Поэмы древних бардов.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Поэмы древних бардов. (старая орфография)

ПОЭМЫ
ДРЕВНИХ
БАРДОВ.

Пять Бардов собравшись в одной хижине, один по другом воспевают различные перемены в Атмосфере.

Нощь пасмурна и печальна. Тучи простирают темную завесу над холмами. Луны на небесах невинно. Ни единая звезда не блещет. Слух мой поражается невнятным и смешенным шумом ветров раздающихся в отдаленной роще. Источник печально журчит в долине. Сова предвозвестница нещастий, произносит пронзительный крик, сидя на вершине древа возросшого близь гробов усопших. Я вижу призрак в долине, се тень единого ратника, коего нет уже на свете: она разсыпается и исчезает. По сему пути некто понесен будет во гроб; сей призрак начертал путь ему.

Я слышу голос пса лающого в отдаленной хижине. Елень лежит на мхе растущем по горе; Еленица покоится возле него; она услышала отзыве ветров раздающихся в рогах её! Я вижу, как она встревожась, вдруг подъемлет свою голову и приложа уши, окрест себя озирается; по том уверясь в безопасности, паки голову свою уклоняет. Дикая коза спит в разселине горы. Тетерев сокрыл свою голову под крыло. Ни зверь ни птица невыходят на открытый воздух, кроме совы и лисицы: одна сидит уцепясь на изсохшем и обнаженном от листвий древе, другая показывается окруженная тучами на вершине горы.

Путник, печален, утомлен, трепещущ во мраке, сбился с пути своего: он подается вперед продираясь сквозь колючия кустарники, и с безпокойным духом следует внимая журчанию источника: он страшится, чтоб не препнули пути его горы или блаты; трепещет воображая нощные привидения. Старое древо скрыпит уклоняемое силою ветра; отторженная ветвь производит шум упадая на землю. Ветр гонит пред ним катя по дерну оцветший репейник и вместе сцепившийся. Он мнит слышать легкое ступание привидения: окруженный мраком вздрогивает от ужаса.

Нощь пасмурна, туманна, буреносна; ветры, привидения, и мертвецы в долине. О други мои! примите меня и дайте мне убежище.

Ветр поднялся, идет дождь. Древа соударяясь с ужасным треском ломаются. Буря прогоняет с долины коня, козу и ревущую корову: обмокшия от дождя, они дрожат стоя подле брега, которой обсыплясь обрушается. Ручей наполнясь излишнею водою с великим шумом катит пенящияся свои воды. Путник испытует брод: слышишь ли ты вопль?... Се он кончает жизнь. Ловец в уединенной хижине вдруг отрясает сон от веждей своих; он возжигает последния искры утушающого жару на очаге своем; его верные псы обмоклые и испускающие от себя пар, окрест его толпятся. Два ручья с горы стремительно текущия, стекаются и с шумом соединяют свои воды подле его хижины. Заблудившийся пастух садится печален и задумчив, на скате горы; он ожидает возшествия лупы, дабы осветила путь к его жилищу.

Привидения носятся на крыльях бури, кажется, якобы слышны звуки слабого их гласа во время перемежения дуновения ветров: песни их, суть песни другого света.

Дождь перестал, сухой ветр дует, хладные капли упадают с кровли хижины. Я вижу небо усеяно звездами, но дождь паки собирается. Запад наполнен тучами. Нощь бурна и ужасна. О други мои! укройте меня от нощи.

разные части носятся в воздухе, и время от времени открывают блестящие звезды. Тонкий огнь воздушный, предвестник смерти, летает в сгущенном мраке и остановляется на возвышении холма. При свете его я вижу изсохшую траву, мрачный верхе горы, опроверженный дуб. Кто же сей, которого я вижу близь шумящого ручья, окутавшагося в свои одежды?

Волны гонимые ветром одна за другою последуют на озере, и сильно ударяются в утесистой берег. Лодка отваливает от противного берега, весла противоборствуемые ветром, тщетно усиливаются разсекать влагу. Юная пастушка сидит возле утесистой скалы, и простирает печальные взоры на шумящую воду. Её любовник обещал к ней возвратиться. При закате солнца она видела лодку его на озере. О боги! не она ли теперь ударясь о береге разбилась? не его ли стенания слышит она прерываемые ревом ветра?

Послушайте, какой шум от падающого града. Глыбы снежные тихо летят с облаков. Вершины гор оделись белизною. Ветр умолкает. Нощь холодна и непостоянна. О други мои! укройте меня от нощи.

