Поэмы древних бардов.
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Поэмы древних бардов.

ПОЭМЫ
ДРЕВНИХЪ
БАРДОВЪ.

Пять Бардовъ собравшись въ одной хижине, одинъ по другомъ воспеваютъ различныя перемены въ Атмосфере.

Нощь пасмурна и печальна. Тучи простираютъ темную завесу надъ холмами. Луны на небесахъ невинно. Ни единая звезда не блещетъ. Слухъ мой поражается невнятнымъ и смешеннымъ шумомъ ветровъ раздающихся въ отдаленной роще. Источникъ печально журчитъ въ долине. Сова предвозвестница нещастiй, произноситъ пронзительный крикъ, сидя на вершине древа возросшаго близь гробовъ усопшихъ. Я вижу призракъ въ долине, се тень единаго ратника, коего нетъ уже на свете: она разсыпается и исчезаетъ. По сему пути некто понесенъ будетъ во гробъ; сей призракъ начерталъ путь ему.

Я слышу голосъ пса лающаго въ отдаленной хижине. Елень лежитъ на мхе растущемъ по горе; Еленица покоится возле него; она услышала отзыве ветровъ раздающихся въ рогахъ ея! Я вижу, какъ она встревожась, вдругъ подъемлетъ свою голову и приложа уши, окрестъ себя озирается; по томъ уверясь въ безопасности, паки голову свою уклоняетъ. Дикая коза спитъ въ разселине горы. Тетеревъ сокрылъ свою голову подъ крыло. Ни зверь ни птица невыходятъ на открытый воздухъ, кроме совы и лисицы: одна сидитъ уцепясь на изсохшемъ и обнаженномъ отъ листвiй древе, другая показывается окруженная тучами на вершине горы.

Путникъ, печаленъ, утомленъ, трепещущъ во мраке, сбился съ пути своего: онъ подается впередъ продираясь сквозь колючiя кустарники, и съ безпокойнымъ духомъ следуетъ внимая журчанiю источника: онъ страшится, чтобъ не препнули пути его горы или блаты; трепещетъ воображая нощные привиденiя. Старое древо скрыпитъ уклоняемое силою ветра; отторженная ветвь производитъ шумъ упадая на землю. Ветръ гонитъ предъ нимъ катя по дерну оцветшiй репейникъ и вместе сцепившiйся. Онъ мнитъ слышать легкое ступанiе привиденiя: окруженный мракомъ вздрогиваетъ отъ ужаса.

Нощь пасмурна, туманна, буреносна; ветры, привиденiя, и мертвецы въ долине. О други мои! примите меня и дайте мне убежище.

Ветръ поднялся, идетъ дождь. Древа соударяясь съ ужаснымъ трескомъ ломаются. Буря прогоняетъ съ долины коня, козу и ревущую корову: обмокшiя отъ дождя, они дрожатъ стоя подле брега, которой обсыплясь обрушается. Ручей наполнясь излишнею водою съ великимъ шумомъ катитъ пенящiяся свои воды. Путникъ испытуетъ бродъ: слышишь ли ты вопль?... Се онъ кончаетъ жизнь. Ловецъ въ уединенной хижине вдругъ отрясаетъ сонъ отъ веждей своихъ; онъ возжигаетъ последнiя искры утушающаго жару на очаге своемъ; его верные псы обмоклые и испускающiе отъ себя паръ, окрестъ его толпятся. Два ручья съ горы стремительно текущiя, стекаются и съ шумомъ соединяютъ свои воды подле его хижины. Заблудившiйся пастухъ садится печаленъ и задумчивъ, на скате горы; онъ ожидаетъ возшествiя лупы, дабы осветила путь къ его жилищу.

Привиденiя носятся на крыльяхъ бури, кажется, якобы слышны звуки слабаго ихъ гласа во время перемеженiя дуновенiя ветровъ: песни ихъ, суть песни другаго света.

Дождь пересталъ, сухой ветръ дуетъ, хладные капли упадаютъ съ кровли хижины. Я вижу небо усеяно звездами, но дождь паки собирается. Западъ наполненъ тучами. Нощь бурна и ужасна. О други мои! укройте меня отъ нощи.

разделясь на разныя части носятся въ воздухе, и время отъ времени открываютъ блестящiе звезды. Тонкiй огнь воздушный, предвестникъ смерти, летаетъ въ сгущенномъ мраке и остановляется на возвышенiи холма. При свете его я вижу изсохшую траву, мрачный верхе горы, опроверженный дубъ. Кто же сей, котораго я вижу близь шумящаго ручья, окутавшагося въ свои одежды?

Волны гонимыя ветромъ одна за другою последуютъ на озере, и сильно ударяются въ утесистой берегъ. Лодка отваливаетъ отъ противнаго берега, весла противоборствуемые ветромъ, тщетно усиливаются разсекать влагу. Юная пастушка сидитъ возле утесистой скалы, и простираетъ печальные взоры на шумящую воду. Ея любовникъ обещалъ къ ней возвратиться. При закате солнца она видела лодку его на озере. О боги! не она ли теперь ударясь о береге разбилась? не его ли стенанiя слышитъ она прерываемые ревомъ ветра?

Послушайте, какой шумъ отъ падающаго града. Глыбы снежные тихо летятъ съ облаковъ. Вершины горъ оделись белизною. Ветръ умолкаетъ. Нощь холодна и непостоянна. О други мои! укройте меня отъ нощи.

Нощь тиха и безоблачна. Звезды блистаютъ на лазуревомъ своде. Ветры съ тучами купно сокрылись и удалились за горы. Луна испускаетъ лучи свои на вершину горы. Древа осветились. Горы отражаютъ светъ ея, и блестящiй ея образъ изображается неподвижно въ водахъ спокойнаго озера, и кажется колеблющимся въ волнахъ текущаго источника.

