В доме Шиллинга.
Глава 35.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В доме Шиллинга. Глава 35. (старая орфография)

35.

Между тем донна Мерседес стояла подле Вита. Он с минуту лежал спокойно; но из под полузакрытых век видны были только белки глаз, и по временам он скрипел зубами. Мерседес отерла ему пену с губ и намочив свой носовой платок в стоявшем на столе стакане с водой, приложила ему к голове освежающий компресс.

Стройная белая женская фигура странно выделялась на фоне древне-германских бюргерских стен; и она сама с удивлением и недоумением осматривалась кругом, как будто она из светлых сфер нечаянно попала в мрачные подземные области.

Она выросла на своих плантациях в воздушных домах новейшей постройки с роскошной живописью на стенах, с обвитыми зеленью мраморными перистилями [38] и, покинув изящные салоны и каюты парохода, здесь на немецкой почве поселилась в доме Шиллинга. Никогда еще нога её не ступала по такому старому досчатому полу, никогда еще она не видала такой чудовищной печки, какая стояла тут в углу. В огромных сводчатых окнах, в которых были устроены на вздержке старые полинялые зеленые шерстяные шторы, закрывавшия лишь нижния стекла, в удивительной деревянной галлерее с резными изображениями святых, в темных углублениях тяжелых дверей витал дух прошедших столетий, и, как ни было тяжело и неприятно положение, в каком сейчас находилась Мерседес, ей казалось, что она, как во сне перенеслась в те времена, когда возникли немецкия сказки и предания.

Маиорша вернулась и, пытливо склонившись над мальчиком, прислушивалась к его дыханию; при этом она иногда поднимала глаза на портрет старика, под которым юный потомок его рода лежал, пораженный страшной небывалой в их семье болезнью. И устремив неподвижный взор на портрет, как будто он придавал ей силу говорить, она сказала Анхен коротко, прерывающим голосом.

- Вы вероятно воспользуетесь случившимся для ваших целей?

Глаза девушки горели, как в лихорадке.

- Непременно, госпожа маиорша, - откровенно призналась она и энергично протянула руку, как бы удерживая за собой несчастную тайну.

- Я недостойна была бы увидеть свет солнца, если-бы промолчала!... Если-бы вы вздумали купить мое молчание ценой всего вашего состояния, я не взяла бы его! Я лучше пойду из дома в дом собирать милостыню, лишь бы быть в состоянии говорить всюду: "мой милый, дорогой отец умер невинный, - он не обманул своего старого господина - славу Богу, слава Богу!"

Она набожно прижала руки к груди.

- Вы правы, и я... исполнила только свой долг.

Произнеся беззвучно эти слова, маиорша отвернулась от портрета дедушки и поднялась по лестнице на галлерею в таинственное углубление.

Она увидала в салоне Дебору подле детей и мадемуазель Биркнер, с невыразимым ужасом смотревшую на нее.

Дневной свет, падавший из салона, показал ей, что гладкая темная доска, позади деревянной резьбы, была дверь, в настоящую минуту отворенная. Сделав несколько шагов в сторону, чтобы затворить дверь, она споткнулась на какой-то твердый предмет в углу; она нагнулась, подняла его и, затворив дверь, спустилась с каменных ступенек, неся в руках блестящую серебряную шкатулку. При виде её донна Мерседес побледнела и несколько мгновений стояла неподвижно; но, как статуя, потом сказала дрожащим голосом: "теперь вы можете прочитать последнее письмо Феликса к его матери, - оно в ваших руках".

- Я ведь знала, что там побывали мыши из монастырского дома, - пробормотала Анхен, и по губам её пробежала тихая грустная улыбка, которую Люсиль и вся прислуга в доме Шиллинга считали признаком сумашествия.

- Но это до меня не касается, - прибавила она быстро, слегка покраснев, как бы стыдясь своего необдуманного замечания.

Шкатулка полетела на пол, и маиорша закрыла лицо руками: Вит с страшным криком опять впал в конвульсии.

В ту же минуту из столовой заглянула служанка, бегавшая за доктором, и доложила, что он сейчас придет.

Маиорша пришла в себя, подошла к двери и заперла ее перед носом смутившейся и с любопытством заглядывавшей в комнату служанки.

