Прогулка.
Часть третья.

Часть третья.

Никогда не забуду приятнейшего времени проведенного, за обеденным столом в Шатильйоне. Дружелюбие, снисхождение, - сладкая уверенность, что все собрались единственно насладиться чистыми утехами разума, - удовольствие, ощущаемое каждым от содействия сему наслаждению, - общее отречение от самолюбия и тщеславия, - свободный ток разговора, в продолжение которого мысли, мнения, чувствования изливались из самого источника, - наконец расположение к веселости, к искренности, к изобретению новых понятий, изобретению, которое, по моему мнению, есть душа беседы, и которое становится день от дня реже, - все сие нашему обществу ученых давало такое свойство, которое навсегда останется у меня в свежей памяти. Прибавлю, что сие свойство любезности и веселости имело прочное основание. Ум острыми и замысловатыми своими выдумками может развеселить общество на некоторое время, но не может сделать его навсегда приятным; остроумие доставляет прочные удовольствия только в кругу честных людей. Таковы были собеседники в Шатильйоне; и так не удивительно, что мы очень весело провели там свое время.

Не стану повторять всего, что говорено было за столом. Острое слово, сказанное кстати, замысловатая шутка, лживая мысль, которые одушевляют беседу, теряют свою цену при холодном повторении. Я упомяну только о том, что подало случай к разговору, происходившему в тихой роще, где мы наслаждались свежестью воздуха.

Перед окончанием обеда говорили о книгах, которых названия обещали много и - обманули читателей. Спрашивали об именах сочинителей; упоминали о зрелище природы, из которого Фонтенель, творец Разговоров о мирах сделал бы прекрасную книгу; упоминали о сочинении аббата Дюбо о стихотворстве и живописи; говорили, что для сего сравнения требовалось живое воображение, красноречивое перо, нежное чувствование красот обоих искусств, и что холодный разум аббата Дюбо занимал остроту и вкус у какого-нибудь Вольтера или Винкельмана. Упоминали о Ссылочных г-жи Вильдье; говорили, что из сей счастливой идеи она сделала только любовную сказочку, и что искусный живописец, каков Гамильтон, сделал бы из нее прекрасную картину двора Августа. Упоминали о Трактате о мнениях, за который лучше было бы не приниматься Лежандру, и ждать, пока Вольтер что-нибудь легкое и забавное напишет о сем предмете, или пока Монтескье сочинит глубокомысленное о нем рассуждение.

"Но сам Монтескье - спросил некто - разве удовлетворил названию одного из своих лучших сочинений? И не правда ли, что его Разум законов, скажу словами г-жи Д**, есть ни что иное, как несколько умных суждений о законах?"

Только немногие согласны были с сим мнением. Некоторые из недовольных говорили, что в книге президента Монтескье много блеску, но что блеск сей в разных местах светится, подобно молнии, и не дает от себя лучей постоянных, другие - что Разум законов есть большая груда обтесанного камня, которого однако недостало бы для сооружения здания, который сложен не на своем месте, и из которого зодчий ничего не сделал.

Некто сказал даже, что если Монтескье работал по плану, то мы никогда не откроем его, и что Разум законов столь же далек от совершенства, как и Паскалевы мысли.

Граф С. вмешался в разговор. Это был один из тех людей, которые, имея ум просвещенный, основательный, зрелый, просто и смиренно преподают свои наставления. Никто не получал столько пользы от путешествии, от чтения, от обращения в свете; никто лучше не видел в природе и в книгах того, что достойно оставаться в памяти. Обширные знания свои он сообщал всегда кстати; не был скуп на них, но не был и расточителен; можно бы подумать, что он знает только то, о чем спрашивают его - не более. За обедом Граф говорил мало: всякий рад был слушать его.

"Расположение Паскалева сочинения - сказал Граф - зависело от самого содержания; ясно, что сочинителю недоставало только времени окончить оное. Но можно ли тоже сказать о книге президента Монтескье? Справедливо ли было бы хотеть, чтобы он содержание столь многоразличное, столь несвязное, столь многообразное, каково Разума законов, привел в единство, полное и правильное? В сем превосходном творении надлежит удивляться быстрому взору отличного ума, а не требовать, чтобы тот поработил себя строгим правилам обыкновенного порядка, кто парит над обширнейшим пространством, и оком своим часто досягает до отдаленности невероятной. Что касается до насмешки, произнесенной Вольтером, то я вопреки напомню похвалу, которую он же сделал книге О разуме законов; вот слова его: "Род человеческий потерял своп отличия; Монтескье отыскал их и возвратил человеческому роду".

