Два дома.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава II. (старая орфография)

II.

Жену советника похоронили в снежное апрельское утро. Феликс Луциан мог приехать в этот день домой лишь на несколько часов, чтобы проводить тетку в её последнее жилище; но сегодня, через два месяца, когда весенний воздух был полон запаха дикого жасмина и под деревьями как свежий снег лежали опавшие лепестки цветов, он снова возвратился на Монастырский двор с целью провести там несколько дней своего отпуска, как он писал матери.

После обеда Феликс вошел в ту комнату, где лежала его покойная тетка. Ему живо представился запах фимиама, подымающагося синим облаком к потолку, и запах гирлянд из буковых листьев, между которыми так спокойно лежала умершая с гладко причесанными льняными волосами. Но сегодня в этой комнате только сверкали на солнце летающия пылинки, подымаясь к потолку, из открытой кухни доносился запах жареной птицы, а за прилавком, где продавали молоко, стояла его мать и отсчитывала яйца в корзинку служанки, которая, по старинному обычаю, два раза в неделю с яйцами и свежим маслом обходила всех именитейших покупателей.

В глазах маиорши блеснула материнская гордость при виде красивого, стройного юноши. Она приблизила к его губам щеку, так как руки её были полны яйцами.

- Иди пока наверх, Феликс, сказала она поспешно, боясь ошибиться в счете или разбить яйцо.

Он хотел было обнять ее, но быстро опустил руки и стал подниматься по лестнице. Вдруг из комнаты послышался детский крик: новый наследник Монастырского двора визжал от злости, как котенок. На птичьем дворе пели петухи. Громадный жирный кот пробирался тихонько после обычной своей охоты в риге и с наслаждением стал тереться об ноги молодого человека. Феликс далеко отбросил ногою животное и с отвращением стучал сапогами, как-бы отряхая их от снега.

Через открытые окна в комнату маиорши входил свежий весенний воздух; но не он наполнял ее приятным запахом фиалок. Этот запах шел из стоящого в углу открытого шкафа, в котором между блестящим как серебро бельем сохли тысячи фиалок; маленькому сыну маиорши строго запрещалось ставить букеты фиалок в стаканы с водою, потому что они могли опрокидываться и причинять безпорядок; Феликс обязан был аккуратно обрывать лепестки и класть их между бельем. Поэтому слои блестящого белья, на которые чуть не молилась его мать, были всегда для него ненавистны, и теперь он неприязненно посмотрел на открытый шкаф.

На неуклюжем кленовом столе у окна лежала записная книжка маиорши, которую она оставила там, вероятно, внезапно оторванная от проверки белья. Феликс очень хорошо знал эту книжку со всеми её рубриками; но страница, на которой она была раскрыта, была ему незнакома. "Приданое домашняго белья моего сына Феликса", стояло в заглавии этой страницы.

Его будущее хозяйство! Он покраснел при этой мысли, как девушка. Дюжины простынь, салфеток, полотенец важно стояли рядами, как-будто оне были самою главною основою его будущого семейного счастия. И эти серьезные, скучные реестры должны были уложиться в самой прелестной и причудливой курчавой головке, когда-либо встречавшейся на плечах девушки!

- Как-бы ты хохотала, Люси! прошептал он и усмехнулся.

Он стал механически перелистывать книжку... Здесь, в "счете прибыли", складывались тысячи и тысячи. Такое богатство! И рядом с ним это постоянное скопидомство и боязнь потерять несколько грошей из-за разбитого яйца! Молодой человек с отвращением отбросил книжку и, нетерпеливо теребя свои роскошные белокурые волосы, подошел к окну. Своим аристократическим видом, с окружавшим его запахов духов, он настолько-же был чужд "старому соколиному гнезду", насколько его изящные перчатки не гармонировали с неуклюжим кленовым столом, на который он их небрежно бросил, и его лакированные ботинки - с грубым, протертым полом.

