Два дома.
Глава XLI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XLI. (старая орфография)

XLI.

Умная Лисица несла свою всадницу вдоль шоссе, потом по улицам и площадям, и наконец очутилась в пустынном переулке, у знакомой калитки сада. Она каждый день делала прогулку по этой дороге и всегда весело ржала у калитки шиллингсгофского парка, потому что ее там баловали и ласкали.

Дверь в ожидании донны Мерседес стояла, по обыкновению, широко и гостеприимно открытою. С бьющимся сердцем въехала она в густую тень сосновой рощицы. Сегодня еще она могла быть в саду и в мастерской одна, а завтра...

Конюх пробежал сквозь каштановую аллею, чтобы помочь ей сойти с лошади; он с трудом удерживал плутовскую улыбку, которая играла на его лице.

- А, вы уже знаете? сказала донна Мерседес, сходя с седла.

- Как-же, сударыня! Все в Шиллингсгофе чуть съума не сошли от радости, что, наконец, прошло долгое ожидание. Нет ничего ужаснее дома без хозяина.

Он повел Лисицу в конюшню, а донна Мерседес постояла несколько минут на площадке около мастерской и окинула взглядом сад, насколько он был видим.

- Останется-ли он доволен её распоряжениями?

На Монастырском дворе вместо старых безобразных крыш и полуразрушенных стен возвышались красивые аспидные крыши, но оне были отодвинуты от дома с колоннадой. Между этими двумя домами не было больше общей стены, которая давала-бы место дороге мышей и привидений.

Маиорша, при продаже Монастырского двора, поставила условием, что новый владелец должен построить себе дом на другом, более удаленном от Шиллингсгофа. месте. Только этим путем позор, павший на фамилию Вольфрам, пользовавшуюся так долго общим уважением, мог быть мало-по-малу забыт.

Теперешний владелец согласился уступить барону Шиллингу широкую полосу земли, которая, после перенесения дома, оказалась свободною. Таким образом старая безобразная стена, отделявшая мещанское поместье бывшого суконщика от рыцарского Шиллингсгофа, уступила место более низкому, красивому забору, закрытому вьющимися растениями, и прекрасный дом итальянского стиля возвышался на площадке, окруженный светом и воздухом. В большом саду, за домом с колоннами, на месте безобразной колючей изгороди стояла красивая решетка. Все эти нововведения делались под наблюдением донны Мерседес.

Барон Шиллинг в письмах сообщал ей свои идеи и намерения, и она старалась исполнять их верно и точно. Медленно, осматривая все критическим оком, шла она через лужек к дому с колоннами. Шлейф амазонки она перекинула через руку и подвинула на лоб шляпу с белым развевающимся пером.

Лицо девушки на пластинке из слоновой кости, которую гордый отец послал через океан, чтобы завоевать немецкия сердца, было увлекательной красоты. Приехавшая три года назад из-за моря женщина была прекрасна, как Ундина, но она отличалась гордостью и замкнутостью. Теперь немецкий воздух придал её желтоватому лицу свежесть и румянец; полная невыразимой прелести шла она мимо кустарников и робко смотрела по восточной стороне дома, все-ли сделано по его желанию?

Он хотел, чтобы его фамильное поместье отличалось простотой и уютностью, и он был прав, вполне прав, как и во всем. С верхняго этажа все тюлевые и кружевные гардины были запакованы и отправлены в Коблец, как и все штейнбрюковское.

Не осталось ни одной нитки, ни одного гвоздика, о которых мамзель Биркнер не могла сказать с уверенностью, что они принадлежали Шиллингам. Мамзель Биркнер охотилась за всяким штейнбрюковским перышком, за всяким аптечным пузырьком и все это изгонялось из Шиллингсгофа.

Барон Шиллинг присылал мамзель Биркнер собственноручные рисунки мебели, которую желал приобрести для Шиллингсгофа, и деньги для её приобретения.

Но она ничего не покупала без совета донны Мерседес. Теперь в больших окнах висели одноцветные шерстяные занавески. Оттененная ими великолепная венецианская резьба от этого казалась еще изящнее.

