Из поэмы "Эвангелина"

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Из поэмы "Эвангелина" (старая орфография)

ИЗ ПОЭМЫ "ЭВАНГЕЛИНА".

ВСТУПЛЕНИЕ.

Мы в первобытном лесу.Шелестящия сосны и ели.

В пышных зелёных плащах, с бородами из свежого моха,

В сумраке странно виднеясь, стоят как седые друиды

С грустным пророчеством их - стоят как седые арфисты,

Бороды свесив на грудь. Из скалистых пещер океана

Рев безотрадный идёт, отвечая стенаниям леса.

Мы в первобытном лесу. Но куда же из этого места

Скрылись навеки сердца, что в давно-промелькнувшие годы

Прыгали, точно козлёнок, заслышавший звуки охоты?

Где безмятежный приют поселян акадийских деревня

С длинною цепью домов под весёлой соломенной кровлей?

Где эти люди, чья жизнь протекала как реки лесные -

Реки, что тенью земли омрачаются часто, по небо

Ясно в себе отражают? Увы! опустело на веки

Это весёлое место, далёко ушли поселяне.

Бедствие их разметало, как ветер в осеннюю пору

Бедные листья хватая, кружит их с неистовой силой,

Только преданье осталось о милом, цветущем селеньи.

Вы, сохранившие веру в привязанность чистого сердца,

В мужество женской любви, что надеется, борется, терпит,

Слушайте грустный рассказ, повторяемый елями леса.

Слушайте повесть любви в Акадийском счастливом селеньи!

1.

На Акадийской земле, в стороне от волненья и шума,

Средь плодоносной долины, лежало село небольшое.

Много широких лугов от него разстилалось к востоку -

И оттого-то село называлось "Большими Лугами" -

Много овец густорунных ходило по травке зеленой.

Труд поселял неустанный построил плотины и ими

Сдерживал быстрые воды; по с первой весною снимались

Эти преграды, радушно впуская прозрачные волны

В гости к зелёным полянам. На юг и на запад тянулись

С льном и пшеницей поля, огороды, деревья с плодами.

К северу - лес первобытный, а сзади, на горных вершинах.

Жили морские туманы; смотрели они на долину.

Но из приютов своих никогда на неё не сходили.

Тут-то стояла деревня, о коей хранится преданье.

С крышей из свежей соломы - и всё в них дышало довольством.

Тихим и светлым покоем. В то время, как летнее солнце

Этот приют безмятежный сияньем своим золотило,

Жены и девушки, сидя за прялкой в чепцах белоснежных,

В кофточках красных, зелёных и синих, заботливо пряли

Лён золотой для станков, что за дверью стучали, мешая

Говор своих челночков то с жужжанием прялки, то с песнью

Милых работниц. По улице шол, опираясь на палку,

Сельский почтенный священник - и дети игру прекращали,

Нежно цалуя у старца к малюткам простёртую руку.

Шол он, как пастырь любимый - и женщины тоже вставали

И выходили на встречу с почтительным, добрым приветом.

Вот ужь и вечер. С работ возвращаются все поселяне,

Солнце идёт безмятежно на отдых, и колокол церкви

Тихо зовёт на молитву, струи синеватого дыма,

Точно святой фимиам, подымаются вверх над домами

Из очагов, где живут и покой, и довольство, и счастье.

Так эти добрые люди семейно свой век проводили,

Бога и ближних любя, ни боязни, ни злобы не зная;

Двери стояли открыты - открыты, как сердце хозяев.

Самый богатый был беден, беднейший ни в чём не нуждался.

В это счастливое время, немного в сторонке от прочих,

Жил Бенедикт Бельфонтен, богатейший из фермеров местных;

В доме была полновластной хозяйкою Эвангелина,

Дочь Бенедикта и гордость всего остального селенья.

Крепок и свеж был старик, до седьмого десятка доживший -

Бодро стоял он, как дуб, опушившийся инеем снежным;

Дочь расцветала на диво; семнадцатилетняя свежесть

Чудно сливалася в ней с красотой обаятельной; очи

Были чернее плодов у дороги растущого тёрна,

Но из-под тёмных ресниц задушевно и кротко смотрели.

Ах, как пленяла она красотою, когда, разгоревшись,

В знойный полуденный час разносила жнецам утомлённым

Доброго пива ковши! Но ещё восхитительней было

Видеть, как в праздничный день, на призы в с колокольни церковной,

Тихо красавица шла со своею молитвенной книгой,

С мотками в нежных руках, в голубом казакине, в нормандском

Белом чепце и в серьгах, что во Франции куплены были

Шли, как семейный клейнод, впродолжение целого века.

Но не земной красотой - красотою какой-то эфирной

Вся озарялась она в те минуты, как исповедь кончив

И отпущенье грехов получил от служителя церкви,

С ясным челом возвращалась под отчую кровлю - и всюду.

Где проходила она, проносились как будто такие

Чудные звуки, каких на земле никогда не услышишь!