Он прислонился головой к окошку и смотрел вниз. Монастырский домь между разукрашенными новыми зданиями казался живым анахронизмом. За монастырской стеной проходил теперь роскошный городской бульвар, обсаженный цветущими каштанами. Ему было стыдно, что элегантное общество должно было ежедневно проходить мимо этой испещренной заплатами стены. Его подавлял вид соседняго замка, с балконов которого, украшенных бронзовыми решетками, виден был весь двор монастыря. Правда, в средине его попрежнему росли четыре роскошные, покрытые густою листвою липы, на которых не было видно ни одной сухой веточки, но у подножия их на старых каменных скамейках и порфировом резервуаре колодца красовалась только-что вымытая деревянная посуда молочного хозяйства. Эти невзрачные картины дополнялись не менее элегантными сценами: въезжал воз свежого клевера; работник проклинал узкий проход в воротах и бил лошадей; босая коровница загоняла с бранью двух упрямых телят, набежавших на передний двор; голуби поднялись тучей и остальные птицы с криком бросились в стороны.

- Мужицкая стряпня! пробормотал Феликс и отвернулся с презрением.

Он увидел великолепный сад Шиллингсгофа и вздохнул свободнее. Там он всегда чувствовал себя более дома, чем на Монастырском дворе. Через обвитую плющем стену он видел только часть луга, в средине которого бил фонтан перед колоннадой, а наклонившись более, он увидал и зеркальные стекла между каменными украшениями баллюстрады. За стеной, со стороны Шиллингсгофа виднелись три ряда великолепных платанов. Он мог их разсмотреть совершенно ясно. Они шли двойною аллеей, от уличной решетки, вдоль южной стороны дома, вглубь сада. Эта тенистая аллея была когда-то главным местом, где он играл с своим маленьким другом. В ней постоянно царил полумрак и свежая прохлада, и барон Крафт устроивал там нечто в роде салона, в котором принимал гостей, отдыхал и пил послеобеденный кофе.

Кофейник и сегодня стоял на столе, но не медный, знакомый ему; он уступил место серебряному. Вообще, на столе стояла масса серебра, а между ним сверкали маленькие хрустальные графинчики с ликером. Прежде так никогда не убирался кофейный стол. Прежде сидели на простых, белых, деревянных скамьях; сегодня-же вокруг железного стола стояли такия-же железные кресла, покрытые вышитыми подушками, а богато разукрашенные ширмы образовали уютные уголки, защищенные от сквозного ветра.

Но более всего он был поражен появлением дамы, вышедшей из-за колоннады. Она тихо ходила взад и вперед, видимо поджидая кого-то. Мать Арнольда умерла рано, сестры у него никогда не было, а потому единственным представителем женского элемента в замке была добрая толстая домоправительница. Теперь-же по аллеям сада скользил голубой шелковый шлейф, женский ум и женская воля рядом с правлением старого барона снова возстановили свое владычество в замке, как двадцать лет тому назад.

В то-же самое время, когда Феликс два месяца тому назад приезжал в Монастырский двор на погребение своей тетки, в Кобленце праздновалась свадьба Арнольда, который коротко известил друга, что женится на длинной кузине изе Кобленца. Это действительно была она, молодая владетельница Шиллингсгофа, очень высокая женщина, с узкими плечами и плоскою грудью, наклоненная вперед, как это встречается у большинства высокорослых людей, с чувством достоинства во всех своих вялых и медленных движениях. Лица её он не мог хорошо разсмотреть; но профиль показался ему длинным, английского типа; казалось, она была бледна, но её лучшим украшением были великолепные светлые волосы, которые лежали на голове очень красиво и так легко, как будто-бы каждая лишняя шпилька причиняла ей боль.

Она часто с нетерпением взглядывала на окна и двери колоннады и постоянно передвигала чашки и корзинки с пирожным.

В это время вышла из дому молодая девушка в белом переднике, повидимому горничная. Она набросила на плечи своей госпоже мягкую шаль и стала надевать ей перчатки. Дама стояла как автомат и держала неподвижно свои протянутые тонкия руки, пока не была застегнута последняя пуговица. Она не двинулась и тогда, как молодая девушка стала на колени, чтобы застегнуть пряжку на её пестрых туфлях. Молча, она плотнее закуталась в шаль, не смотря на теплый солнечный июньский день.

