицы. Люди сидели |
Возле дверей на скамейках, смеясь и болтая под солнцем. |
Стал каждый дом бесплатной харчевней, открытой любому; |
Ибо у этих простых людей, живущих как братья, |
Все было общим, и с ближним делиться им было в привычку |
Но Бенедиктов дом казался гостеприимней |
Ласковой речью она привечала, и слаще был вдвое |
Кубок, который с улыбкою гостю она подносила. |
Прямо под небом, в саду, еще аромат сохранившем |
Снятых плодов золотых, раскинулся пир обрученья. |
Там под навесом в тени сидели - священник почтенный, |
Честный нотариус, и Бенедикт, и Базиль добродушный. |
Неподалеку, где яблочный пресс и пчелиные ульи, |
Расположился Мишель-музыкант, не стареющий сердцем. |
Быстро водил он смычком, и его поседелые кудри |
По сторонам разлетались от ветра, и очи сверкали, |
Словно горящие уголья, если сдунуть с них пепел. |
Весело пел старик под хриплый мотив своей скрипки |
«Tous les Bourgeois de Charte»[1] и «La Carillon de Dunkerque»[2], |
Такт отбивая усердно ногой в башмаке деревянном. |
Весело, весело вместе старые и молодые - |
Даже и дети меж ними - в танце задорном кружились |
Между деревьями сада и вниз, по зеленому склону. |
Самой прекрасной была там из девушек Эванджелина, |
Так это утро прошло. Но вот прогремел с колокольни |
Звучной меди призыв, и бой барабанный разнесся. |
Вскоре наполнилась церковь мужчинами. Женщины ждали |
Их во дворе, украшая надгробья для них дорогие |
Яркой осенней листвой и свежею хвоей из леса. |
Гордо прошел мимо них отряд корабельной охраны |
К Двери храма. Ударила резкая дробь барабана, |
Гулким эхом отпрянув от потолка и оконниц; |
Смолкла тревожная дробь, и тяжелые двери закрылись; |
И в тишине ожидали люди, о чем им объявят. |
Вышел вперед офицер и, став на ступени алтарной, |
Поднял в руке высоко рескрипт с королевской печатью: |
«Собраны вы согласно Его Величества воле; |
Милостив был он и добр; но чем вы ему отплатили - |
Пусть вам совесть подскажет! Природный мой нрав и характер |
Не соответствует миссии этой суровой; но должен |
Выполнить я порученье свое. Вот вам воля монарха: |
Ваши земли, жилища, равно как и скот всевозможный, |
Ныне отходят короне, а сами вы подлежите |
Жить там честно и верноподданно, в мире и счастье! |
Пленными я объявляю вас ныне согласно приказу!» |
Как в безмятежный полдень летнего солнцестоянья |
Вдруг разражается буря и с неба свергается страшный |
Град, побивая посевы крестьян, барабаня по окнам, |
Застя солнце и с крыши охапки соломы срывая, |
Скот заставляя мычать и метаться в тесном загоне, - |
Так на акадцев обрушилось страшное это известье. |
Оторопели они поначалу, но через мгновенье |
Шум прокатился по церкви, ропот печали и гнева - |
Громче и громче - и вдруг все бешено ринулись к двери. |
Тщетны были попытки прорваться, и взрывы проклятий |
Храм святой сотрясли, и над морем голов возмущенных |
Выросла вдруг кузнеца Базиля фигура, как в бурю |
Мачты обломок, взлетевший на гребень ревущего вала. |
Побагровев от ярости, громко и дико вскричал он: |
«Хватит покорствовать злобе! Долой английских тиранов! |
Смерть солдатне, посягнувшей на наши поля и жилища!» |
Он продолжал бы еще, но жестокий удар наотмашь |
В самый разгар суматохи и яростного возмущенья |
Дверь алтаря отворилась и Фелициан преподобный |
Вышел к толпе прихожан и, важно сойдя по ступеням, |