Нощь тиха и безоблачна. Звезды блистают на лазуревом своде. Ветры с тучами купно сокрылись и удалились за горы. Луна испускает лучи свои на вершину горы. Древа осветились. Горы отражают свет её, и блестящий её образ изображается неподвижно в водах спокойного озера, и кажется колеблющимся в волнах текущого источника.

Я вижу землю устланную обломками разшибенных деревьев; класы разметанные по долине, и трудолюбивого служителя, которой посвистывая, их в груду собирает.

Нощь тиха и прекрасна. Кого я зрю-пришедшого из обители мертвых? я вижу привидение облеченное в одежды белейшия снега, имеющее руки подобные алебастру, и черные власы. Ах! се дщерь нашего вождя, которую смерть за несколько дней пред сим похитила. Гряди, прелестная тень, гряди, предстать очам нашим". Ты была утешением Ироев. - Но дыхание ветров, тень гонит пред собою: она теряет свой образ, и помалу изменяясь превращается в белые пары простирающиеся по холму. Прохладный ветр разгоняет легкий туман покоящийся на долине, он возвышается до вершины холма; слава его касается облаков и соединяется с ними, так что неудобно оку отличить его от оных. Нощь тиха, небесный свод приял цвет лазури, звезды и луна его освещают. Други мои! укройте меня от нощи.

Нощь тиха, но тишина сия бурею угрожает. Луна возвышается над тучею вечернею; бледный свет её, испускает колеблемые лучи холм который время от времени становится темнее. Тамо слышен. невнятный шум вдали разбивающихся волн. Петел возпевает, глас его возбуждает от сна жену пекущуюся о домоводстве. Ловец чая, что уже наступает, день, созывает. верных псов своих, которые воспрянув от сна, отряхиваются и спешат на глас его. Он восходит на холм, свист его разносится по воздуху. Дуновение ветра отдаляет тучу. Звездная колесница полюса небесного, открывается очам его. До зари еще долго. Он ложится на мхе растущем по горе, и сном обремененная глава его уклоняется. Луна совсем сокрылась за холм; последния лучи её слабо озаряют вершину оного. Густая тень дрёвес протяженье свое усугубляет. Теперь повсюду темноте. Нощь мрачна, тиха и ужасна. О други мои! примите меня и укройте от нощи.

Что нам до того, что тучи покоятся над холмами, что привидения летают в долине, и путников в содрогание приводят, что страшный рев ветров раздается по роще; что бури из недр вихрей изходят, что ручьи с шумом катят свои волны, что воздушные огни воспламеняют воздух, что бледная луна возвышается превыше гор, или сокрывает чело свое в облаках; пусть нощь будет тиха или бурею ужасна. Луч исходящий от востока прогоняет нощь. День паки восприяв свою юность из мрака возраждается. Но мы, увы! из недр гробницы на свете опять не выйдём.

Где наши ратники веков прошедших, где наши славные Цари? На тех полях, где они прославились победами, царствует глубокая тишина. Гробы их покрытые дерном, едва, едва уже существуют. "И мы так же, и мы вскоре будем забыты. Сей дом, в котором теперь гласы наши раздаются, разрушится, потомки наши не возмогут познать и, места, на коем он был воздвигнут. Они вопросят старцев древностию удрученных: где возвышались стены чертогов обитаемых нашими отцами.

Возвысьте все свои гласы, и ударяйте в Арфу; да хижина сия наполнится радостными пениями. Повесьте сто светочей возженных. Младые пастыри, юные пастушки, начинайте ваши пляски. Да будет при мне престарелый Бард, и повествует о подвигах веков протекших, деяния Царей страну нашу славою возвысивших, и всех ратников, кои во мрачный гроб от нас сокрылись. Сделаем приятным остаток нощи, дондеже заря неосветит наших чертогов. Тогда да будет лук в вашей длани, псы и ловцы да будут готовы, мы с разсветом дня взойдем на верх горы, и возбудим усыпленных еленей.

Я был некогда млад: я любил отца моего, любил опасности и славу. Я лечу на помощь Кротару, другу моего родителя, и во время юности его бывшу клевретом ему в сражениях. Но в то время преклонность лет делала его способным противостати сильному Ротмару, уже победителю и готовящуся свершить его погибель.

Прибыв к жилищу старца, я нахожу его седяща посреде оружий праотцев его. Престарелость очи его всегдашним мраком уже покрыла. Звук оружий наших коснулся его слуха. Он усиливается восстати, простирает трепещущую длань свою, прикасается ко мне и познает сына Фингалева.

Оссгян, рек он, силы мои оскудели, почто и ныне немогу я так владети копием, как в тот день, когда я сражался возле твоего родителя; он был первым между воинами; но и Кротар был не последний. Оссиян! таков ли ты силен, как твой родитель? дай мне руку. - Я повинуюсь его желанию. Руки его испытуюте крепость мышц моих, - Сыне мой, оне рек, и тяжкий вздох восколебал его перси;... ты мужествен, но нетаков как был твой родитель: и кто может быти ему равен?