Я вижу землю устланную обломками разшибенныхъ деревьевъ; класы разметанные по долине, и трудолюбиваго служителя, которой посвистывая, ихъ въ груду собираетъ.

Нощь тиха и прекрасна. Кого я зрю-пришедшаго изъ обители мертвыхъ? я вижу привиденiе облеченное въ одежды белейшiя снега, имеющее руки подобные алебастру, и черные власы. Ахъ! се дщерь нашего вождя, которую смерть за несколько дней предъ симъ похитила. Гряди, прелестная тень, гряди, предстать очамъ нашимъ". Ты была утешенiемъ Ироевъ. - Но дыханiе ветровъ, тень гонитъ предъ собою: она теряетъ свой образъ, и помалу изменяясь превращается въ белые пары простирающiеся по холму. Прохладный ветръ разгоняетъ легкiй туманъ покоящiйся на долине, онъ возвышается до вершины холма; слава его касается облаковъ и соединяется съ ними, такъ что неудобно оку отличить его отъ оныхъ. Нощь тиха, небесный сводъ прiялъ цветъ лазури, звезды и луна его освещаютъ. Други мои! укройте меня отъ нощи.

Нощь тиха, но тишина сiя бурею угрожаетъ. Луна возвышается надъ тучею вечернею; бледный светъ ея, испускаетъ колеблемыя лучи холмъ который время отъ времени становится темнее. Тамо слышенъ. невнятный шумъ вдали разбивающихся волнъ. Петелъ возпеваетъ, гласъ его возбуждаетъ отъ сна жену пекущуюся о домоводстве. Ловецъ чая, что уже наступаетъ, день, созываетъ. верныхъ псовъ своихъ, которые воспрянувъ отъ сна, отряхиваются и спешатъ на гласъ его. Онъ восходитъ на холмъ, свистъ его разносится по воздуху. Дуновенiе ветра отдаляетъ тучу. Звездная колесница полюса небеснаго, открывается очамъ его. До зари еще долго. Онъ ложится на мхе растущемъ по горе, и сномъ обремененная глава его уклоняется. Луна совсемъ сокрылась за холмъ; последнiя лучи ея слабо озаряютъ вершину онаго. Густая тень дрёвесъ протяженье свое усугубляетъ. Теперь повсюду темноте. Нощь мрачна, тиха и ужасна. О други мои! примите меня и укройте отъ нощи.

Что намъ до того, что тучи покоятся надъ холмами, что привиденiя летаютъ въ долине, и путниковъ въ содроганiе приводятъ, что страшный ревъ ветровъ раздается по роще; что бури изъ недръ вихрей изходятъ, что ручьи съ шумомъ катятъ свои волны, что воздушныя огни воспламеняютъ воздухъ, что бледная луна возвышается превыше горъ, или сокрываетъ чело свое въ облакахъ; пусть нощь будетъ тиха или бурею ужасна. Лучъ исходящiй отъ востока прогоняетъ нощь. День паки воспрiявъ свою юность изъ мрака возраждается. Но мы, увы! изъ недръ гробницы на свете опять не выйдёмъ.

Где наши ратники вековъ прошедшихъ, где наши славные Цари? На техъ поляхъ, где они прославились победами, царствуетъ глубокая тишина. Гробы ихъ покрытые дерномъ, едва, едва уже существуютъ. "И мы такъ же, и мы вскоре будемъ забыты. Сей домъ, въ которомъ теперь гласы наши раздаются, разрушится, потомки наши не возмогутъ познать и, места, на коемъ онъ былъ воздвигнутъ. Они вопросятъ старцевъ древностiю удрученныхъ: где возвышались стены чертоговъ обитаемыхъ нашими отцами.

Возвысьте все свои гласы, и ударяйте въ Арфу; да хижина сiя наполнится радостными пенiями. Повесьте сто светочей возженныхъ. Младые пастыри, юные пастушки, начинайте ваши пляски. Да будетъ при мне престарелый Бардъ, и повествуетъ о подвигахъ вековъ протекшихъ, деянiя Царей страну нашу славою возвысившихъ, и всехъ ратниковъ, кои во мрачный гробъ отъ насъ сокрылись. Сделаемъ прiятнымъ остатокъ нощи, дондеже заря неосветитъ нашихъ чертоговъ. Тогда да будетъ лукъ въ вашей длани, псы и ловцы да будутъ готовы, мы съ разсветомъ дня взойдемъ на верхъ горы, и возбудимъ усыпленныхъ еленей.

Я былъ некогда младъ: я любилъ отца моего, любилъ опасности и славу. Я лечу на помощь Кротару, другу моего родителя, и во время юности его бывшу клевретомъ ему въ сраженiяхъ. Но въ то время преклонность летъ делала его способнымъ противостати сильному Ротмару, уже победителю и готовящуся свершить его погибель.

Прибывъ къ жилищу старца, я нахожу его седяща посреде оружiй праотцевъ его. Престарелость очи его всегдашнимъ мракомъ уже покрыла. Звукъ оружiй нашихъ коснулся его слуха. Онъ усиливается восстати, простираетъ трепещущую длань свою, прикасается ко мне и познаетъ сына Фингалева.

Оссгянъ, рекъ онъ, силы мои оскудели, почто и ныне немогу я такъ владети копiемъ, какъ въ тотъ день, когда я сражался возле твоего родителя; онъ былъ первымъ между воинами; но и Кротаръ былъ не последнiй. Оссiянъ! таковъ ли ты силенъ, какъ твой родитель? дай мне руку. - Я повинуюсь его желанiю. Руки его испытуюте крепость мышцъ моихъ, - Сыне мой, оне рекъ, и тяжкiй вздохъ восколебалъ его перси;... ты мужественъ, но нетаковъ какъ былъ твой родитель: и кто можетъ быти ему равенъ?