- Мне еще придется выдержать жестокую борьбу, - сказала она Мерседес своим прежним жестким неумолимым голосом. - Идите теперь к моим внучатам; я приду после... когда все покончу.

Анхен взяла шкатулку и спрятала ее по знаку донны Мерседес под фартук, - даже Дебора не должна была знать, где она находилась. Она вернулась с донной Мерседес в салон, и маиорша заперла за ними деревянную дверь и дверь заложенную матрацом, из которого сквозь прорванную кое-где клеенку торчал конский волос; она пыталась также запереть дверь, выходившую в присутственную комнату. Но это ей не совсем удалось, осталась небольшая щель, а она не знала, что пружина, посредством которой отворялась и затворялась дверь, находилась в органе.

копях, взволновавшим весь город и, как только вошел, тотчас же заговорил об этом. Но маиорша молча показала ему на мальчика, и он в ужасе отступил на неколько шагов, взглянув на него. Он разспросил о причине этого ужасного случая, констатировал сотрясение мозга вследствие падения и объявил положение больного столь серьезным, что следовало немедленно известить о том отца. И он тотчас же послал за ним.

Долгое, долгое время над монастырским поместьем неизменно светила звезда счастья. Она охраняла посев и жатву, озаряла увеличение богатства и почета и, когда честный род грозил угаснуть, загорелась еще ярче, озаряя новый отпрыск старого рода, так как почти в одно время с рождением ребенка в малой долине появился золотой источник для Вольфрамов. - и вдруг она совершенно угасла! He облака и не тучи закрыли ее, нет, она разсыпалась в прах и увлекла вместе с собой в вечную ночь имя Вольфрамов!...

Здесь в монастырском поместье разлетелась в куски тонкая деревянная резьба от прыжка собаки, и это стоило жизни молодому существу, на которое возлагались тысячи надежд и горячих упований, а там в малой долине почти в тот же час страшная стихия возстала против руки, которая жадно и хищно рылась в недрах земли, чтобы скоплять богатство для ребенка, бывшого надеждой рода, - Немезида жестоко покарала виновного, но при этом лишила жизни несколько ни в чем неповинных людей.

На месте катастрофы из глубины земли слышались еще крики о помощи; но трудно было помочь несчастным, которых все более и более заливала вода и которые не могли подняться ни на одну линию выше. Bce, что можно было сделать, было сделано. Работали так, что кровь выступала из под ногтей, и советник был самым деятельным изо всех, но это не примиряло и не успокоивало взволнованных умов.

Вся ненависть и злоба, накопившияся в населении в продолжении многих лет к их бывшему богатому и своевольному бургомистру, обнаружилась теперь. Он всегда проходил с насмешливой улыбкой мимо людей, которые, хотя и бросали на него злобные взгляды, но вместе с тем униженно снимали перед ним шляпу, потому что он имел силу даже и после того, как оставил общественную деятельность, - он был богат и имел большое влияние.

Теперь он не улыбался перед роптавшей толпой. Брань и оскорбительные возгласы, достигавшие до его слуха, с неумолимой ясностью показали ему, что он был не только смертельно ненавидим, но и презираем, и еслибы старый Клаус мог теперь придти на землю, ему пришлось бы увидеть, что один из его потомков своей ненасытной жадностью и грубым надменным обращением лишил имя Вольфрамов прежнего почета.

Во время этой внутренней и внешней бури пришла из монастырского поместья посланная доктором служанка. Канат, который советник готовился опустить в глубину, выпал из его рук; с минуту он стоял, как пораженный громом, потом оставил свой пост, чтобы поспешить в город.

Хотя жандармы и оцепили место катастрофы, но массы народа, которые все увеличивались прибывавшими из города, стояли так близко и тесно сплотившись, что с трудом можно было пробиться чрез них.

- Держите его! Он хочет убежать, потому что видит, что нельзя помочь несчастным, которые там внизу! - вдруг закричал кто-то в толпе, через которую старался пробраться советник, сопровождаемый служанкой.

В одну минуту несколько рук схватили его, шляпа слетела с головы, сюртук был разорван, и разъяренная толпа разорвала бы ненавистного, еслибы жандармы не подоспели к нему на помощь и не проводили его до первых домов города.