Приуготовляют пиршество: возглашают пения; но сия шумная радость токмо заглушала вздохи кроящияся во внутренности сердец. Пения умолкли. Кротарь возвышает глас: он вещает мне не проливая ни единые слезы; но я зрел что он удерживал свои рыдания.

Оссиян, вещал он мне, ты неведаешь всех моих нещасший. Приметил ли ты сокрушение царствующее в моем жилище? Небыл я печален во время торжеств моих, когда народе мой 6ыл в целости! Я был весел в присутствии чужестранцев, когда сыне мой был возле меня, увы! он погиб сражаясь за отца своего. Ротмар познал, что я стал немощен, и очи мои мраком покрылись. Он вооружается на меня, и ратников моих погубляет. Что было мне предприять? Колеблющимися стопами я протекал мое жилище. Горесть мною овладела. Суетными желаниями обращался к тем блаженным дням моей юности, в которые из сражений исходил я победителем. - Сын мой возвращается с ловтвы. Он был млад, но сердце его было великодушно, и огнь мужества блистал во очах его. Он зрит безпорядок, видит отца блуждающа косными стопами. Он воздыхает: отче мой, вещает мне, не слабость ли юности моей тебя огорчает? Я уже извлекал мечь, и тугий лук уже повинуется моей силе: повели, и сражусь со врагом твоим. Воззрев на тебя отче мой, я ощущаю в себе неведомую до сего мне крепость, и храбрость моя воспламеняется. - Иди, сыне мой, я пылающий из очей моих и восстали. Всю нощь шли мы по горе, уская и покрытая зеленью долина является пред нашим взором. Блеск оружии открыл нам воинство Ротмарово. Мы нападаем на них в долине. Они бегут. Ротмар падет от руки моей. Солнце еще далече от заката бывшу, я возвращаюсь к Кротару, подношу ему доспехи врага его. Старец хощет осязати их своими руками, и радость разливается по челу его.

Ратники собираются в чертоги. Празднество паки начинается. Чаша победы от единого к другому переходит. Пять Бардов выступают за среду и воспевают мне похвальные песни. Огнь души их оживотворял их песни, и десять арф звуком своим сопровождали их гласы. Вся страна была в радости. Возвращение мира разливало повсюду утехи. Нощь протекла спокойно, и наступила заря ненаруша тишины. Ни единое вражеское копие не возблистало во мрака.

Я возвысил глас мой, дабы воспеть юного Форара падшого в сражении, в то время как тело его предавали земле. Отец его был при том, но неиспустил ни единого вздоха. Рука его искала язвы сыновней; он находил ее в сердце. Радость блистает на лице его. Он подходит ко мне и речет:

Поздравь меня Оссиян: сын мой умер не безславно; он не обратил плещ своих неприятелю. Он встретил смерть лицем к лицу. Блаженны умирающие в юности, в то время, когда еще молва имена их повсюду возглашает! они не зреят друзей своих лежащих во гробе. Они не ощутили ослабления победоносной своей десницы. Человеке слабой и робкой не узрит их стареющимися в их чертогах: не посмеется оне видя, дрожащия их длани. Память их прославляется в песнях. Юные девы их оплакивают.

Но старцы постепенно низходят ко гробу: славные подвиги их юности еще при жизни их забыты. Они умирают и никто внимания к тому не обращает. Чада их слабо о них болезнуют, и камень долженствующий возвестить потомству имена их, полагается не орошенный слезами. Конечно блаженны умирающие в юности; в то время они во всей славе своей низходят ко гробу!

Тоскар и Дермид имели единое сердце, они вместе пожинали лавры побед на полях битвы. Дружба их была тверда яко сталь их доспехов, они сражались всегда един возле другова. Смерть им предшествовала. Сама любовь не могла разорвать их союза.

Комала, который отца они умертвили в сражении, была молода и прекрасна. Оба ее узрели и влюбились: каждой любил ее равно с своею славою. Они хотели или обладать ею или умереть; но сердце красавицы преклонилось к Тоскару. Она возлюбила убийцу отца своего: забыла, что руки его обагрены кровию её родителя.

Тоскар! рек Дермид, я люблю, я люблю сию красавицу, и ведаю, что сердце её преклонно к единому тебе; но язвы моей ничто излечить не может. Тоскар, на сем месте пронзи грудь мою. Тоскар, мой друг, изцели меня мечем твоим.