"Что тут кажется вам непонятным? - спросил граф". - Я не разумею, что значат отличия, которые потерял род человеческий - "Отличия прав". - Очень хорошо; но каких прав? Что такое отличия прав? Как они потеряны? Как Монтескье нашел их? - "Вы сами, сударыня, легко узнаете все, если только подумаете о том прилежно". - На сей раз просим вас доставить нам выгоду, которую доставляют хорошие книги; разгоните мрак нашего неведения; изъясните нам то, что мы хотя и понимаем, но весьма неясно.

"Извольте; попытаюсь удовлетворить желание ваше - сказал Граф с видом скромности. - Под правами человека разумею вообще права, данные ему законом природы, а отличия прав есть то, что особенно к нему относится в сем законе всеобщем, которого свойство является в добре и в справедливости". - Так вы верите, что всеобщий закон существует? "Верю так точно, как и бытию всеобщего порядка; все внутри и вне меня находящееся уверяет меня, что порядок сей учрежден по намерению первой причины, всемогущего разума, провидящей воли, которая всегда согласна сама с собою, и которой все повинуется. Кто не признает всеобщего порядка; кто сомневается, что око сотворено для восприятия лучей, легкое для дыхания воздухом, сердце для перелития крови, жилы для течения той же крови; кто думает, что чудесное составление тел, непостижимое возрождение животных и растений производятся по слепому случаю, без намерения; кто думает, что светила в пространствах небесных вращающиеся поддерживаются взаимным притяжением, и постоянно совершают пути свои, не будучи управляемы первою движущею силою, первым законом; для того я и слов не хочу тратить. Требую совершенной уверенности в истине сказанного мною: если вы сомневаетесь, я должен остановиться". - Не только не сомневаемся, но твердо уверены.

"Очень хорошо. Итак, намерение природы есть закон ее, а всеобщий порядок есть не что иное, как исполнение сего закона. Ему повинуются небесные светила, растения, животные; человек, как существо, одаренное жизнью наравне с прочими животными, исполняет волю его по врожденному побуждению. Наконец, повторяю, закон первый, всеобщий, есть намерение высочайшего художника, явственно напечатленное на творении рук его. Теперь остается рассмотреть различные отношения первого намерения ко всем частям всеобщего порядка, и отношения того же намерения к родам существ. Надеюсь, что это будет для вас понятно.

Природа, захотела чтобы светила небесные, движущиеся в пространстве, течении своем были поддерживаемы одно другим; она взвесила тяжесть их, измерила расстояние между ними, и для каждого из них назначила скорость, для одного большую, для другого меньшую: вот закон притяжения. Природа захотела чтобы стихии помещались в разных областях по мере плотности своей, и чтобы по смешении каждая опять стремилась к своему месту: Вот закон тяготения, вот законы равновесия. Природа захотела, чтобы неисчислимое множество на земле живущих существ находило в себе и в недре общей матери своей средства к сохранению себя и к произведению себе подобных: вот закон прозябания для растений, - законы врожденного побуждения, или инстинкта, для животных, - законы того же инстинкта и разума для человека.

Прошу заметить, милостивые государыни, что касательно живых существ природа ясно обнаружила намерение свое сохранять бытие их, возрождать их, и пещись о продолжении породы их ибо, сколько она, по-видимому, не радеет об одном животном, об одном стебле, столько печется о сохранении целых пород. Растениям, например, даны способы прозябать и размножаться, невзирая на то, что они служат пищею животным, трава ежедневно пожирается, но целые породы трав никогда не погибают. Назначив животных в пищу животным же другой породы, она распоряжает столь бережливо, что при ежедневном уменьшении числа гусей, род гусиный не уменьшается. Есть животных, которые, кажется, сотворены быть жертвами хищничества; есть и такие которые родясь тотчас умирают: зато они плодородием своим беспрестанно дополняют число, уменьшаемое опустошениями и смертью. Сельди, пожираемые акулою, плодятся до бесконечности; насекомое, живущее только один день, производит множество себе подобных; слабая бабочка не умирает без потомства; она не видит своих малюток, но оставляет яйца, которые зреют и оживляются воздухом и светом; гнездо гусеницы препоручается попечению солнца.

звери повинуются сему за кону и никогда без крайней нужды не нарушают оного; медведь и тигр не смеют терзать подобных себе животных ежели только чрезвычайный голод не доводит их до бешенства. Природа еще более: самые лютые звери забывают обыкновенную жестокость, когда производят на свет или воспитывают детей своих. Львица и барсиха в материнской нежности не уступают ни козе, ни кроткой лани. Вам известно, как осторожно боязливая птичка сидит на гнезде своем, как отважно защищает своих малюток. Извините, милостивые государыни, что упоминаю обстоятельства всем известные; они важны в нашем разговоре; сие чудесное побуждение, как я думаю, есть столь ясное доказательство намерения природы, что всяк, обратив на него свое внимание, непременно уверится в истине моего мнения". - Она очевидна - сказали собеседницы; мы все уверены.