Дом Венедикта быль срублен из крепкого дуба; стоял он

На величавом холме, высоко над поверхностью моря.

Двери его осенялись ветвями большой сикоморы,

Свежим плющём перевитой; под нею стояли скамейки,

Звавшия гостя на отдых; от двери спускалась тропинка -

Шла огородом она и терялась в дугах плодоносных.

Тут-же, в тени сикоморы, стояли богатые ульи;

Дальше, на склоне холма, возвышался колодезь с бадьёю,

Прочно обитой железом и густо поросшею мохом;

К северу, дом защищая от бурь, помещались анбары

Вместе со скотным двором; тут стояли большие телеги,

Древние плуги, цены и орудия жатвы; и тут-же

Гордо индюк гоготал и петух сладострастно кудахтал.

Свежого сена копны наполняли амбары; закромы

Были с душистым зерном, а вверху на соломенных крышах

Ряд голубятен стоял и любовное шло воркованье...

Так, на счастливой земле, почитая и Бога и ближних,

Жил Бенедикт Бельфонтен со своею хозяйкою - дочкой.

Много людей молодых, раскрывая молитвенник в церкви,

Прежде чем в книгу смотреть, на красавицу-деву смотрели

С чувством святейшей любви - и считался высоко-блаженным

Тронувший руку её иль коснувшийся края одежды,

Много искателей к ней приходило - и робкой рукою

В двери стучались они, и, заслышав шаги несравненной,

Сами решить не могли, что стучало сильнее: их сердце,

Иль молоток у дверей? А на празднике сельском, по время

Пляски весёлой, они становились смелее и, руку

Девушки тихо сжимая, топтали ей долгия речи -

Речи глубокой любви... Но один изо всей молодёжи

Дорог был сердцу её: кузнеца деревенского, Жака,

Сын молодой, Гавриил. Ремесло кузнеца у народа

Вот оттого-то и Жак на селе человеком был первым:

Все уважали его и любили. Кузнец с Бенедиктом

Тесную дружбу водил; от младенчества дети обоих

Вместе росли, как родные, и патер Лаврентий, почтенный

Сельский священник, учил их церковным молитвам и песням

По одному и тому же учебнику. Кончив уроки,

Дети сейчас же бежали на кузницу старого Жака;

Тут, становясь у дверей и глазёнки раскрыв с удивленьем,

Долго смотрели они, как он брал лошадиную ногу;

Точно игрушку какую, в свой кожаный фартук, и плотно

Гвозди в подкову вбивал, между-тем, как колёсная шина,

Тут-же, как огненный змей, извивалась в огне и шипела.

Часто в осенния ночи, когда в окружающем мраке,

Кузница вся представлялась как будто объятой пожаром,

Грелись они у огня и, смотря, как мехи раздувались,

Громко смеялись, когда погасали последния искры...

Часто, в морозные дни, с быстротою орлов, на салазках

Мчались малютки с холма и скользили по гладкой поляне.

Часто влезали они на анбары и жадно смотрели

Ласточки с берега моря приносят, чтоб зрячими делать

Деток своих - и счастливцем считался нашедший тот камень!

Так проносились года, и минуло весёлое детство.

Юношей стал Гавриил, с благородной душою, с красивым,

Умным лицом; и она расцвела, развилася на диво,

В будущем мужу суля безмятежно-высокое счастье...

2.

Осень пришла. Холодней и длиннее уже, сделались ночи,

В знак Скорпиона пошло на покой отходящее солнце.

Птиц перелётных стада по свинцовому воздуху мчатся -

Мчатся из северных стран, с берегов безотрадно холодных,

В жаркий тропический край; загудели сентябрьские ветры.

Борятся с ними в лесу исполинские дубы и сосны.

Долгую, злую зиму предвещает суровая осень.

Пчёлы, глубоким инстинктом прочуяв лишение пищи,

До полна ульи свои наполняют; индиец-охотник

Слово даёт, что зима безпощадно-холодная будет.

Ибо хвосты у лисиц оказалися очень пушисты.

Так-то сентябрь начался. Но за этой суровой порою

Чудное время пришло: называют его поселяне

"Летом святых". Разлился фантастический отблеск какой-то

В воздухе свежем; луга и сады, и леса, точно снова

Выйдя из творческих рук, всею свежестью детства дышали;

Царствовал мир над землёй, и тревожная грудь океана,

Точно устав, улеглась. Все немолчные звуки природы

В тихой гармоньи слились. Голоса шаловливых малюток,

Крик петуха на дворе, воркотня голубей в голубятне,

Хлопанье крыльев орла - всё торжественно было и кротко.

Кротко как шопот любви; величавое солнце на землю

Взором приветным смотрело сквозь тучки свои золотые;

А в первобытном лесу вековые деревья, в пурпурных,

Жолтых и рыжих одеждах, сверкая кристальной росою,

Высились, точно платаны в то время, когда персиянин

Их убирает в брильянты и ярко-роскошные ткани...