Поднял спокойную руку, повелевая умолкнуть |
Шуму и крикам, и так он к пастве своей обратился - |
Голосом низким и звучным, мерным торжественным тоном, |
Словно часов отчетливый бой после звона набата: |
«Что с вами, дети мои? Или вас обуяло безумье? |
Сорок лет неустанно трудился я здесь между вами, |
Словом и делом уча взаимной любви и терпенью! |
Это ль плоды моих бдений, горячих молитв и усердья? |
Так ли вы скоро забыли любви христианской уроки? |
Или хотите вы дом оскорбить милосердного бога |
Диким буйством и ненавистью сердец распаленных? |
Се - наш Спаситель распятый на вас терпеливо взирает! |
Видите, сколько в очах его кротости и состраданья! |
Слышите, губы его тихо шепчут: «Отец мой, прости им!» |
Так повторим же молитву его пред лицом нечестивцев, |
Скажем теперь по примеру Христову: «Отец наш, прости им!» |
В души людей и слезы раскаянья вызвал у многих. |
И покорились они и сказали: «Отец наш, прости им!» |
Час вечерней службы настал; и затеплились свечи |
На алтаре, и священника голос звучал вдохновенно, |
И не одними губами - сердцами ему отзывались |
Люди, и «Аве Мария» звучало, и с жаркой молитвой |
Души их ввысь устремлялись, как Илия, к небу всходящий. |
Злое известье меж тем разнеслось по деревне, и всюду |
Плакали жены и дети и горем делились друг с другом. |
Долго стояла Эванджелина у двери отцовой, |
Правой рукой заслоняя глаза от закатного солнца, |
Что, уходя, заливало деревню таинственным светом |
И золотило крестьянские крыши и в окнах пылало. |
В доме застелен был стол белоснежною скатертью длинной, |
А на столе - белый хлеб и в мисках мед ароматный, |
Пиво в кувшинах и ломти овечьего свежего сыра; |
Старого фермера кресло на месте почетном стояло. |
Долго ждала Эванджелина; уж тени деревьев |
Длинными полосами легли над росистой долиной. |
Но над полями души ее веяло благоуханье |
Чистое: кротость, любовь, надежда и долготерпенье. |
Вот, позабыв о себе, она поспешила в деревню, |
Чтобы хоть взглядом, хоть словом ободрить горюющих женщин - |
В час, когда усталость детей и заботы хозяйства |
Их торопили домой по стемневшим полям возвращаться. |
Вот и солнце зашло, сокрыв золотым покрывалом |
Светлый свой лик, - как пророк, сошедший с вершины Синайской. |
Этой порою у церкви бродила Эванджелина |
В сумерках. Все было тихо. Напрасно она ожидала |
Возле дверей и окон, слушая и замирая. |
И, не сдержась, «Габриэль!» - она позвала. Но молчали |
Мертвых склепы, и склеп, заключивший живых, был беззвучен. |
Вот возвратилась она к опустевшему дому отцову. |
Тлел огонь в очаге, на столе ждал нетронутый ужин. |
Призраки страха бродили средь необитаемых комнат. |
Грустно ее шаги прозвучали по лестнице темной. |
В спальню вошла. Слышно было, как дождь безутешный |
Громко шуршал за окном в увядшей листве сикоморы. |
Ей подтвердил, что над миром есть судия правосудный. |
О справедливости неба ей вспомнилось, и отлетела |
Скорбь от сердца, и мирно до света она продремала. |
V
Солнце четырежды круг свой прошло; и вот наступило |
Пятое утро, и бодро петух прогорланил над фермой. |
Вскоре по нивам желтеющим длинной унылой чредою |
С ферм окрестных и с хуторов к побережью морскому |
Жены акадские двинулись, скарб свой везя на телегах |
И на родные жилища назад озираясь, доколе |