Прiуготовляютъ пиршество: возглашаютъ пенiя; но сiя шумная радость токмо заглушала вздохи кроящiяся во внутренности сердецъ. Пенiя умолкли. Кротарь возвышаетъ гласъ: онъ вещаетъ мне не проливая ни единыя слезы; но я зрелъ что онъ удерживалъ свои рыданiя.

Оссiянъ, вещалъ онъ мне, ты неведаешь всехъ моихъ нещасшiй. Приметилъ ли ты сокрушенiе царствующее въ моемъ жилище? Небылъ я печаленъ во время торжествъ моихъ, когда народе мой 6ылъ въ целости! Я былъ веселъ въ присутствiи чужестранцевъ, когда сыне мой былъ возле меня, увы! онъ погибъ сражаясь за отца своего. Ротмаръ позналъ, что я сталъ немощенъ, и очи мои мракомъ покрылись. Онъ вооружается на меня, и ратниковъ моихъ погубляетъ. Что было мне предпрiять? Колеблющимися стопами я протекалъ мое жилище. Горесть мною овладела. Суетными желанiями обращался къ темъ блаженнымъ днямъ моей юности, въ которые изъ сраженiй исходилъ я победителемъ. - Сынъ мой возвращается съ ловтвы. Онъ былъ младъ, но сердце его было великодушно, и огнь мужества блисталъ во очахъ его. Онъ зритъ безпорядокъ, видитъ отца блуждающа косными стопами. Онъ воздыхаетъ: отче мой, вещаетъ мне, не слабость ли юности моей тебя огорчаетъ? Я уже извлекалъ мечь, и тугiй лукъ уже повинуется моей силе: повели, и сражусь со врагомъ твоимъ. Воззревъ на тебя отче мой, я ощущаю въ себе неведомую до сего мне крепость, и храбрость моя воспламеняется. - Иди, сыне мой, я огнь пылающiй изъ очей моихъ и восстали. Всю нощь шли мы по горе, уская и покрытая зеленью долина является предъ нашимъ взоромъ. Блескъ оружiи открылъ намъ воинство Ротмарово. Мы нападаемъ на нихъ въ долине. Они бегутъ. Ротмаръ падетъ отъ руки моей. Солнце еще далече отъ заката бывшу, я возвращаюсь къ Кротару, подношу ему доспехи врага его. Старецъ хощетъ осязати ихъ своими руками, и радость разливается по челу его.

Ратники собираются въ чертоги. Празднество паки начинается. Чаша победы отъ единаго къ другому переходитъ. Пять Бардовъ выступаютъ за среду и воспеваютъ мне похвальныя песни. Огнь души ихъ оживотворялъ ихъ песни, и десять арфъ звукомъ своимъ сопровождали ихъ гласы. Вся страна была въ радости. Возвращенiе мира разливало повсюду утехи. Нощь протекла спокойно, и наступила заря ненаруша тишины. Ни единое вражеское копiе не возблистало во мрака.

Я возвысилъ гласъ мой, дабы воспеть юнаго Форара падшаго въ сраженiи, въ то время какъ тело его предавали земле. Отецъ его былъ при томъ, но неиспустилъ ни единаго вздоха. Рука его искала язвы сыновней; онъ находилъ ее въ сердце. Радость блистаетъ на лице его. Онъ подходитъ ко мне и речетъ:

Поздравь меня Оссiянъ: сынъ мой умеръ не безславно; онъ не обратилъ плещъ своихъ непрiятелю. Онъ встретилъ смерть лицемъ къ лицу. Блаженны умирающiе въ юности, въ то время, когда еще молва имена ихъ повсюду возглашаетъ! они не зреятъ друзей своихъ лежащихъ во гробе. Они не ощутили ослабленiя победоносной своей десницы. Человеке слабой и робкой не узритъ ихъ стареющимися въ ихъ чертогахъ: не посмеется оне видя, дрожащiя ихъ длани. Память ихъ прославляется въ песняхъ. Юныя девы ихъ оплакиваютъ.

Но старцы постепенно низходятъ ко гробу: славные подвиги ихъ юности еще при жизни ихъ забыты. Они умираютъ и никто вниманiя къ тому не обращаетъ. Чада ихъ слабо о нихъ болезнуютъ, и камень долженствующiй возвестить потомству имена ихъ, полагается не орошенный слезами. Конечно блаженны умирающiе въ юности; въ то время они во всей славе своей низходятъ ко гробу!

Тоскаръ и Дермидъ имели единое сердце, они вместе пожинали лавры победъ на поляхъ битвы. Дружба ихъ была тверда яко сталь ихъ доспеховъ, они сражались всегда единъ возле другова. Смерть имъ предшествовала. Сама любовь не могла разорвать ихъ союза.

Комала, который отца они умертвили въ сраженiи, была молода и прекрасна. Оба ее узрели и влюбились: каждой любилъ ее равно съ своею славою. Они хотели или обладать ею или умереть; но сердце красавицы преклонилось къ Тоскару. Она возлюбила убiйцу отца своего: забыла, что руки его обагрены кровiю ея родителя.

Тоскаръ! рекъ Дермидъ, я люблю, я люблю сiю красавицу, и ведаю, что сердце ея преклонно къ единому тебе; но язвы моей ничто излечить не можетъ. Тоскаръ, на семъ месте пронзи грудь мою. Тоскаръ, мой другъ, изцели меня мечемъ твоимъ.