"Очень хорошо! - продолжал граф: я доволен. Итак, не стану говорить о преимуществах, которыми природа наделила человека; не стану доказывать, что человек, более нежели все прочие животные, облагодетельствован ею: но только предложу за правило простую истину, которую вы уже одобрили, а именно, что природа хотела сделать и для человека то, что сделала для насекомого, и что ее намерение хранить и продолжать бытие пород животных вообще, не менее относится и до человеческого рода.

Из сего неоспоримого правила вывожу заключение, что закон естественный существует для человека; ибо природа, захотев, чтобы род человеческий продолжался, необходимо долженствовала предписать человеку способы сохранять род его, и удаляться всего, что могло бы уничтожить оный. Итак, закон естественный для человека есть то, что врожденное побуждение для прочих животных; в том и другом открывается первобытное намерение, относящееся ко всем животным, ко всем породам. Теперь, милостивые государыни, вам не трудно понять, какие отличия прав были потеряны и отысканы г-м Монтескье.

Некто сказал: право не есть возможность - и сказал справедливо. Нельзя утверждать, что где нет силы, там нет и права. В чем же состоит оно? Во всем том, что природа дозволила человеку делать в отношении к подобному себе, к прочим животным и ко всем живущим созданиям. В рассуждении сих последних, право человека ограничивается его силою, потребностями, выгодами; но во взаимных отношениях между людьми и право должно быть взаимное. Оно должно быть подчинено закону, который определяет каждому свое. Уничтожьте сей закон, и увидите, что не только право естественное, но и права человеческие должны исчезнуть; тогда воля каждого, самолюбие, сила, личная польза сделались бы единственным законом человеческих поступков; каждый почитал бы добром только то, что самому полезно; никто не имел бы понятия о справедливости. Следственно закон, один закон определяет, что справедливо в поступках людей и что несправедливо, он сам имеет свойство справедливости только тогда, когда проистекает от первого намерения, от того верховного разума, от которого всеобщий порядок получил свое начало. Итак, естественные и взаимные права существуют для людей, потому что закон естественный существует. Сие-то правило г-ну Монтескье подало причину, как бы с некоторой высоты, наблюдать, каковы должны быть разум и цель человеческих установлении, и каково должно быть намерение хороших законов {Есть первобытный разум - сказал Монтескье: законы суть отношения между сим разумом и тварями.}.

Таким образом - сказали Графу - от сего неопределенного, общего правила, от сего первого намерения хранить и продолжать бытие пород животных, вы хотите вывести все столь многоразличные законы, столь многосложную систему, столь несходственные между собою общественные установления? Взаимные отношения людей, беспрестанно умножаясь, не должны ли произвести тысячи новых случаев, совершенно противных первому намеренно природы? Разделение племен, соперничество, ссоры, любовь к отечеству, завидование могуществу соседей, торговля, война, внутренние несогласия, дележ, собственность, неравенство в имении и состояниях, все сии причины и множество других не должны ли заставить наших законодателей забыть о праве первобытном и общеме, прав, которое могло существовать в естественном состоянии человека, но которое в состоянии гражданском совершенно изменилось?

"Во-первых, надобно знать - отвечал граф без малейшего замешательства на сделанные возражения - что, так называемое, естественное состояние никогда не существовало для человека". - Как, сударь! а дикие? - "Совершенно диких людей нет, и никогда не бывало. Из всех обществ человеческих семейство есть самое меньшее, и весьма редко случается, чтобы оно оставалось долгое время уединенным, не имея с другими никакого сообщения. Везде, во все времена люди составляли общества по нужде, для общей безопасности, для защиты, для пропитания. Сие первое попечение, первое желание природы во все времена было основанием законов. Каким образом люди, которых продолжительное и слабое младенчество подвержено многим опасностям и бедствиям, каким образом могли бы сохранить род свой, скитаясь в одиночестве?

Плиний сказал справедливо: Из всех животных один только человек не получил одежды от природы, она в самый день рождения бросает нагого человека на голую землю, и ничего не оставляет ему, кроме слез и вопля... Прочие животные, движимые внутренним побуждением, бегают, летают, плавают. Человек, не учившись, не умеет ни говорить, ни ходить, ни питать себя; словом, природа научила его только плакать. Но предположим, что человек от природы был бы одарен превосходнейшим внутренним побуждением и что родясь на свет тотчас получил бы разум зрелого возраста: неужели он более ни в чем не имел бы надобности? Нет, милостивые государыни; боязливость, слабость, медленность - совершенно противоположные смелости, силе, быстроте неприятелей, от которых ему надлежит убегать или защищаться - неминуемо сделали бы его добычею животных, близ коих он родился. Природа вдохнула в тигра и волка спасительное отвращение от крови животных одной с ними породы, но не вдохнула в них того же отвращения от крови человеческой; она обрекла человека быть жертвою зверей плотоядных, как овцу и козу; она предала им человека нагого, слабого, безоружного.

