Мандрагора.
Примечание

Примечание:

Перевод комедии Макиавелли впервые опубликован профессором Д. К. Петровым в сборнике "Памяти А. Н. Островского", Пг., 1923. В основу публикации легли карандашный черновик и перебеленная авторская рукопись (Пушкинский дом). Настоящий текст перевода в основном повторяет публикацию 1923 года с учетом правки А. Н. Островского.

В черновике к заголовку "Мандрагора" комедия Никколо Макиавелли Флорентинского. Перевел с итальянского А. Островский" Островский сделал такое примечание: "написана около 1504 года". Он ошибался. К 1504 году приурочено действие комедии, а написана она между 1513 и 1520 годами (вероятнее всего, в 1518 - 1519 гг.). Первое представление ее на сцене в декорациях Андреа дель Сарто и Бастиано де Сан-Галло состоялось во Флоренции с 1520 году, а затем - в Риме и Венеции. Первое издание - в 1524 году.

Перевод "Мандрагоры" выполнен, по всей вероятности, по изданию: Machiavelli N., "Commedie", 1769 г.

Обращение А. Н. Островского к знаменитейшей итальянской комедии XVI века вряд ли можно считать случайным. Итальянская драматургия постоянно привлекала его внимание. Об этом свидетельствуют и многочисленные переводы Островского с итальянского, да и самый состав его личной библиотеки.

Работу над переводом "Мандрагоры" Островский завершил зимой 1883/84 года. Так, в письме к жене, М. В. Островской, от 15 марта 1884 года Островский пишет: "Феоктистов сделал распоряжение, чтобы пропустили мой перевод "Мандрагоры" - это отлично; я уж не надеялся и думать об этом перестал. Значит, труд не пропал, этот перевод принесет, по крайней мере, тысячу рублей. Вейнберг обещал принести деньги, да опять скрывается; но я его настигну". Судя по словам "я и думать об этом перестал", можно предположить, что Островский уже давно отослал свой перевод в цензурный комитет, то есть где-нибудь в январе - начале февраля 1884 года. Однако тянула не только цензура, медлили издатели. Через шесть дней он снова пишет жене: "С Сувориным я так или иначе кончу относительно издания сочинений и относительно печатания "Мандрагоры". А спустя два дня Суворину: "Мне обещают пропустить перевод "Мандрагоры", хочется напечатать ее поизящнее, как того заслуживает имя автора".

дело расстроилось. Однако, как бы там ни было, самый выбор пьесы свидетельствует о сценической прозорливости Островского. Живой театральный интерес к пьесе Макиавелли (как и вообще к итальянской комедиографии XVI в.) возник повсеместно уже много лет спустя после смерти Островского. В России один за другим появляются новые переводы "Мандрагоры" (Амфитеатрова, Ракинта, Габричевского). Комедия все чаще и чаще появляется на подмостках мировой сцены.

Очевидно, впрочем, и то, что перевод этот никак нельзя считать завершенным. Д. К. Петров совершенно прав, когда говорит, что разница между карандашным черновиком и перебеленной рукописью "не слишком значительна" и что Островский, "переписывая свою работу, исправил ее и усовершенствовал". Однако он решительно не прав, утверждая, будто "...уже черновик дает нам удовлетворительный и изящный перевод". Островский не был бы Островским, приняв такой комплимент. Воспроизводимая здесь перебеленная рукопись - всего лишь одна из стадий работы над переводом. Не подлежит сомнению, что, подготавливая его к печати (сдержи А. С. Суворин свое обещание!),

Островский внес бы еще много уточнений и изменений. Об этом свидетельствуют именно варианты, привнесенные автором в перебеленную рукопись. Это лишь возможные исправления, "заметки для себя", дающие направление еще предстоящей, но далеко не завершенной работе.

Однако и в таком виде перевод А. Н. Островского для нас чрезвычайно поучителен. Внимательный читатель легко обнаружит в нем основные требования, которые великий знаток слова предъявлял к сценическому языку: построение реплик, словесный " подхват", забота о произносительном удобстве для актера.