Кто я, ответствуетъ Тоскаръ; чтобъ мечь мой обагрился кровiю друга моего?

Тоскаръ, я сего желаю; и кто другой кроме тебя достоинъ пресечь нить жизни моей? низпошли меня во гробъ со славою; я немогу более жить; должно сразиться. - Когда такъ, возми твой, мечь, и будь готовъ себя защищать, да умру и я съ тобою.

Они сражаются у подошвы горы; дернъ обагряется ихъ кровiю. Дермидъ падетъ и уста его осклабляются покрываясь мракомъ смерти.

Тоскаръ после плачевной своей победы приходитъ къ предмету любви своей, хощетъ сокрыть въ душе своей горесть его снедающую; но Комала примечаетъ печаль его, и принуждаетъ открыть оной причину.

Онъ хощетъ обольстить ее вымысломъ: я недоволенъ собою, вещаетъ ей, тамо подле источника я повесилъ на дереве щитъ храбраго Гомара убiеннаго мною. Я хотелъ пробить его своими стрелами, но целый день суетно трудился. Куда девалось мое искуство.

И я хочу испытать свою силу, рекла Комала: руки мои натягивать лукъ умеютъ.

Они идутъ вместе. Тоскаръ становится позади щита: Комала напрягаетъ лукъ; стрела летитъ и раздираетъ его перси. Щастливая рука, возопилъ онъ, благодарю тебя, мне сладко умереть отъ твоихъ пораженiй. Положи меня въ землю подле моего друга.

Я отмстила отца моего, рекла ему Комала: теперь смерть для меня прiятна. Я тебя любила. Она окончитъ мои мученiя; при сихъ словахъ она прободаетъ себе грудь. Красавица, колеблется, падетъ и умираетъ.

Ветры и дождь престали. Полдень тихъ и ясене. Тучи разсеясь въ воздухе летаютъ. Непостоянный лучь солнца перескакиваетъ по зелененымъ холмамъ съ одного на другой. Источникъ съ горы текущiй быстро стремитъ свои воды, и нистекая въ долину съ легкимъ журчанiемъ по камешкамъ перебирается. Журчанiе его меня услаждаетъ. Но что за гласъ стократъ его прiятнейшiй прельщаетъ слухъ мой? се ты, Царь согласныхъ пенiй. Алпинъ, по что стенаешъ ты единъ сидя на холме? звуки гласа твоего прискорбны.

О Рино! я плачу о умершихъ: гласъ мой относится къ обитателямъ гробницъ. Ты крепокъ; о юноша! ростъ твой величественъ; ты прекраснейшiй изъ всехъ чадъ здешняго селенiя. Но придетъ время, въ которое и ты падешъ подобно Морару, и чувствительностiю исполненный путникъ возсядетъ на твою гробницу и ороситъ слезами прахъ ему не знакомой.

камня обросшiе мхомъ суть единые признаки приводящiе тебя на память. О юный Мораръ! такъ истинно то, что нетъ тебя уже на свете; ты не оставилъ матери, ты неоставилъ любовницы, которая бы тебя оплакивала.

Но кто сей старецъ грядущiй къ намъ косвенными стопами, и опирающiйся на жезлъ? Дети убелили власы его: при каждомъ шаге колена его трепещутъ. Очи его изъявляютъ признаки изтекшихъ слезъ. Ахъ, се родитель Мораровъ. Плачь, нещастный отецъ, плачь; но сынъ твой стенанiй твоихъ не услышитъ. Возглавiе, на коемъ глава его почiетъ, лежитъ глубоко подъ землею.

Прости на векъ, храбрейшiй изъ смертныхъ: поля битвы на себе не узрятъ тебя более. Тенистыя рощи не будутъ больше озаряемы блескомъ твоихъ доспеховъ. Ты не оставилъ по себе сына, котораго бы имя и подвиги привели тебя на память; но песни мои извлекутъ тебя изъ глубины забвенiя. Позднейшiе веки известятся о твоей славе, и слухи ихъ будутъ внимать о Мораре.

Алпинъ скончалъ свое пенiе, и горесть возбудилась въ сердцахъ внемлющихъ его пастырей. Но тягчайшiй вздохъ излетелъ отъ сердца Арминова. Образъ чадъ его въ цветущей юности погибшихъ, представился его воображенiю. Арминъ, рекъ ему Алпинъ, но что сей тяжкiй вздохъ? Возмогутъ ли песни мои толико тронуть твою чувствительность? Я хотелъ гласомъ моимъ токмо влiять нежную томность въ твою душу. По что сiя мрачная печаль?

Такъ, я печаленъ, ответствуетъ Арминъ, и причина скорби моей немаловажна. Алпинъ, ты не лишился сына твоего, ты не лишился дщери. Они живутъ, очи твои видятъ ихъ процветающихъ. А я, последнiй въ роде моемъ. Внемли повествованiю. моихъ нещастiй.

О нощь свирепая!... возстаните ветры осеннiе. Носитесь страшнымъ ревомъ по мрачнымъ пустынямъ. Шумите, источники горные; и вы грозныя бури ломайте съ трескомъ вершины гордаго дуба. Луна! явись на разделяющихся тучахъ, то скройся, то паки представь нашему взору унылой твой образъ, и возобнови душе моей ту нощь исполненную ужаса, въ которую я лишился чадъ моихъ, въ которую Ариндаль сынъ мой погибъ, въ которую Даура дщерь моя угасла.

Арнаръ, знаменитый ратникъ, пришелъ въ мое жилище, и старался снискать любой Дауры. Онъ вскоре ее прiобрелъ. Они друге друга полюбили. Настало время къ ихъ соединенiю. Други сей щастливой четы предвещали имъ благополучную судьбину.

