Два дома.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава I. (старая орфография)

Журнал романов и повестей
издаваемый редакцией
"Недели". 

NoNo 11--12. 

Типография (бывш.) А. М. Котомина, у Обух., м. д. No 93.
1879. 

ДВА ДОМА
Роман Е. Марлитта. 

I.

Близь бенедиктинского монастыря стоял великолепный дом, называемый "Шиллингсгоф". В народе он слыл и слывет под именем дома с колоннадой, не смотря на то, что в последнее время выстроены целые улицы с колоннами и колониками. Его построил бенедиктинский монах.

Когда гостинницы не составляли еще предмета геройской промышленности, монастыри давали у себя приют путешествующим рыцарям и иностранцам. Иные монашеские ордена устраивали для этого на своей земле гостинницы; для той-же цели построен и дом с колоннами. Монастырь был очень богат. Брат Амвросий, архитектор и скульптор, возвратился из Италии, полный художественного вдохновения, к-тому-же чувствовалась необходимость в доме для приема графов и коронованных особ, которые часто проезжали по этой дороге с своими семействами и свитой и охотно искали гостеприимства в монастыре. Вот причины, почему рядом с неуклюжим остроконечным зданием монастыря вырос дом с великолепным фасадом. Верхний этаж его с полукруглыми окнами и дверьми, украшенными резьбой, представляющей целую растительность, лежал на изогнутой воздушной колоннаде и отступал несколько назад, а нижний, выдвигая крыльями, через каждые три окна, свои колонны, примыкал с южной стороны к монастырской стене и образовал с нею две украшенные каменными балюстрадами террасы, куда выходили двери второго этажа.

Что видел и испытал на немецкой земле этот архитектурный иностранец, девятнадцатому веку мало известно. В старину бенедиктинский монастырь стоял за городом, в открытом поле; только по другую сторону дороги было разбросано несколько спрятавшихся в кустах землянок, едва дерзавших открывать свои ставни, когда вечером у крепкой монастырской стены раздавался стук лошадиных подков и слышались повелительные голоса посетителей.

Яркое пламя факелов, адский вой монастырских собак, топот и ржание коней исчезали быстро, как видение, и бедняки заползали опять в свои щели, с завистью помышляя о дорогих монастырских винах и пылающих очагах монастырской кухни... За окнами, плотно завешенными коврами, в обширных залах, при свете толстых восковых свеч, вставленных в висящие с потолка железные круги, высокорожденные господа и дамы, сбросив верхния платья, сидели за длинными дубовыми столами, с царскою роскошью убранными серебряною посудой. Далеко за полночь кубки, ходили вокруг стола, стучали кости, и странствующие музыканты, нашедшие себе временный приют в монастыре на мешках с соломой, должны были петь и играть до изнеможения.

Под прикрытием монастыря часто съезжались могущественные особы, для тайных совещаний в залах дома с колоннами. Многие важные документы того времени носят пометку бенедиктинской обители. Не были от этого в убытке и господа монахи. Не присутствуя в заседаниях, они, благодаря своей изобретательности, постоянно следили за секретными совещаниями и, проникнув в тайны своих гостей, что часто приписывалось чуду, приобретали над ними могущественное влияние.

После реформации монастырь был продан. Дом с колоннадой и большая часть леса с полями и лугами перешли к семейству фон-Шиллинг, а меньшая часть, но с монастырем и всеми службами, досталась суконному фабриканту Вольфраму. Фон-Шиллинги сломали стену, отделявшую дом с колоннадой от улицы, и отгородили свою землю от владений фабриканта, так как в те времена на доброе соседство никто не мог разсчитывать... Мазанки исчезли. Прогрессивный дух города разрушил окружавшия его стены и выдвинул, как щупальцы, новые улицы, так что в течение столетия дом с колоннадой очутился среди самой населенной части города, как блестящий золотой жучек в сети трудолюбивого паука.

Не отставали от прогрессивного духа и фон-Шиллинги. Вызванный из Нюренберга мастер поставил на место разрушенной стены, отделявшей дом от улицы, изящную железную решетку, блестящую и прозрачную, как брабантское кружево. Луг, лежащий за решеткою, был прорезан дорожками с цветным песком, разрезан на зеленые лужайки и куртины, полные роз, левкоев и пестрых гвоздик. Перед колоннадой из красного каменного бассейна бил фонтан, а сбоку бросали на лужок тень роскошные деревья.