Вечер. Труды поселян безмятежным покоем сменились.

Сумерки тихо сошли и вечерняя звездочка в небе

Ярко зажглась. Стада возвращаются с поля; раздули

Ноздри широко они и вдыхают вечернюю свежесть.

Тихо идёт впереди, с колокольчиком звонким на шее,

Евангелины коровка-красавица, гордо рисуясь

Важно, спокойно идёт, сознавая как-будто, что люди

Любят и холят её... Вслед за ней, с пастухов-провожатым

Стадо блеющих овец возвращается с берега моря -

Пастбищ любимых своих; а за ними большая собака

Шествует важно. Гордясь благородною службой своею,

Полный величия, пёс то туда, то сюда переходит,

Машет пушистым хвостом и отставших овец погоняет.

Он - их владыка, когда утомлённый пастух засыпает,

Он - покровитель у них и защитник в то время, как волки

Воют в ночной тишине, выходя из дремучого леса...

Вот ужь и месяц взошол. Нагружонные сеном телеги

С поля вернулись домой и наполнился запахом свежим

Воздух окрестный; резво, перекатисто ржут лошадёнки,

Гривы их полны росы, на хребтах - деревянные седла

Ярко-красивого цвета, с кистями из красного шолка;

В стойлах коровы межь-тех терпеливо стоят, отдавая

В женския руки сосцы, и в широкия, звучные вёдра

Рев и мычанье скота, и весёлые крики и хохот,

Шумно сливаясь в одно, повторяются эхом далёким.

Скоро замолкло село; творились со скрипом тяжолым

Двери анбаров, и всё в тишину и покой погрузилось.

В комнате тёплой своей, у камина, на кресле дубовом,

Фермер покойно сидел, и смотрел он, как пламя боролось

С дымом, как-будто враги на пожарище города. Сзади

Тень самого старика, в исполинских размерах, ходила

Взад и вперёд по стене, то во мраке на миг исчезая,

То появляясь опять; а на спинке дубового кресла

Рожи, домашней резьбы, освещённые пламенем ярким,

Скалили зубы; в шкапу оловянная чистая утварь

Так отражала огонь, как щиты - лучезарное солнце.

Тихо сидел Бенедикт и мурлыкал старинные песни -

Песни, что предки его распевали в рождественский праздник

В рощах нормандских своих и в бургундских садах виноградных.

Дочь молодая его поместилась с ним рядом и пряла

Лён для станка, что стоял позади, ожидая работы...

Тихо. Лишь песнь старика, да жужжание прялки, да мерный

Вдруг раздалися шаги, поднялася со стуком щеколда

И растворилася дверь. По гвоздям башмаков деревянных

Жака узнал Бенедикт; по биенью отрадному сердца

Дочь угадала, кто был провожатым почтенного Жака.

"Здравствуй!" сказал Бенедикт. "Подвигайся поближе к камину,

Друг мой любезный, садись поскорей на обычное место:

Пусто оно без тебя. Вот на полке кисет твой и трубка -

Сядь и кури. На тебя с наслажденьем великим любуюсь

Я в те минуты, когда сквозь струи синеватые трубки,

Доброе это лицо и приветно, и весело смотрит -

Круглое, красное, ну, вот две капли воды точно месяц,

С неба глядящий на нас сквозь осеннюю дымку тумана."

Так он сказал - и кузнец, на обычное место усевшись,

С самодовольной улыбкой ему отвечает: "Найдётся

Шутка всегда у тебя, Бенедикт мой любезнейший; весел

Ты постоянно, когда остальные томятся печальным.

Мрачным предчувствием бед и опасность смертельную видят.

Вечно ты счастлив; тебе позавидует всякий." Тут трубку

Дочь Бенедикта ему подала, на минуту прервавши

"Нынче нот пятый ужь день корабли англичан неподвижно

В гавани нашей стоят, обративши на нашу деревню

Пушки свои. Никому неизвестна причина приезда

Этих незванных гостей; но они приказали, чтоб завтра

В церкви мы все собрались, где монаршая воля указом

Будет объявлена нам. Растревожило это известье

Многих у нас на селе - и беду неминучую чуют

В завтрашней сходке они." Бенедикт отвечает на это:

"Может-быть, эти суда не с враждебной, а с дружеской целью

Бросили якорь у нас; от дождей или зноя, быть- может,

В Англии жатва плоха - и из наших анбаров желают

Пищей они запастись для скота своего и для деток."

"Ах!" отвечает кузнец, покачав головой: "не такого

Мненья другие у нас!" - и, вздохнув тяжело, продолжает:

"Да, Бо-Сежур, Луисбург, Пор-Рояль сохраняются живо

В памяти их - а теперь ужь не мало из них поспешили

Скрыться в лесу, где они ожидают тревожно исхода

Завтрашней встречи, У нас и оружие всё отобрали.

Только оставив косу полевую, да молоть кузнечный."