"Избалованная и нервная", подумал Феликс в то время, как она грациозно опускалась на красные подушки садовой скамейки.

Из дверей колоннады показался Адам, старинный слуга графа. Он был вдовец. После смерти жены у него осталась маленькая десятилетняя дочь, которую он теперь и вел за руку.

Молодая горничная прошла мимо старика, насмешливо пожав плечами, а важная дама не заметила его поклона. Феликс очень любил этого тихого и серьезного слугу. Спокойствие его вошло в поговорку в Шиллингсгофе, поэтому Феликса несколько удивила поспешность, с которою старик, обогнув лужок, вышел из Шилдигегофа и через несколько минут показался на Монастырском дворе. Его маленькая девочка закричала и прижалась к старику, увидя индейского петуха, который с криком бросился на её красное платье. Старик отогнал разъяренную птицу, успокоил ребенка, но сам волновался и щеки его горели, как будто он был несовсем трезв.

Феликс увидел потом, как вышел старый барон, опираясь на руку сына, вошел в каштановую аллею и, сделав любезное приветствие рукою, сел возле своей невестки. Чувство искренняго сострадания к старому слуге заставило Феликса оставить окно и сойти вниз. На последнем повороте лестницы он на минуту остановился. Служанка с яйцами и маслом уже ушла, а его мать вынимала жаркое из духовой печки.

- Брата нет дома, Адам, сказала она старику, стоящему в дверях кухни. Она поставила дымящуюся сковороду на стол и подошла к двери. Надеюсь, что вы не будете снова безпокоить его этою глупою историей?

- Да, госпожа маиорша, ответил он вежливо, но решительно: я за этим и пришел. Только один господин советник еще может мне помочь. Он знает лучше всех, что я невинен и поможет мне оправдаться.

- Что это за недоразумения у нас с соседями? спросил с удивлением приблизившийся Феликс.

- Ах, господин референдарь, это недоразумение лишает меня чести и куска хлеба, сказал подавленным голосам Адам.

- Старый барин только-что обругал меня лицемером и хитрым шпионом и швырнул мне в след свой бокал, так что он разлетелся в дребезги.

В это время она вынула из кухонного шкафа тарелку для жаркого и смотрела против света, чиста-ли она.

Эта непоколебимая хлопотливость в виду глубоко взволнованного человека возмутила её сына. Он дружески протянул руку старику.

- Не понимаю, как ваш барин мог до такой степени озлобиться, чтобы прибегнуть к насилию, сказал он сочувственно, - особенно в отношении своего верного Адама. Ведь он всегда очень ценил вас.

- Не правда-ли, господин Луциан, и вы это знаете? Да, так было когда-то, а теперь все кончилось! с отчаянием вскричал старик, и слезы полились из его глаз. Я - шпион! Я! Говорят, я подслушал историю с каменным углем, которая совсем до меня не касается.

- Он говорит о каменно-угольных копях в маленькой долине, коротко объяснила маиорша. Старик из Шиллингсгофа всегда думал о себе очень много. Он воображает, что никому другому не может придти в голову то, что он выдумал.

- Ведь барон не сам это выдумал, госпожа маиорша. Вот в чем дело. Видите-ли, господин референдарь, он говорит постоянно, что Шиллинги и Вольфрамы в продолжении нескольких столетий владеют монастырскими землями в маленькой долине, и до сих пор никому ни приходило на ум не только купить, но даже взять даром каменистый участок, которым издавна владеет семейство Готтер. Это была совсем безплодная нива. Старый Готтер, также как и его соседи, много лет пахавшие в окрестностях, менее всего думал, что под этим безплодным грунтом скрывается что-нибудь путное. Но в наш город приехал незнакомый инженер. Он с первого взгляда узнал, что под этим безплодным полем находятся богатые залежи угля. "Уголь лежит почти на поверхности", сказал он при этом.

- Это так и было, сказала маиорша, вытирая белоснежным полотенцем блюдо.