Соседние фабриканты были гораздо консервативнее рыцарей Шиллингсгофа. Они ничего не разрушали и не строили; они только поддерживали существующее, тщательно вкладывая каждый выпавший камень на прежнее его место. Поэтому Монастырский двор, как они продолжали называть свое жилище, сохранил тот-же вид, какой триста лет назад дали ему монахи. Из-за стен выглядывало почерневшее от времени, покосившееся и вросшее в землю здание. Прохожий видел испещренную заплатами стену, громарые полукруглые ворота из дубовых брусьев и такую-же калитку с боку, у которой когда-то усталые странники звонили, прося приюта. Калитка издавала и теперь те-же дребезжащие звуки, когда в шесть часов вечера из ближайших улиц и переулков, как и в отдаленные времена, приходили покупать молоко у бывших фабрикантов, так как Вольфрамы очень скоро променяли ткацкий станок на сельское хозяйство и скупили все. окрестные поля и луга, продававшиеся за это время городом. Они сберегали и копили. Скупость, упрямство и настойчивость переходили в них из поколения в поколение. Мужчины не стыдились ходить за плугом, а их хозяйки, преемственно одна за другой, стояли за прилавком, продавали молоко и зорко следили, чтобы ни одна копейка не проскользнула как-нибудь в руки служанок.

Время показало, что Вольфрамы поступали весьма благоразумно. Их богатство росло с каждым годом, а вместе, и их значение. Они почти все были выбираемы в члены городского управления, и наконец, спустя столетие, господа фон-Шиллинг удостоили заметить, что у них есть сосед, б этих пор началось между ними дружеское сближение. Попрежнему отделяла их высокая стена, покрывшаяся в течение этого времени со стороны Шиллингсгофа густою сетью дикого винограда, а со стороны монастыря - плющем; но новый дух гуманности разрушил ее настолько, что господа фон-Шиллинг не считали ниже своего достоинства воспринять от купели маленького Вольфрама, а сосед, приглашаемый ими к обеду, и не думал считать это за особую честь. В течение последняго столетия судьба совершенно изменила положение соседей: по мере накопления богатств в сундуках семейства Вольфрам, касса фон-Шиллингов пустела с ужасающей быстротою. Они жили на широкую ногу, богато и роскошно, так что последний представитель фамилии, барон Крафт фон-Шиллинг, с ужасом увидел себя стоящим над пропастью им самим подготовленного раззорения. В это время умер его двоюродный брат, у которого было заложено все поместье фон-Шиллингов. Это обстоятельство послужило к их спасению, потому что единственный сын барона женился на единственной дочери покойного и вместе с нею все родовые поместья вернулись в род фон-Шиллингов. Это было в 1860 году.

В этот-же счастливый год в соседнем семействе случилось событие, встреченное членами его с величайшею радостью. Несколько поколений сряду фамилия Вольфрам имела только по одному наследнику; но в последния пятьдесят лет не появлялось в монастырском дворе ни одного мужского представителя дома. Последний глава семейства, советник и обер-бургомистр города, Франц Вольфрам, сделался вследствие этого мрачным, молчаливым и грозным, всегда погруженным в желчное и злобное настроение духа. Пять дочерей, появившихся на свет одна за другою, были также несносно белокуры, как и их мать, все одинаково боялись отца и прятались от него в самые темные углы, пока смерть не успокоила их, чинно уложив на белые подушечки гроба. Госпожа советница, робкая и молчаливая, чувствовала себя как-бы виновною перед мужем; она была похожа на мраморное изваяние и только приближающиеся шаги мужа вызывали яркий румянец испуга на её бледное лицо.

- Сын! торжественно провозгласила старая няня.

- Вольфрам! вырвался восторженный крик советника. Он бросил два золотых в ванну, в которой мыли смуглое тело ребенка; потом подошел к постели и, первый раз в течении двадцатилетняго супружества, поцеловал руку женщины, давшей жизнь его сыну.

И вот наступил день, какого еще никогда не видал монастырский двор.

Щеголять богатством было не в духе Вольфрамов. Напротив, все свое серебро, великолепные полотна, фамильные бриллианты и старые дорогия вина они тщательно прятали в погребах, довольствуясь чувством сознания, что все это - их собственность. Но после обеда и вечером этого достопамятного дня, в бывшей монастырской столовой, Вольфрамы обнаружили все богатство и блеск своего дома. На больших столах, покрытых тончайшими камчатными скатертями, блестело серебро, собранное в продолжение многих столетий; чаши, блюда, кружки и узкие бокалы, массивные солонки и канделябры на коричневых резного дуба стенах - все это было из чистого массивного серебра, великолепной резной работы. Рядом, в маленькой комнате, стояла купель. Вольфрамы не любили цветов. Ни один цветочный горшок не смел появляться на их подоконниках, а в саду и огороде, за хозяйственными постройками, только и росли по углам несколько случайных кустов дикого шиповника; но в этот день душистые цветущия растения, собранные из всех оранжерей города, окружали покрытый белою скатертью стол и стоявшую на нем купель. Новорожденный был одет в ризку из темнозеленого атласа (старинная фамильная драгоценность), а черные волосики покрывала старофранконская шапочка, отороченная старинными брабантскими кружевами желтокофейного цвета и украшенная мелким индийским жемчугом.