Сегодня тишина окружала Шиллингсгоф. Ни Биркнер, ни Антон, которые обыкновенно выходили встречать желанную гостью, теперь не появлялись. Оне, вероятно, были заняты в кухне и леднике приготовлением к приему хозяина.

Донна Мерседес вернулась снова на лужек и стала рвать свежие полевые цветы. Как хорошо умела она их группировать! Ромашка, одуванчики, белые колокольчики, несколько незабудок в искуссных руках молодой женщины превратились в красивый букет.

Кто-бы поверил, что гордая княгиня плантаций будет столько раз нагибать спину, чтобы собирать этих детей природы, которых на родине она топтала, не замечая их существования, и что она так жадно будет вдыхать ненавистный немецкий воздух, как-будто только и могла жить этим прянным, сосновым запахом. Букет был так велик, что она едва держала его в руках. Донна Мерседес отправилась в оранжерею, но дверь была заперта, и она поднялась, как и прежде часто делала, по лестнице в верхний этаж.

В маленькой комнате, в которой барон Шиллинг жил когда-то ради нее, она проводила по несколько часов. Почти все письма к барону она писала здесь, у простого дубового стола.

Мамзель Биркнер и Анхен знали это и всегда заботились, чтоб там было что-нибудь прохладительное для гостьи, и теперь, на круглом столике, покрытом белоснежной скатертью, стояла хрустальная ваза со свежей земляникой.

Донна Мерседес бросила шляпу на стул и подобрала амазонку на висевший на кушаке паж. Шляпа испортила ей прическу; вынимая шпильки из волос, она уронила косу, которая спустилась ниже колен. Донна Мерседес не заметила этого. Держа в одной руке серебряную тарелку, на которой стояла ваза с ягодами, а в другой букет, она спустилась по винтовой лестнице.

Теперь она была заботливая хозяйка в полном смысле слова. Пытливым взглядом осматривала она, в порядке-ли вещи, нет-ли на них пыли и так-ли распределен свет в мастерской открытыми в известных местах гардинами, как, по словам Анхен, он любит.

Он несколько раз поручал особенной заботливости своей корреспондентки место своего творчества, и она оберегала его, как святыню.

Теперь не осталось никаких следов разрушения, сделанного мстительною рукою женщины. В оранжерее тихо журчал один большой фонтан и освежал воздух мастерской. Пальмы прекрасно разрослись и угрожали проломать стекляную крышу оранжереи. Глоциния стояла вся в цвету.

Донна Мерседес придвинула к мольберту столик во вкусе рококо и поставила на него хрустальную вазу, потом вынула из шкафа высокую венецианскую рюмку, наполнила ее водой и поставила на столик. Потом вытащила из кармана маленький футляр и робко положила на стол.

Последний раз она открыла футляр; лицо девушки глянуло на нее гордым и меланхолическим взглядом.

женская душа.

Она посмотрела с довольным видом на столик и медленно пошла, поправляя по пути то шкуру, чтобы она удобнее лежала у кресла, то нагибаясь, чтобы поднять случайно занесенную щепочку. При этом распустившаяся коса упала ей на грудь; она выпрямилась и подняла руки чтобы поправить ее.

- В какой восторг ты приводишь меня, чудная женщина! раздался вдруг страстный голос из мастерской.

Она вскрикнула и пошатнулась, но уже почувствовала себя в горячих объятиях. Загорелое умное лицо с прямым лбом наклонилось над нею и в её лицо смотрели глубокие синие глаза. Не владея больше собой, она обвила руками его шею и позволила покрыть лицо свое поцелуями.

- Злодей! Это непозволительный грабеж! - говорила она освобождаясь. - В первую минуту испуга...

- В первую минуту, Мерседес? - сказал он, не выпуская ее. - В первую минуту испуга ты сделалась моя? - Он засмеялся свежим, здоровым смехом. - Неужели ты хочешь, чтоб я повторил по всем правилам то, что мы давно читали между строками наших писем?

- Нет, этого ты не должен делать. Я знаю, что ты меня любишь своим честным, задушевным сердцем - проговорила она, и её глаза горели тихим, ровным светом.

- Мерседес! - он повел ее на средину мастерской, освещенную светом с потолка. - Дай посмотреть на себя! Ты теперь совсем не та, которая когда-то возбуждала во мне страсть и вместе ненависть, которая непонятным образом соединяла в себе ангела и дьявола.