Кто я, ответствует Тоскар; чтоб мечь мой обагрился кровию друга моего?

Тоскар, я сего желаю; и кто другой кроме тебя достоин пресечь нить жизни моей? низпошли меня во гроб со славою; я немогу более жить; должно сразиться. - Когда так, возми твой, мечь, и будь готов себя защищать, да умру и я с тобою.

Они сражаются у подошвы горы; дерн обагряется их кровию. Дермид падет и уста его осклабляются покрываясь мраком смерти.

Тоскар после плачевной своей победы приходит к предмету любви своей, хощет сокрыть в душе своей горесть его снедающую; но Комала примечает печаль его, и принуждает открыть оной причину.

Он хощет обольстить ее вымыслом: я недоволен собою, вещает ей, тамо подле источника я повесил на дереве щит храброго Гомара убиенного мною. Я хотел пробить его своими стрелами, но целый день суетно трудился. Куда девалось мое искуство.

И я хочу испытать свою силу, рекла Комала: руки мои натягивать лук умеют.

Они идут вместе. Тоскар становится позади щита: Комала напрягает лук; стрела летит и раздирает его перси. Щастливая рука, возопил он, благодарю тебя, мне сладко умереть от твоих поражений. Положи меня в землю подле моего друга.

Я отмстила отца моего, рекла ему Комала: теперь смерть для меня приятна. Я тебя любила. Она окончит мои мучения; при сих словах она прободает себе грудь. Красавица, колеблется, падет и умирает.

Ветры и дождь престали. Полдень тих и ясене. Тучи разсеясь в воздухе летают. Непостоянный лучь солнца перескакивает по зелененым холмам с одного на другой. Источник с горы текущий быстро стремит свои воды, и нистекая в долину с легким журчанием по камешкам перебирается. Журчание его меня услаждает. Но что за глас стократ его приятнейший прельщает слух мой? се ты, Царь согласных пений. Алпин, по что стенаеш ты един сидя на холме? звуки гласа твоего прискорбны.

О Рино! я плачу о умерших: глас мой относится к обитателям гробниц. Ты крепок; о юноша! рост твой величествен; ты прекраснейший из всех чад здешняго селения. Но придет время, в которое и ты падеш подобно Морару, и чувствительностию исполненный путник возсядет на твою гробницу и оросит слезами прах ему не знакомой.

обросшие мхом суть единые признаки приводящие тебя на память. О юный Морар! так истинно то, что нет тебя уже на свете; ты не оставил матери, ты неоставил любовницы, которая бы тебя оплакивала.

Но кто сей старец грядущий к нам косвенными стопами, и опирающийся на жезл? Дети убелили власы его: при каждом шаге колена его трепещут. Очи его изъявляют признаки изтекших слез. Ах, се родитель Мораров. Плачь, нещастный отец, плачь; но сын твой стенаний твоих не услышит. Возглавие, на коем глава его почиет, лежит глубоко под землею.

Прости на век, храбрейший из смертных: поля битвы на себе не узрят тебя более. Тенистые рощи не будут больше озаряемы блеском твоих доспехов. Ты не оставил по себе сына, которого бы имя и подвиги привели тебя на память; но песни мои извлекут тебя из глубины забвения. Позднейшие веки известятся о твоей славе, и слухи их будут внимать о Мораре.

Алпин скончал свое пение, и горесть возбудилась в сердцах внемлющих его пастырей. Но тягчайший вздох излетел от сердца Арминова. Образ чад его в цветущей юности погибших, представился его воображению. Армин, рек ему Алпин, но что сей тяжкий вздох? Возмогут ли песни мои толико тронуть твою чувствительность? Я хотел гласом моим токмо влиять нежную томность в твою душу. По что сия мрачная печаль?

Так, я печален, ответствует Армин, и причина скорби моей немаловажна. Алпин, ты не лишился сына твоего, ты не лишился дщери. Они живут, очи твои видят их процветающих. А я, последний в роде моем. Внемли повествованию. моих нещастий.

О нощь свирепая!... возстаните ветры осенние. Носитесь страшным ревом по мрачным пустыням. Шумите, источники горные; и вы грозные бури ломайте с треском вершины гордого дуба. Луна! явись на разделяющихся тучах, то скройся, то паки представь нашему взору унылой твой образ, и возобнови душе моей ту нощь исполненную ужаса, в которую я лишился чад моих, в которую Ариндаль сын мой погиб, в которую Даура дщерь моя угасла.

Арнар, знаменитый ратник, пришел в мое жилище, и старался снискать любой Дауры. Он вскоре ее приобрел. Они друге друга полюбили. Настало время к их соединению. Други сей щастливой четы предвещали им благополучную судьбину.