Без шляпы, покрытый пылью и потом, с искаженным до неузнаваемости лицом вошел он в присутственную комнату.

- Что с Витом? - спросил он едва переводя дух и в голосе его слышалась тревога, смешанная с досадой на дурное обращение, которое ему только что пришлось испытать.

Но он, казалось, и не подозревал, несмотря на докторское извещение, что смерть уже стояла на пороге его дома.

Мальчик в эту минуту лежал спокойно, при беглом взгляде на него можно было подумать, что он спит.

- У него один из его обыкновенных припадков! - сказал советник с видимым облегчением, но резким тоном, выражавшим неудовольствие на то, что его напрасно испугали.

- Да, но припадки безпрерывно следуют один за другим, - возразил доктор, нисколько не обижаясь и не глядя на советника.

Он подошел к столу и написал карандашом новый рецепт.

- Отчего это случилось? - спросил советник все еще спокойно, ведь такие припадки бывали и раньше.

- У него сделалось сотрясение мозга; он упал...

- С грушевого дерева?

- Нет, - сказала маиорша, стоявшая у окна. Она при входе брата удалилась в оконную нишу, так что он ее до сих пор еще не заметил. Он обернулся, и дьявольская торжествующая улыбка мелькнула на его губах.

- Да, странную дорогу, - подтвердила она беззвучно, между тем как доктор вышел из комнаты, чтобы послать рецепт в аптеку.

Советник молчал пораженный и почти смущенный грозным презрительным взглядом больших темных глаз, устремленных на него. Он конечно не имел ни малейшого подозрения о случившемся, а только убедился, что сестра вернулась не с раскаянием, как он было с торжеством подумал в первую минуту, а чтобы потребовать свою долю состояния. В нем закипела злоба.

- Странную, действительно, - насмешливо повторил он её слова. - Только вопрос в том, нравится ли она мне, и позволю ли я тебе после такого ухода возвратиться sans gêne [39] в мой дом. И я тебе скажу на это: нет, моя дорогая! Между нами нет более ничего общого, и для тебя закрыт навсегда путь в мезонин, - вот и ключ! - Он ударил рукой по боковому карману сюртука. - Если ты хочешь знать больше, обратись в суд, - там я тебе отвечу.

Кровь ударила ей в голову и лишила ее последней сдержанности.

- Вот как! Ты хочешь прогнать меня нищей из монастырского поместья? - вскричала она хриплым голосом. - Ты думаешь, я подчинюсь тебе из боязни за принадлежащее мне по праву имущество, тогда как я здесь для того, чтобы спросить тебя, как попало в твои руки последнее письмо моего сына к его несчастной матери?

Он побледнел, как мел, но тотчас же засмеялся жестко и принужденно.

- Письмо бродяги? Что мне за охота марать об него свои руки.

Маиорша стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть от негодования и оскорбленного материнского чувства.

- Так можно подумать, что ты похитил шкатулку ради её ценности? - сказала она и подошла ближе к нему.

Он отскочил, как будто земля разверзлась у него под ногами.

Подняв руку, она указала ему на щель в деревянной стене; он почти против воли последовал за ней взглядом и пришел в неописанный ужас.

- Там упал Вит, - он подстерег тебя и по твоим следам пробрался в чужой дом, - сказала она подавленным, но твердым неумолимым голосом.

- Там ты подло подслушал тайну старого барона, там, этим путем позора, прошла я сюда, и вместе со мной дочь Адама. Девушка ликует, и никакия богатства в мире не замкнут ей рта, - она не будет молчать! завтра на всех углах городских улиц будут кричать о скандале в монастырском доме, о шпионе, о безчестном подслушивателе чужих тайн...

- Замолчи! - или я задушу тебя своими собственными руками, - сказал он сдавленным голосом и замахал сжатыми кулаками около самого её лица. - Неужели ты думаешь, что я, испугавшись каких-то бабьих сплетен, уступлю тебе? что я из-за этой безсмысленной болтовни свяжу узелок и удалюсь с своим сыном из дома, чтобы уступить место тебе с твоим отродьем?... Я знаю этот тайник, - он указал на щель, - но кто же докажет, что я там был.