Какую же предосторожность употребила природа для сохранения и продолжения рода человеческого? Сделала его общественным, то есть дала ему склонность и охоту делить с другими бедствия, труды, силы, помощь, должности и добровольные услуги. Такое общежитие видим сперва между человеком и матерью детей его; потом между им и детьми его; наконец между им и прочими людьми, которые, движимы будучи внутренними побуждением, составляют с ним одно общество. Таким образом, посредством супружества, как союза неразрешимого, домашнее общество, постепенно возрастая, было ядром общества гражданского".

Позвольте остановить вас - прервала г-жа Д**: вы упомянули одну статью, статью закона естественного, которая требует рассмотрения. Вы назвали супружество неразрешимым союзом! - "Точно, милостивая государыня! Как бы ни думали о сем союзе; однако природа хотела сделать его неразрешимым. Нарушая закон сей, общество дозволяет себе излишнюю вольности. Посмотрите на рождение человека в лесу, первобытном жилище его: не правда ли, что он имеет нужду в матери, которая питала бы его молоком своим, в отце, который охранял бы, защищал его и доставал бы пищу матери младенца? Переставши сосать грудь, не бывает ли он долго еще слабым, и может ли обойтись без помощи своих родителей? Если б во время продолжительного своего младенчества он остался без призрения, не был ли бы несчастнее всех тварей, и не подвергся ли бы неминуемой погибели? Человек принадлежит к числу тех животных, которых природа назначила быть долговечными; ибо он рождает - как бык, лев, слон - по одному, редко по два; промежуток времени довольно велик между эпохою рождения двух младенцев от одной матери; человек медленнее всех других животных достигает того возраста, в котором сам может рождать детей. Теперь как согласить природу с нею самою? почему она, желая продолжать бытие рода человеческого, не дала человеку силы для сохранения себя? Почему не дала ему способов поспешнее размножать себе подобных? Здесь милостивые государыни, с благоговением признаем Творческую премудрость: продолжительное младенчество человека, долговременная слабость его, страх грозящей погибели, так, сей самый страх, сие опасение отдаляют погибель человеческого рода, и дают человеку высочайшее превосходство перед всеми животными.

наследственной опытности, совершенствуемой промышленности, изобретения знаков для взаимного сообщения мыслей, составления человеческого слова, успехов просвещения, наук, художеств; вот источник тех бесчисленных способов к усовершенствованию человечества, которые произвели Платонов и Архимедов, Гиппократов и Ньютонов!

бы ему гибкий язык, звонкий голос, чудесное орудие рук, и еще более чудесный дар памяти и предусмотрительности. Человек, отделенный от других почти со времени рождения своего, страшась одиночества, одичав, везде встречая опасности, во всю жизнь заботясь только о безопасности своей и обороне, ничем не отличался бы от бессловесных тварей. Природа, желая научить человека пользоваться данными ему способностями, весьма благоразумно поступила, вдохнув в отца и мать нежнейшую любовь к детям, а детей привязав к родителям чувством нужды и узами благодарности.

что по намерению природы продолжительность брака была защитой человеческого рода, основой могущества его, единственным для человека способом приобрести господство над всеми живыми существами".

По крайней мере - возразила г-жа Д** - когда дитя достигнет до совершенного возраста, дозволяет ли закон природы разрешить брачные узы, и могут ли муж и жена заключить новые обязательства? - "Не могут, сударыня! Младенчество человека продолжается до десяти и до двенадцати лет. Между тем как отец и мать пекутся о первом своем младенце, рождается другой, потом третий, а там - по благодетельности врожденного побуждения к любви - и четвертый, и пятый, и шестой; следственно каждое рождение дитяти становится для супругов, так сказать, новой цепью, и возлагает на них новые обязанности, равные первым: ибо закон природы одинаков и непременен; он никого не лишает прав родства и крови. Итак, видите, что союз супружеский необходимо должен быть неразрешимым, по крайней мере до того времени, пока чета не сделается бесплодною, и не воспитает последнего ребенка. Какая же польза супругам в старости разводиться и расторгать союз, которой обязывает их взаимно помогать друг другу? Какая польза родителям противиться закону природы в то самое время, когда им осталось в свою очередь наслаждаться любовью и благодарностью детей своих?"

"Уверившись в истине намерения природы и святейшего из ее законов в первобытном обществе - продолжал граф - рассмотрим теперь те многочисленнейшие, многосложнейшие отношения, от которых постепенно составились народы, республики, империи; везде увидим то же намерение и ту же цель, увидим и что между сими двумя точками самая прямая черта есть самый лучший образ правления, установлений и законов".

Тут наши собеседницы сказали что имеют нужду в отдыхе.