Свирепый Ератт пришел возмутить блаженство сих любовников и их отца. Пылая злобою за смерть брата в сражении убиенного Армаром, малодушный для мщения прибегнул к коварству. Он под чуждым одеянием пристает к брегам нашим, оставляет ладию свою на воде, и переодевшись под видом старца приходит. Белые власы его, строгое и спокойное око, медленная поступь удрученной старости, нас обольстили. - Любви достойная Даура, вещал он моей дщери: на скате горы не весьма удаленной от моря, стоит древо обремененное прекрасными плодами. Под ним Армар тебя ожидает: я пришел от него, и провожду к нему его любезную.

Она ему последует. Вероломный высаживает ее на каменистую гору отвсюда окруженную волнами, и по том спешит достигнуть брега, изъявляя радость свою наглым смехом. Нещастная, трепещущая и оставленная одна, зовет Армара. Никто не отказывается, лишь только эхо имя Армарово за нею повторяет. Она познает свое нещастие; возвышает глас свой, зовет брата, зовет отца! Ариндаль! Армин! почто не спешите вы на помощь к вашей возлюбленной Дауре?

Вопль её преносится чрез. волны, и достигает до брега. Мой сын, первый его услышал, Он сходил с горы, имея лук в руках, последуемый верными псами, и обременен корыстьми щастливой ловитвы. Зрит он изменника утекающого по брегу. Спешит к нему, достигает, схватывает, привязывает его к твердому дубу, стягивает чресла его крепкими узами, и оставляет его обременять ветры свирепым его рыканием.

По том Ариндаль бежит ко брегу, садятся в ладию, спешит на помощь к сестре своей. О бедственное заблуждение! приходит Армар. Он видит сына моего плывущого по волнам, и готового пристать ко брегу, где сестра его стенает. Непознает его во мраке. Приемлет его за похитителя. Исполнясь ярости, пускает стрелу. Она летит, и пронзает сердце твое, о сыне мой: ты умираеш вместо вероломного врага. Весло стало неподвижно. Судно с треском сокрушается. Ариндэль извержен на каменистый брег, и там последнее дыхание испускает. Какою горестию разтерзалось сердце твое, о дщерь моя, видя кровь брата твоего у ног твоих текущую.

Наконец пришел и я ко брегу, ужасом и древностию удручаемый. Торжествующий Армар, предприяв или спасти свою возлюбленную или умереть, бросился вплавь. Но судьбина нам была вопреки. Вдруг небо помрачается грозными тучами, выходящими из за горы, и Простирающимися над волнами; море волнуется, кипит. Армар тщетно борется с ленящимися волнами. Силы его ослабели. Он погрузился в бездну, и очи мои его уже более не зрели.

Между тем вопли дщери моей оставшейся единой на камне, еще до слуха моего достигали, они с ревом волн мешались. Тщетно я своими воплями ей ответствовал. Отец не мог подать ей руки помощи, всю нощь я проводил на бреге, при слабом свете луны усматривая дщерь мою. Всю нощь скорбный глас её поражал слух мой. Ветр продолжал свою суровость, и сильный дождь ударял в гору. Пред восхождением денницы глас её начал ослабевать, он исчезал постепенно, яко дыхание зефира исчезает в листвиях древесных. Наконец истаевая от горести и труда она испустила дух свой. Она. оставила тебя единого, нещастный Армин! увы, я лишился сына, творившого меня сильным во бранех; я лишился дщери прославившей меня у пастушек.

Со времени сей ужасной нощи, каждой раз, как буря нисходит с гор, каждой раз, как свирепый Аквилоне воздымает волны, я иду, сажусь на брег, пригвождаю взоры мои к бедственному для меня камню. Часто при померцающем блеске заходящия луны, я мечтаю зреть тени чад моих проходящия и печально беседующия между собою. В изступлении моем, зову их, но они гласу родителя не внемлют. Так, я печален и причина скорби моей немаловажна. Протекайте надо мною, печальные года; и поелику не приносите вы мне ни радости ни утешения, то отверзите мне скорее гробницу.

Отколе исходит источник лет? где мета, к которой они не останавливаясь стремятся? взоры мои хотят проникнуть во глубину веков прошедших; но я усматриваю единый токмо слабый свет, подобный тому, какой поверхность отдаленного озера возвращает луне, слабые лучи свои на него устремляющей. Здесь, я зрю ужасные опустошения причиненные войною. Там, я вижу слабое и униженное поколение преходящее в безмолвии, не ознаменующее своих ни единым знаменитым подвигом. Подайте мне мою Арфу: она возбудит прошедшее, и возвратит тела и виды Героям усопшим. Я чувствую себя новым светом озаренна и дух мой воспламеняется. Горю нетерпением возвысить глас мой, хощу воспеть горестную кончину нещастного Гидаллана.