Свирепый Ераттъ пришелъ возмутить блаженство сихъ любовниковъ и ихъ отца. Пылая злобою за смерть брата въ сраженiи убiеннаго Армаромъ, малодушный для мщенiя прибегнулъ къ коварству. Онъ подъ чуждымъ одеянiемъ пристаетъ къ брегамъ нашимъ, оставляетъ ладiю свою на воде, и переодевшись подъ видомъ старца приходитъ. Белые власы его, строгое и спокойное око, медленная поступь удрученной старости, насъ обольстили. - Любви достойная Даура, вещалъ онъ моей дщери: на скате горы не весьма удаленной отъ моря, стоитъ древо обремененное прекрасными плодами. Подъ нимъ Армаръ тебя ожидаетъ: я пришелъ отъ него, и провожду къ нему его любезную.

Она ему последуетъ. Вероломный высаживаетъ ее на каменистую гору отвсюда окруженную волнами, и по томъ спешитъ достигнуть брега, изъявляя радость свою наглымъ смехомъ. Нещастная, трепещущая и оставленная одна, зоветъ Армара. Никто не отказывается, лишь только эхо имя Армарово за нею повторяетъ. Она познаетъ свое нещастiе; возвышаетъ гласъ свой, зоветъ брата, зоветъ отца! Ариндаль! Арминъ! почто не спешите вы на помощь къ вашей возлюбленной Дауре?

Вопль ея преносится чрезъ. волны, и достигаетъ до брега. Мой сынъ, первый его услышалъ, Онъ сходилъ съ горы, имея лукъ въ рукахъ, последуемый верными псами, и обремененъ корыстьми щастливой ловитвы. Зритъ онъ изменника утекающаго по брегу. Спешитъ къ нему, достигаетъ, схватываетъ, привязываетъ его къ твердому дубу, стягиваетъ чресла его крепкими узами, и оставляетъ его обременять ветры свирепымъ его рыканiемъ.

По томъ Ариндаль бежитъ ко брегу, садятся въ ладiю, спешитъ на помощь къ сестре своей. О бедственное заблужденiе! приходитъ Армаръ. Онъ видитъ сына моего плывущаго по волнамъ, и готоваго пристать ко брегу, где сестра его стенаетъ. Непознаетъ его во мраке. Прiемлетъ его за похитителя. Исполнясь ярости, пускаетъ стрелу. Она летитъ, и пронзаетъ сердце твое, о сыне мой: ты умираешъ вместо вероломнаго врага. Весло стало неподвижно. Судно съ трескомъ сокрушается. Ариндэль изверженъ на каменистый брегъ, и тамъ последнее дыханiе испускаетъ. Какою горестiю разтерзалось сердце твое, о дщерь моя, видя кровь брата твоего у ногъ твоихъ текущую.

Наконецъ пришелъ и я ко брегу, ужасомъ и древностiю удручаемый. Торжествующiй Армаръ, предпрiявъ или спасти свою возлюбленную или умереть, бросился вплавь. Но судьбина намъ была вопреки. Вдругъ небо помрачается грозными тучами, выходящими изъ за горы, и Простирающимися надъ волнами; море волнуется, кипитъ. Армаръ тщетно борется съ ленящимися волнами. Силы его ослабели. Онъ погрузился въ бездну, и очи мои его уже более не зрели.

Между темъ вопли дщери моей оставшейся единой на камне, еще до слуха моего достигали, они съ ревомъ волнъ мешались. Тщетно я своими воплями ей ответствовалъ. Отецъ не могъ подать ей руки помощи, всю нощь я проводилъ на бреге, при слабомъ свете луны усматривая дщерь мою. Всю нощь скорбный гласъ ея поражалъ слухъ мой. Ветръ продолжалъ свою суровость, и сильный дождь ударялъ въ гору. Предъ восхожденiемъ денницы гласъ ея началъ ослабевать, онъ исчезалъ постепенно, яко дыханiе зефира исчезаетъ въ листвiяхъ древесныхъ. Наконецъ истаевая отъ горести и труда она испустила духъ свой. Она. оставила тебя единаго, нещастный Арминъ! увы, я лишился сына, творившаго меня сильнымъ во бранехъ; я лишился дщери прославившей меня у пастушекъ.

Со времени сей ужасной нощи, каждой разъ, какъ буря нисходитъ съ горъ, каждой разъ, какъ свирепый Аквилоне воздымаетъ волны, я иду, сажусь на брегъ, пригвождаю взоры мои къ бедственному для меня камню. Часто при померцающемъ блеске заходящiя луны, я мечтаю зреть тени чадъ моихъ проходящiя и печально беседующiя между собою. Въ изступленiи моемъ, зову ихъ, но они гласу родителя не внемлютъ. Такъ, я печаленъ и причина скорби моей немаловажна. Протекайте надо мною, печальные года; и поелику не приносите вы мне ни радости ни утешенiя, то отверзите мне скорее гробницу.

Отколе исходитъ источникъ летъ? где мета, къ которой они не останавливаясь стремятся? взоры мои хотятъ проникнуть во глубину вековъ прошедшихъ; но я усматриваю единый токмо слабый светъ, подобный тому, какой поверхность отдаленнаго озера возвращаетъ луне, слабые лучи свои на него устремляющей. Здесь, я зрю ужасныя опустошенiя причиненныя войною. Тамъ, я вижу слабое и униженное поколенiе преходящее въ безмолвiи, не ознаменующее своихъ ни единымъ знаменитымъ подвигомъ. Подайте мне мою Арфу: она возбудитъ прошедшее, и возвратитъ тела и виды Героямъ усопшимъ. Я чувствую себя новымъ светомъ озаренна и духъ мой воспламеняется. Горю нетерпенiемъ возвысить гласъ мой, хощу воспеть горестную кончину нещастнаго Гидаллана.