Он насмешливо улыбнулся и одним прыжком очутился на лестнице, ведшей на галлерею. Отпереть шкаф, запустить руку в глубину и, надавив пружинку, безшумно и плотно сомкнуть стену было для него делом одной секунды.

Маиорша с ужасом подумала, что жадность, страсть к наживе, а более всего животная любовь к своему поздно родившемуся потомку, превратили этого человека в хитрого хищного зверя. Таким он выглядел, стоя там с решительным видом, очевидно готовый с дикой энергией противопоставить свои юридическия знания всей тяжести обрушившихся на него событий.

Он старательно запер шкаф и хотел вынуть ключ, но вдруг остался неподвижно на месте и только с выражением ужаса повернул голову к софе, на которой тело Вита корчилось в страшных судорогах, причем из его сдавленного горла вырывался ужасный хриплый свист.

Советник невольно схватился обеими руками за голову.

- Ради Бога! Что это, доктор! - вскричал он, обращаясь к доктору, входившему в комнату.

Докторь пожал плечами и, подойдя к больному, возразил глухим голосом: "я уже говорил вам об опасных частых повторениях припадков".

- Не хотите-ли вы этим сказать, что есть опасность? - пробормотал он беззвучно и задыхаясь.

При виде такого безграничного отчаяния, докторь устремил глаза в землю и молчал.

- Доктор, не мучайте меня! Должен мой Вит умереть? - простонал советник, тряся доктора за руку.

- Я имею очень мало надежды...

- Ложь! Безумие! Вы невежда и не имеете никакого понятия в диагнозе. Нужно позвать других.

Он выбежал из комнаты, и через несколько секунд служанки и некоторые из поденщиков, вернувшихся из малой долины, бежали по всем направлениям чтобы привести тотчас же докторов, каких только застанут.

Через несколько часов совершенно разбитый мужчина лежал в ногах кровати, на которой быстро угасала юная жизнь: последнее биение этого молодого сердца превращало его самого в ничто. Что будет он делать без этой цели, для которой он, позабыв честь и совесть, скоплял богатства в лихорадочном возбуждении. Он стремился поставить свой кумир на такую высоту, у подножия которой теснится толпа и почтительно взирает на капитал, окружающий своего обладателя ослепляющим блеском, хотя бы он был самым жалким и ничтожным человеком по внешнему виду и по уму.

Достигнув того, к чему стремился всеми силами души и тела, он стоял теперь у могилы, в которую не мог даже бросить все свои богатства. Куда же девать их?

Он предлагал докторам половину своего состояния за спасение сына. Он в отчаянии ударял себя кулаками в грудь и в своем безумии то призывал Бога, то отрицал Его всемогущество и милосердие, а между тем припадки все становились чаще и сильнее. Ни разу не взглянул на него сознательно мальчик, бывший его гордостью. Сознание уже давно покинуло его, а тело все еще боролось и страдало, это тело, которое он некогда с таким восторгом принял из рук акушерки и уложил в колыбель с зелеными шелковыми занавесками.

В виду такого ужасного конца перед ним возстали с ужасающей ясностью те дни, когда родился Вит... Ему представилась умирающая жена; "она исполнила свою обязанность и могла спокойно покинуть свет", безжалостно подумал он тогда и не чувствовал ни малейшого горя. Ему представились по истине княжеския приготовления к крестинам в бывшей трапезной монахов; представились гордые кумовья "в шелку и бархате", поздравлявшие его под миртовыми и апельсинными деревьями, а также слышался ему и ужасный треск, с которым разрушился старый орган в день рождения Вита.

И он глубже зарылся лицом в одеяло, покрывавшее ноги ребенка, подергиваемые судорогами. Он не хотел более думать, не хотел слышать ужасного голоса, шептавшого ему, что там в тайнике было начало и конец всего зла, что, может быть, его Вит в настоящую минуту спокойно и радостно бегал бы под лучами послеполуденного солнца, еслибы старые оловянные трубы и деревянный ангел стояли на том же месте, куда их поставил старый аббат, любитель музыки, и откуда они смотрели в продолжение столетий на жизнь и деятельность честных Вольфрамов, не выдавая никому, что подле них в стене находился тайный воровской проход. Проклят, проклят на веки тот день, когда тайна обнаружилась перед последним Вольфрамом и подвергла его искушению!...

Так наступила ночь, и доктора разошлись один за другим; остались только напрасно обруганный старый домовый врач и маиорша, не бывшая в состоянии покинуть монастырское поместье, когда там с жизнью мальчика угасало горячо любимое ею родовое имя.

Она молча снова взяла в свои руки на эти немногие часы управление домом. Ей казалось, что она изойдет кровью и умрет от ран, нанесенных ей этим днем, но она хлопотала по хозяйству с бледным неподвижным лицом, какое прислуга привыкла видеть у нея. Она выдала провизию из кладовой и приказала готовить ужин для прислуги, которая осталась в этот день без обеда... Из малой долины приходили вестник за вестником с горестными известиями о несчастиях, - она не допускала ни одного из них до брата, который ничем не мог помочь беде и в страшных мучениях искупал свои грехи у постели умирающого сына.

Он не видал ее. Он только раз поднял голову и заскрежетал, как бешеный, зубами, когда одна из служанок сострадательно подала ему стакан воды с вином, чтобы освежиться. Он с отвращением оттолкнул от себя питье... Он не замечал также и преданного врача. Он только вздыхал и вздрагивал всем телом, когда маленькия ноги, к которым он прильнул головой, все слабее и слабее подергивались судорогами.

В присутственной комнате становилось все тише и тише. Однообразное журчание фонтана посреди двора врывалось туда через открытое окно, а легкий ночной ветерок шелестел верхушками лип и, проникая в комнату, шуршал бумагами, лежавшими на столе в оконной нише.

На башне бенедиктинского монастыря пробило одиннадцать часов, и, прежде чем раздался последний удар, тело умирающого вытянулось во весь рост, и, когда вскочивший с криком советник приложил ухо к открытому рту ребенка, он уже перестал дышать.

не оглянувшись.

Маиорша сидела в неосвещенной столовой. Дверь была отворена, и она могла видеть все, что происходило в присутственной комнате. Она слышала как советник вышел из сеней, прошел по двору и захлопнул за собой калитку.

- Он пошел в малую долину, - прошептал доктор, когда она тихо подошла к нему. - И как бы ни были плохи там дела, для него это лучше. Там его ожидают тяжелые заботы, которые облегчат ему его тяжелое горе.

Доктор также ушел. Маиорша закрыла нижния окна, спустила шторы и, чтобы освежить воздух, открыла верхния половинки окон... С минуту простояла она, как бы в оцепенении перед трупом мальчика, который прошел по земле лишь для того, чтобы причинять несчастия и страдания всем окружающим, - и, прижав руку к груди, сказала себе, что и она виновата в том, что страстно желала продолжения рода Вольфрамов, и исполнение этого приступного желания было послано в наказание ей.

голову. Советник выгнал ее из дому и унес в кармане ключ от мезонина, который, несмотря ни на что, был пока еще её неоспоримой собственностью... Она села на садовую скамью и хотела дождаться утра, чтобы тогда искать себе приюта в доме Шиллинга.

- страдала по своей собственной вине! И то, что начато было этим бурным днем, докончила тихая, торжественная, молчаливая ночь, - совершился переворот в женской душе, которая еще сегодня после обеда, преисполненная ревности и жажды мести, возмущалась при известии, что коварно покинутый, хотя еще до сих пор любимый, муж был счастлив с другой и забыл ее непримиримую. Она должна была бороться с собой, чтобы в порыве ненависти не броситься на прекрасную женщину, дочь ненавистной "второй" жены. Но теперь все прошло, и душа её просветлела...

На следующее утро поразительная весть разнеслась по всему городу, - советник Вольфрам погиб в копях. Люди рассказывали, что он пришел туда ночью, точно пьяный или одержимый головокружением, несмотря на все увещания, велел спустить себя в шахту вместе с другими для спасения погибающих, и, едва начали их спускать, он вдруг исчез, должно быть, у него закружилась голова, и он упал в глубину.

Примечания

[38] Перистиль - открытое пространство, как правило, двор, сад или площадь, окруженное с четырех сторон крытой колоннадой. Термин происходит от др.-греч.

[39] без смущения (фр.).