"Ну", говорит Бенедикт с беззаботно-весёлой улыбкой:

"Мы без оружья, среди густорунных овец и цветущих

Наших полей, приютясь за плотинами мирными, право

Можем спокойнее жить, чем отцы и родители наши

Жили в своих крепостях, под стрельбой неприятельских пушек.

Нет, не страшись, ничего, мой любезнейший друг - и сегодня

Пусть никакая печальте коснётся ни нашего сердца,

Ни моего очага, потому-что сегодня сошлись мы,

Наших детей обручить. Для четы молодой уж готовы

Дом и анбары и сад; молодёжь деревенская славно,

Прочно построила всё, заготовила сена и столько

Разных припасов съестных, что по крайности на год достанет.

Скоро с бумагой своей и с чернильною склянкой прикатит

Старый нотариус наш; неужли-же в такую минуту

Счастие наших детей не заставит и нас веселиться?"

Милая дочь старика, у окошка с возлюбленным стоя,

Руку сжимала его и зарделась стыдливым румянцем.

Слушая речи отца; и едва замолчал говоривший,

Дверь отворяется вновь и почтенный нотариус входит.

3.

Годы согнули его, как сгибает весло рыболова

Жолтые кудри его опускались как шолковый маис.

Лоб был широк и открыт; роговые очки возседали

Важно на крупном носу и смотрели оттуда с сознаньем

Мудрости высшей. Детей народил он два целых десятка;

Больше чем сотня внучат у него на коленях играли,

Боем карманных часов с изумлением радостным тешась.

Года четыре его продержали в военное время

В старой французской тюрьме, как приверженца Англии; вынес

Опытность он из нея и житейскую мудрость, но всё же

Ласковым, добрым, простым и младенчески-чистым остался.

Все уважали его и любили, особенно дети:

Тешил он сказками их про волшебника серого волка,

Милых белянок-летисс *), под звериною кожей которых

Кроются души детей, до крещенья умерших, и после

В комнаты добрых детей по ночам невидимкой входящих.

Сказки он знал и про то, как ведёт лошадей к водопою

Добрый старик-домовой; как в канун Рождества, точно люди,

В стойлах быки говорят; как наук в скорлупе от ореха

Может горячку прогнать - да и много мудрёного, много

Входит нотариус, Жак подымается с места, из трубки

Он выбивает золу и, подняв мускулистую руку

"Дядя Леблан - говорит - деревенские толки ты слышишь;

Может быть, новость и нам сообщишь о приезжих." На это

Скромно старик отвечал: "Деревенские толки я слышу,

Правда, не в малом числе, но из розсказней этих признаться,

Вынес немного; о том, для чего англичане приплыли,

Знаю не больше других; но почти убеждён, что дурного

Замысла нету у них; ведь живём мы спокойно и мирно,

Что же им нас притеснять?" С раздраженьем кузнец восклицает:

"Чорт побери! неужли-жь мы отыскивать станем повсюду:

Как, для чего, почему? Ежедневно мы видим неправду;

Сильные правы всегда." Но Леблан возражает спокойно:

"Люди неправы, но Бог справедлив и невинное дело

Он защищает всегда. У меня сохраняется живо

В памяти старый рассказ, утешавший меня в заключеньи,

В грустные дни моего пребыванья в темнице французской."

Этим рассказом старик поучал постоянно соседей,

"В старые годы, в одной - не припомню названья - столице,

В центре движенья её, возвышалась большая колонна

С медной статуей Фемиды. Одною рукою богиня

Крепко держала весы, а другою на меч опиралась -

Символ того, что в стране справедливость и правда царили.

В чашечках этих весов безпрепятственно птицы сказали

Гнезда свои и мечом, при сиянии солнца сверкавшим,

Мало смущались оне. Но с течением времени сильно

Пали законы страны: справедливость сменилась насильем,

Слабый и бедный страдал под железным ярмом притесненья.

Как-то случилося раз, что в дворце у вельможи пропала

Нитка больших жемчугов; заподозрили в краже сиротку,

Девушку, шившую там в услужении. Судьи решили -

Смертью воровку казнить - и безропотно бедный ребёнок

Встретил печальный конец у подножья статуи Фемиды.

Вдруг, в ту минуту, когда отлетел к правосудному Богу

Дух непорочный её - разразилась над городом буря.

Бешено гром налетел на статую богини, и вырвал

С треском весы у нея и швырнул их на землю. И что же

В чашке весов, а в гнезде - ожерелье жемчужное было."

Кончил старик. Но кузнец ничего не ответил: сомненье

Ясно читалось в лице, и стоял он как тот, кто желает

Много сказать, но найти ни единого слова не может.

Дочь Бенедикта, меж-тем, засветила за столике лампу,

Кружку из жести взяла, и домашняго, тёмного пива,

Пива, что в целой деревне за самое крепкое слыло.

Влила в лей до краёв. Из кармана нотариус вынул

Перья, бумаги свои и отчётливо, бодрой рукою.