Фингалъ не возмогъ более сносити его взора, съ того времени какъ неосторожность его приключила смерть его возлюбленной. Онъ изгналъ его отъ своего присутствiя, изключилъ изъ числа своихъ ратниковъ, и повелелъ ему возвратиться къ его родителю. Юный Гидалланъ оставляетъ место битвы, равно какъ бы оставлялъ свое отечество. Онъ отходитъ тихими стопами въ глубокомъ безмолвiи. Безмолвенъ и печаленъ блуждаетъ онъ по хребтамъ горъ. Оружiе его въ безпорядке привешено около его пояса. Власы неудерживаемые узами шлема веютъ по плечамъ его. Очи уклоненны къ земле, наполнены слезами; въ груди его спирались тяжкiе вздохи: сердце его втайне терзалось.

Целые три дни блуждалъ онъ, предавшись глубокой скорби. Наконецъ познаетъ онъ ручей протекающiй поле обиталища его родителя, и тяжкiй вздохъ излетелъ отъ сердца его. Отецъ его сиделъ единъ подъ тенiю древняго дуба, онъ восклонялъ главою на жезлъ, внималъ журчанiю источника. Очи его помраченные древностiю дневнаго света более не зрели. Онъ преходилъ въ памяти своей, и слабо въ полголоса воспевалъ приключенiя своей юности. Онъ помышлялъ тогда о сыне своемъ, по воле его предводящимъ его ратниками на войне Фингалевой. Онъ внемлетъ шуму, и познаетъ поступь сына своего.

Сына ли моего, рекъ онъ слышу я пришедша, или се тень его мимо меня проходитъ? О сыне мой; или ты погибъ на брани, и покинулъ престарелаго твоего родителя? Естьли это ты, естьли ты живъ еще, почто приходишъ ты единъ? Где народъ мой? или народъ мой истребленъ? Ты имелъ обычай приводить его ко мне торжестующимъ при звуке щитовъ.

Нетъ, отвещаетъ юноша испустя тяжкiй вздохе, ратники твои все живы. Въ сей самый часе они себя прославляютъ, но для сына твоего о отче мой, все пути ко славе вечно заградились. Я осужденъ провождать дни мои здесь въ поносной праздности, въ то время какъ другiе сражаются.

Увы! что слышу я, ответствуетъ Ламоръ, предки твои не приходили воспрiймать успокоенiе, въ то время когда брань кипела. Воззри на гробницу твоего прадеда: онъ никогда необращалъ плещъ своихъ непрiятелю. О отче мой! что сталось съ твоею славою и моею, мой сынъ бежалъ съ сраженiя?

противъ меня за его возлюбленную. Возвратись, вещалъ онъ мне, взирая на меня раздраженнымъ окомъ, возвратись въ твои долины, изсохни не корне твоемъ, яко устарелое древо, силою ветровъ улоненное долу, да более не возстанетъ.

беднаго Ламора въ последнее его пристанище. Они мои во мраке, душа моя обременена горестiю, и слава сына моего погибла.

Куда пойду я, возопилъ юноша, где обрету я славу, дабы возвеселить душу моего родителя? Невозвеселитъ его, коснувшiйся слуху его звукъ стрелъ моихъ по возвращенiи ноемъ съ ловитвы.

И такъ, рекъ Ламоръ, пришла чреда и мне погибнуть, яко сему дубу осязаемому моими руками, и обнаженному отъ листвiй. Онъ главою своею касался облаковъ; но корни его немогли укрепишься, твердый камень имъ противоборство, и сила ветровъ удобно его опровергла... О нощь покрывающая очи мои! благодарю тебя... ты воспрещаетъ мне узреть сына... по томъ обратясь къ нему, рекъ, иди въ мое обиталище, тамо стены украшаются оружiемъ праотцевъ нашихъ: принеси мечь твоего прадеда; онъ досталъ его отъ врага имъ побежденнаго.

Гидалланъ повинуется, приноситъ мечь и вручаетъ его родителю. Заблуждающаяся старцева рука ищетъ острiе меча, познаетъ и на немъ останавливается. - Сыне мой, проводи меня къ гробнице моего родителя. Я хощу тамъ себя успокоить; теперь насталъ полдень, и солнце жарко лучи свои на поля низпускаетъ.

Гидалланъ его препровождаетъ: они подходятъ къ гробнице. Ламоръ прободаетъ въ ребра сына своего. Они на месте томъ вкупе почiютъ, и опустевшiе чертоги ихъ обрушась, развалинами своими покрываютъ брега источника. Тамо къ полудню блуждаютъ привиденiя и призраки; глубокое безмолвiе царствуетъ по всей долине; люди страшатся приближиться къ сему страшному месту.

Юная Минавана взошедъ на верхъ горы, низводила взоры свои на пространное море. Застенчивость и печаль по чреде являлись на лице ея. Она зритъ юныхъ ратниковъ возвращающихся покрытыхъ блестящими доспехами. О мой любезный, о Рино, возвратился ли и ты съ ними? Печальные наши взоры открыли ей, что ея любезнаго уже нетъ более.

Какъ! Рино погибъ въ долинахъ Аллунскихъ! Велика должна быть крепость въ деснице его сразившей? А я, увы! я осталась безъ него.

Нетъ, я безъ него не останусь. О ветры возвевающiе власы мои, вздохи мои не долго будутъ соединяться съ вашимъ свистомъ; я должна искать любезнаго Рино.