Фингал не возмог более сносити его взора, с того времени как неосторожность его приключила смерть его возлюбленной. Он изгнал его от своего присутствия, изключил из числа своих ратников, и повелел ему возвратиться к его родителю. Юный Гидаллан оставляет место битвы, равно как бы оставлял свое отечество. Он отходит тихими стопами в глубоком безмолвии. Безмолвен и печален блуждает он по хребтам гор. Оружие его в безпорядке привешено около его пояса. Власы неудерживаемые узами шлема веют по плечам его. Очи уклоненны к земле, наполнены слезами; в груди его спирались тяжкие вздохи: сердце его втайне терзалось.

Целые три дни блуждал он, предавшись глубокой скорби. Наконец познает он ручей протекающий поле обиталища его родителя, и тяжкий вздох излетел от сердца его. Отец его сидел един под тению древняго дуба, он восклонял главою на жезл, внимал журчанию источника. Очи его помраченные древностию дневного света более не зрели. Он преходил в памяти своей, и слабо в полголоса воспевал приключения своей юности. Он помышлял тогда о сыне своем, по воле его предводящим его ратниками на войне Фингалевой. Он внемлет шуму, и познает поступь сына своего.

Сына ли моего, рек он слышу я пришедша, или се тень его мимо меня проходит? О сыне мой; или ты погиб на брани, и покинул престарелого твоего родителя? Естьли это ты, естьли ты жив еще, почто приходиш ты един? Где народ мой? или народ мой истреблен? Ты имел обычай приводить его ко мне торжестующим при звуке щитов.

Нет, отвещает юноша испустя тяжкий вздохе, ратники твои все живы. В сей самый часе они себя прославляют, но для сына твоего о отче мой, все пути ко славе вечно заградились. Я осужден провождать дни мои здесь в поносной праздности, в то время как другие сражаются.

Увы! что слышу я, ответствует Ламор, предки твои не приходили восприймать успокоение, в то время когда брань кипела. Воззри на гробницу твоего прадеда: он никогда необращал плещ своих неприятелю. О отче мой! что сталось с твоею славою и моею, мой сын бежал с сражения?

меня за его возлюбленную. Возвратись, вещал он мне, взирая на меня раздраженным оком, возвратись в твои долины, изсохни не корне твоем, яко устарелое древо, силою ветров улоненное долу, да более не возстанет.

в последнее его пристанище. Они мои во мраке, душа моя обременена горестию, и слава сына моего погибла.

Куда пойду я, возопил юноша, где обрету я славу, дабы возвеселить душу моего родителя? Невозвеселит его, коснувшийся слуху его звук стрел моих по возвращении ноем с ловитвы.

И так, рек Ламор, пришла чреда и мне погибнуть, яко сему дубу осязаемому моими руками, и обнаженному от листвий. Он главою своею касался облаков; но корни его немогли укрепишься, твердый камень им противоборство, и сила ветров удобно его опровергла... О нощь покрывающая очи мои! благодарю тебя... ты воспрещает мне узреть сына... по том обратясь к нему, рек, иди в мое обиталище, тамо стены украшаются оружием праотцев наших: принеси мечь твоего прадеда; он достал его от врага им побежденного.

Гидаллан повинуется, приносит мечь и вручает его родителю. Заблуждающаяся старцева рука ищет острие меча, познает и на нем останавливается. - Сыне мой, проводи меня к гробнице моего родителя. Я хощу там себя успокоить; теперь настал полдень, и солнце жарко лучи свои на поля низпускает.

Гидаллан его препровождает: они подходят к гробнице. Ламор прободает в ребра сына своего. Они на месте том вкупе почиют, и опустевшие чертоги их обрушась, развалинами своими покрывают брега источника. Тамо к полудню блуждают привидения и призраки; глубокое безмолвие царствует по всей долине; люди страшатся приближиться к сему страшному месту.

Юная Минавана взошед на верх горы, низводила взоры свои на пространное море. Застенчивость и печаль по чреде являлись на лице её. Она зрит юных ратников возвращающихся покрытых блестящими доспехами. О мой любезный, о Рино, возвратился ли и ты с ними? Печальные наши взоры открыли ей, что её любезного уже нет более.

Как! Рино погиб в долинах Аллунских! Велика должна быть крепость в деснице его сразившей? А я, увы! я осталась без него.

Нет, я без него не останусь. О ветры возвевающие власы мои, вздохи мои не долго будут соединяться с вашим свистом; я должна искать любезного Рино.