Возраст четы записал, и число, и приданое - сколько

Фермер назначил овец и рогатой скотины. В порядке

Сделали всё - и печать на нолях документа, как солнце,

Место своё заняла. И серебряной, звонкой монетой

Выдал тогда Бенедикт адвокату двойной гонорар;

Старый нотариус встал, жениха и невесту поздравил,

Кружку во здравие их осушил до конца и, отвесив

С важностью низкий поклон, удалился. А все остальные

Долго сидели ещё у камина в раздумьи. Невеста

Двум старикам, наконец, предложила шахматную доску -

Ловко-разсчитанный ход иль нечаянный промах встречая.

Весело двум старикам, а жених с молодою невестой,

Подле окна, в полутьме, о любви с упоением шепчут,

Смотрят, как месяц встаёт, освещая туман серебристый

Нив и широких лугов и покрытое сумраком море,

Как на небесных лугах незабудочки ангелов, звезды,

В пышности нежной своей разцветают одна за другою.

Вечер прошол. Вдалеке, на часах колокольни церковной,

Девять пробило; огни на селе постепенно погасли;

Значит, пора но домам. Распростившись приветливо, гости

Вышли - и скоро в дому воцарилось безмолвие. Долго

В сердце невесты слова: "до свидания!" сладко звучали.

Долго и чудно в ушах раздавался возлюбленный голос.

Фермер заботливо сгрёб догоревшие угли в камине,

Всё осмотрел, и потом по дубовым ступенькам поднялся

Громкой походкой своей, а за ним - молодая невеста,

Пола касаясь едва, темноту освещая собою

Больше чем лампой своей. И вступила в уютную спальню

Девушка. Тут надо всем безмятежная прелесть царила;

В прочных, высоких шкапах полотно и работы из шерсти -

Всё рукоделье её, домовитой хозяйки. Всё это

Мужу приданым она принесёт, и приданое это

Будет дороже ему и домов, и овец густорунных

Муку послужит оно доказательством ясным искусства

Милой хозяйки-жены. Загасила красавица скоро

Лампу: в окошко её, освещая уютную спальню,

Кротко глядела луна, и проникло её обаянье

В душу невесты - и груд трепетала, вздымалась, как море

Тихо трепещет, когда заблестит над поверхностью месяц.

Ах, как прелестна она, как пленительна в эту минуту,

Стоя на гладком полу белоснежными ножками! Верно

Ей и на ум не пришло, что внизу, под деревьями сада,

Милый стоит, сторожа появления тени в окошке!

Да, не пришло ей на ум, но о нём, о возлюбленном сердца,

Думает только она, и порой, в те минуты, как месяц

Скроется в тучку и всё одевается в сумерки, грустью

Сердце сжимается в ней. Но опять разгоняются тучки -

Месяц; сияя, плывёт, а за ним, в отдалении, следом

Шол за Агарью вослед из шатра старика Авраама.

4.

Весело, ярко взошло над деревнею солнце. Красиво

Блещет залив голубой, отражая дрожащия тени

Английских гордых судов. Ужь давно пробудилась деревня,

Шумно и сотнею рук постучалася жизнь трудовая

В дверь золотую зари. Через несколько времени стали

С разных окрестных сторон, из соседних дворов и местечек,

В платьях воскресных своих, поселяне стекаться. И шумно,

Весело смех молодой, пожелания доброго утра,

Говор и крики неслись, оглашая сияющий воздух.

Было ещё далеко до обеда, но всюду замолкнул

Шумный, заботливый труд; вся деревня кишила народом,

Группы весёлых людей, беззаботно усевшись на солнце,

Шумно болтали; доме превратились в гостинницы; каждый

В них находил и привет, и радушие: люди простые

Жили как братья и всё нераздельным межь ними считаюсь.

Много народу везде; но в дому Бенедикта прохода

Нет от весёлых гостей. И не диво: ведь их принимает

Милая дочь старика, принимает с весёлой улыбкой,

В кубок, который она подаёт белоснежной рукою!

Празднует фермер-старик обрученье под небом открытым,

В свежей, душистой тени удручённых плодами деревьев.

Тут и нотариус наш, и почтенный священник, и рядом

С ними добряк Бенедикт и кузнец энергический; тут же,

В нескольких только шагах, поместился скрипач деревенский -

Первый в селе весельчак и отчаянный щоголь; но белым,

Длинным его волосам пробегают причудливо тени

Листьев древесных, когда раздеваются кудри по ветру;

Блещет лицо скрипача удалою весёлостью; быстро,

Резко скрипит старичок, и себе подпевает, и туг же

Бьёт для танцующих такт башмаком деревянным. А пары

Весело, шумно, легко под деревьями сада кружася,

Часто на луг уносясь по широкой тропинке; пленяет

Всё - молодёжь, старики и ребята. Прекрасны и милы

Девушки все; но милей и прекраснее всех между ними

Дочь Бенедикта! Сошлись превосходные юноши - только

Все красотой и умом уступают наследнику Жака!

Весело утро прошло. Вдруг на башне церковной раздался

Звук барабана - и вот собрались поселяне толпою

В церкви приходской своей; а в дворе, на церковном кладбище,

Женщины ждали; и тут, у могил собираясь, венками

Их украшали из листьев, добытых в лесу первобытном.

Скоро пришли и солдаты, приезжие гости; на паперть

Гордо вступили они; неприятно и громко раздался

Бой барабана. Но вот затворились тяжолые двери

Мирного храма. Толпа молчаливо стоил, ожидая

Воли солдат. Я тогда на амвон командир выступает,

Гордо он держит в руке королевский указ и такую

Речь говорит поселянам: "Сегодня, по воле монаршей,

Собраны вы. Государь удостоивал вас постоянно

Добрым вниманьем; но как за его милосердье и ласку

Вы заплатили - ответ поищите вы в собственном сердце.

Мне тяжело исполнять порученье, которое, знаю,

Будет прискорбно для вас; но монаршую волю я должен

Свято исполнить: в казну отбираются ваши все земли,

Скот и доме, а затем выселяют самих вас отсюда

В новые земли. И там да поможет вам Бог оставаться

С этой минуты я всех арестую по воле монарха!"

Как средь палящей жары ослепительно светлого утра,

Вдруг налетаеть гроза, и убийственный град побивает

Хлеб на полях поселян, и на крышах избушек солому

Бешено рвёт, и вокруг темноту разливает, и в окна

Злобно стучит, и стаде заставляет реветь и метаться -

Так проникает в сердца роковое известье. Сначала

Ужас немой охватил поселян безмятежных; но скоро

Гнева и горести крик прокатился по церкви - и шумно,

Бешено к выходу все устремились. Напрасное бегство!

Двери закрыты - и вот раздаются хулы и проклятья

В доме молитвы святой. Из толпы выдвигается резко,

Выше их всех головой, разъярённого Жака фигура;

Кровью глаза налились, и неистово он восклицает:

"Смерть иноземным тиранам! мы им никогда не давали

Клятвы в покорности! Смерть иноземным солдатам, пришедшим

Грабить поля и дома!" И не скоро ещё прекратил бы

Возгласы эти кузнец, но удар одного из солдатов,

Прямо в лицо, старика повалил беззащитного на пол..

Вдруг отворяется дверь алтаря - и почтенный священник,

С грустно-серьёзным лицом на амвон выступает. Единым

Строгим движеньем руки заставляет он смолкнуть все эти

Крики и вопли; затем обращается с речью такою

В пастве послушной своей - и слова старика раздаются

Мерно, печально, как звон похоронный на башне церковной

После набата: "О, дети, что сделалось с вами? какое

Бешенство вас охватило? Полвека почти между вами

Прожил я, дети, уча, что не только словами - на деле

Ближних должны вы любить; неужли же мой труд неустанный,

Бденье, молитвы мои, и лишенья, и просьбы - приносят

Только такие плоды? Неужли вы так скоро забыли

Все поученья любви и прощения? В доме Владыки

Мира и кротости вы - и его оскверняете злобным,

Диким насилием! Вот перед вами распятье: Спаситель

Кротко взирает на вас. Посмотрите, каким всепрощеньем

Полон тоскующий взор! И послушайте, как безпрестанно!

Губы его повторяют молитву: "Отец Мой, прости им!"

Станем же, дети, и мы точно также молиться в минуту

"Отец мой, прости им!"

Мало священник сказал, но слона увещанья глубоко

В души запали, и взрыв возмутившейся злобы сменился

Вздохами тихой тоски и раскаянья чистого; стали

Все на колени и все говорили: "Отец мой, прости им!"

Скоро и час поступал для служенья вечерняго. Свечи

Ярко зажглись; горячо и торжественно Богу молился

Старый священник, и все прихожане не только устами.

Но и сердцами ему отвечали; и "Ave Maria"

Пели, колени склонив, и на крыльях священной молитвы

Души их к небу неслись, как Илья на своей колеснице.

Страшная весть между-тем разнеслась по селенью - и, плача,

Из дома в дом пробегали и дети и женщины с нею.

Долго у двери отца молодая невеста стояла,

Правой рукою глаза заслоняя от солнца; к закату

Тихо спускалось оно, освещая таинственным блеском

Улицы в мирном селе, позолоту кидая на крыши

И на окошках домов выводя арабески. Давно уж

В комнате фермера стол белоснежною скатертью убран,

Белая булка на нём и тарелка душистого мёда;

Ждут Бенедикта. Давно приготовила кресло большое

Добрая дочь у стола - и стоит, ожидает у двери.

Время идёт и идёт; удлиняются тени деревьев.

Вдоль по душистым лугам упадая. На сердце невесты

Тоже спускается тень; благовонье небесное льётся

С луга прекрасной души, и в божественном там аромате -

Кротость, и мир, и любовь, и надежда, и грусть, и прощенье.

Вовсе забив о себе, отправляется девушка бодро

Вдоль но селу, и везде утешает слонами и взглядом

Женщин, идущих домой с безпредельным отчаяньем в сердце,

3а руку тихо ведя утомлённых детей... Закатилось

Красное солнце совсем и в нарах золотых засверкало,

Точно пророк Моисей, нисходивший с вершины Синая;

Колокол тихо пробил, призывая к покою - и смолкло

Всё на селе. Между-тем, окружонная тьмою, у церкви

Дочь Бенедикта стоит. Ни малейшого звука не слышно

В церкви; напрасно она то к дверям, то к окошкам подходит,

Слушает, смотрит и ждёт; наконец, побеждённая скорбью,

Полной волненья, она "Гавриил!" восклицает; но тщетно

Мёртвых людей, ни в гробу, заключавшем живых, не находит

Отклика скорбный призыв... И идёт, головою поникнув,

Бедная в домик отца, опустелый и грустный... Погасло

Пламя давно в очаге, ожидает нетронутый ужин;

Пусто и мрачно везде и но комнатам точно проходит

Злых привидений толпа. С молчаливым унынием входит

Девушка в спальню свою и среди гробового молчанья

Слышит, как дождик стучит но завядшим ветвям сикоморы.

Молния блещет кругом, и раскаты далёкого грома

Ей возвещают, что есть в небесах милосердый Создатель.

Правящий миром. И тут вспоминает она с умиленьем

То, что нотариус ей рассказал накануне о правом

Божьем суде - и покой с упованием светлым нисходит

В чистую душу, и сон безмятежно смежает ресницы.

5.

Четверо суток прошло, а на пятые сутки, чуть только

Криком весёлым петух разбудил деревенских служанок,

Встали и все на селе. И. чрез несколько времени, в мрачном,

Мёртвом молчании все акадийския женщины тихо

Шли по лугам и полям, и везли на тяжолых телегах

Взоры назад, чтоб взглянуть на родимые, милые избы,

Прежде, чем скроется всё за лесными деревьями. Дети

Рядом бежали, шумя, погоняя быков и в ручёнках

Крепко сжимая куски переломанных, старых игрушек.

К устью Гаспро, наконец, дотянулись несчастные жоны;

Тут, на морском берегу, безпорядочной кучею стали

Сваливать вещи с возов - и до самого вечера лодки

Их подвозили к судам, и до самого вечера длинный

Ряд нагружонных телег из деревни тянулся. Но стало

Солнце к закату идти, и тогда в отдаленьи, у церкви,

Громко забил барабан, отозвавшись далёко, далёко

Эхом зловещим своим... И стремительно жоны и дети

Кинулись к церкви. И вот растворяются двери; выходит

Стража оттуда; за ней поселяне-затворники;бледны;

Сумрачны лица у них, но в сердцах терпеливая кротость.

С песнью святой на устах подвигаются бедные люди

К берегу моря, среди дочерей и супруг неутешных.

Так пилигрим, вдалеке от родимого милого крова.

С ней забывает легко. Впереди молодёжь проходила;

Грустные их голоса оглашали селение; пели

Хором согласным они: "О, святое Спасителя сердце!

Вечно струящийся ключ! О, наполни нам души сегодня

Силою, верой в тебя и безропотно-кротким терпеньем!"

Вслед молодым старики выступали и вторили дружно

Псалму святому; его повторяли и женщины. Солнце

Ярко светило с небес, и с торжественным пеньем сливались

В чудно-таинственный хор голоса беззаботные птичек.

Дочь Бенедиката меж-тем на дороге стоит, ожидая;

Скорбь не сломила её, и исполнено твёрдостью сердце.

Ждёт молчаливо она... Наконец приближаются... Видит

Бедная в этой толпе жениха ненаглядного: бледен.

Сумрачен он - и тогда у нея выступают невольно

Слёзы в глазах, и к нему подбегает она, и хватает

3а руки нежно и, к нему на плечо головою

Тихо склонясь, говорит: "Гавриил! ободрись, ненаглядный;

Как бы несчастие нам не грозило, но если мы крепко

Любим друг друга - для нас никакия страданья не страшны!"

Старый отец проходил перед нею. О, Боже, как сильно

Он изменился! В лице ни кровинки; и бледны, и жолты

Щёки, потухли глаза, и тяжело походка, как будто

Трудно нести старику отягчённое горестью сердце.

Вздрогнула бедная дочь; но тотчас же к нему подбежала

С милой улыбкой своей и, поняв, что слова утешенья

Будут безсильны, она обнимала его и ласкала,

Быстро шепча старику восхитительно-нежные речи.

Вот ужь и устье Гаспро; началась переправа. Увозят

Лодки толпу за толпой на суда иноземные; часто,

В общем смятении, жон от мужей отрывают; ребёнок

Видит, как мать у него уплывает, и, стоя у моря,

С горьким рыданием к ней простирает ручёнки, несчастный.