- А так как они давно знакомы с моим барином, продолжал Адам, - то он и предложил купить этот участок с ним в компании и заняться разработкою угля. Барин с радостию согласился, и они решили все это между собою по-секрету. В это самое время предстояла свадьба в Кобленце, поэтому они и отложили покупку участка до возвращения с Рейна. Им и во сне не снилось, чтоб кто-нибудь мог их предупредить. Ведь ни одна душа об этом не знала. Но не тут-то было! Когда они пришли потом к старику Готтеру, то тот кричал, что его надули, что он продал за безценок свой участок советнику Вольфраму, а теперь в нем оказались богатые залежи угля, и советник Вольфрам получил уже право на его разработку. Разве это не колдовство, господин Луциан!

- Я то-же говорю. Дяде в этом случае повезло, и он не виноват, что другие сони это прозевали, - прибавила его мать. Впрочем старик Готтер врет, что его надули. Сначала он был очень рад, что так выгодно продал свое негодное поле.

Все это было сказано тоном, не допускающим возражений, уверенно и спокойно.

Не смотря на свое мещанское занятие, мадам Луциан держалась элегантно. Она была еще стройна, лицо сохрашло свежесть и красоту, каштановые волосы были густы, как у молодой девушки. Жена маиора, при своем пчелином трудолюбии, не забывала своего социального положения. Она была всегда тщательно причесана, хорошо одета, не смотря на то, что её стройная нога была обута в простой кожаный сапог и синий кухонный передник закрывал её ловко сидящее платье.

- Возьми, скушай, дитя мое, сказала она, подавая маленькой девочке Адама вынутый из шкафа кусок пирожного.

- Она ничего не возьмет, госпожа маиорша, мягко заметил ей отец. У девочки сегодня не было во рту и маковой росинки. Она не может выносить, когда со мной дурно обращаются, а сегодня целый день мучение и ругань не прекращались. Я много перенес за последнее время, господин Луциан. Барон продолжает думать, что все это случилось не просто. Он предполагает, что кто-нибудь из прислуги подслушал и выдал его секрет. А так как я во время его совещания с инженером несколько раз входил в комнату с вином, то на меня, несчастного, и падает подозрение. Не желая терять куска хлеба из-за Аннушки, я терпеливо сносил все придирки. (Он нежно погладил при этом густые волосы ребенка). Но со вчерашняго дня только и говорят, что о большом успехе предприятия советника - оказалось, что уголь не уступает лучшему английскому, и мой барин не помнит себя от злости и бешенства. Вот я и хочу просить господина советника, чтоб он объяснил моему барину...

- Это невозможно, Адам! Вы сами это хорошо понимаете, прервала его маиорша. Мой брат едва-ли согласится иметь дело с людьми, которые за глаза ругают его за то, что он был также умен, как они. Выкиньте это из головы, а лучше подумайте, как-бы выпутаться из беды без посторонней помощи.

Адам закусил губы; он старался подавить свое раздражение.

- Мне-бы следовало заранее знать, прибавил он, пожимая с глубоким вздохом плечами, - что важные господа ни в грош не ставят честь бедного лакея. После этого такому бедняку, как я, остается только с моста да в воду! воскликнул он с отчаянием.

- Не говорите таких безбожных вещей, строго заметила ему маиорша.

Феликс нежно взял головку девочки, которая навзрыд плакала.

- Перестань, голубка, успокоивал он ее, - твой отец этого не сделает. Он слишком честен для этого. Я пойду в Шиллингсгоф и поговорю со старым бароном, если вы этого желаете, Адам.

- Нет, благодарю вас, господин референдарь. Я знаю, вы желаете мне добра, но мне этим не поможете, и только наживете себе неприятностей. - Он поклонился, обнял рукою свою девочку и повел ее к дверям. - Пойдем, мы теперь отправимся к твоей бабушке.

--

Они пошли через двор. Индейский петух снова побежал за ними, но малютка не обратила теперь на него внимания. Стараясь своими маленькими ножками идти в ногу с отцом, она, перегибаясь, с волнением смотрела ему в лицо. Она не доверяла его механически произнесенному обещанию.

- Я не буду спать всю ночь, ты увидишь! грозила она ему своим дрожащим от волнения голоском. Я увижу, когда ты уйдешь.

Когда за ними затворилась калитка, за стеною все еще раздавался её дрожащий, угрожающий голосок: