Два дома.
Глава XL.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два дома. Глава XL. (старая орфография)

XL.

Бывшая княжеская вилла Требра лежала вблизи города. Часто парки, прорезанные прекрасным шоссе с аллеями для гуляющих по сторонам, были очень людны. Чем глубже в парк, тем становилось глуше и глуше. Изредка пробегали через дорожки золотые фазаны; из чащи выбегали серны; громадные папоротники и вьющияся растения сплетались в непроницаемые стены. Ближе к дому все чаще и чаще встречались следы рук человека. Попадались беседки из бересты, каменные скамейки, а еще дальше виднелись мраморные статуи и, наконец, на небольшом холме появлялся из зелени мраморный дворец, великолепной архитектуры, с мраморной колоннадой у подъезда.

С тех пор, как замок перешол во владение американки, масса публики собиралась в парк, чтобы полюбоваться прекрасной женщиной, медленно гуляющей по аллеям или садящейся на коня для дальних прогулок.

Уже три года донна Мерседес владела этим поместьем, но в городе не переставали интересоваться рассказами о её несметных богатствах, тем более, что она жила отшельницей с детьми и маиоршей и была, невидимому, совершенно счастлива.

Маиорша сдержала слово. Она не осталась на Монастырском дворе. Брат её умер без завещания и маиорша стала единственной наследницей всех его богатств. Она продала Монастырский двор и поселилась у донны де-Бальмазеда. Грустно было ей покинуть старый дом, в котором она так много пережила и так много выстрадала. Но донна де-Бальмазеда с радостью заметила, что она скоро стала оживленнее и с любовью следила за играми детей с Пиратом.

Не смотря на протест донны Мерседес, она взяла в свои руки все домашнее хозяйство, и там, где прежде она встречала страх и слепое повиновение, теперь она видела любовь.

Барон Шиллинг почти два года провел в Скандинавии. Казалось, он не мог дышать немецким воздухом, пока еще распиливали цепь, которая связывала двух людей в таком несчастном супружестве. Баронесса употребляла все усилия, чтобы как можно более продлить процесс и как можно больше очернить своего мужа. Она всеми силами хотела удержать за собою Шиллингсгоф - в этом ей очень помогали монахи, которые не могли забыть, что он когда-то принадлежал церкви. Но барон так аккуратно выплачивал закладные листы, что все монастырские происки рушились.

Наконец, после долгой ожесточенной борьбы, он мог сказать, что был совершенно свободен. Баронесса и мадемуазель Ридт приняли пострижение, а последняя, за блестяще выполненное поручение - возвратить заблудшую овцу, со всеми её богатствами, в лоно церкви, была сделана игуменьей.

Барон Шиллинг с первых дней отъезда вел переписку с маиоршей. Он очень интересовался здоровьем и образом жизни своих маленьких друзей. Сначала маиорша аккуратно отвечала на каждое письмо, но потом нездоровье и дела заставили ее или откладывать письма, или просить отвечать за нее донну Мерседес. Странно, что она не заметила, что донна Мерседес сначала давала ей читать все письма из Скандинавии, потом прочитывала ей вслух лишь некоторые места, пропуская целые страницы и, наконец, рассказывала ей из писем только то, что могло ее особенно интересовать.

Между тем барон, как художник, пожинал все новые и новые лавры. Его картина, выдержавшая нападение жены, была куплена каким-то нью-иоркским набобом за громадную сумму. Наконец, барон написал, что он собрал массу этюдов и скоро возвратится домой. В это время возгорелась франко-прусская война. Несколько недель не было никаких известий из Скандинавии, затем барон написал из Франции, что не позволит себе пользоваться счастьем дома, пока его братья сражаются вдали от родины.

С этого времени чорное облако спустилось на виллу Требра. Донна Мерседес улыбалась только в те дни, когда полевая почта приносила измятое письмо или исписанную карандашем визитную карточку. Когда-же телеграф возвещал о большом сражении, она садилась на лошадь, не смотря на погоду, и часто возвращалась на измученной лошади, промокшая до костей. Но не смотря на её страдания, никто не слыхал, чтобы с её гордых уст сорвалось когда-либо слово жалобы.

Наконец, это тяжелое время прошло. Весною был заключен мир, и общая радость распространилась по немецкой земле.

И над виллой де-Бальмазеда засияло, наконец, голубое небо. В парке пели птицы, дом утопал в цветах и зелени; все ходили с просветлевшими лицами.

Несколько месяцев назад донна Мерседес получила письмо из Петербурга. Люси, после трехлетняго молчания, извещала, что от ничтожной простуды у нее появилось кровохарканье и доктор заставляет ее прервать триумфы в России, конечно на очень короткое время, и поселиться в более южном климате. Эти насильственные каникулы она хотела-бы провести у своих детей. В заключение она просила донну Мерседес прислать ей денег на дорогу и на уплату кое-каких долгов.

Она приехала такою измученною от скучной дороги, что ее должны были вынести на руках из кареты и положить на постель. В виду болезни, которая угрожала скорою могилою, маиорша подавила всю свою ненависть, а донна Мерседес была с ней как нельзя более терпелива, чтобы и в этом отношении исполнить слово, данное умирающему брату.

скоро, покинув эту скучную виллу, где словно в заколдованном, забытом уголке земли, никогда не появлялось веселое человеческое лицо к вечернему чаю.

Было чудное июньское утро. Больную Люси вынесли на закрытую от сквозного ветра терассу. Странно, эти резвые ножки, вызывавшия недавно столько восторгов и рукоплесканий, были теперь недостаточно сильны, чтобы поддерживать её маленькое тело. Люси лежала на кушетке, покрытая теплыми одеялами; и теперь она сохранила грацию, и её маленькое личико, не смотря на худобу и бледность, не потеряло еще прежней прелести.

С неудовольствием мешала она ложкой свой утренний шеколад.

- Не понимаю, что это сделалось с поваром? Он приготовляет мне шеколад с каждым днем все жиже и жиже. Я решительно не могу пить этой гадости, - сказала она маиорше, подавая чашку. - Прикажите завтра дать мне кофе.

- Кофе вам строго запрещено, ответила спокойно маиорша.

- Здесь, в этой отвратительной вилле, все - старые и молодые, высокие и низкие, ежеминутно твердят мне: запрещено, запрещено. Это надоело мне до тошноты. А господа врачи - один глупее другого. Не могут вылечить пустого катарра. Пустяки! повторяла она, и глаза её светились лихорадочным блеском.

- Прошу вас, заприте дверь в гостиную Мерседес и спустите портьеры.

В открытую дверь виднелась роскошная гостинная, и в глубине её, на стене, громадная картина.

- Этой ужасной картины я боялась, когда она висела еще в мастерской барона. Не понимаю, зачем она купила ее и обезобразила такую красивую комнату.

Маиорша отвернулась и стала глядеть в сад на массы цветов на терассе. Ее снова раздражало легкомыслие этой женщины, но она не показывала этого, потому что думала о детях, которым дала жизнь эта умирающая женщина.

- Позовите ко мне Паулину, - раздался снова хриплый, упрямый голос.

- Она ушла гулять с Деборой, а Иозеф сейчас вернется, ответила спокойно маиорша.

Скоро вдали показались приближающиеся к дому три всадника. Это были донна Мерседес, Иозеф и его учитель. Никто-бы не сказал, что этот мальчик три года назад был на волосок от смерти. Стройный, веселый и здоровый, он был очень красив на своей маленькой лошадке. Сердце маиорши забилось от гордости и восторга, когда он издали замахал ей шляпой.

- Иозефу уже десять лет.

- Господи, вы все хотите сделать меня старухой. Как ни старайтесь, вы меня в этом не убедите. Я хороша и молода, сколько-бы ни называл меня этот длинный мальчуган мамой, а через пять недель я танцую в Берлине, на зло всем докторам. Увидите, я непременно это сделаю.

Маиорша молча пожала плечами, а Люси, сорвав еще две розы, приколола одну в волосы, а другую на грудь.

- Посмотрите, как Мерседес кокетливо, держится на лошади, - продолжала она. - Жаль только, что застенчивый учитель из почтения не смеет даже заметить это. Еслиб только она знала, как синяя амазонка не идет к её желтому лицу! Впрочем, у нее никогда не было вкуса... и в этом костюме она ездит каждый день! Несчастная амазонка выцвела как сюртук старого прикащика. Теперь это одна из её прихотей - она щеголяет простотой. Горничная говорит, что она донашивает платья до тряпок и спрятала все драгоценности до последней запонки. А дома эта хлопчато-бумажная принцесса наряжалась в бриллианты, как идол; смотреть было больно. Не собирается ли она в монахини, как эта идиотка баронесса Шиллинг?

Донна Мерседес стегнула лошадь и быстро подъехала к терассе. Яркая краска разлилась по еи лицу, когда она вскрывала конверт; прочитав первые строки, она нагнулась к маиорше и дрожащим от волнения голосом сказала ей тихо:

- Барон Шиллинг сегодня вечером вернется из Франции.

Порывисто схватила она руку старухи и радостно посмотрела ей в лицо. Потом положила письмо в карман, повернула лошадь и, ласково поклонившись капризной Люси, поскакала по направлению к городу.