Их не скрыли совсем холмы и извивы дороги. |
Рядом дети бежали и звонко волов понукали, |
Схваченную второпях в руке зажимая игрушку. |
К устью реки Гасперо собирались они; там у моря |
Груды крестьянских пожитков лежали кругом в беспорядке. |
Целый день между берегом и кораблями сновали |
Лодки, и целый день из деревни ходили телеги. |
К вечеру ближе, когда уже солнце клонилось к закату, |
Громко от церкви донесся рокочущий звук барабанов. |
Все толпой устремились туда. Вдруг церковные двери |
Но спокойно шагая, акадцы плененные вышли. |
Как пилигримы в тяжелом и долгом пути на чужбине |
Песни поют, забывая усталость свою и тревоги. |
Так, распевая, спускались фермеры вниз по дороге |
К берегу моря под взглядами жен и детей несмышленых. |
Юноши шли впереди и, слив голоса воедино, |
Пели торжественный гимн католических миссионеров: |
«Кроткое сердце Христово! Неистощимый источник! |
Дай нам терпенья и наши сердца укрепи своей верой!» |
А старики, проходя, и женщины, став у дороги, |
Вместе священный псалом затянули, и птиц щебетанье |
Вторило им с поднебесья, как пение душ отлетевших. |
Молча, спокойно ждала у обочины Эванджелина, |
Не ослабевшая в скорби, но твердая в час испытаний. |
Молча ждала, пока средь идущих не разглядела |
Бледное, мужественное лицо своего Габриэля. |
Слезы заполнили ей глаза, и, рванувшись навстречу, |
Руки милому сжала она и, прильнув, прошептала: |
«О Габриэль! Будь спокоен! Ведь если мы любим друг друга, |
» |
Так говорила ему, улыбаясь; и вдруг замолчала, |
Ибо отца своего увидела в это мгновенье. |
Боже, как он изменился! Потухли глаза, и румянец |
Щеки покинул, и поступь стала тяжелой от горя. |
Но с улыбкой она обвила его шею руками, |
Нежностью кроткой своей и любовью стараясь утешить. |
Так они к берегу моря двигались шествием скорбным. |
Там беспорядок царил, суета и волненье отплытья. |
Спешно грузились тяжелые шлюпки, и в суматохе |
Жены теряли мужей, и матери вдруг - слишком поздно! - |
Замечали, как дети их с берега тянут к ним руки. |
Так Габриэль и Базиль на разных судах оказались |
В час, когда Эванджелина с отцом оставались на суше. |
До половины погрузка еще не дошла, как стемнело, |
Солнце зашло, и шумливо спешащие волны отлива |
Вдаль умчались, оставив на берегу обнаженном |
Мусор моря, влажные водоросли и ракушки. |
Здесь, за чертою отлива, возле телег и пожитков, |
Вроде цыганского табора иль войскового бивака _ |
Расположились на ночь бездомные семьи акадцев. |
Вспять отступил океан к провалам своим глубочайшим, |
Камни катая по дну, рассыпая гремучую гальку, |
И далеко среди суши оставил он шлюпки матросов. |
Вот и вечер настал, и с пастбищ стада возвратились; |
В воздухе сладко повеяло их молока ароматом; |
Низко и долго мычали они у ворот своей фермы, |
Тщетно ждали знакомой руки, облегчающей вымя. |
Тихо было на улицах: ни колокольного звона, |
Ни огонька из окна, ни кудрявого дыма над крышей. |
На берегу тем временем жарко костры разгорелись, |
Сложенные из обломков, что море швырнуло на сушу. |
Хмурые лица виднелись впотьмах; доносились порою |
То голоса мужчин и женщин, то плач ребятишек. |
Шел от костра к костру, как будто от дома до дома, |
Честный священник, неся утешение людям - как Павел |
Тем, кого бросила буря на берег пустынный Мелита. |
Так подошел он туда, где Эванджелина сидела |