и о том, как сын советника, точно принц, был крещен между розами и миртами.

Грустное лицо матери осветилось томной улыбкой. Её маленьких девочек крестили без ризок, которые были приготовлены прабабушкой только для мужского потомства; их купели не были окружены миртами и розами, и фамильное серебро оставалось в сундуках. На бледных щеках родильницы выступил лихорадочный румянец; и в то время, когда внизу звенели бокалы и провозглашались тосты за здоровье и благоденствие давно ожидаемого наследника, наверху, у постели больной, пять бледных девочек, как-будто проскользнув сквозь белые занавеси к своей матери, обнимали и целовали ее горячо. Она играла с ними, лаская их день и ночь... Доктора стояли в раздумьи, и полные недоумения, слушали непрерывный бред больной, пока она с усталой, но блаженной улыбкой на устах не откинула голову на подушку, чтобы заснуть навсегда.

Её смерть прошла незамеченной. У маленького Виктора была кормилица, а ключи и с ними осиротелое хозяйство приняла под свое покровительство суровая и красивая сестра советника.

Она была настоящая Вольфрам по характеру, поступкам и наружности. Сорок шесть лет проскользнули по ней незаметно. Только один раз страсть, к её несчастью, победила её твердые принципы. Вместе с советником она была наследницею всех богатств, принадлежавших семейству Вольфрам, и притом замечательно красивою девушкой. В Шиллингсгофе, где ее любили и баловали как родную дочь, она познакомилась с маиором Луцианом из Кенигсберга, за которого и вышла замуж, не смотря на все увещания брата и собственное предчувствие. Действительно, воспитанная в строгих семейных традициях суровая её натура так-же мало сходилась с натурою элегантного и легкомысленного офицера, как вода с огнем. Она во что-бы то ни стало хотела подчинить его своей воле, а он при всяком удобном случае зло подсмеивался над её мещанством. Все это приводило к неприятным размолвкам, которые кончились тем, что в один прекрасный вечер маиорша возвратилась из Кенигсберга с своим пятилетним сыном на монастырский двор и поселилась там навсегда.

ступеньками, темные отверстия дверей и окон, испуганная ночная бабочка, бившаяся в матовые стекла свинцовых рам, чрез которые заходящее солнце лениво освещало трещины пола - все это казалось мальчику таинственным и страшным, как дом людоеда в лесу. Этот стройный и нежный ребенок с золотистыми кудрями, одетый в голубую бархатную курточку, в этом древнем доме казался заблудившимся, и старый советник сурово отозвался, что сестра привела пестрого калибри в старое соколиное гнездо.

всевозможные меры, чтобы возвратить себе мальчика, но все его попытки разбились о юридическую опытность старого советника и ребенок остался у разведенной жены. Тогда маиор Луциан вышел в отставку и навсегда уехал из Кенигсберга; затем о нем не было никаких известий.

Маиорша снова поселилась в выходящей на улицу большой комнате мезонина, где она жила и до замужества. Простые выбеленные стены с темными полированными шкафами приходились ей как нельзя более по вкусу. Она опять сидела на кожанном кресле с прямою спинкою в глубокой нише окна, спала за грубой шерстяной драпировкой, сотканной руками её бабушки, и никогда не посещала Шиллингсгофа, избегая как смертельного врага всякого напоминания о муже. Маленький Феликс, напротив, скоро почувствовал себя у соседей как дома. Единственный сын барона Крафта фон-Шиллинг был его сверстником, и оба мальчика с первой-же минуты нежно полюбили друг друга. Маиорша допустила это знакомство с условием, чтобы её ребенку никогда ни единым словом не напоминали об отце.

Позднее оба юноши слушали вместе в берлинском университете юриспруденцию. Арнольд фон-Шиллинг приготовлялся к государственной службе, а Феликс Луциан должен был пойти по стопам своего дяди - сначала служить в городском управлении, а потом хозяйничать на Монастырском дворе, так как, по смерти последней белокурой кузины, дядя назначил его своим наследником с тем, чтобы он к своей отцовской фамилии прибавил фамилию Вольфрам. Но в 1860 году, как мы уже видели, изменились все семейные планы как в Шиллингсгофе, так и на Монастырском дворе. Арнольд фон-Шиллинг вернулся домой, чтобы по просьбе своего больного отца вместе с рукою кузины получить снова все шиллинговския поместия, а предположения Феликса разрушило появление на свет маленького Виктора Вольфрама.