Кастель-маджиорский монах

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кастель-маджиорский монах (старая орфография)

КАСТЕЛЬ-МАДЖИОРСКИЙ МОНАХ.

Лет пятьсот назад то было. Раз, в палящий, жар и зной.

Два монаха францисканских возвращалися домой

В монастырь, чьи стены, башни, колокольни и дома

Точно снег, блестели ярко на покатости холма.

Пылью платье их покрыто, лица потом облиты,

За спиной висят котомки, как эмблема нищеты.

Первый брат был брат Игнатий, добродетельный монах,

Истощивший, измозживший тело в бденьях и постах.

Вечно строгий, молчаливый, рот привыкший раскрывать

Лишь тогда, когда молитву приходимся читать;

Исполнявший безответно всё. что свыше внушено -

Ну, монах обыкновенный, как монаху быть должно.

Но совсем иного сорта был товарищ - брат Антон:

Толстобрюхий, толсторожий, вечно красный как пион.

Забияка, потрясавший трубной глоткою своей

Стены трапезы, к соблазну монастырской братьи всей;

Но молитвенников разных не совсем усердный чтец -

По весьма простой причине: был безграмотен отец.

С изумлением и тоже не без радости - в тени

К деревцу уздой привязан серый жирненький осёл;

Фермер Джильз, его хозяин, в лес за хворостом ушол,

Чтоб потом осла навьючить грузной ношей, а пока

Пощипать траву оставил на досуге серяка.

Брат Антон, едва увидел, как воскликнул: "Это нас

Бог за бедность и терпенье награждает!" И тотчас

Снял с своей спины котомку и с коллеги своего,

На осла взвалил, уздечку и хомут стащил с него

И, надев к себе на шею, что пришлось ему к лицу,

Вместо серого, к тому-же привязался деревцу.

И, залившись громким смехом, говорит: "Ну, отче мой,

Ты теперь с находкой нашей отправляйся-ка домой.

Там скажи, что не на шутку захворал в дороге я,

Что ещё, как видно, долго не пройдет болезнь моя.

И что с фермы, где лежу я, одолжили нам осла.

Чтоб тебе двойная ноша стала меньше тяжела."

Брат Игнатий знал отлично, что коли ужь брат Антон

Раз решил, то и не думай возражать; притом же он

И, ни слова не ответив, добродетельный старик.

Серяка клюкой пихая, поплелся домой к себе.

Предоставивши Антона только собственной судьбе.

Джильз, межь-тем. работу кончив, связку хвороста тащит...

Боже! там, где был ослёнок, туша жирная стоит

В облачении монаха и со сбруей на спине.

Бедный фермер весь трясётся то в ознобе, то в огне;

Он, крестясь, молитву шепчет, и в мозгу его одна

Мысль вертится: это строит злые штуки сатана!

Так минуты две в молчаньи пролетели. Наконец,

Страхом Джильза позабавясь, говорит святой отец:

"Не давись, мой сын, что в месте, где оставлен был осёл,

Францисканского монаха ты привязанным нашол!

Отвяжи меня и слушай повесть грустную мою -

Я скажу тебе всю правду, ничего не утаю.

"Сын мой, ты перед собою видишь грешника, хотя

Я ношу монаха рясу. За обжорства грех платя,

Долго я в ослиной шкуре дни и ночи проводил,

Ел траву, терпел побои, на спине мешки носил,

То был инок, искупавший чрева грешные дела.

"О, подумай-же, как страшно проходила жизнь моя!

Сколько мук, и испытаний и позора вынес я!

Ночью - сон в хлеву вонючем, днём - ни часу без труда,

И за это всё награда - палки, сено и вода!

Но сегодня срок последний наказания истек -

Жить я вновь имею право, как монах и человек!"

Растерялся бедный фермер и, раскаяньем томим,

Он схватил монаха руку, на колени перед ним

Повалился и прощенья просит жалобно; простил

Добрый инок и в добавок Джильз согласье получил -

Осчастливить всех на ферме посещеньем, потому

Что ужь час ночной и отдых верно надобен ему.

На холме, в тени душистых, густолиственных олив,

Ферма тихая стояла; как игрушечка красны.,

Белый домик отражался в ярко блещущей реке.

Воркованье в голубятне, пчёл жужжанье в уголке,

Безмятежная прохлада, и покой, и благодать -

Сердце сладко призывали от волнений отдыхать.

Вышла жонка молодая, выполз дедушка седой,

На костыль свой опираясь, повторяя всё одну

Очень древнюю исторью про миланскую войну;

Все с почтительным приветом вводят гостя за крыльцо,

Чтя, как набожные люди, в нём духовное лицо.

Но когда они узнали, что почтенный сей монах

Был ослом у них на ферме - изумление и страх

Овладели бедняками; разом вырвался у всех

Крик плачевный: "Горе! горе! Мы свершили тяжкий грех!"

И прощенья слёзно просят все у доброго отца -

И прощеньем добрый патер облегчает их сердца.

Вслед затем сейчас-же в кухне поднялася суета,

Чтоб насытить поскорее, после долгого поста,

Чрево гостя дорогого; двух любимейших цыплят

Принесла хозяйка в жертву, приготовила салат.

Собрала корзину фруктов и, бутылкою вина

Увенчав всё это, просит гостя к ужину она.

Ах, напрасно бы пытался я пером нарисовать

Аппетит отца Антона. Любо было наблюдать.

Как сверкали быстро, ярко зубы в рыжей бороде.