Вместе с отцом, и в дрожащих отблесках света увидел |
Как циферблат без стрелок на старых часах запыленных. |
Тщетно Эванджелина старалась его приободрить, |
Тщетно поесть предлагала; он неотрывно и немо |
Опустошенным взором глядел на мерцавшее пламя. |
«О Бенедикт!» - прошептал негромко священник - и больше |
Вымолвить он не сумел ничего: переполнилось сердце |
Жалостью острой, и замерло слово у губ, как ребенок, |
В страхе застывший у входа при виде ужасной картины. |
Тихо ладонь положил он на голову девушки кроткой, |
Влажные очи подняв к небесам, где безмолвные звезды |
Шли неизменным путем, безразличны к страданиям смертных. |
После сел рядом с ней, и молча заплакали оба. |
Вдруг осветился край неба, как будто бы ночью осенней |
Месяц кроваво-красный над горизонтом поднялся, |
Словно сторукий титан, простирая лучи над долиной |
К скалам и рекам, бросая повсюду громадные тени. |
Шире и шире огонь разливался в ночи над деревней, |
Блики бросая на тучи, и море, и мачты на рейде. |
Дым поднимался клубами, и пламя из них вырывалось |
Ветер хватал и кружил кучи горячего пепла |
И полыхавшей соломы, пока наконец воедино |
Дым и огонь не слились в мощном потоке пожара. |
Вот что с берега и с кораблей наблюдали акадцы |
В страхе, в смятенье немом. Опомнясь, они зарыдали: |
«О, никогда не увидеть нам больше родные жилища!» |
Вдруг петухи принялись кукарекать на фермах, подумав, |
Что начало рассветать; и снова мычанье скотины |
Ветер вечерний донес и лай деревенских овчарок. |
Вдруг раздался такой страшный грохот, какой пробуждает |
Спящий лагерь где-нибудь в западных прериях диких, |
Если стадо взбешенных мустангов проносится смерчем |
Или бизоны ревущей лавиною мчат к водопою. |
Это кони, волы и коровы, сломав загородки, |
Вырвались и унеслись в поля из горящей деревни. |
Ошеломленные, долго стояли священник и дева, |
Глядя на страшную эту картину. Когда ж оглянулись, |
Чтобы заговорить со старцем, молчавшим доселе, |
Вдруг увидали - о боже! - его неподвижно простертым |
Встал на колени пастырь; а девушка, бросившись наземь |
Рядом с отцом своим, громко, навзрыд зарыдала - |
И повалилась без чувств, прильнув к нему головою. |
Так пролежала она всю ночь в забытьи полусонном. |
Утром, очнувшись, она увидала склоненные лица |
Над собою - друзей, побледневших от слез и от горя, |
Взгляды, полные жалостью к ней и глубокой печалью. |
Пламя горящей деревни еще освещало округу, |
Отблесками пробегая по небу и лицам унылым, - |
И помутненному разуму Эванджелины казалось, |
Будто настал Судный день. Но молвил знакомый ей голос: |
«Здесь, возле моря, давайте его похороним. |
Если же даст нам бог вернуться к родным пепелищам, |
Перенесем его прах с молитвой на кладбище наше». |
Так священник сказал. И вот возле кромки прибоя, |
В свете горящих домов, как факелов погребальных, |
Без колокольного звона и службы заупокойной |
Был второпях похоронен старый крестьянин акадский. |
Но не дочел еще пастырь краткой своей панихиды, |
Море откликнулось, гул свой смешав со словами молитвы. |
Это с рассветом из горькой пустыни морей возвращался |
Нетерпеливый прилив, вздымая бегущие волны. |
Возобновились опять суета и волненье погрузки; |
На побережье могилу в песке и деревню в руинах. |
Примечания
1
«Все граждане Шартра» (фр.).
2
«Дюнкеркский перезвон» (фр.).