- Замолчи! Я говорила и делала многое из противоречия, ради защиты от победоносного равнодушного германца.

Она спрятала лицо на его груди.

- О, моя бедная, лишенная зрения Мадонна! - Он вынул из шкафа когда-то спрятанное полотно. - Значит, глаза все-же говорили правду.

Она посмотрела на него удивленно.

- Да, твои глаза, Мерседес. Маленькая головка на пластинке из слоновой кости... - В эту минуту он взглянула на букет. - О, я знаю, где могу я найти свою собственность Я видел, как ты шла через луг и рвала цветы, видел потом, как ты спускалась с лестницы. Я видел это из-за китайской ширмы и боялся, что громкие удары сердца выдадут меня. Я видел, как ты снисходительно смотрела на свои детские глаза, которые ты найдешь на всех моих лучших картинах. Они выходили из под моей кисти помимо моей воли. Но вот ты явилась сама. В первую минуту ты овладела мною, как злой гений, я ненавидел эти огненные глаза с ледяным выражением и вместе обожал их. В гневе, я вычеркнул этот сфинкс из моего сердца. И вдруг... о, чудное превращение! Она хочет сделаться моею, но вполне-ли, Мерседес?

Он опустил вдруг руки и отошел от нея с глубоким вздохом.

- Это должно быть высказано! Ты живешь в волшебном замке, утопаешь в роскоши и привыкла бросать деньги полными горстями. Как глубоко и искренно, как горячо я ни люблю тебя, это должно разлучить нас.

- Ты заблуждаешься, - прервала его донна Мерседес, взяв его руку и кротко улыбаясь. - Я буду есть хлеб, заработанный мужем, и носить те платья, которые он мне даст. За это я хочу быть заботливой хозяйкой Шиллингсгофа и постараюсь устроить твой родной дом по твоему желанию. Спроси Биркнер, способна-ли я на это? Но в одном отношении я хотела-бы быть выше, Арнольд. Я хотела-бы быть женою художника, получить право присутствовать здесь с тобою и разделять твои идеи и планы. Если я делаюсь женою знаменитого человека, я хочу духовно жить одною с ним жизнью.

Дальше она не могла говорить. С криком радости он прижал ее к себе и закрыл ей рот поцелуем.

- Пойдем теперь в наше будущее жилище. Я приехал сегодня утром и видел уже, что ты верно поняла меня.

Он открыл оранжерею и они пошли по каштановой аллее, которая видела столько горя и счастья. Они говорили о Иозефе и Паулине, о маиорше и Люси.

- Но на виллу мы будем ходить, - сказала донна Мерседес. - Там будут жить бабушка и дети. Когда ты устанешь работать, мы отправимся туда и там ты будешь моим гостем.

- Да, но только при скромном ужине.

- Конечно, за скромным ужином на террасе. У

- Позволь усомниться в этом.

- Вот увидишь.

Он весело засмеялся и повел ее вниз по лестнице дома с колоннами. Вдруг двери, как волшебною силой, широко раскрылись. Домоправительница и Ганхен вышли из глубины сеней и по лицу старой Биркнер текли слезы радости. Она была в парадном чепце, привезенном её господином из заграницы. От волнения она не могла произнести заранее придуманного поздравления и показала молча на дорогу, усыпанную цветами, и на гирлянды цветов на стенах..

- У моей Биркнер взгляд Кассандры. Она угадала, что в эту минуту войдет сюда невеста.

был обвит венками из сосновых ветвей.

Сын его, обняв прекрасную стройную женщину, подошел к важной солдатской фигуре, которая смотрела на приближающихся огненными глазами.

- Вот она, отец, дочь Луциана! сказал он торжественно, как будто сильная прекрасная рука могла теперь дать ему благословение, которого он так желал. Жертва бедного Исаака в тысячу раз вознаграждена. Доволен-ли ты?..

На улице собралась толпа любопытных и сквозь изящную решетку любовалась на красивый фасад Шиллингсгофа, но никто из них не подозревал, что в это время судьба его обитателей, после такого невероятного сплетения событий, пришла наконец к счастливому концу.