Жака и сына его разместили по случаю тоже

В разных судах, и меж-тем, как они отплывали, невеста,

С страшною болью в душе, старика Бенедикта обнявши,

С берега милому в след посылала немое прощанье. .

Вот ужь и солнце зашло, а работа ещё вполовину

В быстром отливе, и там, где ещё за минуту шумели

Волны седые, теперь обнажилась песчаная отмель,

Полная камней, и трав, и зелёного мха, и ракушек.

Доступа нет к кораблям - и толпа поселян безприютных,

Здесь, на пустом берегу, под небесною кровлей, находит

Грустный ночлег; посреди и волов, и телег, и пожитков,

Точно как табор цыган кочевых, иль разбитое войско,

Бедные люди лежат. И хотели б уйдти - невозможно:

Спереди море у них, за спиной - часовые с штыками.

Ночь наступила. Стада возвратилися с пастбищ в деревню;

Запахом их молока наполняется воздух; напрасно

Ходят они и мычат у знакомых ворот, ожидая

Добрых коровниц своих; гробовое молчание всюду.

Пусты дворы и доме, не зовёт прихожан на молитву

Колокол церкви, из труб ни единая струйка не вьётся,

В окнах нигде огонька... Но за-то осветился огнями

Берег далёкий; костры из обломков судов, сокрушонных

Бурями, ярко зажглись, озаряя печальные лица;

Жон и мужчин голоса раздавались печально, сливаясь

Добрый священник ходил с поученьем, молитвою, лаской;

Вот он пришол и туда, где сидела печально невеста

Подле отца своего. Неподвижно, безжизненно, тупо

Было лицо старика, как часы, у которых внезапно

Маятник отняли; в даль помутившимся взором, без мысли,

Дико смотрел Бенедикт; и напрасно словами привета

Дочь ободряла его, и напрасно ему предлагала

Пищу она: молчалив, без движенья, без чувства, без жизни

Фермер сидел на земле. "Benedicite!" тихо и грустно

К этому слову; но вид безнадежно-великого горя,

Зрелище скорби такой необъятной и страшной сковали

Губы его - и без слов он на голову девушки бедной

Руку свою положил и, взглянув со слезами на небо,

Чуждые скорби людей, равнодушные к их злодеяньям,

С девушкой рядом он сед и безмолвно заплакали оба...

Вдруг полосою огня озарилося небо на юге;

Так но хрустальным стенам небосклона, осеннею ночью,

Сотни пылающих рук на поля s луга, обнимая

Реки и скалы, и в них громоздя исполинския тени.

Ярче и ярче огонь освещал деревенския крыши,

Небо и море; столбы синеватого дыма вставали

В белую массу слились, между-тем как далёко, далёко

Клочья соломенных крыш уносил разыгравшийся ветер...

С берега, с палуб судов на ужасное зрелище это

В страхе смотрела толпа, и немое отчаянье скоро

"никогда, никогда не увидим мы больше

Наших родных очагов!" А в селе между-тем, принимая

Пламя за утренний свет, петуха закричали, и ветер

К бедным изгнанникам нёс и мычание стад и протяжный

Лай деревенских собак: боязливо-тоскливы сначала

Воем и криком: стада, ошалевши от страха, палимы

Знойным огнём, понеслись далёко по лугам и полянам...

С горем великим в душе, но без слов, без единого звука

Патер и дочь Бенедикта смотрели на страшное пламя,

Светом кровавым; когда:к повернулись они к Бенедикту -

Он уж лежал на земле, неподвижно, без жизни: разсталась

С телом на веки душа. Осторожно приподнял священник

Голову друга, а дочь на колени упала и громко,

Камнем на сердце легло - и всю ночь пролежала недвижно.

В мёртвом, немом забытьи; а когда пробудилась - пред нею,

Молча, стояли друзья; со слезами святого участья,

Нежно смотрели они на несчастную; пламя пожара

Отблеском бледные лица - и страшным судом показалась

Эта картина её помутившимся мыслям. Но скоро

Голос знакомый она услыхала: священник народу

Так говорил: "похороним несчастного нашего друга

В наши родные дома из далёкого края изгнанья -

Прах драгоценный снесём на церковное наше кладбище."

Так он сказал - и тотчас, без молитвенных песен, без звона.

Друга зарыли они... У песчаной могилы священник

Громко молитвы читал - и широкое, синее море

Вдруг зашумело в ответ - зашумело с торжественной грустью...

Это прилив начался; издалёка опять покатились

Двинулись слова к судам тяжело нагружонные лодки.

Скоро окончилось всё - и скитальцы-изгнанники плыли

В дальний, неведомый край, за собою оставивши только

Труп на морском берегу, а в селении - груду развалин...

*) Летиссы - род маленьких соболей; по народному нормандскому преданию, эти зверки - души детей, умерших прежде, чем их успели скрестить.