Как вино в широкой глотке исчезало, точно сон,

Как чудесно чавкал, чмокал и облизывался он!

И, вином воспламенённый, он без умолку болтал,

И густым, весёлым смехом стены формы потрясал,

Много резвых анекдотов сообщил и наконец

На хозяйку так игриво стал посматривать отец,

Что супруг её почуял бурной ревности прилив

И сказал, трясясь от злобы и почтенье позабыв:

"Вижу я, почтенный отче, что бывает для людей

Умерщвленье плоти нужно, как спасенье от страстей;

Ваш разгул сегодня ночью нас, к несчастью убедил.

Что бороться с искушеньем не имеете вы сил

И что снова очень может вам опасность угрожать -

Впасть в старинный грех обжорства и за это пострадать.

"Потому-то завтра утром, да пораньше, отче мой,

По добру и по-здорову отправляйтесь-ка домой

И смирять там плоть начните бичеваньем и постом,

А не то как раз, пожалуй, снова станете ослом.

Не взялась за бичеванье посторонняя рука."

Речи дерзкия услышав, побагровел брат Антон

С круглой лысины до пяток; разразиться думал он

Потрясающим проклятьем, но потом сообразил,

Что ему же будет худо - и улечься поспешил,

А на утро - не успела зорька на небе блеснуть -

Он позавтракал, простился, да и с Богом снова в путь.

Благодатною прохладой воздух утренний дышал.

Бальзаминный запах сосен обоняние ласкал,

С ароматом трав сливаясь; из-за гордых Аппенин

Солнце весело вставало; из проснувшихся долин

Доносились сквозь туманов задымившийся покров

Щебет птичек голосистых, крики стад и пастухов.

Для почтенного Антона нея природа это - вздор,

По картинам живописным равнодушно бродит взор;

Не того совсем он ищет... Но чуть только перед ним

Монастырь вдали открылся и знакомый кухни дым

К носу сладостно донесся - точно ожил наш монах

И чрез несколько мгновений был в родных своих стенах.

Брат Антон, осла увидев, к настоятелю спешить

И с поклоном объясняет что хозяин серяка,

С сокрушеньем помышляя, как для спин людских тяжка

Монастырская работа, и, усердием горя.

В дар животное приносит для услуг монастыря.

Настоятель и доволен, и не знает, как тут быть?

Он боится, что. пожалуй, люди отрут говорить.

Что подобные подарки, облегчаючи труды

Спин монашеских, приносят нехорошие плоды.

Лень и праздность поселяя в том сословьи, где должны

Все работать неустанно, не щадя своей спины.

Думал нынче, думал завтра, и придумал наконец:

Отвести осла на рынок повелел святой отец

И продать его скорее. План неправда-ли, хорош?

В монастырском казначействе очутится лишний грош.

И никто не будет вправе упрекать обитель в том.

Что тяжолые работы исполняются ослом.

Так и сделано Случайно вышло так, что на базарь

В этот день и фермер вывез на продажу свой товар.

Видит старого знакомца. "Отче, отче!" Джильз ему

Шепчет на ухо:"ведь правду говорил я, что опять

За угоду вашей плоти вам прийдётся пострадать."

Серый, чувствуя, что кто-то дует в ухо, замахал

Головой сердито, точно речи Джильза отрицал;

Так, по-крайней-мере, Джильзу показалось - и опять

В ухо он, но ужь погромче, крикнул: "Нечего махать!

Вас я знаю очень близко;отпираться странно тут:

Вы монах из францисканцев. и Антоном вас зовут."

Но чем крепче дул он в ухо, тем упорнее серяк

Головой мотал - и стала наконец толпа зевак

Собираться, чтоб послушать этот странный диалог.

Но когда почтенный фермер объяснил им так, как мог,

В чём тут дело, дружный хохот разразился, и потом

Долго все еще острили, над невинным простаком.

"Если точно это инок," говорят они ему:

"Так купи его скорее и держи в своём дому

В неге, в холе; тот, кто дважды так жестоко потерпел,

За грехи свои, конечно, очень стоит добрых дел".

И с заботливым почтеньем он домой его повёл.

Дома дети издалёка их завидели - и тут

Всё верх дном у них поднялось; шумно, весело бегут,

Друга серого цалуют, с громким криком: "Это он!

Это милый наш! А мы-то ужь боялись, брат Антон,

Что сюда вы не вернётесь, что за вами смерть пришла!.."

И они ласкают, холят, нежат милого осла.

С-этих-пор, слывя на ферме за Антона чернеца,

Серый зажил превосходно; от детишек до отца,

Все искус его тяжолый облегчали, как могли:

Лучшей пищею кормили, от простуды берегли,

На работы не гоняли, и, среди забот таких,

Точно в масле сыр, катался мнимый мученик у них.

Но осла, как человека, только портит баловство.

Нехорошого, от неги разыгралось, начал он

Делать пакости и драться и смущать хозяйский сон,

Так что фермера заставил наконец и палку взять;

"Там, где ласк не понимают, не мешает постегать."

Всё исчезло: и свобода, и кормление, и сон;

Снова палки и работа, снова муки, не житьё!

И, увы! существованье горемычное своё

Безнадежно и уныло он влачил, влачил, пока

Был глубоко он оплакан особливо потому,

Что в пороке закоснелом умереть пришлось ему,

Дети дико голосили, горько плакала жена,

Старый дед опять припомнил, как в Милане шла война,

"Боже, грешнику прости

И в великий грех обжорства впасть и нас не допусти!"

П. Вейнберг.