Q мой возлюбленный, я не зрю тебя ныне возвращающагося съ ловитвы, исполненна крепостiю и прелестьми юности. Нощныя мраки окружаютъ любовника Минаваны, и безмолвiе съ нимъ обитаетъ.

Увы! я вижу твои оружiя въ безпорядке складенные въ груду на корабле твоемъ. Я вижу ихъ дымящихся кровiю. Ахъ! твоею.

Когда гласъ денницы придетъ возбудить тебя, "восстань, юный ратникъ. Ловцы уже въ долине. Еленъ уже близь твоего жилища удались прекрасная Аврора, удались. Рино почiетъ съ мертвыми. Онъ не внемлетъ твоему гласу. Елени играютъ на его могиле.

Но я тайно приду, о Царь мой, и тихо возлягу на ложе твоего успокоенiя. Минавана тихо возляжетъ подле возлюбленнаго ея покоющагося Рино.

Юныя мои подруги будутъ искать меня, но не найдутъ: они воспевая песни будутъ искать следовъ моихъ. Но я пенiя вашего уже неуслышу, о подруги мои! я почiю подле Рино.

Любезный братъ, вотъ быстрый источникъ Каламонскiй: сквозь густоту листвiй я усматриваю теченiе сребровидныхъ волнъ его извивающихся по долине. Онъ протекаетъ близко техъ местъ, которые украшаешь собою прелестная Колна, коей прекрасная грудь предъ твоими взорами то возвышается, то унижается, яко белеющаяся пена на спокойномъ море. Да будутъ места сiи толь прiятные любви, озарены славою. Воздвигнемъ вместе памятникъ сохраняющiй въ потомство победу нашего родителя. Се долина, где онъ победилъ враговъ своихъ.

Приходимъ мы на сiе славное поле. Нощь низпускалась съ горъ. Я возжигаю дубъ растущiй на холме, при пенiи Бардовъ следующихъ за нами, и беру камень отъ брега источника: онъ былъ еще окропленъ кровiю враговъ нашихъ. Полагаю его на холме, изсекаю на немъ писмена, и повелеваю ему вещать будущимъ векамъ:

"О камень, моими руками днесь положенный! путникъ застигнутый во время нощи бурею, почiетъ подъ кровомъ твоимъ. Во время сна его при бурномъ ударенiи ветровъ въ дернъ тебя окружающiй, времена протекшiе возобновятся въ его сновиденiяхъ. Образъ битвы поразитъ взоры его. Мечты представятъ ему Ироевъ боевымъ строемъ сходящихъ въ долину. При первомъ свете дня, исполнясь ужасомъ смутныхъ сновиденiй онъ вострепетавъ возбудится. Очи его отверзясь узрятъ окрестъ его гробницы Ироевъ. Онъ вопроситъ здешнихъ старцевъ о памятнике нами воздвигнутомъ. Старцы рекутъ ему онъ былъ воздвигнутъ ратниками вековъ прошедшихъ.

Поблизости оттоле обиталъ Каррилъ, давнiй друге нашего родителя. Онъ посылаетъ звати насъ на празднество: мы приходимъ. Юноши, намъ онъ рекъ, заключа въ свои объятiя, вы приводите мне на память то время, въ, которое я ходилъ сражаться со врагами на брега Сельмы. Я вступилъ победителемъ на корабли мои; но во время нощнаго мрака я съ пути своего сбился. Я присталъ къ землямъ вашего родителя. Онъ прiялъ меня великодушно, угащалъ три дни въ своихъ чертогахъ, и далъ мне въ даръ множество щитовъ, которые и поднесь хранятся купно съ моими, и приводятъ мне на мысль юные мои лета. Достойные чада друга моего! последуйте за мною.

Онъ взялъ единъ изъ своихъ щитовъ и единъ изъ нашихъ, углубжаетъ оба ихъ въ землю, и полагаетъ на нихъ камень. Когда брань, рекъ онъ, возгорится между нашими племенами, можетъ быть мои потомки воззрятъ на сей камень и рекутъ: не есть ли сей памятникъ мира и дружбы отцами нашими купно воздвигнутый?

Я медленно восходилъ на холмъ. Шумъ ветровъ прерывалъ безмолвiе нощи. Серповидный образъ луны готовый низпуститься въ бездну, изливалъ единый токмо багровый и слабый светъ. Слухъ мой пораженъ былъ слабымъ и нестройнымъ гласомъ привиденiя. Окруженный нощнымъ мракомъ я извлекаю мечь свой.

Тренморъ приходитъ на гласъ сына своего. Туча его окружаетъ и поддерживаетъ въ воздухе. Мечь его составленъ изъ огня воздушнаго. Лице его мрачно и необразовано. Онъ приближается ко мне; вещаетъ мне о многомъ: но до слуха моего достигали единые токмо неотделенные звоны, и слова невнятныя, подобные темъ, каковые долженствовали произносить первые человеки, прежде того времени, какъ пенiе изобрело науку отделять слова единое отъ другова. Вскоре онъ нечувствительно исчезъ, яко исчезаетъ туманъ при восхожденiи солнца.

Такъ, сей былъ гласъ моего возлюбленнаго, слышимый мною во время нощи. Тень его редко мечтается мне въ сновиденiяхъ. Исходъ Малвины приближился. Я слышала во сновиденiи моемъ гласъ возвещающiй мне близкую кончину. Я чувствую, что душа моя плаваетъ между жизнiю и смертiю. Почто сновиденiе мое такъ скоро исчезло? Малвина зрела своего возлюбленнаго. Воздушная риза его плавала возвеваемая ветрами; лучи, солнца озлащали края оной, они,блистали въ очахъ моихъ яко злато иноплеменника.