Q мой возлюбленный, я не зрю тебя ныне возвращающагося с ловитвы, исполненна крепостию и прелестьми юности. Нощные мраки окружают любовника Минаваны, и безмолвие с ним обитает.

Увы! я вижу твои оружия в безпорядке складенные в груду на корабле твоем. Я вижу их дымящихся кровию. Ах! твоею.

Когда глас денницы придет возбудить тебя, "восстань, юный ратник. Ловцы уже в долине. Елен уже близь твоего жилища удались прекрасная Аврора, удались. Рино почиет с мертвыми. Он не внемлет твоему гласу. Елени играют на его могиле.

Но я тайно приду, о Царь мой, и тихо возлягу на ложе твоего успокоения. Минавана тихо возляжет подле возлюбленного её покоющагося Рино.

Юные мои подруги будут искать меня, но не найдут: они воспевая песни будут искать следов моих. Но я пения вашего уже неуслышу, о подруги мои! я почию подле Рино.

Любезный брат, вот быстрый источник Каламонский: сквозь густоту листвий я усматриваю течение сребровидных волн его извивающихся по долине. Он протекает близко тех мест, которые украшаешь собою прелестная Колна, коей прекрасная грудь пред твоими взорами то возвышается, то унижается, яко белеющаяся пена на спокойном море. Да будут места сии толь приятные любви, озарены славою. Воздвигнем вместе памятник сохраняющий в потомство победу нашего родителя. Се долина, где он победил врагов своих.

Приходим мы на сие славное поле. Нощь низпускалась с гор. Я возжигаю дуб растущий на холме, при пении Бардов следующих за нами, и беру камень от брега источника: он был еще окроплен кровию врагов наших. Полагаю его на холме, изсекаю на нем писмена, и повелеваю ему вещать будущим векам:

"О камень, моими руками днесь положенный! путник застигнутый во время нощи бурею, почиет под кровом твоим. Во время сна его при бурном ударении ветров в дерн тебя окружающий, времена протекшие возобновятся в его сновидениях. Образ битвы поразит взоры его. Мечты представят ему Ироев боевым строем сходящих в долину. При первом свете дня, исполнясь ужасом смутных сновидений он вострепетав возбудится. Очи его отверзясь узрят окрест его гробницы Ироев. Он вопросит здешних старцев о памятнике нами воздвигнутом. Старцы рекут ему он был воздвигнут ратниками веков прошедших.

Поблизости оттоле обитал Каррил, давний друге нашего родителя. Он посылает звати нас на празднество: мы приходим. Юноши, нам он рек, заключа в свои объятия, вы приводите мне на память то время, в, которое я ходил сражаться со врагами на брега Сельмы. Я вступил победителем на корабли мои; но во время нощного мрака я с пути своего сбился. Я пристал к землям вашего родителя. Он приял меня великодушно, угащал три дни в своих чертогах, и дал мне в дар множество щитов, которые и поднесь хранятся купно с моими, и приводят мне на мысль юные мои лета. Достойные чада друга моего! последуйте за мною.

Он взял един из своих щитов и един из наших, углубжает оба их в землю, и полагает на них камень. Когда брань, рек он, возгорится между нашими племенами, может быть мои потомки воззрят на сей камень и рекут: не есть ли сей памятник мира и дружбы отцами нашими купно воздвигнутый?

Я медленно восходил на холм. Шум ветров прерывал безмолвие нощи. Серповидный образ луны готовый низпуститься в бездну, изливал единый токмо багровый и слабый свет. Слух мой поражен был слабым и нестройным гласом привидения. Окруженный нощным мраком я извлекаю мечь свой.

Тренмор приходит на глас сына своего. Туча его окружает и поддерживает в воздухе. Мечь его составлен из огня воздушного. Лице его мрачно и необразовано. Он приближается ко мне; вещает мне о многом: но до слуха моего достигали единые токмо неотделенные звоны, и слова невнятные, подобные тем, каковые долженствовали произносить первые человеки, прежде того времени, как пение изобрело науку отделять слова единое от другова. Вскоре он нечувствительно исчез, яко исчезает туман при восхождении солнца.

Так, сей был глас моего возлюбленного, слышимый мною во время нощи. Тень его редко мечтается мне в сновидениях. Исход Малвины приближился. Я слышала во сновидении моем глас возвещающий мне близкую кончину. Я чувствую, что душа моя плавает между жизнию и смертию. Почто сновидение мое так скоро исчезло? Малвина зрела своего возлюбленного. Воздушная риза его плавала возвеваемая ветрами; лучи, солнца озлащали края оной, они,блистали в очах моих яко злато иноплеменника.