Сыне Оссiяновъ, возлюбленный Оскаръ! ты вечно будешъ жить въ сердце Малвины. Лишь озарятъ первыя лучи солнца, вздохи въ груди моей спираются, и какъ падетъ нощная роса на землю, мой плачь возобновляется. Я процветала въ твоемъ присутствiи яко юное древо, но смерть твоя подобная тлетворному ветру, помрачила юность мою. Глава моя уклонилась. Весна, паки возвратилась и благотворные росы свои изливаетъ, но цвета юности моей не возобновила. Пастушки видели меня во мрачномъ безмолвiи сидящую въ моихъ чертогахъ Они бряцали на своихъ арфахъ, чтобъ возбудить сердце мое къ веселiю; но слезы по ланитамъ моимъ непреставали катиться. Они видели скорбь души моей, и рекли мне: почто толико упорствуешъ въ твоей печали? или твой возлюбленный былъ прекрасенъ яко день?

О дщерь моя! песни твои прельщаютъ слухъ мой; но раздражаютъ печаль твою. Прiятно огорченной душе быть въ уединенiи токмо съ своею печалiю, и свободно ей предаваться. Но печаль снедаетъ жизнь человеческую и сокращаетъ дни его. Ты погибаешъ яко цветъ дожигаемый полуденнымъ зноемъ, когда роса его оживляющая на немъ уже изсохла.

и представляются то покровенные мракомъ, то озаренные светозарнымъ блистанiемъ. Изъ среды безмолвiя нощи, некiй гласъ касается моего слуха, и возбуждаетъ душу мою. Се гласъ годовъ более несуществующихъ. Они вращаются предъ моими взорами, обремененные приключенiями въ нихъ совершившимися. Я прiемлю ихъ по мере; какъ они въ памяти моей представляются, и въ песняхъ моихъ оживотворяю.

Малоръ былъ притесненъ своими врагами и былъ близокъ къ паденiю. Родитель мой отправилъ меня къ нему на помощь. Коль скоро Царь меня узрелъ, онъ притекъ ко мне во сретенiе и взявъ меня за руку, съ печальнымъ видомъ рекъ мне: "почто племя Ироевъ приходитъ на помощь къ нещастному Царю, приближившемуся къ паденiю своему? Тормодъ узрелъ дщерь мою, ею пленился и требовалъ отъ меня ее себе въ супруги. Я отринулъ его требованiе. Наши предки были врагами. Раздраженный моимъ отказомъ, онъ возвратился съ сильнымъ воинствомъ отмстить свою обиду. Народъ мой палъ подъ его удавами. Какая причина заставляетъ тебя толь великодушно сострадать о моихъ нещастiяхъ и приводитъ тебя ко мне на помощь?"

Родитель мой прислалъ меня, я ему ответствовалъ. Онъ вспомнилъ о Мороре и о великодушiи его къ чужестраннымъ. Некогда свирепствующимъ моремъ онъ былъ изверженъ, на брега твои. Ты ввелъ его въ домъ свой и угостилъ человеколюбиво. Днесь долгъ благодарности влагаетъ въ десницу мою мечь сей, коего крепость вскоре враги наши познаютъ. Други наши находящiеся въ опасности никогда не бываютъ отъ насъ забвенны, коль бы ни великое пространство местъ и морей насъ съ ними ни разделяло.

Великодушный другъ! много, имелъ я ближнихъ мне, которые участвовали со мною въ пирахъ моихъ; но ныне все они забыли нещастнаго Малора. Я обошелъ весь острове мой, устремлялъ взоры свои на моря, и не узрелъ ни единаго корабля идущаго ко мне на помощь. Теперь приближается нощь. Отрасль ироевъ, гряди въ чертоги мои, тряди услышати гласу дщери моей.

Мы вошли, во время нощи сидя въ безмолвiи я внималъ пенiю прекрасныя Оины. При разсветанiи дня, мы пошли сражаться. Я остался победителемъ, пленилъ военачальника, и возложа на него узы, представилъ его Малору. Тормадъ стыдящiйся своего уничиженiя отвращалъ взоры отъ Оины. Радость водворилась на острове, и празднества паки началися.

"Тебя, нещастный любовникъ, тебя видятъ очи мои печальна и утопающа въ слезахъ на верху сего камня. Суетно взоры твои ко мне, обращаются влачимые по морямъ: твоя нещастная любовница уже разлучена съ тобою. Она пойдетъ въ страны ей незнакомые. Ныне я посреде множества Ироевъ; но присутствiе ихъ неуслаждаетъ моихъ горестей. Ахъ! Тормадъ, почто отцы наши были врагами?"

Нетъ, рекъ я самъ въ себе, нетъ прекрасная Оина, не пойдешъ ты скитаться по странамъ тебе незнакомымъ. Въ сердце Оссiяновомъ есть некiй гласъ, повелевающiй ему внимать нещастному въ день скорби его; и ты небудешъ разлучена съ твоимъ любезнымъ.

При восходе зари я освободилъ отъ оковъ Тормада, и возвратилъ его любезной при очахъ ея родителя; "почто Тормадъ, вещалъ я Малору, будетъ терзаться во все дни житiя его? Правда, что предки ваши были врагами; но теперь вражда ихъ пресеклась, и они спокойно лежатъ во гробе. Почтенные ратники, предайте забвенiю вашу злобу: она есть мрачная туча долженствующая исчезнуть купно съ прошедшими веками. Малоръ согласился на прозьбу мою, и мире соединилъ двухъ любящихся. Побежденный искренно облобызалъ своего победителя, и я отшелъ покрытъ славою, и наслаждаясь неизреченнымъ удовольствiемъ соделавъ двоихъ щастливыми.