Сыне Оссиянов, возлюбленный Оскар! ты вечно будеш жить в сердце Малвины. Лишь озарят первые лучи солнца, вздохи в груди моей спираются, и как падет нощная роса на землю, мой плачь возобновляется. Я процветала в твоем присутствии яко юное древо, но смерть твоя подобная тлетворному ветру, помрачила юность мою. Глава моя уклонилась. Весна, паки возвратилась и благотворные росы свои изливает, но цвета юности моей не возобновила. Пастушки видели меня во мрачном безмолвии сидящую в моих чертогах Они бряцали на своих арфах, чтоб возбудить сердце мое к веселию; но слезы по ланитам моим непреставали катиться. Они видели скорбь души моей, и рекли мне: почто толико упорствуеш в твоей печали? или твой возлюбленный был прекрасен яко день?

О дщерь моя! песни твои прельщают слух мой; но раздражают печаль твою. Приятно огорченной душе быть в уединении токмо с своею печалию, и свободно ей предаваться. Но печаль снедает жизнь человеческую и сокращает дни его. Ты погибаеш яко цвет дожигаемый полуденным зноем, когда роса его оживляющая на нем уже изсохла.

то покровенные мраком, то озаренные светозарным блистанием. Из среды безмолвия нощи, некий глас касается моего слуха, и возбуждает душу мою. Се глас годов более несуществующих. Они вращаются пред моими взорами, обремененные приключениями в них совершившимися. Я приемлю их по мере; как они в памяти моей представляются, и в песнях моих оживотворяю.

Малор был притеснен своими врагами и был близок к падению. Родитель мой отправил меня к нему на помощь. Коль скоро Царь меня узрел, он притек ко мне во сретение и взяв меня за руку, с печальным видом рек мне: "почто племя Ироев приходит на помощь к нещастному Царю, приближившемуся к падению своему? Тормод узрел дщерь мою, ею пленился и требовал от меня ее себе в супруги. Я отринул его требование. Наши предки были врагами. Раздраженный моим отказом, он возвратился с сильным воинством отмстить свою обиду. Народ мой пал под его удавами. Какая причина заставляет тебя толь великодушно сострадать о моих нещастиях и приводит тебя ко мне на помощь?"

Родитель мой прислал меня, я ему ответствовал. Он вспомнил о Мороре и о великодушии его к чужестранным. Некогда свирепствующим морем он был извержен, на брега твои. Ты ввел его в дом свой и угостил человеколюбиво. Днесь долг благодарности влагает в десницу мою мечь сей, коего крепость вскоре враги наши познают. Други наши находящиеся в опасности никогда не бывают от нас забвенны, коль бы ни великое пространство мест и морей нас с ними ни разделяло.

Великодушный друг! много, имел я ближних мне, которые участвовали со мною в пирах моих; но ныне все они забыли нещастного Малора. Я обошел весь острове мой, устремлял взоры свои на моря, и не узрел ни единого корабля идущого ко мне на помощь. Теперь приближается нощь. Отрасль ироев, гряди в чертоги мои, тряди услышати гласу дщери моей.

Мы вошли, во время нощи сидя в безмолвии я внимал пению прекрасные Оины. При разсветании дня, мы пошли сражаться. Я остался победителем, пленил военачальника, и возложа на него узы, представил его Малору. Тормад стыдящийся своего уничижения отвращал взоры от Оины. Радость водворилась на острове, и празднества паки началися.

"Тебя, нещастный любовник, тебя видят очи мои печальна и утопающа в слезах на верху сего камня. Суетно взоры твои ко мне, обращаются влачимые по морям: твоя нещастная любовница уже разлучена с тобою. Она пойдет в страны ей незнакомые. Ныне я посреде множества Ироев; но присутствие их неуслаждает моих горестей. Ах! Тормад, почто отцы наши были врагами?"

Нет, рек я сам в себе, нет прекрасная Оина, не пойдеш ты скитаться по странам тебе незнакомым. В сердце Оссияновом есть некий глас, повелевающий ему внимать нещастному в день скорби его; и ты небудеш разлучена с твоим любезным.

При восходе зари я освободил от оков Тормада, и возвратил его любезной при очах её родителя; "почто Тормад, вещал я Малору, будет терзаться во все дни жития его? Правда, что предки ваши были врагами; но теперь вражда их пресеклась, и они спокойно лежат во гробе. Почтенные ратники, предайте забвению вашу злобу: она есть мрачная туча долженствующая исчезнуть купно с прошедшими веками. Малор согласился на прозьбу мою, и мире соединил двух любящихся. Побежденный искренно облобызал своего победителя, и я отшел покрыт славою, и наслаждаясь неизреченным удовольствием соделав двоих щастливыми.